Глава 12 В кровопролитии нет славы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

В кровопролитии нет славы

Война – отец всего, говорил Гераклит. Да, война породила героического Черчилля. Но был ли сам Черчилль отцом войн, неистово и ликующе чадолюбивым, как предполагают некоторые?

Давайте вернемся назад, в конец войны, которая должна была закончить войны. На календаре 9 августа 1918 года, и, хотя тогда это было неочевидно, у самого позорного конфликта в истории начались последние конвульсии кровопролития. Днем ранее британский экспедиционный корпус при поддержке 600 танков добился впечатляющего продвижения при Амьене, прорвавшись через колючую проволоку, преодолевая грязь и перемалывая трупы. Достигнутый рубеж находился, можете себе представить, в двенадцати километрах от исходных позиций. Тысячи немцев были убиты, тысячи захвачены в плен.

Как это часто случалось в то время, Черчилль находился во Франции, остановившись в замке Вершок. У него имелся убедительный повод для пребывания там, ведь он был министром вооружений и мог лично следить за их распределением. Но скорее всего, он просто не мог находиться вдалеке от центра событий. Он направлялся в штаб 4-й армии и проехал мимо пяти тысяч пленных немцев: их взгляды были отсутствующими из-за потрясения, головы поникшими, их кожа все еще в копоти взрывчатых веществ. Черчилль заметил, что он «не мог воздержаться от сочувствия им в их незавидном положении. Они прошли многие мили через поле сражения без пищи и отдыха, а до того им пришлось пережить все ужасы боя».

Эта жалость несколько удивляет. Да, британские успехи были замечательными, но тогда, в августе 1918-го, никто не мог сказать, что у них будет решающее значение. Ранее Черчилль мрачно воспринимал перспективы войны и предсказывал, что она не закончится до 1919 г. Немцы все еще могли наносить ощутимые удары по британским войскам. Действительно, они этим и занимались вплоть до финального свистка.

Так что вид множества побежденных и плененных вражеских солдат должен был наполнить Черчилля приятным возбуждением, свирепым удовольствием от того, что бошам приходится драпать. Но он, наоборот, сочувствовал их несчастью. Вскоре стало понятно, что надежды британцев не обмануты, Германия действительно проигрывала войну. И также стало ясно, что Черчилль заметно отличался от многих политиков меньшего масштаба.

Черчилль был радикально немстителен. Когда они были мелочны, он был великодушен; когда они требовали возмездия, он был миролюбив. В ноябре 1918 г., в одиннадцатый день одиннадцатого месяца, немцы подписали соглашение о прекращении военных действий. В их стране воцарился хаос. Кайзер бежал, свирепствовала эпидемия гриппа, коммунистические восстания парализовывали города – и огромные массы населения голодали, в том числе из-за британской блокады немецких портов.

Одним ноябрьским вечером Черчилль обедал в Лондоне вместе с друзьями – генеральным атторнеем Ф. Е. Смитом и премьер-министром Ллойд Джорджем. До них дошли вести о голоде у немцев. Ллойд Джордж хотел, чтобы бывший неприятель страдал, а Черчилль заявил, что нужно немедленно послать двенадцать кораблей с продовольствием.

Ллойд Джордж сказал, что следует расстрелять кайзера. Черчилль был против этого. Четыре месяца спустя, в 1919 г., положение в Германии стало еще хуже – и Черчилль выразил негодование в палате общин из-за того, что голод стал оружием против женщин, детей и стариков. Он хотел, чтобы блокада была снята как можно скорее и чтобы с Германией был заключен мир.

Наконец условия Версальского договора были согласованы, и Германия оказалась под бременем огромных репараций, которые она была не в состоянии выплатить. Черчилль считал творившееся безрассудством и решительно не сходился в этом вопросе с Ллойд Джорджем и с американским президентом Вудро Вильсоном. Условия договора были слишком жесткими. Позднее Черчилль сказал: «Экономические статьи Версальского договора были зловредны и глупы до такой степени, что они стали явно бесполезными». Это не только свидетельствует о даре предвидения Черчилля, но и немало говорит нам о его характере.

