Мания европейства
Мания европейства
«Агентом влияния» Европы делает Петра скорее некая мания внешней, чисто поверхностой европеизации всей жизни. Чудовищно неграмотной европеизации к тому же. Петр мог довольно свободно объясняться, читать и писать по-немецки и по-голландски, понимал французскую речь, но и на иностранных языках был чудовищно неграмотен. Петр попросту дико мешал русский язык с немецким и голландским, – лишь бы его понимали, и он хотя бы примерно понимал собеседников.
В письмах к Меншикову Петр часто писал русскими буквами такие немецкие фразы, как «Мейне либсте камарат» или «мейн бест фринт», смешивая в одной фразе немецкий с голландским. Архангельского воеводу Ф.М. Апраксина именовал он Min Her Geuverneur Archangel, ухитрившись опять в одной фразе перемешать немецкий с французским.
В сущности же Петр не был толком грамотен ни на каком языке – ни на русском, ни на немецком.
Сохранилась записка Петра Шафирову: «Стафь с ними на фсе, кроме шклафства»[73]. Что, если назвать рабство «шклафством», станет понятнее? Зачем вообще использовано иностранное слово?
Таковы и все его «нововведения» в виде как бы заимствований, но не сути учреждений, а в основном их названий.
Типа «конзилии министров», причем под «министрами» подразумеваются вовсе никакие не министры, а главы самых важных ведомств.
Городами управлять должен был Главный магистрат (вообще непонятно, что такое), а арестованных Петр приказывает доставлять в Московскую ратушу, но, конечно же, на практике это оказывается обычнейшая съезжая изба.
Сенат по своим функциям решительно ничем не отличается от Боярской думы, но вот по социальному составу – отличается не в лучшую сторону. В Боярскую думу попадали или знатнейшие владельцы вотчин, материально независимые от царя, или сделавшие карьеру чиновники. Теперь – только сделавшие карьеру чиновники.
Громкое название «кумпанств» для объединений, которые должны были строить корабли Черноморского флота, не имеет ничего общего с «компаниями» западных купцов. Это насильственные объединения подданных, которых заставляли давать деньги на строительство кораблей.
Так же и коллегии – Петр взял это слово у Лейбница, который называл «коллегиями» высшие органы правления в своем идеальном государстве. Коллегии были намного хуже приказов, их заменили министерствами в начале правления Александра I. Причем только коллегия иностранных дел, военная и казенных сборов называлась русскими словами. Остальные – это берг-, мануфактур-, юстиц-, коммерц-, штатс-, камер-, ревизион-коллегии. Духовная коллегия оказалась очень уж необычной, ее быстро переименовывают в Святейший синод.
В 1707–1710 годах созданы губернии: Московская, Смоленская, Киевская, Азовская, Казанская, Архангельская, Нижегородская, Астраханская, Сибирская. Прежние уезды складывались постепенно, исторически. Губернии вводились для нужд содержания армии и для удобства управления. Эти губернии разделили на 50 провинций, а провинции – на уезды и на дистрикты.
В чем была необходимость вводить эти причудливые названия? В современной Республике Польша территория делится на воеводства, а стоит во главе воеводств воевода. Есть даже такой латино-славянский фонетический уродец, как вице-воевода, то есть заместитель воеводы. Странным образом сохранение исторического названия для административных единиц ничуть не помешало стать Польше вполне европейским государством – как не мешали Московии приказы, губы, земли и уезды. А России как-то и «дистрикты» не особенно помогли.
А суть управления при Петре вовсе не меняется к лучшему: ведь «между тремя инстанциями центрального управления – консилией министров, сенатом и коллегиями – не существовало правильного иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них»[74].
Названия чинов по Табели о рангах – тоже изобилие шталмейстеров, канцлеров, асессоров, камер-юнкеров и так далее.
В марте 1711 года завели 500 чиновников, официально именуемых фискалами и возглавляемых обер-фискалом. Их единственной официальной же службой было «выведывать случаи злоупотребления и доносить Сенату, невзирая на чины и звания».
Такова же и чисто внешняя европеизация всего служилого сословия. В 1698 году Петр разразился указами об обязательном ношении короткой одежды венгерского или немецкого образца. Всякого, кто появлялся на улицах в «неуставном» платье, надлежало ставить на колени и обрезать платье на уровне земли. Тех, кто изготовлял, хранил, носил, использовал, продавал остроконечные ножи, ждали кнут, ссылка, опала… обычный Петровский набор.
