II. ХРУЩЕВ ПРОТИВ СТАЛИНА

II. ХРУЩЕВ ПРОТИВ СТАЛИНА

В подлинности "специального доклада Хрущева" против Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС сомневаться не приходится. Все основные политические тезисы этого доклада уже изложены в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий"[240]. Статья председателя Национального комитета КП США Ю. Денниса, перепечатанная в "Правде" 27 июня 1956 года[241], тоже говорит об этом "специальном докладе" как документе, действительно существующем. Наконец, в стенографическом отчете XX съезда имеется не только указание о том, что Хрущев сделал на заключительном заседании съезда специальный доклад о "культе личности"[242], но приводится и постановление по этому докладу. Правда, есть основание думать, что текст, опубликованный Государственным департаментом, который лежит в основе нашего рассмотрения, является все еще подцензурным и неполным (о чем говорит и существование дополнительных вариантов "докладов"), но подлинность его косвенно подтверждена вышеуказанными документами, не говоря уже о других публикациях в советской прессе. Нет никакой возможности проанализировать весь доклад Хрущева. Ответ на него по существу представляет собой все предыдущее изложение. Здесь я остановлюсь лишь на некоторых вопросах.

Хрущев изложил свой собственный вариант нового "Краткого курса" истории сталинизма. При этом Хрущев меньше всего преследовал цеди научно-исторические. Его цели — политические, даже больше конъюнктурно-политические. Конкретно они сводятся к следующему:

1. Представить преступления сталинского режима как "ошибки" Сталина и только его одного.

2. Оторвать сталинскую партию от самого Сталина.

3. Наметить схему новой "научной" истории КПСС.

Чтобы обосновать эти цели, Хрущеву приходится начать с того, с чего начинал сам Сталин: с фальсификации истории. Поставленные цели, собственно, и не допускают другого, объективного подхода. Тем не менее доклад Хрущева — документ исторического значения. Его главная ценность не в том, что из него мы узнаем что-нибудь принципиально новое из истории становления единоличной диктатуры Сталина и сталинских преступлений. Все новое, что говорил Хрущев в этой области, относится лишь к деталям и иллюстрациям того, что писали и говорили во внешнем мире еще тогда, когда Хрущевы числились в "верных соратниках и учениках Сталина". Историческое значение документа лежит в области политики: устами Хрущева "коллективное руководство" признал о, что партией и правительством в СССР в течение двадцати лет единолично руководил величайший из преступников в истории народов и государств.

Такое признание, пусть даже сделанное со многими оговорками, чревато такими глубокими потрясениями замедленного действия, что трудно предвидеть их объективные последствия.

а) Источник сталинских преступлений

Главный источник сталинских преступлений Хрущев видит:

в "культе личности Сталина", в культе, "который вызвал целый ряд чрезвычайно серьезных и грубых извращений партийных принципов, партийной демократии и революционной законности";

в личных качествах Сталина, "абсолютно правильную характеристику которых дал Ленин, указав при этом на необходимость устранения Сталина с поста генерального секретаря"[243].

Таким образом, на наших глазах создается новая легенда о "культе", которая, по мнению "коллективного руководства", объясняет все преступления существующего режима. Не чекистская система, не монопартийная диктатура, ни даже сам Сталин, а "культ личности" Сталина и "отрицательные черты в характере Сталина" (Ленин: "грубость, нелояльность, капризность"), — вот где, оказывается, заложены причины преступлений Сталина. Другими словами — "культ личности" объясняет — преступления, а преступления — объясняют "культ личности".

В этом заколдованном кругу Хрущев вертится на протяжении всего своего доклада, чем он и озадачил своих заграничных соратников (Тольятти, Тореза и др.). Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года явилось запоздалой попыткой вырваться из этого круга, но она оказалась столь же неубедительной, сколь и безнадежной. Желая объяснить исторический процесс объективными фактами, при помощи антиволюнтаристского "марксистского анализа", ЦК пришел к тем же субъективным выводам, что и Хрущев — "во всем виноват культ личности Сталина"! С точки зрения ортодоксального марксиста или, как выражался Плеханов, с точки зрения "монистического взгляда на историю", это и есть самый злокачественный идеализм в истории.

Но в чем же источник самого "культа личности" Сталина? Этого вопроса Хрущев в своем докладе и не ставит, ограничившись замечаниями, что он "культивировался среди нас в течение многих лет". Названное постановление ЦК видит его источник в том, что 1) существовало "капиталистическое окружение", 2) происходила "классовая борьба", 3) Сталин обладал отрицательными чертами характера[244].

Видя очевидную несостоятельность таких аргументов, постановление спешит оговорить: "Все это объясняет, но не оправдывает культа личности".

Вот именно: "не оправдывает" (и, конечно, "не объясняет"). Что же его оправдывает? ЦК КПСС даже не пытался ответить на этот вопрос, хотя и сослался на ответ, который уже дан в свободном мире[245]:

"Наши враги, — говорит постановление, — утверждают, что культ личности Сталина порожден не определенными историческими условиями, которые ушли уже в прошлое, а самой системой, ее, с их точки зрения, недемократичностью и т. д.".

Этот ответ Хрущев и его ЦК отводят, как "клеветнический", прибегая к помощи Ленина. Хрущев заявляет, что Сталин применял террор и массовые репрессии, вопреки Ленину. Однако при ближайшем рассмотрении "помощь" Ленина оказывается иллюзорной[246]:

"Научное понятие диктатуры, — писал Ленин, — означает не что иное, как ничем неограниченную, никакими законами, абсолютно никакими правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть".

