Очерк пятнадцатый: Финал в финале

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Очерк пятнадцатый:

Финал в финале

Политическая слепота опаснее слепоты обычной. У слепого, как правило, более обострены другие чувства: осязание, слух, обоняние. Политическая же слепота превращается в абсолютную атрофию чувств; ее не заменит ничто. «Мы никогда не капитулируем. Мы будем сражаться даже после двенадцати», — когда-то провозглашал Гитлер. И действительно, уже пробило двенадцать. Но национал-социалистические оборотни не хотели убираться восвояси в потусторонний мир призраков.

Рейхсканцлер без рейха Геббельс и министр по делам партии без партии Борман на рассвете 1 мая 1945 года могли прикинуть, что осталось под их властью. Размер владений явно был маловат для «Великой Германской империи». С севера на юг протяженность империи составляла 1650 метров — от моста Вейдендаммербрюкке до Принц-Альбрехтштрассе; с запада на восток — 1150 метров — от Бранденбургских ворот до площади Шлоссплац.

Каковы же были намерения Бормана?

Судя по всему, Борман не собирался оставаться в Берлине. Характерная деталь: телеграмма Деницу о назначении его на пост рейхспрезидента, пришедшая к гроссадмиралу в 18 часов 30 минут 30 апреля, была подписана не Геббельсом, а Борманом. Очевидно, Борман не только претендовал на первое место в призрачном дуумвирате, но и подчеркивал свою роль душеприказчика Гитлера. 1 мая в 7 часов 40 минут утра Дениц получил телеграмму: «Завещание вступило в силу. Я прибуду к вам так скоро, как возможно. До этого, по-моему, ничего не следует публиковать. Борман». А в 14 часов 46 минут прибыло извещение: «Рейхслейтер Борман прибудет к вам уже сегодня, чтобы объяснить обстановку».

Но до того, как Борман решил бежать из Берлина, он осуществил еще одну операцию, которая органически вытекала из «генерального плана 1945». Смысл ее был таков: максимально оттянуть срок капитуляции, добиться передышки, во время которой Борман мог бы добраться до Фленсбурга, где в штабе Деница сосредоточивались все оставшиеся в живых главари развалившегося рейха. Вторая цель: наряду с попытками Гиммлера, Геринга и Деница расколоть единый антигитлеровский фронт великих держав и вести переговоры с Эйзенхауэром, постараться вбить клин с другой стороны — затеять переговоры с Советским Союзом.

Авторами этой затеи были Борман и Геббельс, исполнителем — последний начальник генерального штаба сухопутных войск, преемник Гудериана на этом посту, генерал пехоты Ганс Кребс. Он казался Борману идеальной фигурой: Кребс не принадлежал к СС, не был членом НСДАП и вдобавок был до войны помощником германского военного атташе в Советском Союзе. Более того, Кребс был лично знаком со Сталиным. Действительно, когда 14 апреля 1941 года И.В. Сталин неожиданно появился на Белорусском вокзале на проводах японского министра иностранных дел Мацуока, он не менее неожиданно заговорил с Кребсом.

«Вы же немец?» — спросил он Кребса.

Тот подтвердил, тогда Сталин сказал ему, да так, чтобы это слышали все:

«Мы ведь всегда останемся друзьями…»

В архиве Геббельса после войны нашли его письмо к фюреру, в котором он развивал идею сепаратных переговоров — но не с Западом, а с Советским Союзом осенью 1944 года. Письмо, оказавшееся у союзнической разведки, также было переслано Сталину в январе 1946 года. Аргументы Геббельса были таковы:

«Развитие войны в последние месяцы, когда враг на востоке и западе не только подошел к границам империи, но даже перешел их, побуждает меня изложить перед вами мои мысли относительно нашей военной политики. При этом я оставляю без рассмотрения дальнейшее течение военных операций, как бы оно ни сложилось под влиянием благоприятных или неблагоприятных обстоятельств, так как судить об этом не входит в сферу моей деятельности. Я не располагаю к тому же необходимыми данными, которые позволили бы мне прийти к правильным выводам. Поэтому я хочу ограничиться в этом вопросе лишь констатацией того факта, что события этого лета значительно поколебали наши надежды. На востоке наш фронт не смог удержаться на той линии, где мы считали это возможным; на западе мы не смогли отразить вторжение. Напротив, оккупированные нами ранее западные территории, являвшиеся предпосылкой наших операций на востоке, утеряны нами за небольшим исключением. Я довольно точно знаю причины, которые привели к этим тяжелым военным поражениям. Они зависят более от отдельных лиц, чем от материальных условий. Но, по-моему, при оценке шансов на окончательную победу они имеют меньшее значение, чем сами факты, а к последним мы не можем не прислушаться.

