Книги о мятежном писателе

Книги о мятежном писателе

И среди этой многообразной литературы одна за другой выходят книги Виктора Петелина. «Жизнь Шаляпина» в двух томах (2000, 2004), «Жизнь Булгакова» в трех изданиях (2000, 2003, 2005), «Жизнь Алексея Толстого» (2001), «Жизнь Шолохова» (2002), а если к этому добавить «Письма» и «Михаил Шолохов в воспоминаниях», то просто хочется руками развести от удивления. Весь XX век вошел в эти книги, емкие, глубокие, содержательные. Какое разнообразие имен, серьезных, значительных, является перед нами – Алексей Толстой, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Всеволод Мейерхольд, Константин Станиславский, – всех перечислить мне так и не удастся, их слишком много, каждый из них глубок и разнообразен. В. Петелин скрупулезно высвечивает каждого, дает их портреты, их разнообразные отношения в литературном быту, в литературном движении, выделяя новаторские черты чуть ли не каждого их них. Булгаков, Шолохов – у каждого своя жизнь, со своими именами и своими проблемами, острыми и, кажется, неразрешимыми... «Шолохов всегда со мной» – так назвал свою статью о Шолохове Виктор Петелин.

Знаю Виктора Петелина с давних пор, со студенческой и аспирантской поры в МГУ им. М.В. Ломоносова, который он с отличием закончил и был рекомендован в аспирантуру; знаю его характер, прямой и неуступчивый, целеустремленный, добивающийся своей цели. Обучаясь в аспирантуре, он вызвался написать диссертацию о творчестве М.А. Шолохова, но оказалось, что Л. Якименко только что закончил свою работу о «Тихом Доне» и передал в издательство «Советский писатель», а В. Апухтина – о «Поднятой целине». Ему предложили написать о Ф. Гладкове, писатель только что получил Сталинскую премию, имеет популярность, можно было быстро написать и защитить. В. Петелин прочитал многие произведения Ф. Гладкова и решительно отказался писать о нем. Тогда А.И. Метченко предложил ему написать об И. Эренбурге, тоже лауреат, популярен, но В. Петелин решительно, сразу, без раздумий, отказался и от этого варианта.

Счастливый случай выпал на его долю: ему поручили выступить в качестве оппонента на защите одного из дипломов, но работа оказалась очень поверхностной, в ней очень много было ссылок на только что вышедшую книгу Л. Якименко о «Тихом Доне». В этой книге, с точки зрения В. Петелина, было так много несуразностей и ошибок, что он в бескомпромиссном порыве молодости готов был и дипломную работу «зарубить», если бы не мудрый и тактичный заведующий кафедрой А.И. Метченко.

После этого В. Петелин вновь пришел к А.И. Метченко и предложил свою тему исследования – «Человек и народ в романах М.А. Шолохова» (впоследствии она вошла в книгу «Гуманизм Шолохова»). Так началась длительная полемика вокруг имени М.А. Шолохова и его произведений. Думаю, В.В. Петелин выиграл эту нешуточную битву.

А все началось с того, что научный руководитель профессор А.И. Метченко еще в 1956 году в журнале «Новый мир», № 12, отметил первый «труд» В.В. Петелина, прочитав диссертацию и выделив в ней малюсенькую часть: «Попутно отмечу, что тот же упрощенно социологический подход к явлениям искусства наложил свою печать на изучение функции пейзажа в наиболее поэтических произведениях советской литературы. Прав молодой исследователь творчества М. Шолохова В. Петелин, критикуя некоторые последние работы о Шолохове за схематическое освещение в них функции пейзажа в «Тихом Доне»...» (Новый мир. 1956. № 12. С. 227).

Статью «Два Григория Мелехова» В.В. Петелин напечатал в журнале «Филологические науки», 1958, № 4, в рубрике «Дискуссии и обсуждения», но где только автор не был с этой статьей: в «Литературной газете», в «Молодой гвардии», в «Знамени», в «Октябре», в «Доне», повсюду отказали.

«При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях, – начинает свою статью В. Петелин о Григории Мелехове, – в нем даже в самые критические моменты не иссякают душевные качества, вызывающие наше сочувствие: честность, искренность, мужество, правдивость и прямота. В литературоведении и критике возникает совсем иной образ, далекий от того, кого так любовно и щедро М.А. Шолохов воссоздал на страницах романа».

А логика предшественников В.В. Петелина очень проста: что-то процитировать, а самое существенное в пейзаже, во внутреннем монологе, в несобственно-прямой речи, в портретных характеристиках, в прямой и косвенной речи опустить, как бы этого не заметив. А В.В. Петелин исследовал полный текст, ничего не опуская в размышлениях и поступках главного героя романа.

Ни один из руководителей средств массовой информации не мог взять на себя ответственности напечатать такую статью. В книге «Счастье быть самим собой» В. Петелин вспоминает, как А.Г. Дементьев, в то время главный редактор журнала «Вопросы литературы» (куда пошел В. Петелин по совету Федора Абрамова, которому поведал о своих злоключениях), трижды читал статью и трижды отклонил ее публикацию в своем журнале. А журнал только что открылся и очень нуждался в молодых авторах.