Хрущевы возразят, что тут речь идет о "диктатуре класса", а Сталин установил "диктатуру вождя" в своем собственном лице. И на этот счет у Ленина есть недвусмысленное указание:[247]

"Одна уже постановка вопроса — диктатура партии или диктатура масс свидетельствует о невероятной путанице мыслей… Договориться до противоположения диктатуры массы диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость".

Хрущев приводит одно из пропагандных высказываний Ленина 1920 года, в котором Ленин оправдывал массовый Ч красный террор интервенцией Антанты и к концу гражданской войны обещал прекратить террор и отменить смертную казнь, а "Сталин уклонился от ясных и простых предписаний Ленина". "Сталин заставил партию и НКВД пользоваться массовым террором, когда не было больше признаков эксплуататорских классов в нашей стране", — сообщает Хрущев. И здесь рассуждения Хрущева находятся в противоречии с историческими фактами:

— нынешний режим политической полиции (Чека — ГПУ — ОГПУ — МГБ — МВД КГБ) был создан личным декретом Ленина через месяц-полтора после октябрьского переворота (20.ХП.1917), то есть до начала гражданской войны и интервенции;

— смертная казнь никогда не отменялась при Ленине(коллегия ГПУ пользовалась теми же "чрезвычайными правами" внесудебных расстрелов, как и Чека);

— к концу гражданской войны террор принял наиболее широкий характер даже по отношению к бывшим "советским партиям" (меньшевикам и левым эсерам), которые в гражданской войне выступали против Белого движения[248].

Но самое главное — Хрущев, процитировав пропагандную речь Ленина на сессии ЦИКа в феврале 1920 года (в котором, заметим, как партия оппозиции все еще находилась РСДРП во главе с Мартовым), забыл другой, директивный документ Ленина, написанный через два года. Это письмо Ленина от 17 мая 1922 года к тогдашнему наркому юстиции Дмитрию Курскому. В этом письме Ленин предложил[249]:

"Тов. Курский. В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа уголовного кодекса. Основная мысль, надеюсь, ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость. Суд должен не устранять террор, — обещать это было бы самообманом и обманом, — а объяснить и узаконить его принципиально ясно, без фальши и без прикрас".

Редакция "Собраний сочинений Ленина" сделала к этому письму Ленина следующее примечание[250]: "Письмо Д. И. Курскому о терроре написано Лениным в связи с разработкой первого УК РСФСР. Ленин сам предложил набросать проект статьи… Этот проект и лег в основу статьи 57 УК РСФСР" (очевидно, речь идет о статье 58 УК. — А. А.).

"Узаконенной системы" террора Сталин не создавал, не отменял и, конечно, не нарушал. Он ее, выражаясь по-советски, поднял лишь "на высшую ступень" всеобщей инквизиции. Единственное, что Сталин внес нового в эту систему, заключалось в том, что он ликвидировал ее ленинский "дуализм": вместо партии и НКВД отныне правила страной одна сила — политическая полиция.

Поэтому лидер итальянских коммунистов Тольятти — и с научно-социологической точки зрения и с точки зрения пресловутого "истмата" — подошел к самой истине, когда в своей известной беседе с редактором итальянского журнала "Нуови аргументи" (июнь 1956 г.) поставил далеко не приятный "коллективному руководству" вопрос:

"Раньше все хорошее приписывалось сверхчеловеческим качествам одного человека, теперь все плохое объясняется его не менее необыкновенным пороками… Однако до тех пор, пока все объясняется деятельностью одного человека и культом личности, — основная проблема остается неразрешенной: как и почему советское государство могло допустить и фактически допустило такое нарушение законности, отступление от демократических норм и даже дегенерацию общественной жизни".

ЦК КПСС, назвав беседу Тольятти "интересной, содержательной", отвел как раз этот ее основной аргумент: "…нельзя согласиться, — говорит постановление ЦК КПСС, — с постановкой вопроса о том, не пришло ли советское общество "к некоторым формам перерождения". Однако на открыто поставленный уж не "врагами", а друзьями вопрос о возможности возникновения культа личности при "социализме" и путях дегенерации советской системы, надо было дать открытый ответ. Но участники "коллективного руководства" не стали ломать себе голову над "софистикой" коммунистического "философа" из Рима. Наивный по своему существу ответ ЦК оказался "потрясающим" и по форме[251]:

"Думать, что отдельные личности, даже такая сильная, как Сталин, могли изменить наш общественно-политический строй, значит впасть в глубокое противоречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм… Весь мир знает, что в нашей стране в результате Октябрьской революции и победы социализма утвердился социалистический способ производства, что вот уже почти сорок лет власть находится в руках рабочего класса и крестьянства".

В этом ответе выделены два тезиса: 1) Сталин не мог изменить социальную природу СССР ("социалистический способ производства"); 2) власть в СССР "почти сорок лет находится в руках рабочих и крестьян". Второй тезис рассчитан на наивных людей, а первый тезис лишь поясняет сущность дела. В этом и заключается "специфическая" особенность коммунистической тоталитарной системы, отличающая ее от других типов тоталитаризма (фашизма, национал-социализма), что при коммунизме узурпация средств производства, источников накопления капитала и права личной хозяйственной инициативы ("социалистический способ производства") является основой закрепления уже узурпированных гражданских прав и политических свобод.