В предисловии к своей истории Второй мировой войны Черчилль делится собственным знаменитым принципом, который гласит, что нация должна выказывать «в войне – решимость, в поражении – вызов, в победе – великодушие, в мире – благожелательность». Это не просто слова. Он действительно был таким. Одно из самых заметных клеветнических обвинений, направленных против Черчилля, состоит в том, что он был слишком воинствен, агрессивен, va-t-en guerre[57], что он почти буквально фыркал, с шумом втягивал воздух, вращал глазами, бил по земле подобно ретивому коню всякий раз, когда появлялся шанс заварушки.

Довольно легко понять, почему делается такое обвинение. Зажмурьте глаза и окиньте мысленным взором по-настоящему крупные события первой половины XX в. – это время можно было бы назвать эпохой Черчилля. В ней доминировали Первая и Вторая мировые войны, самые постыдные и разрушительные конфликты, в которые ввязалось человечество. Первая мировая война унесла жизни 37 миллионов человек по всей Земле, включая около миллиона британцев. Поколение талантливых молодых людей было уничтожено на полях Фландрии – многие из них превратились в пыль, останки других покоятся в гигантских оссуариях наподобие верденского.

Во Второй мировой войне было убито еще больше – 60 миллионов, Британия потеряла полмиллиона человек. Страна была физически и эмоционально контужена. Национальное богатство уменьшилось на четверть. Глядя на масштаб этих катастроф, вы сразу же спрашиваете себя, кто тогда стоял у штурвала. Это был Черчилль, причем он влиял на управление страной не только во время одного конфликта, но во время обоих. Многие в наши дни уже не помнят, насколько всеобъемлющим было его влияние. События тех лет все дальше отступают в прошлое, и порою кажется, что две войны сливаются в одну, ведь они совпадали в пространстве, протекали схожим образом, были вызваны родственными причинами, и – в случае Британии – на вершине власти оказывалась одна и та же личность. На протяжении одиннадцати лет бойни Черчилль формировал политический и военный интеллект нации, которая начала столетие как ведущая военная держава, но завершила Вторую мировую войну с безжалостным преуменьшением почти всего, за исключением репутации премьер-министра. Черчилль был тем, кто подготавливал флот к Первой мировой войне, он дал начало и способствовал дальнейшему развитию единственного оригинального стратегического вклада Британии (который привел к последующей катастрофе). Мера его личного руководства боевыми действиями во время Второй мировой войны кажется немыслимой в наши дни.

Он был военачальником, и упрек состоит в том, что он также являлся разжигателем войны – тем, кто настолько наслаждался войной, что умышленно спровоцировал конфликт, сделавший его знаменитым. Таким подозрением поделилась жена одного из консерваторов, когда написала, что он был другим Герингом, движимым жаждой крови. В этом же состояло опасение консервативного парламентария, который написал в 1934 г., что он был исключительной личностью – «человеком с таким влиянием, что он представляет определенную угрозу для мирного решения многих проблем, стоящих перед страной».

Сегодня мы считаем его олицетворением моральной правоты – человеком, у которого было достаточно мужества, чтобы противостоять тирании и при этом оставаться благодушным, человечным, демократичным, румяным, добросердечным, а также избегать крайностей, как должно англичанину. В общих чертах это правильно, но в преддверии войны многим казалось, что он источал темную харизму, сатанинский оптимизм, связанный с возможностями насилия, и даже сегодня есть те, кто полагает, что под его доброжелательным внешним обликом скрывалась отметина Дарта Вейдера – и, возможно, даже самого императора Палпатина.