Обратили на эту статью внимание В.В. Гура и Ф. Абрамов: «Несколько в стороне от этой дискуссии стоит статья В.В. Петелина «Два Григория Мелехова» (Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1958. № 4. С. 124 – 138). Автор ее считает, что на страницах «Тихого Дона» нарисован совершенно положительный характер Григория, а в книгах исследователей этого романа, с помощью какой-то специальной «обработки» его текста, создан другой, отрицательный персонаж...» (Гура В.В., Абрамов Ф.А. М.А. Шолохов. Семинарий. Изд. второе, дополненное. Л., 1962. С. 131 – 132. (Выделено мною. – Л. Т.)

Потому и стояла эта статья В.В. Петелина «несколько в стороне», оттого что в ней «нарисован совершенно положительный характер Григория», трагический, как и в «Тихом Доне», «когда не знаешь, куда идти...».

В книге В. Петелина были, конечно, и недостатки. 21 августа 1966 года Владимир Карпенко, автор исторических романов о Гражданской войне, отмечая положительные стороны книги, тут же добавил: «...Не думаю, чтобы захлебывающиеся строки по душе приходились самому имениннику; наверняка он отвесит земной поклон тому, кто скажет о его творчестве ядреное, смачное, но правдивое слово. От нашей маленькой ячейки автору «Гуманизма Шолохова» большое спасибо».

О книге В. Петелина «Гуманизм Шолохова» высказывались в беседах при встрече Николай Шундик, Григорий Коновалов, Анатолий Иванов, Петр Проскурин, Константин Воробьев, Виталий Закруткин, Михаил Алексеев, Кузьма Горбунов, всех не перечислить... Вот лишь отзыв Василия Белова, приведенный в книге «Счастье быть самим собой». В. Белов долго колебался, писать письмо или нет, но наконец написал:

«А книжку твою я читал. Не писал об этом, потому что не хотелось заводить разговор, так как больно говорить об этом. Поскольку ты настаиваешь – говорю. Книга мне не понравилась. То есть не понравилась относительно. Относительно творений Якименко, Гуры и Ко – книга, на мой взгляд, великолепна. Особенно в смысле Мелехова. Но это так мало! Мало, недостаточно! По сути дела ты смыкаешься с ними в отступлениях, в общей трактовке, хотя и прорывается на многих страницах настоящая правда. Ты здорово дал по мозгам этим критикам, для которых Гришка – олицетворение собственничества, дикости, которые боятся и ненавидят его. Но далеко ли ты ушел от этих критиков? Не обижайся, но я не могу иначе, слишком все для меня больно. Те критики, все подряд, противопоставляли Мелехова народу. Ты же шагнул немного вперед: для тебя Мелехов – типичный представитель части народа. Для меня же Мелехов – олицетворение не какой-то определенной части (скажем, казачества), а всего народа. Вот и весь секрет того, почему книга мне не понравилась. Я убежден, что сила «Тихого Дона» в этом трагизме, трагизме размеров общенациональных. И в этом смысле «Целина» в подметки не годится «Тихому Дону». В «Целине» Михаил Александрович достиг блистательной художественности, блистательной формы при содержании ограниченном, навеянном весьма преходящими явлениями и идеями. (Помяни мое слово: пройдет десяток-полтора лет, и то, что делалось в деревне начала 30-х годов, будет считаться ошибочным.) В этой ситуации (что в «Целине») было не меньше трагизма, чем во время гражданской войны, но Шолохов смазал этот трагизм. Если автор «Тихого Дона» велик и недосягаем, то автор «Целины» почти не выделяется в ряду прочих и отнюдь, впрочем, не маленьких художников.

Вот из чего я исхожу в оценке твоей книги о Шолохове. Можно считать ошибочными (а Ошанин счел бы кулацкими) эти мои мысли, но надеюсь, в неискренности ты меня не упрекнешь...» (В. Белов – В. Петелину в письме 25.12.1967 г.).

Напоминаю об этих давних страницах нашей отечественной истории просто потому, что в дальнейшем о Григории Мелехове и о М. Шолохове почти то же самое писали, но редко-редко ссылались на работы В.В. Петелина, а жаль... Лишь Константин Прийма в своих книгах ссылался на первородство Виктора Петелина, положившего начало новой трактовке многих вопросов в шолоховедении.

Двухтомник «Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников» (около 130 п. листов) производит огромное впечатление своей продуманностью, точностью материалов, своим подлинно гуманистическим взглядом на возникшего, превосходно начавшего и глубоко трагического писателя нашего времени, раскрывшего подлинные причины Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций, Гражданской войны и показавшего в сложных психологических переживаниях истинную тягу героев романа – жить в мире и заниматься своим трудом, растить детей, радоваться их радостями и переживать их горести и несбывшиеся надежды.