Наше самое существенное преимущество в дальнейшем ходе войны заключается, на мой взгляд, в том, что нам предстоит крайне неоднородная коалиция противников. Западный и восточный вражеские лагери разделены между собой горами противоположных интересов, которые сегодня не проявляются лишь потому, что обе группы движимы стремлением сначала уничтожить нас, а затем уже перейти к решению своих собственных конфликтов. Таким образом, мы имеем точно такую же ситуацию, как в ноябре 1932 года, когда партия была ослаблена и морально угнетена в результате тяжелых поражений, а коалиция ее противников справа и слева имела полную возможность уничтожить ее, но не пыталась это сделать, так как в глазах наиболее влиятельной части наших врагов победа над партией повлекла бы за собой гораздо большее зло, чем победа партии. В то время гениальное достижение вашей дипломатии, мой фюрер, выразилось в том, что вы путем умного маневрирования так умело использовали противоречия внутри противостоявшей нам враждебной коалиции, что 30 января 1933 года мы пришли, правда, к ограниченной победе, но эта победа явилась предпосылкой для полного завоевания власти…

Тогда мы использовали противоречия между нашими врагами и попытались извлечь из этого выгоды. Но не ждали, когда они пойдут на нас, а сами наступали на них. Сегодня, как мне кажется, мы слишком долго позволяем им наступать на нас.

Благодаря военным успехам западные державы стали чувствовать себя более уверенно по отношению к Сталину, но Сталин со своей стороны ищет возможности создать на юго-востоке «свершившиеся» факты, так как он точно знает, что при своем продвижении он как раз в этом чувствительном пункте натолкнется на англо-американские и особенно английские интересы, что может при известных обстоятельствах привести его к тяжелому и непоправимому конфликту с западными государствами. Такое развитие событий является для нас весьма обнадеживающим и задачей нашей дипломатии и внешней политики должно быть стремление использовать этот случай, пустив в ход всю нашу хитрость. Мы ведем — чего мы хотели избежать в самом начале при всех обстоятельствах — войну на два фронта в ее самой острой форме. В нашей истории мы никогда не выигрывали войны на два фронта; также и сегодня, учитывая численное соотношение сил, нам не удастся ее выиграть в военном отношении. Если бы в 1932 году наши враги были едины, они могли бы подавить нас, точно так же и наши теперешние противники могли бы это сделать сейчас при тех же самых предпосылках. Но этих предпосылок нет и теперь. Судьба распорядилась так, что для нас остается удобный выход из дилеммы этой войны. Но, я думаю, судьба ждет также от нас, что мы вступим на этот путь. Я не хочу, чтобы меня заподозрили в желании говорить языком авантюристической военной политики. Это не авантюра, если мы зондируем почву с той или с другой стороны с целью здесь или там отсрочить, быть может, конфликт, с тем чтобы нанести поражение в другом месте. Попытка действовать одновременно в двух направлениях малоперспективна. Мы не можем одновременно заключить мир с обеими сторонами и в то же время не можем продолжительное время вести успешную войну на два фронта.