Политическая диктатура, вынужденная считаться с экономической независимостью народа от государственного аппарата управления, всегда уязвима. Это особенно относилось к такой мелкособственнической стране, как Россия, с ее абсолютно подавляющим крестьянским населением. Ленин это понимал с первых дней революции. Чтобы нейтрализовать оппозицию этого основного класса, Ленин и принял эсеровский проект о земле ("социализация" вместо большевистской "национализации"). Национализация крупной промышленности тоже не была объявлена сразу. Тут пришлось пройти через этап так называемого "государственного контроля над производством". Мелкая и частично средняя промышленность вообще считались вне "национализации". Пришлось согласиться и на допущение "государственного капитализма" (аренда, концессии) для привлечения иностранного и своего частного капитала. В результате получилось целых пять "способов производства" или, как говорил Ленин, "пять укладов хозяйства": 1. "Патриархальная форма" хозяйства. 2. Мелкое производство (большинство крестьян, торгующих хлебом). 3. Частный капитализм. 4. Государственный капитализм. 5. "Социализм".

Но Ленин понимал и другое, а именно: чтобы большевики удержались у власти, в стране надо иметь лишь один всеобщий "уклад" "государственно-социалистический". В этом смысле "военный коммунизм" был не только сугубо военным мероприятием, но и первым хозяйственным экспериментом. Но эксперимент провалился — Кронштадт был последним предупреждением. Ленин и большевики л, предупреждение приняли единогласно (редкий случай в те годы) и ввели нэп (1921 г.)[252]. Все пять "способов" получили и легальный статут и физические возможности "мирного соревнования", конечно, при условии нахождения "командных высот в руках диктатуры пролетариата". Но в этом "соревновании" "мелкотоварное производство" (крестьяне) и "частный капитализм" (мелкая, кустарная и средняя промышленность, торговля) настолько наглядно показали преимущество частной инициативы, что через год Ленин начал бить отбой "отступление кончилось, начинается перегруппировка сил", — говорил Ленин на XI съезде партии (1922 г.). Особенно хорошо преуспевало сельское хозяйство. Хлеб в стране оказался не только в изобилии, но XII съезд партии (1923 г.) решил[253]: "Целесообразная постановка экспорта излишков русского хлеба за границу стала первостепенной важности задачей". Так была разрешена "зерновая проблема" к тому времени, когда Сталин стал у руля партийного управления. Такое разрешение имело, однако, свою отрицательную сторону для режима. Хлеба было много, но он принадлежал крестьянству, а не правительству, не партии. Так как сельское хозяйство было тогда основой народного хозяйства страны, коммунистическая диктатура оказалась в экономической зависимости от крестьянства. Создалось такое положение, которое Сталин охарактеризовал в апреле 1929 года в следующих словах[254]: "Состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке командную роль, не хотят нам давать добровольно нужное количество хлеба по ценам, определенным советской властью".

Где выход из этого положения? Сталин видел один выход и радикально его провел: коллективизация крестьянского имущества и национализация крестьянского труда. Отныне крестьяне зависели от государства. "Военный коммунизм" получил новый псевдоним — "колхозное производство". Во время создания этого "социалистического способа производства" погибло, даже по признанию Сталина (в беседе с Черчиллем), около 10 млн. крестьян. Но только этим беспримерным в истории антинародным актом и была окончательно заложена основа единоличной диктатуры Сталина. При этом, конечно, "хлебная проблема", так же, как и животноводческая проблема, не была разрешена (хотя они при Сталине десятки раз объявлялись "разрешенными"), но зато политическая диктатура партии над страной нашла свое завершение в экономической диктатуре над народом. В этом и заключалась стратегия Сталина. Что же касается узурпации власти у самой партии для установления личной диктатуры, то это уже было вопросом не стратегии, а простой техники партийного аппарата. Рассмотрим его в свете изложения самого Хрущева.

б) Узурпация власти партии

Большевики настолько же охотно употребляют термины "диктатура рабочего класса", "власть рабочих и крестьян", "советская демократия", насколько они избегают говорить о "диктатуре партии", "диктатуре вождей". Правда, Ленин был смелее. "Когда нас упрекают, — заявлял он[255],- в диктатуре партии, мы говорим: "Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем".

В полном согласии с Лениным, XII съезд партии (1923 г.) внес этот тезис прямо в резолюцию[256]. "Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его авангарда, то есть коммунистической партии".

В период своего восхождения к власти Сталин страшно "возмущался" такой постановкой вопроса. Он считал, что это есть искажение духа ленинизма и что в резолюцию XII съезда (еще при жизни Ленина) формула "диктатура партии" попала "по оплошности"[257].

"Идя по этому пути, — говорил он[258],- мы должны были бы сказать, что "диктатура пролетариата есть диктатура наших вождей". А ведь к этой именно глупости и ведет политика отождествления "диктатуры" партии с диктатурой пролетариата".