Сколько споров возникло за последнее время о «Поднятой целине», а ведь мы, в сущности, не знали главного. Лишь в последние годы узнали, что Шолохов встречался с есаулом Сениным, прототипом Половцева. Сам М. Шолохов нигде об этом не говорит, но в воспоминаниях Михаила Обухова «Незабываемые встречи» есть эпизод о посещении М. Шолоховым бывшего есаула Сенина в тюрьме: «Обычно Михаил Александрович был скуп на слова, предпочитал слушать других и, надо сказать, на разговор умел вызвать. Но как-то, с трудом сдерживая волнение, он сказал:

«Только что был в окружном управлении ОГПУ на свидании с бывшим есаулом Сениным... Разговаривал с ним в тюремной камере, – продолжал Шолохов, – смотрел на него и думал: скоро этого человека не будет. И Сенин отлично знает, что в ближайшие дни его ждет расстрел».

Сенин, которого Шолохов под собственным именем вывел в «Тихом Доне», в дни коллективизации пытался организовать контрреволюционный мятеж среди казаков на Верхнем Дону. Он явился прототипом Половцева из «Поднятой целины». «Правда, – вспоминает Обухов, – как мне рассказывали очевидцы из Вешенского, когда его арестовали, он не успел сделать ни единого выстрела, совсем не так, как в «Поднятой целине». Но ведь это же Сенин, а не шолоховский персонаж Половцев! Весь вечер Михаил Александрович, видимо, находился под впечатлением своего свидания с бывшим есаулом. Он все время сосал трубку, был молчаливей, чем даже обычно. Лишь изредка вставлял фразы в по обыкновению оживленную речь Бориса Озимого. И в этих скупых репликах не было характерного, так свойственного Шолохову разящего остроумия. Больше того – отдельные фразы были сказаны без всякой видимой связи с тем, о чем шла речь. А в конце вечера он коротко все же сказал нам: «Не хотели разрешать мне свидания с Сениным, но я настоял на своем, доказывал, что это один из персонажей «Тихого Дона»...»

М. Обухов заметил, что после посещения есаула Сенина Шолохов в чем-то весьма существенном изменился, что-то произошло в нем самом. Шолохов не раз бывал накануне смертельной опасности, сам не раз думал о жизни и смерти, попадая в критические ситуации. Вот почему так тяжко переживал близкую кончину одного из своих будущих персонажей. Вот почему Шолохов был так задумчив и молчалив. И не случайно В. Петелин в своих комментариях привел истинное положение дел. Ведь Сенин не только не выстрелил при аресте, но у него и группы-то в сущности не было и оружия. По сведениям историков, у этой «белогвардейской банды» во главе с А.С. Сениным обнаружили: «револьвер – 1, берданок – 2, шашек – 1, охотничьих ружей – 2».

На допросах в ОГПУ А.С. Сенин честно и правдиво рассказал о том, что с началом коллективизации у него «возникли серьезные сомнения в правильности проводимых мероприятий, связанных с коллективизацией Советской властью», ему казалось, что почва для восстания созрела, казачество его поддержит, ведь столько знакомых не согласны с принудительной административной коллективизацией крестьянских хозяйств, с перепрыгиванием от сельскохозяйственной артели непосредственно к коммуне во время сплошной коллективизации, он – за «предоставление полной инициативы и свободы хозяйственной деятельности хлеборобу». «По моему мнению, кулак приносил пользу, продавая государству свой хлеб», – признавался бывший есаул А.С. Сенин. Думаю, что в разговоре с М.А. Шолоховым он говорил то же самое, что и на допросах в ОГПУ. 28 декабря 1930 года А.С. Сенин и семь его единомышленников были расстреляны.

Но это только часть разговора о «Поднятой целине». В июле 1954 года, когда М.А. Шолохов начал работу над второй книгой романа, ему позвонила преподаватель Ленинградского университета М.И. Привалова и попросила принять ее: она приехала на Верхний Дон после выхода в свет исправленного издания «Поднятой целины» сравнить язык нового издания с верхнедонскими говорами, сравнить «проблему взаимоотношений языка индивидуально-авторского, диалекта и литературного языка». Но, работая в Вешенском и Базковском районах, М. Привалова увидела столько недостатков в работе тружеников, что решила высказать свои недоумения М.А. Шолохову как депутату Верховного Совета СССР.

Позвонила, Шолохов назначил встречу на 31 июля. Среди множества вопросов, которые были обсуждены при встрече, о голоде, и механизации, и других недостатках снабжения, М.И. Привалова задала и такой вопрос:

« – Михаил Александрович, значит, нелегко вам заканчивать вторую книгу «Поднятой целины»?

– Ну, почему нелегко? Я закончу. Ведь рамки романа у меня ограничены тем же тридцатым годом. (С улыбкой.) Это новая своеобразная форма романа: все содержание ограничено одним годом. Будут еще одна-две смерти и никаких свадеб... А вообще-то дальше о колхозах писать почти невозможно... (Выделено мною. – Л. Т.)

– Вы полагаете, Михаил Александрович, что, может быть... так много было ошибок при проведении коллективизации?

