ПОД ЖЕСТКИМИ ЗВЕЗДАМИ
ПОД ЖЕСТКИМИ ЗВЕЗДАМИ
В сражении между реками Оскол и Дон в плен попало около 46 тысяч итальянских солдат и офицеров.
Несмотря на спешно проводимые мероприятия по созданию дополнительных армейских приемных пунктов, фронтовых и тыловых лагерей, Красная Армия оказалась не готова к содержанию такого количества пленных, ведь за предыдущие полтора года войны их общее число не превышало 10 тысяч. Теперь, кроме итальянцев, пошел поток из 70 тысяч военнослужащих венгерской армии, почти 90 тысяч румын и свыше 100 тысяч немцев.
Если 11 ноября 4942 года в системе Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР числилось 10 635 человек, то на 25 февраля 1943 года эта цифра составила 256 918 военнопленных.
Размещать их было негде, кормить (хотя нормы снабжения были установлены на второй день войны: 600 г хлеба, 40 г мяса, 120 рыбы, 90 г крупы в сутки и 5 пачек махорки в месяц) и лечить нечем. Да не очень-то и хотелось.
Во-первых, сами жили не лучше, поскольку человеческая жизнь в СССР стоила дешево, дешевле «трех колосков» или катушки телефонного кабеля, о чем, в частности, свидетельствуют письма красноармейцев:
«Мы, бойцы Красной Армии, лежим в госпитале 1538 на нарах, на гнилой соломе. Там, где производят лечение, холодно и вши, нет одеял, лежим под шинелью в одном нательном белье. С питанием тоже ненормально. Хлеб дают не полностью, что положено, вместо 200 гр. 150–180 не более. Обращались к начальнику госпиталя, но он не хочет разговаривать, отношение его нечеловеческое к бойцам».
«Кормят раненых отвратительно. Дают 600 г хлеба и два раза варят свинячую баланду. Я называю свинячей потому, что жиров никаких нет. Ранен я 19-го числа в правую руку. Рана моя сейчас болит и гноится. Перевязку делают очень редко».
«Госпиталь здесь такой: мы находимся сейчас на квартирах у колхозников. Лечения никакого с 19 декабря по сей день. Мою рану даже и вазелином не помазали. Питание очень плохое, два раза в день суп из пшеничной муки. Хлеба дают когда 600 г, когда 400 или 200, и больше ничего. Сильно отощали».
Или докладная записка о положении жителей Сталинграда:
«В результате ограбления их немцами, систематического недоедания, употребления в пищу мяса павших животных, кошек, собак жители доведены до истощения. Многие из них опухли и подверглись различным заболеваниям. Отмечены факты цинготных заболеваний и смертные случаи на почве истощения и болезней.
Помещений для жилья жители не имеют, продолжают ютиться в подвалах и блиндажах в антисанитарных условиях…
Снабжение не участвующего в восстановительных работах населения хлебом, оказание помощи раненым и больным, приют и общественное питание для оставшихся без родителей малолетних детей в требуемых масштабах областными и городскими партийно-советскими органами пока еще не налажено». Документ датирован 1 апреля 1943 года.
Поэтому (но лишь отчасти) «реальная практика лагерей не всегда соответствовала нормам гуманности… В силу военных и послевоенных трудностей, а также сосредоточения больших масс военнопленных, халатного отношения персонала к своим обязанностям в некоторых лагерях имели место факты плохой организации санитарно-медицинского обслуживания и бытового обеспечения, недостатка питания».