Возникает вопрос, склонна ли вообще одна из сторон вступить с нами в переговоры, и если да, то какая. Я мало возлагаю надежд в настоящее время на западную сторону, хотя это, естественно, было бы самым логическим разрешением конфликта. Оно соответствовало бы, мой фюрер, представляемой уже давно вами внешнеполитической установке и дало бы нам широчайшие перспективы для успеха на востоке. Но история нелогична, и даже если бы, например, Черчилль втайне и желал такого решения, в чем я сомневаюсь, он не мог бы практически осуществить его, так как он связан по рукам и ногам внутриполитически и должен был бы к тому же опасаться, что Сталин при малейшей попытке в этом направлении опередит его. Конференция в Квебеке показала это. Англия находится в поистине трагическом положении. Даже если она осознавала бы необходимое и правильное, она не смогла бы это осуществить. И победа означала бы поражение. Другое дело — Советский Союз. Внутриполитически Сталин никоим образом не связан. Он может принимать далеко идущие решения, не нуждаясь в предварительной подготовке общественного мнения своей страны. Он пользуется славой хладнокровного реалиста, в чем Черчиллю полностью отказывают. Факты показывают, что Советы планомерно преследуют свои державно-политические цели и умеют использовать благоприятный момент. Но Сталин не был бы человеком хладнокровного расчета, если бы не знал, что рано или поздно он должен будет столкнуться с западными государствами и что нельзя допустить до того, чтобы истечь кровью на восточном фронте и тем более чтобы англичане и американцы овладели подавляющей частью германского военного потенциала. Другими словами: наступил момент, когда во вражеском лагере начинают опять играть свою роль обнаженные державно-политические интересы, а наши политические и военные шансы благодаря этому значительно возросли.

Мы располагаем сильным союзником — Японией. Япония целиком заинтересована в том, чтобы мы каким-либо образом договорились с Советским Союзом. Это является, так сказать, вопросом жизни или смерти в ведущейся Японией войне. Я думаю, что Япония не захочет продолжать эту бесперспективную войну. Она имеет императорский дом с влиятельным двором, а Тенно, несмотря на свою божественность, все же остается императором. Япония, очевидно, была бы готова принести со своей стороны жертвы для германо-советского соглашения. Наши надежды на союзников в Европе теперь уже бесплодны, так как они сами сдались. Мы имеем еще в руках один шанс, который мы бросим на чашу весов, не повредив этим серьезно делу нашей великой исторической победы на востоке. Такой поворот в ходе войны германский народ приветствовал бы с глубочайшим удовлетворением. Мы получили бы свободу действий на западе, а англичане и американцы не смогли бы под тяжестью таких событий продолжать войну неограниченное время. То, чего мы достигли бы этим, не было бы той победой, о которой мы мечтали в 1941 году, но это было бы все же величайшей победой германской истории. Жертвы, которые принес германский народ в этой войне, были бы полностью оправданны. Опасность на востоке хотя и не была бы окончательно устранена, но мы были бы подготовлены к ней на будущее. Это еще вопрос, когда наш народ проявляет больше способностей: в опасности или вне ее.

Вы, мой фюрер, может быть, отклоните все это как утопию. Но во всяком случае это следовало бы испробовать со всяческой деликатностью и осторожностью, само собой разумеется, так, чтобы в случае неудачи мы во всякое время могли бы отступить без вреда для нашей военной морали или нашего международного престижа. Существуют бесчисленные каналы, через которые можно было бы предварительно прозондировать почву. В мировой прессе так часто утверждают, что мы будто бы предпринимали попытки заключить мир, что в худшем случае такое утверждение больше не имело бы места. Наш народ твердо убежден, что такие попытки давно уже предпринимаются. Последний визит японского посла к вам, мой фюрер, дал этим слухам среди германской общественности новую пищу, к тому же этот визит был отмечен почти во всех газетах. Во всех этих слухах можно легко ощутить, как наш народ реагировал бы на такое развитие событий. Подобный дипломатический удар по западным державам он счел бы высшим достижением германского политического и военного искусства. Нет надобности говорить о том, какое влияние окажет этот удар на нейтральные и вражеские государства. Картина войны сразу резко изменилась бы, а общественному мнению Англии и Соединенных Штатов Америки неизбежно было бы нанесено тяжелое поражение. Мы опять оказались бы на высоте положения, обрели бы свободу действий, могли бы облегченно вздохнуть и затем опять, если будет необходимо, нанести такие удары, которые решили бы исход войны…»