Не так давно в списке бестселлеров The New York Times фигурировала любопытная диатриба Патрика Бьюкенена, в которой он обвинял Черчилля в «жажде войны» в 1914 г. и аргументировал (если можно употребить это слово), что Британии в 1939 г. следовало стоять в стороне и просто наблюдать, как Германия порабощает континентальную Европу. Бьюкенен заявил, что Черчилль превосходил в милитаризме кайзера и любого из его щелкающих каблуками юнкеров, добавив (наверное, правильно), что к 1914 г. «Черчилль видел больше войн, чем любой солдат немецкой армии».

Или ознакомьтесь с воззрениями другого палеоконсерватора, сэра Перегрина Ворсторна, бывшего редактора The Sunday Telegraph, который недавно написал: «Не так часто бывают государственные деятели, столь же умелые в восхвалении войны и столь же непристойно рвущиеся повоевать, как Уинстон Черчилль. Все его работы наполнены любовью к войне, в них приукрашивается ее слава и преуменьшаются ее ужасы». Сэр Перегрин достоин уважения, он сражался во время Второй мировой войны. Но, боюсь, его взгляды не соответствуют действительности или сложности характера Черчилля.

Соглашусь, его возбуждала война. У него была естественная эмоциональная и романтическая реакция на драму, масштабность событий. Во время выступления сэра Эдуарда Грея в палате общин 3 августа 1914 г. – накануне Первой мировой войны, когда «по всей Европе гасли огни», – Черчилль рыдал. Премьер-министр Асквит заметил его настроение с некоторым неодобрением: «Уинстон Черчилль уже нанес боевую раскраску и стремится к морским сражениям… все это переполняет меня печалью». Жена Асквита Марго была чуть снисходительнее: «Уинстон, мечтая о войне, страстно желает оказаться в окопах, он вдохновлен, бодр и даже счастлив. Он прирожденный солдат». Черчилль даже проговорился Марго, что находит войну «восхитительной», но тут же попросил ее не повторять этого замечания. Еще он сказал, что мир – последнее, за что надо молиться. Многие другие отмечали его энергию, оживленность, целеустремленный блеск в глазах.

Бесспорно, что Черчилль любил войну в том разумеющемся смысле, что без нее не могло быть славы, без войны он не видел ни единого шанса состязаться с Наполеоном, Нельсоном или собственным предком Мальборо. Он знал, как война и ее риски возвеличивали людей, покрывали их поступки славой. Вот отчего в молодом возрасте он кидался в битву очертя голову, но краем глаза постоянно следил за газетными сообщениями. Война приводила его к мощному выбросу адреналина из желез. Когда он сражался и к лицу приливала кровь, он стремился нанести врагу удар потяжелее. Судьи фехтовальных поединков в Харроу отмечали его стремительные атаки. Черчилль правильно полагал, что, если ввязываешься в сражение, необходимо дать понять неприятелю, используя все доступные средства, что тот проиграет. Черчилль был беспощаден в применении насилия.

Недавно прошли благородные международные дебаты об использовании химического оружия в современной Сирии, и было высказано единодушное отвращение к этой практике. Вряд ли кто-то во время обсуждения стремился упомянуть, как наш национальный герой поддерживал использование отравляющего газа во время Первой мировой войны. Он желал газовой атаки против турок в Галлиполи. Одно из его основных свершений на посту министра вооружений состояло в том, что за один месяц в 1918 г. было предоставлено достаточное количество иприта, чтобы его содержала треть снарядов, выпущенных британскими пушками. Черчилль был одержим ипритом, и британским генералам пришлось буквально сдерживать премьер-министра, чтобы предотвратить применение отравляющего вещества и во Второй мировой войне.

Черчилль послал тысячи на смерть в Галлиполи («Твой отец убил моего при Дарданеллах», – сказал один ученик Итона сыну Черчилля Рандольфу, когда тот приехал в школу.) Он приказал уничтожить французский флот в 1940 г., позднее развязал ковровые бомбардировки Германии – он принимал решения, которые современный политик счел бы немыслимыми, а Черчилль действовал с пылом и самоуверенностью. И все же очевидно огромное различие между тем, кто ожесточенно бьется при нападении на него, и тем, кто настолько агрессивен, что сам является причиной конфликта. Есть разница между агрессией и сопротивлением или, по крайней мере, между атакой и контратакой.