Подполковник госбезопасности Ф. Челноков в докладной записке «О работе фронтового аппарата по делам военнопленных Воронежского фронта с 15 января по 1 апреля 1943 года» описывал состояние дел в лагере, расположенном в местечке с характерным названием Хреновое: «Я прибыл на фронт в момент невероятного хаоса, царившего как в лагере, так и на приемных пунктах… Этапирование военнопленных воинскими частями до лагеря № 81 сопровождалось грубейшими нарушениями самых элементарных требований этапирования: военнопленные конвоировались пешим порядком на 200–300 км при 35 градусах мороза, не получая питания по 7–8 дней, в лагерь приходили резко истощенными и обмороженными…
На приемные пункты и в лагеря приходило до 50 проц. дистрофиков, которые, предвидя конец дорожным мытарствам, также в предчувствии тепла и пищи при опросах подтягивались, заявляли, что они вполне здоровы, а наши медработники (на приемных пунктах это малограмотные фельдшера узкой специализации) не учитывали этого. В результате все поступавшие военнопленные получали сразу 600 граммов хлеба, литр горячей пищи, моментально поглощали на ссохшийся желудок и умирали».
В общем, тоже «пока еще не налажено».
Колонны пленных без воды и пищи преодолевали десятки и сотни километров «по русской пустыне» пешком, порой у них даже не отбирали оружия, ночуя в снегу, прижавшись друг к другу. Многие замерзали к утру, отставали в пути, обессилевших конвой пристреливал, что воспринималось скорее как акт милосердия, или просто бросал на обочине.
4 февраля столбик термометра упал до минус 44 градусов. Корреспондент газеты «Санди таймс» и радиокомпании Би-би-си Александр Верт в этот день преодолел 80 километров до Сталинграда на автомашине: «Чтобы понять, что такое 44-градусный мороз, надо его испытать. Дыхание перехватывает. Если вы подышите на перчатку, на ней сейчас же появляется тоненькая корочка льда. Есть нам было нечего, потому что все продукты — хлеб, колбаса, яйца — превратились в камень. Даже имея на ногах валенки и две пары шерстяных носков, надо было все время шевелить пальцами ног, чтобы поддерживать кровообращение. Сидя скорчившись в фургоне и чувствуя себя относительно хорошо, вы не можете заставить себя шевелиться — разве что двигаете пальцами рук и ног да время от времени потираете нос; вас охватывает какая-то душевная и физическая инертность, вы чувствуете себя словно одурманенным наркотиком. А между тем надо все время быть начеку… Помимо одежды, ваш единственный надежный союзник в подобных случаях — это бутылка водки».
Пленным водка, конечно, не полагалась. Добавим, что и «предчувствие тепла», как правило, обманывало: в большинстве случаев людей размешали под стылым небом. Как раз 4 февраля управление лагеря № 108 в Бекетовке, объединившее все лагеря в районе Сталинграда, приняло от воинских частей 76 тысяч военнопленных.
Бог весть, сколько их недоэтапировали, этого уже никогда не выяснить. К примеру, командование Воронежского фронта докладывало, что в ходе наступательных операций на Верхнем Дону, то есть буквально за две недели боев, советские войска взяли в плен 113 тысяч солдат и офицеров противника. Только 3-я танковая армия отрапортовала о пленении 73 176 человек. Причем генерал М.И. Казаков специально подчеркивает: «Предупрежденные еще раньше Александром Михайловичем Василевским в отношении точности докладов о количестве пленных и трофеев, мы придирчиво сверяли донесения из войск с фактической наличностью. Что касается пленных, то здесь все сходилось — точность была абсолютной».
А по данным учетных подразделений УПВИ НКВД от Воронежского фронта, за все время его существования — 15 месяцев — принято на довольствие 48 266 «военнослужащих врага». Что бы это значило? Ну, вот немец из 305-й пехотной дивизии, переживший пятидневный марш в лагерь, вспоминает: «Когда мы выходили, нас было полторы тысячи человек, до Бекетовки добрались лишь сто двадцать».
Даже весной 1945 года, когда пленных со сборных пунктов в тыловые лагеря доставляли эшелонами, смертность «в пути следования и при разгрузке» доходила до 20 процентов: «Только, согласно акту приемки, лагерем № 183 контингента пленных численностью 1394 человека, прибывших 8 марта 1945 г. эшелоном № 47680 из лагеря № 242 ст. Енакиево, живыми было принято 1108 человек».
