Новый глава «немецкой партии»

Новый глава «немецкой партии»

В российской официальной историографии всегда считалось, что Елизавета Петровна, а потом Екатерина II были вождями некой «русской партии», а Анна Ивановна с Бироном и Петр III – лидеры некой «иностранной партии» или «немецкой».

Насколько справедливо называть их так, можно поспорить… Национально русской партии в Российской империи не было – по крайней мере официальной, дворянской. Это была скорее национально-компрадорская партия…

Но справедливости ради, другие придворные партии еще хуже. Что партия Анны Ивановны – «боковая царская», Анны Леопольдовны и принца Антона – Вольфюнбеттельская партия, что еще одна – Голштин-Готторпская.

Одним из первых поступков Елизаветы, ставшей императрицей, было вытащить из Голштинии племянника, Петра, Петера, маленького Петрушу. О людях она помнила и, как правило, хотела им добра, а сестру Анну, маму Петра, Елизавета к тому же любила. Племянник становился и наследником престола, и одним из немногих родственников в сильно поредевшей семье, и живой памятью об Анне. Этот племянник так разочаровал императрицу Елизавету, что придется отдельно поговорить о причинах этого разочарования.

Замуж за герцога Голштинии Карла Фридриха Анну Петровну сговорил еще отец, Петр I. Брак состоялся сразу после смерти Петра, 25 мая 1725 года. Некоторое время Карл Фридрих даже состоял членом Верховного совета, но Меншиков быстро выдавил его и Анну из России: он не хотел ни появления еще одного наследника престола, ни присутствия в Петербурге слишком уж независимых людей.

Герцогство Шлезвиг-Гольштейн лежит на границе Дании и собственно Германии, занимая юг Ютландского полуострова. Возникло оно в 1386 году, когда графы Гольштейна завоевали соседнее княжество Шлезвиг и присоединили его к своим владениям. В 1460 году княжество стало вассалом Дании, а в 1544 году в этом государстве сменилась династия: к власти пришли герцоги Готторпские (Gottorp), родственники разветвленной династии Ольденбургов, правившей в Дании и соединенной с ними Кальмарской унией Норвегии и Швеции. В правлении Ольденбургов были свои перерывы, свои проблемы, но права на скандинавские престолы они имели, и шанс занять эти престолы у них были совершенно реальные.

Герцог Голштинский и был выбран в мужья Анны потому, что мог претендовать на шведский престол. Петр I рассчитывал удачным династическим браком посадить на трон Карла XII своих родственников, а может быть, и своих внуков. Если не шведский престол – то голштинский.

10 февраля 1728 года на свет появился младенец мужескаго пола, окрещенный придворным лютеранским священником Карлом Петером Ульрихом. Наследник престола Российской империи, внук Петра I по материнской линии, он долго воспитывался именно для того, чтобы стать монархом в германской лютеранской стране. Первые слова в своей жизни Карл Петер Ульрих сказал по-немецки; все остальные языки, включая русский, были для него иностранными. Крещенный в лютеранстве, он никогда не усомнился в догматах этой конфессии. Германоязычный лютеранский мир стал его миром просто по праву рождения, а Россия – далекой варварской державой.

Воспитывали его грубые и тупые вояки, вечно нетрезвые, малокультурные. Сановитая титулованная чернь. Все в России знают, что крещенный Петром Федоровичем Петр Ульрих – маниакальный поклонник Фридриха Прусского. Настолько фанатичный поклонник, что даже наделанные его кумиром глупости, даже полный разгром его «непобедимой» армии в нескольких сражениях не в силах изменить его отношения… или хотя бы ослабить его манию. Даже для частного лица такая позиция – не признак обширного ума, а для наследника российского престола в условиях войны с Фридрихом – поведение, граничащее с изменой.

Ведь в начале Семилетней войны, в 1745–1756 годах, русская армия почти покончила с Фридрихом! И тут при выходе из церкви падает без сознания Елизавета Петровна. Поднять ее?! Но как будто нельзя трогать людей, когда у них «удар»… Померла?! Вроде бы дышит… Императрицу накрывают полотном, но не поднимают с земли, ждут – оклемается или нет? Через два часа императрица встает, и, хотя долго болеет, опасности для ее жизни нет.