"Возмущение" Сталина преследовало "политику дальнего прицела". Ленин, основоположник большевизма, который на посту лидера партии не обладал и десятой долей той фактической власти, которой овладел потом Сталин, был откровенен: "Да, у нас диктатура партии". Вот эта самая диктатура партии, вернее диктатура ЦК, которая у Хрущева называется "коллективным руководством", прошла в своей истории со времен октябрьского переворота через пять этапов:

Первый этап — диктатура партии во главе с Лениным (1917–1922 гг.);

Второй этап — "диктатура тройки" — Зиновьев — Каменев — Сталин во время болезни и после смерти Ленина (1922–1925 гг.);

Третий этап — диктатура "право-сталинского блока" во главе со Сталиным, Бухариным, Рыковым (1925–1929 гг.);

Четвертый этап — диктатура сталинцев во главе со Сталиным: Молотов, Каганович, Киров, Ворошилов (1929–1934 гг);

Пятый этап — единоличная диктатура Сталина при номинальном Политбюро (1934–1953 гг.).

Свой рассказ о путях установления единовластия Сталина Хрущев начинает со второго этапа (1922–1925 гг.), что исторически совершенно правильно. Уже оглашенное Хрущевым "завещание Ленина" показывает, какой громадной силой стал Сталин еще при жизни Ленина (оскорбление Крупской, игнорирование Ленина, репрессии против грузинских ленинцев и т. д.). ЦК партии, в котором Ленин числился председателем Политбюро, фактически находился в руках Оргбюро, где председательствовал Сталин. Больной Ленин чувствовал, что власть над партией явно выходит из его рук. Авторитет аппарата "генерального секретаря" — эластичного тактика — начинает перевешивать моральный авторитет больного Ленина. По-своему хитроумные Зиновьев и Каменев видят в аппаратчике Сталине надежное орудие в борьбе с главным претендентом на трон Ленина — с Троцким.

Сталин видит в "старых соратниках Ленина" собственное орудие в борьбе с тем же Троцким. Но мотор "тройки" и хозяин аппарата партии — Сталин, стремящийся к "неограниченной власти". Это понимали только два человека: Ленин и Троцкий. Они же и решают заключить блок против Сталина. Блок Ленина — Троцкого против Сталина! Такой силой Сталин стал еще до своего "культа", в то еще время, когда, по словам Хрущева, 99 % делегатского состава XII съезда даже не слышали имени Сталина. О создании этого блока Лев Троцкий рассказывает[259]:

"…Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: — Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК? Я рассмеялся от неожиданности: Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. — Пожалуй, выходит так. — Ну, что ж, продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, — я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности. — С хорошим человеком лестно заключить общий блок, — ответил я. Мы условились встретиться снова. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание комиссии ЦК…"."…Мы оба должны были войти туда. По существу эта комиссия должна была стать рычагом разрушения сталинской фракции… и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома"[260].

Отсюда, свидетельствует Троцкий[261], возникло и "завещание Ленина", чтобы подготовить снятие Сталина на XII съезде и тем самым нанести удар "самоуправству, произволу и грубости". Троцкий продолжает[262]:

"Совместное наше выступление против ЦК в начале 1923 года обеспечивало бы победу наверняка. Более того, я не сомневаюсь, что если бы я выступил накануне XII съезда в духе "блока Ленина — Троцкого" против сталинского бюрократизма, я одержал бы победу и без прямого участия Ленина в борьбе". Но не спит и Сталин [263]:

"Сталин снова обманул доверие Ленина: чтобы обеспечить себе опору в Грузии, он за спиной Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрываясь авторитетом ЦК. Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были свидания с друзьями, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией… Сталин всячески старался изолировать Ленина от источников информации и проявлял в этом смысле исключительную грубость по отношению к Надежде Константиновне".

Такова была обстановка вокруг ЦК, когда Ленин писал цитируемое Хрущевым письмо о разрыве личных отношений со Сталиным и решил выступить с "бомбой" против него на XII съезде. Но Сталину повезло и на этот раз: по совету того же Троцкого, переданному через Каменева, Сталин написал требуемое Лениным извинительное письмо его жене Крупской, а Ленина, не успевшего прочесть это письмо, поразил новый удар — он перестал говорить и писать. Храбрости Троцкого тоже хватило ненадолго — он заявил тому же Каменеву, что стоит "за сохранение статус-кво. Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского. Но я согласен с Лениным по существу"[264].

От последнего удара Ленина так и не оправился. Он умер как раз в тот момент, когда эта смерть была единственной гарантией политической жизни Сталина — 21 января 1924 года. Троцкий даже допускает, что Ленин, может быть, умер не без помощи Сталина. Чтобы избавиться от смертельных мук безнадежной болезни, Ленин просил, по свидетельству Троцкого, у Сталина яд. "Ленин знал, у кого просить яд!" — замечает Троцкий[265].

Троцкий не совсем точен, когда утверждает, что Сталин "тщательно скрывал в своем архиве от партии "завещание Ленина"[266]. По иронии судьбы это "завещание" сослужило службу не тем, для кого оно было составлено (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков), а тому, кто должен был быть "ликвидирован". Поэтому Сталин его "тщательно" хранил в своем архиве и вытаскивал каждый раз, когда приступал к ликвидации кого-нибудь из названных в нем лиц. Это тем более легко было сделать, что Ленин, рисуя положительные качества названных им лидеров партии (кроме Сталина), говорил одновременно и о качествах отрицательных. Сталин, смело опуская положительную часть характеристики, чтобы еще больше сгустить характеристику отрицательную, цитировал "завещание" Ленина против Троцкого во время "левой оппозиции" (1924 г.), против Зиновьева и Каменева во время "новой оппозиции" (1925–1926 гг.), против Бухарина во время "правой оппозиции" (1928–1929 гг.). Таким образом, "завещание" Ленина оказалось опубликованным и в СССР, кроме части, которая касалась самого Сталина. Сталину пригодилось не только это "завещание". Приступая к овладению наследством Ленина и ликвидации самой "ленинской гвардии", он имел в руках тот волшебный ключ, умелое пользование которым обещало победу — это решение X съезда партии (1921 г.), ликвидировавшее последние остатки так называемой "внутрипартийной демократии" и ставившее аппарат над партией. Решения эти были следующие: "О единстве партии". В решении говорилось[267]: а) "Съезд поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение из партии".

