IV

IV

Канцона, сложенная им в честь новобрачных, имела большой успех, снискала поэту высокую репутацию и стала первым шагом в его карьере – кардинал Ипполито д’Эсте взял его к себе в штат. Но Лукреция Борджиа и в самом деле произвела на Ариосто такое впечатление, что он воспевал ее и потом, и в его знаменитой поэме о «неистовом Орландо» говорится о женщине, которая по сравнению с другими как серебро по сравнению с оловом, и как золото по сравнению с серебром, и как роза по сравнению со скромным цветком, и как раскрашенное стекло по сравнению с драгоценностями Востока…

Тут надо бы отметить «драгоценности Востока» – они приходили в Европу через Венецию, ценились очень высоко и, ясное дело, считались просто неотъемлемой частью тогдашнего «гламура». Вообще, когда читаешь материалы, относящиеся к семейству Борджиа, будь они современными самим Борджиа или будь они написаны уже в наши дни, этот самый гламур бросается в глаза очень резко. В совсем недавно изданной книге на английском, посвященной Борджиа[42], есть целые страницы, посвященные разбору нарядов Лукреции и тому, сколько это все стоило.

Казалось бы, что нам за дело до красавиц, пять веков назад состязавшихся в красоте и элегантности при феррарском дворе? Но, как оказывается, дело до них у нас все-таки есть, хотя бы потому, что в их честь слагали стихи такие люди, как Ариосто. А Изабелла д’Эсте собирала коллекцию произведений искусства, вела по этому поводу интенсивную переписку и, в частности, уговаривала одну свою знакомую прислать ей свой портрет, ибо очень уже ей хотелось посмотреть на ее милый образ.

Знакомую ее звали Чечилией Галлерани, она в молодые годы была любовницей Лодовико Моро, герцога миланского, а портрет, о котором так хлопочет Изабелла д’Эсте, предположительно тот самый, на котором изображена «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи[43].

Так вот, кстати о портретах – нет ни одного достоверно известного изображения Лукреции Борджиа, кроме выбитой в Риме медали в ее честь, но есть несколько предположительных, и один из них принадлежит кисти Рафаэля. И в результате получается, что скандально известная семья Борджиа, слухи о которой ходили к этому времени уже по всей Европе, оказалась в самом центре блестящей культуры Ренессанса, которая расцвела в Северной Италии.

Потому-то мы ими и занимаемся сейчас. Но даже и след, оставленный ими в великом искусстве Ренессанса, не главная причина нашего интереса.

Слухи о папе Александре, главе вселенской Церкви, проповедовавшей духовное совершенствование, о Викарии Христа, официально именовавшего себя «рабом рабов Божьих» и жившего при этом в неслыханной роскоши, верховного первосвященника, окруженного целым гаремом молодых и прекрасных женщин, одной из которых, как утверждали, была его собственная дочь, – все это создавало непримиримые противоречия и сильно смущало умы.

В числе людей, пребывающих в смущении, но жаждущих истины, был и смиренный монах родом из Саксонии, побывавший в Риме. Правда, он сделал это только в 1511 году, уже после понтификата папы Александра, но Рим оставался Римом. И смиренный монах был поражен в самое сердце, и в итоге печальных своих размышлений пришел он к весьма серьезным выводам.

Звали монаха Мартином Лютером.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.