– (После паузы.) А что такое ошибка? Ошибка – это отклонение, непреднамеренное отклонение от правильного, прочно установленного, а кто же знал, где это правильное, как надо правильно? Понятно и ясно было только одно: старая деревня на всей огромной территории нашей страны, та старая деревня, которую с таким лирическим надрывом оплакивал Сергей Есенин, – она не могла не только дальше развиваться, она просто не могла дальше существовать в своих старых формах... И дело не только в том, что она продолжала бы порождать злейшие капиталистические элементы – кулачество, она не могла развиться в крупные, мощные хозяйства, которые только и могли бы приобретать и применять машины для обработки земли. Та старая деревня неизбежно стала бы трагическим тормозом в развитии всей экономики нашей страны. – Михаил Александрович замолчал. Пауза длилась, казалось, довольно долго. Что-то горькое и даже тревожное отразилось на его подвижном лице. После паузы он снова заговорил, словно сам с собою, забыв о собеседнике: – Я сказал, что это положение общерусское, даже общесоюзное, но ведь в какой-то мере существует некоторая общая тенденция, если хотите, и общеевропейская... Да, да! Общая для всех развитых стран. Вы посмотрите, как чудовищно растут города во всем мире. А за счет чего идет этот рост? Главным образом за счет переселения в города сельского населения. Там это за счет разорения мелких фермеров. А разве не ясно, почему разоряются мелкие фермеры там? Их вытесняют крупные капиталистические латифундии и прочие капиталистические хозяйства с наемной рабочей силой, оснащенные машинами... Иначе говоря, идет мировой процесс, как бы это сказать, подтягивания сельского производства по методам его ведения к промышленности! Мы, разумеется, не могли допустить такого стихийного роста крупных кулацких хозяйств, а иного способа нет: либо кооперация, либо рост кулацких хозяйств, которые смогли приобретать и применять машины для обработки земли... Да ведь следует еще вспомнить, что отлив населения из села начался еще до коллективизации. Индустриализация страны требовала огромного количества рабочих рук... Так что без коллективизации сельского хозяйства, как и без индустриализации, без крупной промышленности, мы не смогли бы выстоять и победить в минувшей чудовищной войне! Мы не смеем этого забывать! Да, этого мы не смеем забывать ни на одну минуту!

Все это говорил Михаил Александрович чрезвычайно серьезно, с глубочайшим пониманием общегосударственных задач» (Михаил Шолохов в воспоминаниях... М.: Центрполиграф, 2005. С. 212 – 213). И крепко запомнилась фраза МА. Шолохова: «А вообще-то дальше о колхозах писать почти невозможно...»

Часто в студенческой аудитории задают мне вопрос: почему М.А. Шолохов «уложил» свой роман в 1930 год, ведь он мог продлить существование своих героев в 1932 – 1933 годы, когда развернулась подлинная трагедия в колхозном крестьянстве, когда при хороших сборах урожая в селе начался голод, люди умирали на ходу, падали лошади от голода и небрежного ухода за ними со стороны крестьянства. Создалась трагическая ситуация, которую Шолохов обошел своим вниманием, явно приукрасив, как говорят ныне ярые антишолоховеды, реальные обстоятельства. Я не цитирую вопрос, а просто излагаю в общей форме студенческий интерес грамотных и начитанных студентов, прочитавших письма Шолохова Сталину и многое узнавших о том времени из текущей литературы.

Вопрос интересный, ключевой, и Шолохов почти полностью согласен с этими студентами – «дальше о колхозах писать почти невозможно». А в письме к Андрею Плоткину в конце 1933 года, когда казаки чуточку стали забывать о страшном начале года, о пытках, которым они подвергались во время невыполнения хлебосдачи, о том, что Плоткин, добиваясь признания, сажал колхозников на горячую лежанку, подливал воду под сидящего, тот орал от беспомощности, а потом его же выводили на мороз, потом снова на лежанку и снова подливали воду (Плоткин, как и другие, были строго наказаны за эти «способы» руководства колхозным строительством), писал о том, что мало что изменилось в колхозах: «Дела в районе текут и меняются: нынче плохо, завтра хорошо, послезавтра плохо, на следующий день опять хорошо. Все идет, как в сказке про белого бычка. Вертится этакое колесо, на одной половине надпись «хорошо», на другой «плохо». Неизвестно, когда колесо остановится и на какой подписи... Так и в Вешках: «никому и ничего». В том числе и в твоей вотчине дела не нарядны. Зажиточная жизнь не удалась в этом году. Я, признаться, сомневаюсь в том, что она придет в следующем (выделено мною. – Л. Т.). Но этак годика через три-четыре непременно. Верую!» (Михаил Шолохов. Письма 1924 – 1984. Жизнеописание в документах. М., 2003. С. 224).