б) "Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности, съезд дает ЦК полномочия применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии".

О создании "контрольных комиссий": "В целях укрепления единства и авторитета партии"[268] (то есть, по существу, для той же борьбы против всякого проявления свободомыслия в рядах партии) создаются ЦКК и местные контрольные комиссии.

Когда принимались эти решения, Сталин еще не был генеральным секретарем. Их писал собственноручно Ленин, но пригодились они именно Сталину, когда он стал генеральным секретарем (1922 г.). Сталин и его аппарат имели практически неограниченную возможность подводить под эти решения и под, партийный суд (ЦКК) любого члена партии от рядовых коммунистов до Троцкого, Зиновьева, Бухарина включительно. Как решения съезда, они считались "законами партии", как указания Ленина — не подлежащими дискуссии.

В борьбе по ликвидации внутрипартийных оппозиций — по существу, в борьбе по ликвидации ленинской партии и по созданию своей собственной партии — Сталин неизменно пользовался духом и буквой этих решений X съезда. Хрущев обходит это молчанием, но зато совершенно произвольно приписывает Сталину в качестве первородного греха концепцию "врага народа". Хрущев говорит:

"Сталин создал концепцию "врага народа". Этот термин автоматически исключал необходимость доказательства идеологических ошибок, совершенных отдельным человеком или же группой лиц. Эта концепция сделала возможным применение жесточайших репрессий… против любого, кто не соглашался со Сталиным по безразлично какому вопросу… Концепция "враг народа", сама по себе, практически исключала возможность возникновения какого-либо рода идеологической борьбы или же возможность выражения собственного мнения по тому или иному вопросу…" (весь курсив мой. — А. А.).

Стоит только сличить подчеркнутые слова с выдержками из резолюции X съезда, чтобы убедиться, что сама концепция "врага народа" применительно к России (родилась она, собственно, в эпоху Великой французской революции) вытекала из духа и сущности решений X съезда. В этих решениях была сделана попытка поставить внутрипартийные группы, несогласные с партией, в прямую связь с "контрреволюцией". Соответствующее место гласило[269]:

"Пропаганда должна выяснить также опыт предшествующих революций, когда контрреволюция поддерживала наиболее близкие к крайней революционной партии мелкобуржуазные группировки, чтобы поколебать и свергнуть революционную диктатуру, открывая тем дорогу для дальнейшей полной победы контрреволюции, капиталистов и помещиков".

Как известно, троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы, которые в свое время, как и сталинцы, голосовали за эти ленинские решения, обвиняли Сталина потом в "необоснованных репрессиях" против "идеологически" несогласных с ним членов партии, хотя тогдашние репрессии носили гуманный характер (исключения, ссылки). Сталин уже тогда отвечал им вполне резонно[270]:

"В арсенале нашей партии репрессия никогда не считалась исключенной. Мы действуем тут на основе известной резолюции X съезда нашей партии… написанной и проведенной на X съезде тов. Лениным".

Вот где лежат истоки "концепции врага народа". Но рассуждения Хрущева о том, что Сталин не терпел, в отличие от Ленина, свободы "идеологической борьбы" или "выражения собственного мнения по тому или иному вопросу", звучат фальшиво не только исторически, но политически — разве "коллективное руководство" терпит свободу "идеологической борьбы" и "собственных мнений"? Ведь это уже после смерти Сталина ударили по "горе-экономистам" на основании… неопубликованных ученических "диссертаций". Ведь это уже после разоблачения Сталина объявили Ярошенко и компанию "перерожденцами" на основании… неопубликованных речей, содержания которых партия и страна не знают и до сих пор!

Но так как, по Хрущеву, было "два Сталина" — Сталин-ленинец до XVII съезда (1934 г.) и Сталин-деспот до конца жизни, — то следует рассмотреть и этот вопрос.

Прежде всего, чем объяснить такую теорию?

Она служит для маскировки самих сталинцев. Насколько Хрущев беспощаден к личным порокам самого Сталина, настолько он осторожен в отношении сталинского окружения. По этой же причине он не ставит и самого главного вопроса: кто же стоит у истоков создания не только "культа", но и самого Сталина? Троцкий писал[271]:

"Сталин систематически подбирал вокруг себя либо людей, схожих с ним по типу, либо простаков, стремившихся жить, не мудрствуя лукаво, либо, наконец, обиженных. И тех, и других, и третьих было не мало".

Эта характеристика Троцкого относится к первому Сталину, "доброму Сталину". Но вот и характеристика, даваемая Хрущевым "второму Сталину", "злому Сталину":

"Если до XVII съезда он (Сталин. — А. А.) еще считался с мнением коллектива, то после полной политической ликвидации троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев… Сталин начал все больше и больше пренебрегать мнением членов ЦК партии и даже членов Политбюро. Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны — это статисты (курсив мой. — А. А.); со всеми остальными он обходился так, что им только оставалось слушаться и восхвалять его".