Кроме обычного бюрократизма, неорганизованности, безразличия и пренебрежения, имелось еще весомое «во-вторых». С самого начала, а особенно в период страшных военных поражений, в сознании советского народа раскручивали маховик ненависти ко всему немецкому. «Клич «Убей немца!», — вспоминает Верт, — стал в России выражением всех десяти заповедей, слитых в одну».
«Можно все стерпеть — чуму, голод, смерть, — писал Илья Эренбург. — Нельзя стерпеть немцев… Не жить нам, пока живы эти серо-зеленые гады. Нет сейчас ни книг, ни любви, ни звезд, ничего, кроме одной мысли: убить немцев. Перебить их всех. Закопать… Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятие. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать».
«Сколько раз увидишь, столько раз и убей», — призывал Константин Симонов.
«Фашиста умертвить — доброе дело сотворить», — сочиняли безвестные пропагандисты.
Тон задавал сам Верховный Главнокомандующий, неоднократно заявлявший: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат… Мы хотим освободить нашу советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев… Для осуществления этой цели мы должны разбить немецко-фашистскую армию и истребить немецких оккупантов до последнего человека».
Ненависть получила новую подпитку после освобождения Красной Армией первых городов и весей.
Так, 24 января 1943 года особый отдел НКВД Южного фронта сообщал:
«Освободив х. Ново-Максимовский Сталинградской области, наши бойцы обнаружили в двух кирпичных зданиях с замурованными окнами и забитыми дверями 76 советских военнопленных, 60 из них умерли от голода, часть трупов разложилась. Остальные военнопленные — полуживые, в большинстве не могущие от большого истощения подняться на ноги. Как оказалось, пленные находились в замурованном здании около двух месяцев, — немцы постепенно морили их голодом, лишь изредка бросая куски гнилой конины и давая пить соленую воду».
В середине января войска Донского фронта захватили находившийся у села Алексеевка под Сталинградом лагерь военнопленных «Дулаг-205»:
«На территории лагеря и близ него были обнаружены тысячи трупов военнопленных красноармейцев и командиров, умерших от истощения и холода, а также освобождено несколько сот истерзанных, истощенных от голода и до крайности измученных быв. военнослужащих Красной Армии…»
Бывший офицер контрразведки при лагере капитан Лянгхельд на допросе показал:
«Немецкое командование рассматривало русских военнопленных как рабочий скот, необходимый для выполнения различных работ. Русских военнопленных, содержавшихся в Алексеевском лагере «Дулаг-205», как и в других немецких лагерях военнопленных, кормили впроголодь лишь для того, чтобы они могли на нас работать. Зверства, которые мы чинили над военнопленными, были направлены на истребление их, как лишних людей.
Кроме того, я должен сказать, что в своем поведении с русскими военнопленными мы исходили из особого отношения ко всем русским людям, существовавшего в немецкой армии. В германской армии по отношению к русским существовало убеждение, являющееся для нас законом: «Русские — неполноценный народ, варвары, у которых нет никакой культуры. Немцы призваны установить новый порядок в России». Это убеждение было привито нам германским правительством. Мы знали также, что русских людей много и их необходимо уничтожить как можно больше, чтобы тем предотвратить возможность проявления какого-либо сопротивления немцам после установления нового порядка в России».
Из показаний лейтенанта итальянской армии Ричарди: «В Ровенках мои ребята взяли в плен около 100 русских: у нас их отобрали немцы, сказав, что они поведут их с собой. Однако через некоторое время мы наткнулись на трупы этих русских: они были расстреляны. В то время как я допрашивал одного пленного, сзади подошел немецкий офицер и выстрелил ему в затылок. У нас был приказ применять такие же жестокости к русским. В приказе буквально говорилось, что следует убивать все мужское население, считая их партизанами, и при малейшем подозрении поступать так же.с женщинами».