…А в действующую армию уже скачет гонец и везет отнюдь не официальную версию двора Елизаветы. Потому что в стране, плюс ко всем прочим радостям, еще и созрел заговор: в случае смерти императрицы престола Петру Федоровичу не отдавать, провозгласить императором малолетнего Павла Петровича, сына Петра и его немецкой жены Екатерины, она же София Августа Ангальт-Цербстская.

Павел родился в 1754 году… Екатерина – регентша при императоре-ребенке, канцлер Бестужев – фактически диктатор. Законностью и не пахнет, идет откровенная борьба придворных партий.

В этот заговор, по некоторым данным, вовлечен и главнокомандующий армией, действующей в Восточной Пруссии, Степан Федорович Апраксин.

Получив известия о «смерти» Елизаветы, С.Ф. Апраксин никак не использовал победу при Грос-Егерсдорфе. Он не закончил оккупации Восточной Пруссии и не занял Кенигсберга (чего ожидали все, включая прусское правительство и жителей самого Кенигсберга).

Чуть узнав о болезни императрицы, Степан Федорович немедленно велел отступать; отступление русской армии больше всего напоминало паническое бегство, окончившееся только на правом берегу реки Неман, в Литве.

Вся эта неразбериха начинается только потому, что идет борьба придворных партий, в разной степени компрадорских. Будь в России нормальное национально ориентированное правительство, все шло бы совершенно иначе.

Судьба арестованного Апраксина печальна: его даже не довозят до Петербурга; под Нарвой, в урочище с очень «подходящим» названием Четыре руки, его с пристрастием допрашивают люди из Тайной канцелярии. Сам Апраксин доказывал, что ни в чем не виноват, а на одном из допросов Степан Федорович падает, как тогда говорили, с «ударом», то есть попросту, по-современному – с инсультом. Он умирает, не приходя в сознание.

И показания Апраксина, и сам факт его смерти тоже можно трактовать по-разному. Но кто бы он ни был, Апраксин – заговорщик, трусливый придворный, или просто болван, не соответствующий месту главнокомандующего – в любом случае, не будь в Российской империи такого наследничка престола, как Петр Федорович, и поведение Апраксина (чем бы оно непосредственно ни вызывалось) не имело бы никакого смысла.

Именно из-за наследничка и его патологической приверженности Фридриху русская армия выведена из Восточной Пруссии. Победа при Грос-Егерсдорфе никак не продолжена, не реализована. Нет занятого русскими войсками Кенигсберга, нет наступления на Берлин, а коль скоро так, то нет и возможности быстро закончить войну.

Будь другим человеком наследник, то чем более лукавым придворным был бы Апраксин, чем хитрее он был бы и эгоистичнее, тем яростнее должен был бы он идти на Кенигсберг, приводить к покорности Восточную Пруссию, а потом соединяться со шведами – и на Берлин! Ведь при любом другом правителе организованное военачальником бегство уже победившей армии значило бы для него окончание всякой карьеры.

А главное – Пруссия уже начала становиться частью государства Российского. По всей логике этой войны, уже поздней осенью 1757 года или в крайнем случае весной 1758-го, как только зазеленеет травка и полетят первые птички, в крайнем случае к тому времени, как расцветут в садах аккуратные немецкие мальвы, Фридрих должен был бы размазывать слезы по своей свирепой сизой морде, испачканной пороховой гарью и собственными соплями, подписывать нехороший для него договор, означающий полный закат Пруссии на веки вечные.

И пусть радуется, если его оставят в родной Пруссии доживать век в подаренном имении, а его дети и внуки сделаются офицерами и чиновниками Российской империи! Гогенцоллерны на русской службе – это было вполне реально, вполне…

После того как Елизавета оправилась от припадка, в 1758 году все же удалось хоть немного исправить принесенный Империи вред. Нового главнокомандующего, Виллима Виллимовича Фермора[84], тоже обвиняли в нерешительности, но он-то занял всю Восточную Пруссию! 11 января 1758 года русские войска вошли в Кенигсберг, и пруссаки присягнули на верность императрице Елизавете. До окончания Семилетней войны… вернее, до нелепейшего выхода из нее Российской империи в 1762 году, Восточная Пруссия четыре года входила в состав Российской империи, и не как захваченная с бою часть территории неприятеля, а как одна из ее частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к «кайзерин Елизавет» и Российской империи и совершенно не собирались выходить из ее состава после окончания войны.