Эти свидетельства двух товарищей Сталина по Политбюро разделены лишь временем, но не сущностью. Их совпадения лишь подтверждают, что теория "двух Сталиных" нужна для реабилитации самих сталинцев.

В цитированном месте из речи Хрущева есть и ответ, почему и как Сталин сумел превратить членов Политбюро в простых "статистов": во-первых, потому, что Сталин подбирал только тех, кто "стремился жить, не мудрствуя лукаво", во-вторых, при помощи этих же "статистов" Сталин, ликвидировав начисто всю ленинскую элиту партии, достиг поставленной цели — установления личной диктатуры.

Борьбу опиравшегося на аппарат партии и НКВД Сталина против оппозиции Хрущев считает (или притворяется, что считает) борьбой за "социализм". Между тем "социализм", в смысле благоустроенного социального общежития людей, для Сталина никогда не был целью, а только демагогическим лозунгом для достижения личной диктатуры. Пока эта цель не была достигнута, пока основное препятствие к этой цели не было убрано (троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы), Сталин "считался с мнением коллектива". После достижения цели диктатор присвоил "коллективу" его новые функции: право "только слушаться Сталина и восхвалять его". Хрущев, вполне одобряя политическую ликвидацию оппозиций, не согласен со Сталиным лишь в том, что оппозиционеры (Зиновьев, Каменев, троцкисты, бухаринцы) были ликвидированы и физически. Хрущев говорит в связи с этим:

"В дни, предшествовавшие Октябрьской революции, два члена ЦК партии большевиков — Каменев и Зиновьев — выступили против ленинского плана вооруженного восстания…

…Ленин поставил перед Центральным Комитетом вопрос об исключении Зиновьева и Каменева из партии. Однако после Октябрьской революции Зиновьеву и Каменеву, как известно, были предоставлены руководящие должности. Ленин назначил их на посты, где они руководили проведением в жизнь важнейших партийных решений… В своем завещании Ленин предупреждал, что "случай с Зиновьевым и Каменевым не был простой случайностью". Однако Ленин не ставил вопроса об их аресте и уж, конечно, о расстреле…

…Троцкий был окружен людьми, социальное происхождение которых ни в коем случае не может быть отнесено к категории буржуазии… эти люди принимали активное участие в рабочем движении до революции… а также в закреплении победы этой величайшей из революций. Многие из них порвали с троцкизмом и вновь примкнули к ленинским позициям. Была ли необходимость ликвидировать этих людей? Мы абсолютно убеждены, что если бы Ленин жил, то такие чрезвычайные меры никогда бы не были применены по отношению к этим людям".

Здесь Хрущев продолжает те параллельные две линии, которые красной нитью проходят по всему докладу:

Искусственное "раздвоение" Сталина, противопоставление "раннего" Сталина — Сталину "позднейшему".

Элиминация Ленина от Сталина.

С психологической и, в известном смысле, с исторической точки зрения, такой подход имеет некоторое условное оправдание в глазах партии и, отчасти, даже народа. Атаки всех оппозиций внутри партии против Сталина начинались и кончались под одним лозунгом: "Назад к Ленину". Народная молва в годы наибольшего разгула сталинской реакции тоже апеллировала к Ленину: "Если бы жил Ленин…" Но народная молва связывала имя Ленина не с политикой "военного коммунизма" и "комбедов", а с нэпом. Оппозиция же связывала это имя со свободой внутрипартийных дискуссий. Хрущев не может сделать ни того, ни другого. Поэтому Сталин периода ликвидации нэпа, насильственной коллективизации и интенсивной индустриализации остается в неприкосновенности, а Сталин периода физических репрессий сталинцев-чекистов против сталинцев-партийцев противопоставляется Ленину. Пресловутая амнистия физически ликвидированных сталинцев распространяется, правда, и на антисталинцев в партии, но условно и в весьма ограниченном смысле: их политическая изоляция была правильна ("незачем устраивать внутрипартийные дискуссии и иметь собственное мнение, когда за всех может думать аппарат"), однако их не надо было расстреливать ("мы убеждены, что Ленин так не поступил бы!").

Конечно, трудно судить, как бы поступил Ленин. Политически Сталин лишь довел линию Ленина до логического конца. Недаром сами Хрущевы в течение тридцати лет учили партию: "Сталин — это Ленин сегодня". Психологически и интеллектуально Ленин был, конечно, человек другого типа, с большим грузом всяческих "буржуазных предрассудков" (наличие, хотя бы только в чисто партийном аспекте, морали, чести, чувства долга и лояльности). Сталин был абсолютно свободен от всех этих "предрассудков", и в этом было его величайшее преимущество, как большевистского политика, и перед Лениным. Но и Ленин, в силу своей доктрины, уходящей моральными корнями в макиавеллизм, не обладал внутренним иммунитетом против заражения "сталинизмом", если бы ему пришлось действовать в целях и условиях, в которых действовал Сталин. В этом отношении "убежденность" Хрущева малоубедительна. Ведь тот же Ленин писал[272]:

"История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, на преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная".