Эти рассуждения Геббельса не подействовали на Гитлера в 1944 году. Но рейхсминистр пропаганды был упрям. В обстановке «гибели богов» он снова проповедовал свою — достаточно вздорную! — идею и имел успех. Об этом свидетельствует наш очередной документ: телеграмма, которую Борман и Кребс в ночь с 28 на 29 апреля послали генералу Венку — командующему 12-й армией, которая должна была пробиться к Берлину. Она была послана сразу после того, как в бункере Гитлеру стало известно из радиосообщений о попытках Гиммлера вступить в переговоры с западными союзниками. Гитлер рвал и метал, хотя знал о подобных намерениях и от Гиммлера, и от Вольфа. Он был вне себя — не в последнюю очередь потому, что Гиммлер отнимал у Гитлера его новый козырь, который ему «открыл» Геббельс. Кребс и Борман телеграфировали:

«Дорогой генерал Венк! как видно из прилагаемых сообщений, рейхсфюрер СС Гиммлер сделал англоамериканцам предложение, которое безоговорочно передает наш народ плутократам.

Поворот может быть произведен лично фюрером и только им!

Предварительным условием этого является немедленное установление связи армии Венка с нами, чтобы таким образом предоставить фюреру внутри-и внешнеполитическую свободу для ведения переговоров.

Хайль Гитлер!

Ваш Кребс, нач. генштаба.

Ваш М. Борман».

Телеграмма ушла в ночь на 29-е — то есть еще при жизни фюрера. Он безусловно знал о ней. С тем большей энергией принялись за осуществление своего замысла Борман и Геббельс. Кребс отправился в путь.

О миссии генерала Кребса мы уже знаем — в частности по тем докладам, которые маршал Жуков отправлял в Москву, по показаниям генерала Вейдлинга. Но у нас есть уникальная возможность еще раз «запустить пленку», запечатлевшую ночной поход Ганса Кребса через линию фронта и познакомиться с протокольной записью его беседы с генерал-полковником Василием Ивановичем Чуйковым.

Сначала — рассказ непосредственных участников событий — офицеров 8-й гвардейской армии.

Первый из них — полковник Владимир Александрович Лебедь. Вот его рассказ:

«Это было глубокой ночью. Наступало 1 мая 1945 года. 8-я гвардейская армия генерал-полковника Василия Ивановича Чуйкова готовилась к последнему штурму, и в ее составе — наш 4-й гвардейский стрелковый корпус, начальником штаба которого я был. Корпус прошел с 1943 года большой боевой путь, и вот мы вели бои в Берлине, выйдя на южную окраину парка Тиргартен.

Около 23 часов на командном пункте корпуса загудел зуммер телефона. Я снял трубку. Говорил командир 35-й гвардейской дивизии гвардии полковник Смолин. Он докладывал: на участке его дивизии фронт перешел немецкий офицер, который сообщил, что начальник германского генерального штаба генерал Кребс желает вступить в переговоры с советским командованием и передать ему сообщение особой важности.

Я сразу же доложил об этом в штаб армии, откуда и получил от генерала Чуйкова приказание: немедленно выехать в дивизию и доставить Кребса в штаб армии. Тут же я вскочил в «виллис» и отправился в путь. Путь был нелегкий, проехать было трудно: город горел, то и дело раздавались разрывы мин и снарядов — одним словом, еще шла война.

Вот и командный пункт — он расположился в полуподвале какого-то дома, совсем недалеко от линии фронта. Спрашиваю Смолина:

— Где парламентер?

Оказывается, он ушел за Кребсом, обещав, что примерно через полтора часа Кребс перейдет линию фронта.

Началось ожидание. Была установлена специальная цепочка для извещения о движении парламентера. Примерно через 2 часа (точно не помню) прибыл полковник генштаба фон Дуфвинг, а через некоторое время—и сам Кребс. Сняв трубку телефона, я доложил об этом генералу Чуйкову.

Через некоторое время на командный пункт 35-й дивизии прибыл заместитель командующего армией генерал-лейтенант Духанов; он был на бронетранспортере. Духанов сообщил Кребсу, что тот будет доставлен к Чуйкову.