Конечно, Черчилль желал похвал в свой адрес во время поздневикторианских империалистических войн. Но это не означало, что он одобрял причины, из-за которых они велись. Вспомните его отвращение к тому, как Китченер обошелся с мавзолеем Махди, или критику Черчиллем «преступной и трусливой» войны на северо-западной индийской границе. Он ненавидел неспровоцированную империалистическую агрессию и шовинизм. Он не верил в справедливость войн только ради колониального расширения. Черчилль перенес эти либеральные взгляды с викторианских полей сражений в эдвардианское правительство.

В 1906 г., одним февральским утром, заместитель министра Черчилль работал в Министерстве по делам колоний, но его прервали. К нему пробивалась посетительница. Эдди Марш хотел ее отшить, но та ничего не желала слышать. Высокая и довольно красивая женщина по имени Флора Лугард была своего рода Боудиккой[58] Британской империи. Когда-то она работала редактором по делам колоний в The Times и придумала имя «Нигерия», которым окрестили эту обширную страну. Крайне неуступчивая Флора впоследствии вышла замуж за известного истребителя местных жителей сэра Фредерика Лугарда. Она пожаловала, чтобы растолковать юному «мальчику» (так она характеризовала Черчилля), как ему надлежит управлять Западной Африкой. Она рекомендовала, чтобы та стала сатрапией, возглавляемой ею с мужем, и чтобы они могли руководить, как им заблагорассудится: временами из Лондона, временами на месте, но всегда с щедрым использованием лучшего, самого современного и хорошо смазанного оружия.

Как оказалось, «мальчик» был превосходно осведомлен, кто она такая, и знал все о ее длинноусом муже и его методах: сожженных травяных хижинах, убитых пулями и снарядами тысячах беззащитных жителей племен. Еще до встречи с Флорой Черчилль писал, что это «хроническое кровопролитие» было «нелепым и тревожащим». «Данная кампания возглавляется людьми, незнакомыми с имперской терминологией, они искажают ее, сводя к истреблению туземцев и захвату земли», – отмечал Черчилль. Он довольно вежливо сказал Флоре Лугард, что не одобряет ее позицию. Так началась их идеологическая вражда. Черчилль сокрушил план Лугардов стать царем и царицей «знойной России» в Западной Африке. Лугарда выслали в Гонконг. Флора выражала несогласие с Черчиллем всякий раз, когда кто-нибудь слушал ее, провозглашая, что источником власти может быть только дуло ружья и их подход был единственно правильным в таком месте, как Африка.

Черчилль не видел смысла в удержании огромных территорий в Нигерии и поддерживал вывод оттуда британцев. Несомненно, Черчилль верил в империю – и аннексировал кусочек Кении, когда был там в 1907 г. Но он сделал это с помощью карандаша, а не с помощью пулемета «Максим». Он не был сторонником завоевательных походов или агрессивных войн – невозможно приписать такие цели британцам ни в 1914 г., ни в 1939-м.

Да, он несет ответственность за наращивание военно-морских сил в годы, непосредственно предшествующие Первой мировой войне, но у него были на то основания. Черчилль не пришел в политику как милитарист. В 1901 г. его первое выступление в парламенте вызвало заметное неодобрение тори, потому что казалось необычно пробурским. «Если бы я был буром на поле сражения, – сказал он, – а будь я буром, то, надеюсь, был бы на поле сражения…» Что же такое, наверное, думали тори на своих скамьях, закатывая глаза. Неужели он хочет сражаться против нас?