Была между Лениным и Сталиным другая, уже фундаментальная разница пусть это покажется парадоксом, но она существовала: Ленин был убежденным коммунистом, а Сталин им не был никогда. Для Ленина власть — средство к цели, к коммунизму. Для Сталина же сам коммунизм — средство для достижения власти Поэтому Ленин, прежде чем приступить к уничтожению своих соратников, руководствовался бы интересами конечной цели: настолько эти "ошибающиеся" коммунисты являются все же убежденными коммунистами и насколько их уничтожение полезно или вредно для дела коммунизма. Сталину сама его цель — власть — диктовала другой подход: насколько полезны или вредны данные коммунисты в деле установления его единовластия. Поэтому как раз идейно-убежденные коммунисты были для Сталина наиболее опасной частью партии. Только они и могли противопоставить себя Сталину, если им казалось, что Сталин борется вовсе не за какие-то общественные идеалы, а только за личную и неограниченную власть. Тут мы подходим к вопросу, заставляющему Хрущева больше всего возмущаться практикой Сталина во время ежовщины.

в) Сталин — Ежов — Политбюро

Прежде чем приступить к рассмотрению истории ежовщины в изложении Хрущева, вспомним внутрипартийную обстановку и состав руководящих органов ЦК накануне "Великой чистки". В самых общих чертах эта обстановка характеризовалась следующим образом:

Основные кадры всех бывших оппозиций давно капитулировали перед сталинским аппаратом и не играли в жизни партии никакой роли. Их бывшие лидеры, напротив, находились на пропагандной службе Сталина, и пели, как и вся партия, дифирамбы "великому и гениальному" (Зиновьев — в журнале "Большевик", Каменев — в издательстве "Академия", Бухарин — в газете "Известия, Радек — в газете "Правда", Томский — в ОГИЗе и т. д.).

В составе ЦК, избранного на XVII съезде (1934 г.), сидели самые правоверные коммунисты за все время истории партии, кроме трех членов из бывших, но разоружившихся троцкистов (Пятаков, Кл. Николаева и Крупская) и трех кандидатов из бывших, но также разоружившихся правых (Бухарин, Рыков, Томский). Абсолютное большинство членов и кандидатов ЦК — члены партии до революции.

Исполнительные органы ЦК, избранного на этом съезде, состояли из следующих лиц:

Политбюро — члены:

1) Сталин,

2) Молотов,

3) Каганович,

4) Ворошилов,

5) Калинин,

6) Орджоникидзе,

7) Куйбышев,

8) Киров,

9) Андреев,

10) Косиор,

11) Микоян,

12) Жданов.

(Последние два — с 1935 г.)

Кандидаты:

1) Чубарь,

2) Петровский,

3) Постышев,

4) Рудзутак.

Оргбюро — члены:

1) Сталин,

2) Л. Каганович,

3) Киров,

4) Жданов,

5) Ежов,

6) Шверник,

7) Косарев,

8) Стецкий,

9) Гамарник,

10) Куйбышев.

Кандидаты:

1) Криницкий,

2) М. Каганович.

Секретариат:

1) Сталин,

2) Л. Каганович,

3) Киров,

4) Жданов.

Таким образом, ни в ЦК, ни в его высших руководящих органах Сталин не имел противников, если не считать вышеназванных бывших шести оппозиционеров. В ЦК, в составе его органов, во главе всех местных комитетов находились только те коммунисты, которые и словом и делом помогли Сталину разбить оппозицию в партии после Ленина, провести коллективизацию, выполнить первые пятилетки и окончательно закрепить за Сталиным официальное и моральное лидерство в партии. "Лидерство, но не диктатура", — таков мог быть лозунг ЦК 1934 года. Преданность этого ЦК идеалам коммунизма не вызывает сомнения. Зато его преданность идее единоличной диктатуры Сталина была весьма сомнительной. Первый тезис подтверждает и Хрущев, а второго тезиса он и не касался. Послушаем его:

"Сталинское своенравие по отношению к партии и ее Центральному Комитету стало совершенно очевидным после XVII партийного съезда, состоявшегося в 1934 году. Имея в своем распоряжении многочисленные данные, доказывающие грубое своеволие по отношению к партийным кадрам, Центральный Комитет создал парткомиссию под контролем Президиума ЦК; ей было поручено расследование причин… массовых репрессий против большинства членов и кандидатов ЦК… Эта комиссия ознакомилась с большим количеством материалов из архивов НКВД, а также с другими документами, и установила много случаев фабрикации дел против коммунистов, ложных обвинений, вопиющих злоупотреблений социалистической законностью, результатом которых была смерть невинных людей. Стало очевидным, что многие (в другом месте Хрущев говорит: "десятки тысяч". — А. А.) партийные, советские и хозяйственные работники, которые были заклеймены в 1937–1938 гг., как "враги", в действительности никогда не были ни врагами, ни шпионами, ни вредителями и т. д., а всегда были честными коммунистами; они были только оклеветаны, и, часто, не будучи в состоянии выносить варварских пыток, обвиняли самих себя (по приказу следователей-фальсификаторов) во всех видах самых ужасных и неправдоподобных преступлений. Комиссия представила Президиуму ЦК обширные и обоснованные материалы… Было установлено, что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70 %, были арестованы и расстреляны… (Возгласы возмущения)".

Хрущев признается, что та же судьба постигла и самих делегатов XVII съезда. По данным Хрущева, 80 процентов делегатов этого съезда вступили в партию до революции и во время гражданской войны. По социальному происхождению 60 процентов делегатов были рабочими. И однако:

"Из 1956 делегатов с правом решающего или совещательного голоса-1108 были арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях, то есть явно подавляющее большинство. Только сам по себе этот факт… показывает, насколько абсурдными, дикими и противоречащими здравому смыслу были обвинения 9 контрреволюционных преступлениях, выдвинутые против большинства участников XVII партийного съезда (Возгласы возмущения)".

