XIV

XIV

19 февраля 1867 года Максимилиан со своей крошечной армией вошел в город Кверетаро. По словам доктора Баша, население оказало императору восторженный прием. По-видимому, многие в Мексике его искренно любили. Люди, знавшие Максимилиана, говорят о его большом личном обаянии. Уже в пору неудач, после ухода французских войск, один из мексиканских генералов предсказывал, что Максимилиан перейдет в историю с прозвищем Великого.

Император распределил должности между четырьмя своими генералами на букву М. Маркес стал начальником штаба, Мирамон командовал пехотой, Мехиа — кавалерией, Мендес — резервами. Генералы терпеть не могли друг друга. Мендес предлагал императору арестовать Мирамона; Мирамон считал подозрительным человеком Маркеса. Сам Максимилиан принял на себя верховное командование. Через две недели крепость осадила республиканская армия генерала Эскобедо.

Многие великие писатели говорили о поэзии войны. Из русских классиков у Достоевского есть об этом интересная страница. У Гоголя Андрий Бульба «весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей». Правда, ни Гоголь, ни Достоевский никогда никакой войны не видели. Но и Толстой, видевший войну вблизи, писал ее отнюдь не одной черной краской, хоть он нигде не говорит об «очаровательной музыке». Тема эта сложная. В новой литературе она понемногу исчезает (говорю о литературе настоящей). Вероятно, аэропланы, с ипритом и зажигательными снарядами, нанесут военной поэзии последний удар. Разумеется, Лилиентали, Райты, Сантос-Дюмоны не ответственны за то употребление, которое делается и будет делаться из их изобретения. Однако в общем итоге изобретение это, несмотря на полеты через океаны и полюсы, окажется, думаю, не счастьем, а проклятьем для человечества. Если в злую ночь одни аэропланы сожгут Национальную библиотеку и Лувр, а другие, скажем, Венецию — разумеется, с сотней тысяч людей на придачу в обоих случаях, — то мало кого утешат самые замечательные спортивные полеты самых замечательных современных рекордистов. Поэзию в новой войне усмотреть будет не очень легко и наиболее пылким, восторженным людям.

Осада Кверетаро была одним из последних в истории образцов старой, совсем старой войны. Она почти не отличалась от осады, описанной в «Тарасе Бульбе». Кверетаро считался крепостью, вероятно, потому, что был окружен холмами. Кроме того, на окраинах города и вокруг него было много обнесенных стенами зданий, в большинстве монастырей, выстроенных в расчете на столетия и потому построенных прочно. Каждое из этих зданий можно было оборонять. Некоторые даже считались «неприступными». В мемуарах, относящихся к осаде, можно найти ученые слова, как «верки», «линия обложения», «контрвалационная линия», «ключ к позиции» и т.д. Но произносятся они без большого убеждения. «Ключа к позиции» не было, потому что не было никакой позиции. Артиллерию, конечно, имели обе стороны, но довольно жалкую, вдобавок с весьма малым числом снарядов. Наряду с пушками было в ходу и лассо. Осада Кверетаро, в сущности, сводилась к тому, что осаждающие при помощи шпионов и лазутчиков старались узнать, между какими холмами и зданиями ночью стоит меньше всего осажденных. Тогда в брешь с наступлением темноты обычно бросалась «кавалерия», то есть несколько сот людей на лошадях и мулах. Так как осажденные за две недели успели все же выкопать между монастырями ров и устроить разные завалы и баррикады, то в большинстве случаев штурм отбивался: из соседних зданий прибегала вовремя пехота и прогоняла людей на мулах выстрелами из ружей XVIII века, оставшихся от испанского владычества. Маршал Вобан считал, что искусство строителя крепостей заключается в «замене крови потом»; на постройке укреплений Кверетаро пота было, верно, пролито немного.

Сходство с гоголевской осадой усугублялось тем, что на деревьях, в крепости и вне ее висело много людей: шпионов, лазутчиков и просто пленных. Тем не менее переходить через «линию обложения» было не так уж трудно — переходили и осажденные, и осаждающие. Кажется, в течение всей осады Максимилиан поддерживал более или менее правильное сообщение с людьми, оставшимися в Мехико. В столицу был даже отправлен из Кверетаро отряд конницы под командой генерала Маркеса. В таких случаях гарнизон производил вылазку в одну сторону, чтобы отвлечь туда внимание неприятеля, а в другую сторону уходили те, кому нужно было уйти.

Подобная осада могла, собственно, продолжаться долго. Но так как штурмы и вылазки, естественно, сопровождались потерями, а осаждающих было гораздо больше, чем осажденных, то понемногу «ключи», то есть холмы и монастыри, переходили в руки республиканцев. Кроме того, в крепости не хватало съестных припасов, вода была отравлена трупами, начинались болезни, особенно дизентерия. Все же гарнизон держался очень мужественно и не предавал Максимилиана. Он появлялся везде, участвовал лично в боях, делил с солдатами лишения и пользовался у них большой популярностью. Его встречали криками: «Да здравствует император!..» Жил он, по словам Баша, в двух комнатах, вставал в пять часов утра и ложился в девять. По-видимому, мексиканские генералы ему надоели. Большую часть свободного времени он проводил теперь в об ществе тех двух немцев, о которых я упоминал: князя Феликса Сальма и доктора Самуила Ваша. Из мексиканцев же всего ближе к нему был полковник Мигуэль Лопес.

С этим полковником и вступило в переговоры неприятельское командование. Основная задача осады, очевидно, заключалась в том, чтобы захватить не «ключ», а здание, в котором жил император. Максимилиан жил в монастыре Круз. Лопес был комендантом этого монастыря.

В подобных делах, в вопросах тактики «подкупательной», очень трудно утверждать что-либо положительно. Полковник Лопес впоследствии оправдывался, сочинял записки и клялся, что ни в чем виновен не был. Однако его заявления опровергались, — «клятвопреступление — обычная уловка злодеев». В мемуарной литературе признается установленным, что Лопес предал Максимилиана отчасти из страха — ему грозили казнью как ставленнику иностранного императора, отчасти из ожидания больших выгод. Были ли деньги только обещаны или действительно заплачены, не могу сказать, да это и не так важно. Известно лишь, что все мексиканское общество, и республиканское и правое, бойкотировало полковника Лопеса до конца его дней. От него ушла жена (Максимилиан был крестным отцом их ребенка), с ним порвали знакомство друзья, родные от него отказались. Умер он от укуса бешеной собаки.

В ночь на 15 мая полковник Лопес перешел «линию обложения», сначала один в направлении к неприятелю, затем в обратном направлении с отрядом республиканцев. Как комендант монастыря Круз, он знал пароли и был хорошо известен всем защитникам крепости. Его и шедших с ним людей часовые пропустили беспрепятственно, не поднимая тревоги. Отряд ворвался в монастырь, вернее, даже не ворвался, а просто вошел. Князь Сальм вбежал в спальную императора с криком: «Ваше Величество, неприятель в Крузе!..» Максимилиан обнажил шпагу и бросился вниз по лестнице. Его сопровождали Сальм, Баш, еще два человека. У выхода из монастыря их задержали неприятельские солдаты. Осада, продолжавшаяся больше двух месяцев, кончилась. Кончилась и гражданская война.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.