С самого начала он пренебрежительно относился к избыточным военным расходам – так делал и его отец в свое время, – и в 1908 г. он выступал против дополнительных затрат на дредноуты, чтобы лучше поддержать социальные программы. Когда он пришел в адмиралтейство, то, конечно, запел на другой лад: как и перед остальными министрами, перед ним стояла необходимость укрепить свое ведомство, да и проблема немецкого экспансионизма стала очевидной к тому времени. Но именно Черчилль пытался замедлить гонку вооружений. Он предлагал ввести военно-морские «каникулы» – мораторий на строительство линкоров обеими сторонами.

Даже накануне войны он хотел съездить к командующему немецким флотом гросс-адмиралу фон Тирпицу и уговорить его остановиться. Но Министерство иностранных дел не пустило Черчилля. Перед лицом катастрофы он предлагал европейским лидерам собраться на встречу – позднее он будет называть их саммитами, – чтобы уладить разногласия.

Черчилль не жаждал войны и не наслаждался кровопролитием. Увидев немыслимые ужасы, он вернулся с линии фронта в 1916 г. и выступил в палате общин. Он был переполнен, подобно Уилфреду Оуэну[59] или Зигфриду Сассуну, отвращением к страшной окопной правде. Он видел запустение и пространства, усеянные наспех вырытыми могилами. В круг его обязанностей входило написание писем вдовам убитых. Он слышал ритм метронома смерти. «Что происходит, когда мы идем на обед либо отправляемся домой и ложимся спать? – спросил он коллег по парламенту. – Почти тысяча человек – англичан, британцев, людей нашего народа – превращаются в мешки кровавых тряпок».

Черчилль никогда не хотел другой войны, увиденного было достаточно. В 1919 г., будучи военным министром, он пытался ограничить расходы, предлагая правило десяти лет: британское правительство должно исходить из того, что в Европе не будет войны в ближайшие десять лет. Когда он стал канцлером казначейства в 20-е гг., он снова призывал к сокращению оборонного бюджета, на сей раз у него были полномочия на урезание расходных статей. И сторонники Чемберлена в конце 30-х гг. даже пытались вменить ему в вину (несправедливо) недостаточную боеготовность страны.

В те годы он, конечно, сам призывал коллег тратить больше на оборону, видя усиление люфтваффе. Но его подход вряд ли можно назвать агрессивным, радостно предвкушающим войну и способствующим ей. Черчилль говорил как Кассандра, заглянувшая в склеп будущего. Во время чехословацкого кризиса 1938 г., после того как Иден подал в отставку, Черчилль провел бессонную ночь: «Я смотрел, как дневной свет медленно вползает в окна, и перед моим мысленным взором встало видение смерти».

Историки и дальше будут спорить о причинах Первой мировой войны, и правда состоит в том, что никакая из европейских держав не предстает абсолютно невиновной в этой катастрофе. Но мы можем уверенно заявить, что Уинстон Черчилль не был в числе зачинщиков и что ответственность преимущественно лежит – хотя и не полностью – на Германии, немецком милитаризме и экспансионизме. Что бы ни случилось в Сараево в 1914 г., это не может быть использовано для оправдания нападения кайзеровской армии на Бельгию и Францию. У Британии не оставалось иного выбора, как последовать пятисотлетним правилам внешней политики и воспрепятствовать тому, чтобы единственная держава доминировала на континенте.

Вторая мировая война была вызвана почти исключительно действиями безумного немецкого фюрера с его параноидальной жаждой мести. Те полемисты, которые постулируют нравственную эквивалентность Черчилля и кайзера или Черчилля и Гитлера, пытаются опровергнуть очевидное. Черчилль стремился предотвратить войну. Он сражался против нее.

Одна из интересных и притягивающих особенностей его ума состоит в том, что он прилагал много усилий не только для предотвращения войны, но и для уменьшения ее последствий на тело человека, для чего он создавал инновации, технические и научные.

Война – отец всего, но в случае Черчилля сочувствие – мать изобретений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.