«Верую!» М. Шолохова имеет существенное значение в его воззрениях, он действительно верил, что социалистические идеи непобедимы, но столько нужно для этого бескорыстного стремления, что это – увы! – не удалось осуществить: начались аресты его друзей, вешенских коммунистов, он вступился за них, писал письма Сталину, доказывая их честь и бескорыстие. Оправдали друзей, выпустили их на волю и дали прежнюю работу, но потом тучи сгустились и над его судьбой, обвинили в предательстве, снова заседание Политбюро, снова оправдали, а клеветников решительно осудили, а потом – война, которая полностью разрушила колхозную жизнь, выгребая чуть ли не до последнего зернышка весь крестьянский урожай – требовала война... А после войны начался неостановимый процесс – молодые люди стали уходить из станиц, из хуторов, некоторые хутора просто исчезали, а станицы переполнялись ненужными людьми... М. Шолохов в своих выступлениях часто об этом говорил, указывал на эти процессы, но объективный процесс не остановишь... Так возникли безлюдные хутора, а земля-то здесь богатейшая. «Зажиточная жизня не удалась» – вот основной вывод из романа М. А. Шолохова, слишком рано началась эта коллективизация, не вовремя, слишком много жертв было принесено к алтарю Отечества, государство получало хлеб и другие продукты, а человек обессилел в этой борьбе, надорвался, а война опустошила его... «Дальше о колхозах писать почти невозможно», а если писать, то непременно надо показать неприглядные стороны коллективизации, трагический надрыв крестьянина, увидевшего реальные и скорбные плоды своего титанического труда. Возможно, Шолохову приходили эти мысли, когда он задумывал писать вторую книгу «Поднятой целины» еще до войны, обещал журналам осуществить свой замысел, а журналы давали обещания своим читателям, но закончил свой роман М. Шолохов только в 1960 году. А в 1933 году Шолохов, сообщая Сталину чудовищные распоряжения партийного руководства области, бескомпромиссно писал, что для выполнения плана по хлебозаготовкам уполномоченные обкома и райкома выгребали у крестьянина все до зернышка, даже 15% процентов аванса, полученных казаками за свой труд. Кто не сдал свою норму, того с семьей выселяли из домов, люди бродили по улицам, многие замерзали, а тех сердобольных, которые пускали «погреться», тоже выселяли.

«Я видел такое, – писал Шолохов Сталину, – чего нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми? Мне казалось, что это – один из овчинниковских перегибов, но в конце января или начале февраля в Вешенскую приехал секретарь Крайкома Зимин. По пути в Вешенскую он пробыл два часа в Чукаринском колхозе и на бюро РК выступил по поводу хода хлебозаготовки в этом колхозе. Первый вопрос, который он задал присутствовавшему на бюро секретарю Чукаринской ячейки – «Сколько у тебя выселенных из домов?» – «Сорок восемь хозяйств». – «Где они ночевали?» – Секретарь ячейки замялся, потом ответил, что ночуют, мол, где придется. Зимин ему на это сказал: «А должны ночевать не у родственников, не в помещениях, а на улице!» После этого по району взяли линию еще круче. И выселенные стали замерзать. В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках матери. Сама мать обморозилась. Женщину эту выселял кандидат партии – работник Базковского колхоза. Его после того, как ребенок замерз, тихонько посадили в тюрьму. Посадили за «перегиб». За что же посадили? И если посадили правильно, то почему остается на свободе т. Зимин? Число замерзших не установлено, так как этой статистикой никто не интересовался и не интересуется; точно так же, как никто не интересуется количеством умерших от голода. Бесспорно одно: огромное количество взрослых и «цветов жизни» после двухмесячной зимовки на улице, после ночевок на снегу уйдут из этой жизни вместе с последним снегом. А те, которые останутся в живых, – будут полукалеками...» (Письма. С. 199 – 200). А далее М.А. Шолохов перечисляет шестнадцать пунктов «перегибов», в ходе которых люди с ненавистью вспоминали этот период коллективизации. Конечно, письмо Шолохова Сталину сыграло свою роль – перегибщики были строго наказаны, а казаки получили хлеб и продукты. «Простите за многословность письма, – писал М. Шолохов. – Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины» (Письма. С. 20). М. Шолохову тогда показалось, что это действительно «перегибы», которые быстро можно исправить, но чутье художника так и не позволило ему вернуться к этому времени... Уж слишком горька была правда.

Весьма интересна история сборника В. Петелина «Михаил Шолохов. Письма 1924 – 1984. Жизнеописание в документах» (М.: Советский писатель, 2003). Известный журналист Виктор Кожемяко взял интервью у заведующего отделом новейшей русской литературы ИМЛИ A.M. Ушакова, который прямо и открыто заявил, что сборник «Письма» М. Шолохова – «новый этап в изучении жизни и творчества великого писателя, свода их не было. И вот теперь мы имеем первое в таком объеме научное издание писем Михаила Александровича Шолохова. Проведена большая работа по сбору их». «А вот почти одновременно, – спрашивает В. Кожемяко, – с томом писем, выпущенных вашим институтом, вышли шолоховские письма в издательстве «Советский писатель», подготовленные доктором филологических наук Виктором Васильевичем Петелиным». Самое удивительное в том, что A.M. Ушаков представил дело так, будто В.В. Петелин делал том писем параллельно с институтским: дескать, он работал у нас, но в общую работу не вписался, «коллективная работа предполагает, что все найденное несут в общий сусек», а он хотел работать самостоятельно, как «хуторянин». Но все равно «порадуемся», что вышла «наша книга плюс эта...».