За то время, которое Кребс провел на КП дивизии, я имел возможность немного понаблюдать за ним. Высокий, подтянутый, с бритой головой, он напоминал натянутую пружину. Волнение он тщательно скрывал. Но мы-то уже знали, что генерал выполнял необычное задание; его полномочия на переход линии фронта были подписаны Мартином Борманом.

Кребс сел в бронетранспортер к Духанову, фон Дуфвинг — в мой «виллис». Примерно через полчаса мы прибыли на передовой командный пункт 8-й гвардейской армии. Он находился тогда на первом этаже обычного жилого дома, на окраине аэродрома Темпельхоф.

Кребса и Дуфвинга ввели в комнату, где за столом находились Василий Иванович Чуйков его заместитель Духанов, несколько генералов из штаба армии, переводчик штаба армии Кельбер. Гостями Чуйкова в этот день были писатели Всеволод Вишневский и Евгений Долматовский. Они невольно стали «секретарями» беседы Кребса с Чуйковым. Начался разговор.

Что же произошло дальше? Кребс вручил В.И.Чуйкову три документа: свои полномочия за подписью Бормана, письмо Бормана и Геббельса в адрес Верховного командования Советской Армии и, наконец, состав нового имперского правительства. Документы были напечатаны на знаменитой пишущей машинке, предназначенной для Гитлера: на ней были огромные буквы (раза в три больше нормальных). Фюрер был близорук, очков носить не хотел, считая это непристойным для полководца.

У нас два варианта записей. Их вели оба знаменитых писателя и позднее опубликовали. Начнем с записи Долматовского.

«2 мая 1945 г.

БЕРЛИН. Темпельгоф. На наблюдательном пункте командарма 8 присутствуют генерал-полковник ЧУЙКОВ, генерал-лейтенант ПОЖАРСКИЙ, генерал-лей-тенант ДУХАНОВ, генерал-майор ПРОНИН и др. 1 мая в 4 часа утра.

ДУХАНОВ: Прибыл генерал Кребс с подполковником генерального штаба и переводчиком для переговоров.

КРЕБС:[27] Я просил бы начало переговоров вести с вами наедине. Этот вопрос прошу вас решить на ваше усмотрение.

ЧУЙКОВ: Со мной Военный Совет, я могу разговаривать при нем.

КРЕБС: Я, генерал Кребс, начальник генерального штаба сухопутных сил Германии, уполномочен передать заявление решающей важности Советскому командованию.

ЧУЙКОВ: Я, генерал-полковник Чуйков, уполномочен маршалом Жуковым выслушать вас.

КРЕБС: Я повторяю, что мое сообщение будет исключительно важным и особо секретным.

ЧУЙКОВ: Пожалуйста.

КРЕБС: Я сообщаю об этом первому ненемцу. Сегодня, 30 апреля, Гитлер покончил жизнь самоубийством.

ЧУЙКОВ: Простите, мне уже это известно.

КРЕБС: Согласно завещанию фюрера, все полномочия власти переданы гроссадмиралу Деницу, а также рейхсканцлеру Геббельсу и секретарю партийной канцелярии Борману. Я уполномочен Геббельсом и секретарем Борманом вести переговоры с вождем Советского Союза. Эти переговоры имеют цель выяснить отношение между немецким народом и Советским Союзом, найти фундамент для мирных переговоров, для благополучия обоих народов, понесших наибольшие жертвы в этой войне. (Предъявляет документ.) Это подписали Геббельс и Борман. По вашему желанию этот документ может остаться у вас.

ЧУЙКОВ: Разговор идет о Берлине или о всей Германии?

КРЕБС: Я уполномочен двояко — всей германской армией и войсками, находящимися в Берлине. Доктор Геббельс тоже находится здесь, в Берлине.

ЧУЙКОВ: Мирные переговоры ведутся тогда, когда пушки не стреляют. Однако вы слышите стрельбу, производимую немецкими войсками.

КРЕБС: Я уполномочен — если переговоры затянутся — прекратить огонь под Берлином. Я заявляю, что немцы не знают еще о смерти фюрера.

(Звонит телефон. Чуйков докладывает маршалу Жукову суть дела.)

КРЕБС: Я вам докладываю: никто еще не знает, что Гитлера больше нет. Геббельс в Берлине. Военные действия могут быть прекращены, если будет договоренность. Обе стороны разойдутся без стрельбы.