Совет Германа Геринга по умиротворению оккупированных территорий: «Наилучшее решение — пристреливать всякого, кто отводит взгляд».
Тупой расистской политикой, своими невиданными преступлениями (от прочтения некоторых документов нормального человека начинает мутить) руководители рейха сами порождали эту всеобщую ненависть к «серо-зеленым гадам».
Даже благополучный американец в «желтых трупах умерших от голода немцев» видел лишь «знамение божественной справедливости».
«Возмездие под жесткими звездами русской ночи», — определил Василий Гроссман.
В лагере № 108, куда согнали остатки армии Паулюса, до лета 1943 года не дожили 27 тысяч «сталинградских немцев» — треть, «среднесуточная» смертность — 213 человек. Еще 35 тысяч доходяг были госпитализированы, но в спецгоспиталях, ввиду отсутствия медикаментов и квалифицированной медицинской помощи, смертность была еще выше, чем в лагере: «Русские доктора не вели историй болезни и не записывали имен пациентов. К людям, которых они призваны были лечить, врачи относились хуже, чем к скоту. Показателен такой случай: когда капеллан из 297-й дивизии наклонился над умиравшим солдатом, советский майор убил его выстрелом в затылок». Что можно ожидать от «малограмотных фельдшеров узкой специализации», если посетившая в конце марта Хреновое специальная санитарная комиссия, имевшая в своем составе кандидатов и докторов медицинских наук, физическое состояние военнопленных определяла «по внешнему виду» и тех, кто мог самостоятельно передвигаться, относили к «группе здоровых».
Конечно, в качестве самооправдания можно утверждать: «Наиболее высокий процент смертности наблюдался среди военнопленных, захваченных после ликвидации окруженных группировок в районе Сталинграда, Воронежа и др. Эти военнопленные поступали сильно истощенные физически и психически, с разными формами дистрофии, а также различного рода заболеваниями типа сыпной тиф, холера, воспаление легких, дистрофия, что фактически не позволило спасти их от неминуемой смерти». Но в том же 1943 году от полученных ран, холода, голода, инфекций умерли 30 тысяч венгров й 23 тысячи итальянцев — у них-то, не грызших лошадиные копыта в Сталинграде, и у «др.» откуда взялась дистрофия?
Или: «С трупов срезали куски мяса, которые потом варили в самодельных котлах. Тех, кто питался человеческим мясом, сразу можно было отличить по их внешнему виду. Людоеды прекрасно выглядели, а их румяные щеки лоснились от жира. Во всех сталинградских лагерях каннибализм был обычным делом», — это что, рецидив воспаления легких или последствия психического истощения?
С началом весны лагерь № 108 начали разгружать, однако «прихотливый» немец мёр и в дороге: «В каждый вагон набивались по сотне человек; отхожим местом служила дыра, вырезанная в полу. Весна выдалась затяжная, и по ночам часто случались заморозки, пленные дрожали от холода, не имея возможности даже подвигаться, чтобы согреться. В пути их кормили хлебом и исключительно соленой рыбой, при этом воды почти не давали. Пытаясь утолить жажду, заключенные слизывали капельки влаги, конденсирующиеся на металлических деталях внутри вагонов. На остановках пленные жадно набивали рты талым снегом, но это было небезопасно, и многие умерли по дороге. Трупы складывали у дверей вагонов, чтобы потом вынести. На каждой остановке русские, открывая задвижку, спрашивали: «Сколько капут?» Некоторые «путешествия» длились по двадцать-тридцать дней. В одном вагоне из ста человек в живых осталось только восемь».