Виктор Петелин в предисловии к «Письмам» подробно рассказал всю историю работы над сборником: «Готовить сборник я начал в качестве ведущего научного сотрудника ИМЛИ, но душная атмосфера, созданная в институте, не позволила завершить эту работу: в планах ИМЛИ на подготовку «Писем» отводился лишь один год – 1996; в 1997 – 1999 годах я вынужден был по планам ИМЛИ заниматься совсем иными темами. Так что пришлось на этот сборник потратить все свободное время, выходные, отпускные месяцы, а меня теребили, торопили, ставили отчеты, отчеты с пристрастием, словно не понимая тех громадных трудностей, стоявших передо мной; но составитель не жалеет об этом: любовь к Шолохову, его подвигу, его гению, его личности влекла меня в архивы в поисках чего-то нового...»

И В. Петелин действительно за год собрал более четырехсот писем, сборник прочитали Ю. Прокушев и П. Палиевский, высказали серьезные замечания. В. Петелин вновь работал уже в свое, свободное от ИМЛИ время. Подал заявку в РГНФ, заключил договор на издание сборника. Сборник прочитали А.М.Ушаков, И.В. Корниенко, Л.Д. Громова, С.Г. Семенова. Решили, что сборник готов на обсуждение на Ученом совете ИМЛИ. Представляя сборник «Писем» к печати, A.M. Ушаков, одобряя в целом, высказал несколько замечаний по доработке. Председательствующий П. Палиевский поддержал издание, и Ученый совет в мае 1999 года принял предложение рекомендовать сборник к печати после доработки. И после этого по настоянию A.M. Ушакова дали на рецензию А.Л. Гришунину. В октябре 1999 года В. Петелин сдал готовый сборник «Писем» в набор, а в апреле 2000 года ушел из ИМЛИ, подав заявление об уходе: жестко и радикально в нем говорилось о невозможности работать в таких условиях, когда по каждому поводу выдвигаются порой строгие, но такие устаревшие догматы, сковывающие самостоятельность мышления. «При чтении сборника необходимо знать, что в академической науке существуют два типа комментариев, – писал В.В. Петелин, – о чем говорил главный редактор Энциклопедии А.Л. Горкин: «Наша энциклопедическая школа относится к так называемой немецко-российской и сильно отличается от школы англо-французской. У них статьи сугубо авторские, оценочные, публицистичные. Мы же, наоборот, отличаемся некоторой сухостью, педантичностью, здоровым консерватизмом» (см.: Московский комсомолец. 2000.12 февраля). В спорах с рецензентами Петелин отстаивал свое право в разных случаях следовать то одной школе, то другой, то есть в одних случаях комментарии «отличаются некоторой сухостью, педантичностью», в других он высказывал свое авторское отношение к тому или иному вопросу, возникающему в письмах М.А. Шолохова.

Правила полезны и необходимы в «Правилах уличного движения», а даже в самой консервативной области человеческой жизни – академической науке – все эти правила и «принципы» должны почаще пересматриваться, а порой и просто отвергаться, чтобы не было застоя и затхлости. А как получилось в данном случае – судить широкому кругу читателей, для которых и предназначена книга... Сборник вышел в свет таким, каким он был задуман и каким был одобрен РГНФ, то есть со вступительной статьей, приложением и комментариями в авторской редакции. Против этого состава решительно возражал A.M. Ушаков. Длительные споры не принесли желаемого результата: каждый оставался при своем мнении. И ничего удивительного в этом нет: прошла пора цензурного гнета, каждый писатель или ученый имеет конституционное право издать задуманное без редакторского или цензурного вмешательства. Право быть самим собой – священное право. Однако надо спешить с изданием сборника: мародеры уже безнаказанно пользуются собранными здесь богатствами (Письма. С. 74 – 75).

Но как ни «спешил» В.В. Петелин со сборником «Писем», финансовые трудности все-таки задержали его: в книге «Жизнь Шолохова», вышедшей в марте 2002 года, в рубрике «Использованная литература» есть ссылка и на «Письма»: «Шолохов МЛ. Письма / Составление, предисловие, комментарии В.В. Петелина. М.: Центрполиграф, 2000. Оригинал-макет, 636 с. Наследники не разрешали издавать этот сборник). И тогда В.В. Петелин почти все письма опубликовал в книге «Жизнь Шолохова». Письма Сталину, Горькому, Серафимовичу и многие другие опубликовал полностью, ссылаясь на архивные хранилища, где они сохраняются. К тому времени В.В. Петелин многие письма опубликовал в «Литературной России», «Книжном обозрении», в «Завтра», в сборнике «Шолохов на изломе времени», а в сборнике «Письма», выпущенным в свет ИМЛИ, почему-то чаще всего сообщают: публикуется «впервые». Вот это-то и удивляет... Ведь письма уже опубликованы Петелиным! «Жизнь Шолохова», «Письма», «Михаил Шолохов в воспоминаниях...» – итог длительной исследовательской работы известного писателя и ученого. А книга «Жизнь Шолохова» просто пронизана документальностью, использованы свидетельства современников, биографов, выводы исследователей, полемика с некоторыми из них.