В 1700-м знаменитый прибыльщик Андрей Курбатов писал о необходимости повторить указы о ношении немецкого и венгерского платья – эти указы не выполняются, а многие и не знают, что такие указы издавались.
Тогда же вышел легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии, в 1698 году, предусматривал откуп – 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из-за «неправильного» вида – бородач задирал бороду, показывал знак.
Даже жениться на русской было выше сил Петра. Отец Катерины Скаврощук – беглый из великого княжества белорус, присвоил себе фамилию своего помещика, Скавронского. Но и пани Скавронская Петра не устраивала! Бывшая прислуга пастора Глюка переходила в протестантизм и получила имя Марта. Она выходила замуж за шведского солдата Иоганна Круза и была вообще-то фру Мартой Крузе, строго говоря! Теперь ее опять перекрестили в православие, опять называли Екатериной… Причем крестным отцом ее при перекрещивании в православие был сын Петра Алексей, почему она и стала «Алексеевной». И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, на законной жене шведского рейтара, но еще и на своей духовной внучке.
Но что характерно – Марта-Екатерина громогласно была объявлена немкой, до сих пор в ее немецкое происхождение искренне верит немало людей. Ведь пропаганда веками «работала» именно на эту идею, что женился Петр именно на немке.
Известно, что Петр обожал Петербург, называл его «парадизом», то есть раем, и был к нему совершенно некритичен. Пленный швед Ларс Юхан Эренмальм передает, что «царь так привязался всем сердцем и чувствами к Петербургу, что добровольно и без сильного принуждения вряд ли сможет с ним расстаться». Далее Эренмальм передает, что царь не раз и не два говорил, целуя крест, что он легче расстанется с половиной своего царства, чем с одним Петербургом[75].
При этом Петербург в воспаленном представлении Петра был как бы европейским городом, а был он даже не московитским городом, а своего рода военной ставкой царя, где население утром будили солдаты, бившие в барабан. Вечером те же солдаты приказывали тушить огни и ложиться спать.
Европейство Петербурга – такая же нелепица, как его «флот».
Мало того, что Петр уничтожил два русских флота: на Белом море и на Каспийском. Но и построенный им флот – чистой воды фикция. То есть внешне эти построенные ценой громадных усилий корабли вроде бы отличались от русских в лучшую сторону – корабли «допетровской» Руси имели «худшие» обводы, были заметно «пузатее» скоростных океанских судов Англии и Голландии. Если в них соотношение между шириной и длиной судна принято было выдерживать как 1:6, даже 1:8, то бус имел соотношение между шириной и длиной примерно как 1:4.
Второе отличие в том, что у судов Голландии было больше косых парусов и потому эти корабли могли лучше лавировать при ветрах с разной стороны и хуже «ловили» слабый ветер.
В результате голландские и английские корабли были маневреннее и быстрее, для управлением ими нужно было меньше людей[76].
Но во-первых, никакой необходимости плавать по океанам в России пока нет.
Во-вторых, «пузатые» российские корабли вполне исправно служат тому, что ей нужно.
В-третьих, одномачтовые (а у буса было 3 мачты) парусники-доу арабов в XV–XVII веках освоили весь Индийский океан и плавают по нему до сих пор. Испанский же галеон, легко ходивший через Атлантику, не намного лучше снаряжен и уж, конечно, не крупнее каспийского буса.
Но московитский флот приказано было уничтожить, и его не стало. После этого на Каспийском море долгое время не было никакого флота – ни торгового, ни военного.
На рейде же Петербурга что-то гнило, над серой водой торчали борта и мачты. Считалось, что флот существует, но в 1741 году флот попросту не смог выйти из гавани навстречу шведскому флоту, а в 1742 году – не решился выйти из гавани, хотя числом вымпелов шведский флот превосходил. Ведь строили флот из сырого леса, без соблюдения требований сушки и пропитки. Это были не корабли, а такие громадные муляжи кораблей, на которых выйти даже в Финский залив, не теряя из виду берега, было просто опасно.
Только при Екатерине построили реально действующий флот, и только к началу XIX века сложились морские традиции Российской империи. Важную роль в этих традициях играли выходцы из Костромской губернии, в которую когда-то, еще при Иване III, переселяли («переводили») новгородское дворянство. Прошло три века, и потомки русских (но не московитских) мореходов дали миру Невельского, Лисянского, род Бутаковых и многих, многих других.
Другой группой морских офицеров стали в Российской империи прибалтийские немцы, «трофейные иностранцы» (Литке, Врангель, Крузенштерн, Коцебу).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.