К началу 1944 года в системе УПВИ НКВД СССР находилось чуть более 100 тысяч военнопленных. Учитывая, что после Сталинградской битвы за период с 3 февраля по 31 декабря 1943 года в «систему» поступило 65,5 тысячи, то вырисовывается убыль примерно 220 тысяч человек в течение одного года (если верить другим исследователям из того же министерства, признанным официально, то с 1 января по 31 декабря 1943 года военнопленных противника захвачено — не забудем про разницу между понятиями «захвачено» и «принято на учет органами НКВД» — 442 623 человека, а до того захвачено еще 189 428 человек; в итоге на 1 января 1944 года — 636 051 военнопленный. А числилось в «системе» чуть более 100 тысяч. Страшненькая разница в цифрах получается).
Война была жестокой, беспощадной, буквально «аннигиляционной» с обеих сторон. Просто историю писали победители. Гитлер, «вероломно» напав на Советский Союз, оказал Сталину большую услугу морального плана: «Они первыми начали!» А если бы мы? Сколько народа, зачисленного во «враги народа», получило пулю в затылок в результате «освобождения» Западной Белоруссии и Западной Украины в 1939 году?
До самой Победы и после нее в лагерях военнопленных продолжали «иметь место факты недостатка питания» и «отмечались перебои в снабжении», попросту говоря, голод.
Так, в Белоруссии, как отмечалось в приказе наркома внутренних дел С.С. Бельченко, в Бобруйском лагере № 56: «За период с 4 сентября по 31 октября 1944 года умерло 52 человека, из них от воспаления легких — 34, дистрофии — 18. Только за третью декаду октября умерло 27 военнопленных. Лазарет лагеря, где на 27 октября 1944 года содержалось 473 человека, располагался в неприспособленном помещении, прием больных был неупорядочен, в палатах царили грязь, спертый воздух, зловоние. Содержащиеся в оздоровительной команде 604 военнопленных, в том числе 288 больных дистрофией, не были обеспечены нарами, питание не соответствовало необходимым нормам по банальной причине — продукты разворовывались персоналом. Аналогичное положение отмечалось в Витебском лагере № 271, где за сентябрь 1944 года смертность составила 143 случая, причем за последнюю декаду октября умерло 99 человек. Имевшаяся возможность направить тяжелобольных в госпиталь Наркомздрава, расположенный в 15 км от лагеря, не использовалась».
Мало чем положение отличалось в других лагерях. Заболеваемость и смертность оставались высокими и на протяжении всего 1945 года. А также зимой 1946-го, когда пленным выдавали 100–200 граммов хлеба — «из-за засухи и вызванного ею неурожая» и «по причине неорганизованности и нераспорядительности администрации». В Минском лагере № 168 за зиму умерли 469 человек, в Полоцком № 243 — 268, по Белоруссии в целом за три месяца — 1210.
Всего, по официальным данным, в СССР умерло более 580 тысяч военнопленных.
Выжившие на рудниках и шахтах, стройках и лесоповалах, заводах и конструкторских бюро ударным трудом возмещали победителям материальный ущерб. Говорят, что В.М. Молотов заявил, что ни один пленный немец не увидит родины, пока не будет полностью восстановлен Сталинград. Вклад военнопленных в восстановление экономики Советского Союза оценивается в 50 миллиардов рублей. На их долю пришлось до 8% валового производства страны в период первой послевоенной пятилетки.
Нашел товарищ Сталин и адекватный ответ на угон советских граждан на работу в Германию. В начале февраля 1945 года Государственный комитет обороны предписал мобилизовать в советской зоне оккупации всех годных к физическому труду немецких мужчин в возрасте от 17 до 50 лет. Причем тех лиц, в отношении которых устанавливали, что они служили в Вермахте или были записаны в фольксштурм, «брали в плен» и направляли в лагеря НКВД. Из остальных германских граждан формировались отдельные рабочие батальоны численностью по 740–1200 человек. Надо понимать, контингент батальонов военнопленными не считались (их классифицировали по графе «мобилизованные»), при этом «как правило, условия жизни и труда ОРБ были хуже, чем в лагерях НКВД-МВД».