Много страниц автор отводит встречам М.А. Шолохова с И.В. Сталиным, ведь как только заходила речь о Сталине и Шолохове, то Валентин Осипов тут же сообщал, что Шолохов не «любимец» Сталина, а «преследуемая жертва», «травимая, как травят зверя», а при характеристике эпохи тут же появляются такие словечки – «сталинщина», «террор», «циничное признание», «чудовищное откровение», «мина замедленного действия». А Лев Колодный в хорошей книге о Шолохове, как только речь заходит о Сталине, не сдерживает своих эмоций: «Когда чаша весов стала клониться в сторону Шолохова, то он, чтобы разрядить гнетущую атмосферу, где правил бал сатана...» (с. 216. Выделено мною. – Л. Т.). А «правил бал» здесь, на Политбюро, И.В. Сталин, который, допросив всех участников скандала с обвинением М. Шолохова в измене, сделал правильный вывод – Шолохова освободить от подозрений, а виновных в разжигании скандала обвинить в беспринципности и предательстве.

И первая встреча Шолохова и Сталина, состоявшаяся 28 ноября 1930 года, в 14 часов 50 минут, в Кремле, описана автором с такой подробностью и полнотой только потому, что автор очень хорошо установил на основе имеющихся документов то, что каждый мог думать и говорить в этот миг истории. Свидетельств об этой встрече нет, лишь хроника, но коллективизация идет бурными темпами, перегибы зафиксированы. Сталин в статье «Головокружение от успехов» разоблачил эти перегибы, Шолохов пять листов романа о коллективизации уже написал, об этом он сообщил Левицкой; Шолохов едет к Горькому в Сорренто, повидаться и поговорить о романе «Тихий Дон», который рапповцы задержали с публикацией... Все это хорошо автору известно, и на встрече Сталина с Шолоховым они лишь поговорили о насущных проблемах каждого из них... Пройдет два года, и Шолохов вновь напишет Сталину о чудовищных перегибах. Сталин вернет у отобранных в Вешенском районе хлеб, пожурит Шолохова за то, что он поддерживает казаков за «итальянскую» забастовку, но рассмотрит в июле месяце 1933 года вопрос о перегибах в Вешенском районе, в Ростовской области вообще, и строго накажет виновных в перегибах и злоупотреблениях властью.

Понимая суть проблемы, Сталин написал Молотову: «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу Шолохова целиком, т. е. дать дополнительно вешенцам 80 тысяч пудов и верхнедонцам 40 тысяч. Дело это приняло, как видно, «общенародную» огласку, и мы после всех допущенных там безобразий – можем только выиграть политически. Лишних 40 – 50 тысяч пудов для нас значения не имеют, а для населения этих двух районов – имеет теперь решающее значение.

Итак, давай сейчас же голосовать (скажи Чернову). Кроме того, нужно послать туда кого-либо (скажем, т. Шкирятова), выяснить дело и привлечь к ответу Овчинникова и всех других, натворивших безобразия. Это можно сделать завтра» (Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. М., 1995. С. 245-246).

Сталин и его окружение увидели в этом эпизоде нашей истории возможность выиграть «политически», они легко могли помочь Вешенскому району. Но здесь хотелось бы посмотреть, кто же осуществлял эти политические полномочия. В книге А.И. Солженицына есть точные сведения о тех, кто занимал в то время «самые ведущие места в коллективизации: с конца 1929 года по начало 1931-го произошел тот самый Великий Перелом. Предстояла палаческая коллективизация – и в решающий момент Сталин наметил на нее зловещего исполнителя – Яковлева-Эпштейна, портреты его – и фото, и рисованные И. Бродским – тогда, и затем из года в год, крупнейшие воспроизводились в газетах. Вместе с известным нам М. Калмановичем он даже входил в высший правительственный Совет Труда и Обороны (где – Сталин, Молотов, Микоян, Орджоникидзе, Ворошилов и мало кто другой). В марте 1931-го на VI съезде Советов Яковлев делает доклад о совхозном строительстве и доклад о колхозном строительстве (губительстве всей народной жизни). На этом славном пути разорения России среди сотрудников Яковлева мелькают и замнаркома В.Г. Фейгин, и члены коллегии Наркомзема М.М. Вольф, Г.Г. Рошаль, как и другие там знатоки по крестьянскому делу. В важную помощь Наркомзему придан Зернотрест (выкачивать зерно для государства), председатель правления – М.Г. Герчиков: его портреты в «Известиях», ему поощрительно телеграфирует сам Сталин. С 1932-го отделили от Наркомзема Наркомсовхозов – на него двинут М. Калманович. А председатель всесоюзного Совета колхозов с 1934-го Яковлев же. А председатель Комитета заготовок – И. Клейнер (награжден орденом Ленина). М. Калманович тоже побыл в грозные месяцы коллективизации замом наркомзема – но в конце 1930-го его переводят в замы Наркомфина и председателем правления Госбанка, ибо в денежном деле тоже нужна твердая воля. Председателем правления Госбанка поставят в 1934-м Льва Марьясина, в 1936-м – Соломона Кругликова» (Солженицын А.И. Двести лет вместе. Часть вторая. М., 2002. С. 284 – 285).