Новый русский главнокомандующий П.С. Салтыков летом 1759 года начал наступление на Одер, разбил корпус генерала К.Н. Веделя при Пальциге и занял Франкфурт-на-Одере, угрожая непосредственно Берлину.

11 августа Фридрих потерпел еще одно, совершенно позорное, поражение при Кунерсдорфе: отбив все атаки конницы генерала Зейдлица, русская армия перешла в контратаку и нанесла пруссакам сокрушительное поражение. 48 тысяч человек привел на поле Кунерсдорфа Фридрих; 19 тысяч из них так и остались навсегда на этом поле, а множество солдат, как всегда бывало при поражениях прусской армии, разбежалось. Союзники захватили 172 из 248 орудий, привезенных прусской армией под Кунерсдорф. Всего 3 тысячи солдат осталось в бегущей прусской армии, и путь на Берлин был открыт…

Опять Фридриха спасло только чудо, хотя на этот раз и менее поганое… На этот раз завершить войну решительным ударом помешали австрийцы: Австрия боялась «чрезмерного» усиления Российской империи, и ее армия не только не стала продолжать наступления, но ее генералы сделали все, что в их силах, чтобы задержать движение и русских войск.

Все же горе-союзнички австрийцы – это не так экзотично, как император-диверсант, действующий против интересов собственного государства.

1759 год оканчивался плохо – союзники не доверяли друг другу, ссорились, интриговали. Но даже такие – рассорившиеся, недовольные друг другом союзники были несравненно сильнее Пруссии. В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего-нибудь, но столицы вражеского государства! Аналогия тут может быть только одна: пруссаки захватили Москву, и жители средней полосы уже присягнули Фридриху, а теперь взят еще и Петербург…

Причем немцы встречали русскую армию настороженно, но вовсе не как страшных врагов. В Пруссии было много сторонников того, чтобы уйти под Российскую империю – Фридрих с его культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут «светило» войти в большую и стабильную империю, зажить спокойнее и приятнее. Тем более в Росийской империи немцам было вовсе не плохо.

К концу 1761 года затянувшаяся война заканчивалась так, как и должна была закончиться: у обескровленной Пруссии уже не было сил ее продолжать. Да еще Британия отказала в дальнейших субсидиях, поток английских денежек в Пруссию прекратился, русские войска взяли Кольберг и утвердились в Померании. Пруссия потеряла большую часть Силезии, ее отрезали от Польши, где она закупала продовольствие, в стране начались нехватки самого необходимого. Все, конец. Спорить можно было только об одном: каковы будут условия капитуляции, и останется ли вообще на карте такое государство – Пруссия?

Собственно говоря, Пруссия и теперь вполне могла быть присоединена к Российской империи. Тогда Россия простиралась бы до самой Эльбы, и это имело бы колоссальные последствия для всей мировой истории.

Но 25 декабря 1761 года умерла Елизавета Петровна. Первое, что делает новый император – он прекращает военные действия, возвращает все захваченные прусские территории (включая Восточную Пруссию). Более того – он придает армии Фридриха корпус генерала З.Г. Чернышова. Трудно представить себе большее унижение: купленная русской кровью победа не дала никаких результатов, так еще генерал, бравший Берлин, теперь помогал пруссакам «очищать» Силезию и Саксонию от вчерашних союзников, австрийцев.

24 апреля 1762 года Петр III даже заключил с Фридрихом союзный договор, окончательно спасая уже погубленную Пруссию.

Самодеятельный диверсант, шпион на добровольных началах, Петр III вовсе не был «засланцем» лично Фридриха. Не Фридрих воспитывал его в шизофреническом обожании к своей персоне; не Фридрих сделал голштинского секунд-лейтенанта императором Российской империи. И уж тем более не Фридрих создал династическую и политическую ситуацию, в которой подобное было возможно. Фридрих только воспользовался случаем, и не более того.