В январе—апреле 1945 года в СССР для использования на работе, в первую очередь в Белоруссии и Украине, было завезено 208 тысяч гражданских интернированных лиц (по другим данным, 303 тысячи), втомчисле51 138 женщин, которых свели в 221 рабочий батальон. Вымирали они в этих батальонах как мухи, смертность составляла от 19,2 до 38,9%. Только по Минской области только в 1945 году в отдельном рабочем батальоне № 2031 умерли 233 человека, № 2032 - 104, № 2033 — 160, № 2034 — 241, № 2035 — 410 (кроме того, часть рабочих батальонов относилась к «системе» Наркомата обороны, в Белоруссии в них содержалось более 14 тысяч человек).
Всего в СССР умерло 66,5 тысячи мобилизованных «вестарбайтеров».
Показатели смертности снижали за счет того, что с января 1947 года военнопленных и мобилизованных, потерявших трудоспособность, но взамен приобретших инвалидность, стали отправлять на родину, три месяца спустя начался процесс репатриации. В начале мая 1950 года в советских средствах массовой информации появилось сообщение об окончании репатриации из Советского Союза немецких военнопленных. Но не всех. Более 13 тысяч граждан Германии продолжало оставаться в качестве осужденных и подследственных за тяжкие военные преступления. Самых «заядлых» уже повесили в 1945–1947 годах. Но в 1949 году, вместе с новой волной репрессий в СССР все началось по новой и в лагерях. Генералу фон Зейдлицу, давно завербованному НКВД и предлагавшему сформировать для штурма Берлина корпус из лояльных пленных под своим командованием, влепили двадцать пять лет. Генерала Штрекера признали виновным в разрушении Сталинградского тракторного завода. Летчика-аса Эриха Хартмана, сбившего 252 самолета, обвинили в повреждении авиационной техники, являвшейся собственностью советского правительства. В лагеря снова зачастили оперативно-следственные группы в поисках фигурантов для новых дел.
«В большинстве следственных дел, — сообщает профессор Академии МВД Республики Беларусь А.В. Шарков, — которые вели оперативные аппараты лагерей, обвинения в отношении военнослужащих строились на их собственных показаниях. Достаточно было обвиняемому по какой-либо причине отказаться от своих прежних показаний, как других изобличающих его материалов в деле не оставалось… Данная практика наводит на мысль о том, что основная цель следствия заключалась не столько в сборе и документировании неопровержимых фактов, изобличающих вину преступников, сколько в получении их признания. Это во многих случаях вело к злоупотреблениям, порой имевшим тяжкие последствия. В частности, в июне 1946 года во время допроса военнопленного лагеря № 168 Ковальцига начальник следственного отделения лейтенант Марьин применил к нему меры физического воздействия, в результате чего военнопленный получил перелом остистого отростка поясничного позвонка. После допроса Ковальциг, помещенный в одиночную камеру предварительного заключения, в ночь на 15 июня повесился. Вот почему, на наш взгляд, к цифрам, характеризующим количество привлеченных к ответственности, надо относиться осторожно: в их число, по всей видимости, попали и невиновные».
В их число только в БССР попали 239 женщин и 44 ребенка в возрасте до 14 лет. Большинство из них освободили после визита канцлера Аденауэра в Москву в сентябре 1955 года, согласно Указу Президиума Верховного Совета «О досрочном освобождении германских граждан, осужденных судебными органами СССР за совершенные ими преступления против народов Советского Союза в период войны». Но вот что интересно: в статусе военных преступников в распоряжение правительств ГДР и ФРГ было передано лишь 749 человек.
Из 108 тысяч «сталинградских немцев» домой вернулись 6 тысяч. Что касается итальянцев, то их выпустили чуть больше 21 тысячи — все, что осталось. Последнего «итала» случайно обнаружили в киевском дурдоме в 1956 году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.