В чем же причина, по Хрущеву, столь бесцеремонной расправы Сталина со своей партией? Хрущев дает ответ, который является всем, чем угодно, но только не ответом на этот главный и решающий вопрос. Хрущев говорит: "Единственной причиной, почему 70 % членов ЦК и кандидатов, избранных на XVII съезде, были заклеймены врагами партии и народа, было то, что честные коммунисты были оклеветаны на основании сфабрикованных против них обвинений…"Вот и все. Этот незатейливый ответ вызывает сразу четыре вопроса: как были сфабрикованы, кем были эти фабрикации санкционированы, почему подобные, выражаясь по-хрущевски, "абсурдные и дикие" репрессии против партии стали возможными от имени той же партии? были ли в составе ЦК партии люди, сопротивлявшиеся этим репрессиям?

На первые два вопроса Хрущев отвечает конкретно и убедительно: "При таком положении не было нужды в чьей-либо санкции; да и о каких санкциях могла идти речь, когда все решал Сталин. Он сам был главным прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, но он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об арестах".

Но были ли в верхах партии, в Политбюро люди, которые сомневались в правильности курса Сталина на физическое уничтожение партии, если да, то осмеливались ли они высказать вслух эти сомнения? Хрущев, хотя бы ради оправдания самого себя и своих коллег по Политбюро, не допускает наличия таких людей. Он прямо заявляет:

"Обладая неограниченной властью, он (Сталин. — А. А.) допускал большой произвол в деле морального и физического уничтожения людей. Создалось такое положение, что никто не мог выразить свою волю. Если Сталин говорил, что того или иного человека следует арестовать, то необходимо было принимать на веру, что это лицо является "врагом народа".

В этом заявлении Хрущева есть и косвенное признание в санкциях Политбюро — оно давало санкцию, "принимая на веру" действия Сталина. Впрочем, у Хрущева есть и более прямые утверждения на этот счет, которые довольно ясно указывают, на кого Сталин опирался, приступая к массовому террору, указания на роль самого Политбюро и его отдельных членов.

Первое заявление касается подготовки самой чистки. Вечером 1 декабря 1934 года, после убийства Кирова, президиум ЦИК СССР принял директивное указание (Хрущев говорит "за подписью Енукидзе", но совершенно очевидно, что без подписи председателя ЦИК СССР Калинина такое указание не могло иметь юридической силы) о следующем: "1. Следовательским отделам предписывается ускорить дела обвиняемых в подготовке или проведении террористических актов.

Судебным органам предписывается не задерживать исполнения смертных приговоров…

Органам Комиссариата внутренних дел (НКВД.-А. А.) предписывается приводить в исполнение смертные приговоры… немедленно после вынесения этих приговоров".

Хрущев комментирует это указание следующим образом:

"Это указание послужило основой для многочисленных случаев злоупотребления против социалистической законности. В ходе многочисленных сфабрикованных судебных процессов, подсудимые обвинялись в "подготовке" террористических актов. Уже только это делало невозможным пересмотр их дел, даже если они заявляли перед судом, что их "признания" были вынуждены силой, или если они убедительно доказывали ложность воздвигнутых против них обвинений".

Этот первый акт, узаконивающий все остальные преступления, был утвержден Политбюро. Правда, Хрущев говорит, что это утверждение последовало постфактум, но все-таки последовало:

"Вечером 1 декабря 1934 года, по инициативе Сталина (без резолюции Политбюро, — которая последовала, между прочим, два дня спустя), секретарь президиума ЦИК Енукидзе подписал следующее директивное указание…", и т. д. (весь курсив в цитате мой. — А. А.).

Это указание цитировалось выше. Из второго заявления Хрущева мы узнаем, что Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел СССР вместо Ягоды в отсутствие Сталина из Москвы, по одной лишь телеграмме Сталина из Сочи 25 сентября 1936 года.

Процитировав эту телеграмму, Хрущев замечает: "Сталинская формулировка, что "ОГПУ отстает на четыре года" в применении массовых репрессий, и что нужно "наверстать" запущенную работу, толкнула НКВД на путь массовых арестов и казней".

Если бы Хрущев в той же мере любил историческую правду, в какой он лично ненавидит Сталина, или если бы он был свободен от круговой поруки по совместным преступлениям, то он сделал бы и третье заявление в более откровенной форме, а именно: назначение Ежова и ежовская чистка были санкционированы Политбюро в отсутствие Сталина, тем Политбюро, в состав которого входили Ворошилов, Микоян, Андреев, Молотов, Каганович.

Совершая любое преступление — малое или великое, — Сталин с врожденным чувством профессионального преступника умел создавать себе алиби. Этим и объясняется, почему Сталин столь судьбоносный для него и для страны вопрос предлагал решать в свое отсутствие. В случае чего Сталин мог сказать (и, вероятно, сказал во время ликвидации Ежова):

— Что вы, товарищи, я ведь только телеграфировал, так сказать, внес предложение, но ведь решали и голосовали вы сами, без меня. Вам было виднее…

Объяснялось это далее еще и тем, что Сталин был абсолютно убежден, что предлагаемое им дело было "кровным делом", совместным делом всех "соратников и учеников".

Данный текст является ознакомительным фрагментом.