Вряд ли можно согласиться с А.И. Солженицыным, что проходила «палаческая коллективизация», хотя, как писал Сталин Молотову, было много допущено безобразий, и не только в Вешенском и Верхне-Донском районах, но и по всей России, и не только по всей России, но и на всей территории СССР – и в 1928, 1930, 1932 – 1933 годах, но и в декабре 1933 года, как писал Шолохов Плоткину: «Зажиточная жизня не удалась в этом году», вряд ли придет в будущем, но все-таки придет, он верит.

Точно так же обстояли дела в регионах, в том числе и Ростовской области: повсюду сидели «специалисты», которые разрушали деревню, вычерпывали из нее все соки, не только продукты земли, но и национальные чувства, любовь к России. «Бессмертными удавщиками крестьянства» назвал А.И. Солженицын Шлихтера и Яковлева-Эпштейна (с. 271).

Такими же «бессмертными удавщиками» оказались и те, которые обвинили Петра Лугового и его товарищей в антиреволюционной деятельности, в подрыве колхозного строительства, в предательстве партийных и государственных интересов. И снова М.А. Шолохов написал письмо Сталину, встречался с ним, доказывал, убеждал, и месяцы борьбы дали положительный результат – П. Лугового и его товарищей освободили, восстановили на прежней работе.

Весьма любопытное письмо приводит В.В. Петелин, чуть ли не впервые в печати, письмо Г. Маленкову от 15 июля 1942 года, в котором Михаил Шолохов в отчаянии стрелял из нагана по самолетам, а они спокойно бомбили его станицу, убили его мать, а он, бессильный, просит у Маленкова «ППШ с патронами». М. Шолохов вспоминает, как члены Политбюро приняли его после жуткого крушения самолета, в котором он летел, как лечился и как ему помогали. Мать «радовалась и плакала, когда я рассказал ей о последнем пребывании у т. Сталина. Она благодарила (зачерк. – В. П.), благословляла т. Сталина и Вас, т. Маленков, и говорила: «Вот теперь ты отдохнешь и поправишься у меня, Миша. Напиши этим добрым людям спасибо от меня твоей матери». Я передаю ее последнюю благодарность т. Сталину, и прошу еще раз принять мое сердечное спасибо за внимание ко мне и заботу. Ваш М. Шолохов».

И еще несколько слов – вроде заключения – в этой затянувшейся рецензии на книги моего давнего друга и единомышленника. Хочу сказать несколько слов о трагедии с романом «Они сражались за Родину», о чем В.В. Петелин очень кратко и точно сообщил своим читателям.

Сразу после войны М.А. Шолохов много лет работал над романом, был в Сталинграде, бывал в других городах, поселках, встречался с солдатами, офицерами, многое узнал от них и из архивов, к которым был допущен. Печатал главы и в 1943, и в 1949-м... Потом, закончив работу над второй книгой романа «Поднятая целина», вновь взялся за военный роман, встретился с генералом Лукиным, записал разговоры с ним, серьезно переработал роман, включив то, что сказал Лукин, в сюжет своего романа. Передал главы романа в «Правду», которая всегда ждала от Шолохова его сочинения, но переданное долго держали, не сообщая своих решений. Передали в ЦК КПСС, потом Брежневу, а Брежнев так отредактировал главы романа, так исказил суть происходящего, что и сам автор, и все, кто знал роман, ужаснулись таких упрощений.

В воспоминаниях Николая Корсунова приведены рассказы М.А. Шолохова о встречах с сильными мира сего, от которых зависела публикация романа. Хрущев не посоветовал Шолохову печатать роман: такой правды, какая в романе, не выдержит наш народ. В 1969 году Шолохов говорил о встречах с Брежневым и Кириленко: «Да-а, высказал я ему свои неудовольствия по поводу задержки с печатанием книги, а Брежнев мне: «Понимаю, ты же художник, тебе знать, как писать. Но я бы не советовал...» А это равносильно запрету печатать рукопись в представленном мной виде. Он мне опять: «Чего ты в политику лезешь? Пиши батальные сцены!» Это какие же, говорю, баталии? Твоей 18-й армии, что ли, в которой ты воевал?.. В общем не сговорились...»

Побывал Шолохов и у Кириленко, но ответ получил тот же: «...Хрен с ними, пусть рукопись лежит, она все равно переживет их. Да и я не один в таких шорах. У Симонова уже два года не печатают новую вещь. Олесю Гончару сказали, чтоб переделал роман о Великой Отечественной войне, а он забрал его: мол, переделывать не буду».

И Шолохов сжег свою рукопись в минуты то ли слабости, то ли в минуты гордости, то ли в минуты... Родные тоже не знают... Вот в чем трагедия русского писателя...

Об этом свидетельствуют вышеперечисленные книги В.В. Петелина, которые позволяют о многом минувшем и так выстраданном нами думать, размышлять, полемизировать (Наш современник. 2006. № 8).

Редакция «Нашего современника»

поздравляет Виктора Васильевича Петелина

с присуждением Международной премии имени М.А. Шолохова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.