ЧУЙКОВ передает вопросы Жукова: Когда Гитлер покончил с собой?

КРЕБС: 30 апреля в 15.50 по берлинскому времени.

ЧУЙКОВ передает вопрос Жукова: Вы обращаетесь к нам с предложением на основе полной капитуляции или нет?

КРЕБС: Я уполномочен спросить: есть ли другая возможность? Я уполномочен выяснить, можно ли установить мир без полной капитуляции?

ЧУЙКОВ: К союзникам вы обращаетесь с тем же вопросом?

КРЕБС: Я не имею возможности связаться с союзниками, но полагаю, что, может быть, другое немецкое правительство в другом месте уже ведет переговоры.

ЧУЙКОВ: Эта делегация будет вести переговоры только с Советским правительством или и с союзниками?

КРЕБС: Полномочия могут быть расширены, но мы заключены в Берлине и не можем подойти к другим властям.

ЧУЙКОВ докладывает Жукову содержание разговора с Кребсом: По тому вопросу буду говорить от своего лица — не от правительства и не от вашего лица. (Кребсу.) Маршал спрашивает: ведете ли вы переговоры на основе общей капитуляции или нет? Мы можем говорить только, если это предложение относится и к нам и к союзникам. Это первое. Второе — полная капитуляция или нет?

КРЕБС: Для того, чтобы иметь возможность дальнейшего ведения переговоров, прошу временно прекратить военные действия.

ЧУЙКОВ: Два вопроса. 1) О союзниках. 2) Полная капитуляция или нет?

КРЕБС: Я имею другое предложение, поскольку новое правительство сможет существовать как легальное правительство Германии.

ЧУЙКОВ: Полная капитуляция или нет?

КРЕБС: Пока я не знаком с общей обстановкой, я не могу об этом говорить. Как только ознакомлюсь с общей обстановкой, я смогу говорить о полной капитуляции. Пока я прошу о перемирии для переговоров.

ЧУЙКОВ: Берлинская группировка согласна сейчас капитулировать?

КРЕБС: Мы просим перемирия, чтобы согласовать со всеми немцами сложившееся положение.

ЧУЙКОВ: В отношении берлинской группировки для полной капитуляции или нет?

КРЕБС по-русски: Мы просим перемирия, чтобы уяснить или легализовать свое новое правительство для всей Германии.

ЧУЙКОВ после разговора с Жуковым по телефону: Вопрос о перемирии может решаться только на основе полной капитуляции.

КРЕБС: При полной капитуляции легальное правительство ликвидируется?

ЧУЙКОВ: Господин генерал, мы пришли сюда не уничтожать немецкое правительство и немецкий народ. Разве не было в истории такой капитуляции и страны, когда правительство оставалось?

КРЕБС: Но члены нашего правительства попадут в ваши руки.

ЧУЙКОВ: На занятой нами и союзниками территории представители немецкого народа работают. Они уполномочены восстановить порядок.

КРЕБС: Я повторяю, что при полной капитуляции Берлина правительство капитулирует для всей Германии. Мы просим оставить новое германское правительство для того, чтобы связаться со всем немецким народом.

ЧУЙКОВ: Сейчас маршал Жуков говорит с правительством. Но учтите, что мы с Германией можем разговаривать только на основе полной капитуляции.

КРЕБС: Это мне ясно. Но легальное правительство должно существовать, ибо иначе его уже не создашь. Для обоих правительств удобно, чтобы осталось это правительство, иначе вы не будете знать, с кем вести переговоры.

ЧУЙКОВ: Я человек военный и выполняю приказ правительства.

КРЕБС: Я опасаюсь, что до оглашения завещания Гитлера некоторые другие представители вели переговоры с союзниками.

ЧУЙКОВ: Наше Информбюро об этом уже сообщило.

НЕМЕЦКИЙ ПЕРЕВОДЧИК: Мы слышали об этом по радио еще при жизни Гитлера.

ЧУЙКОВ: В своем разговоре с вами я основываюсь на решении Конференции руководителей трех держав — Сталина, Рузвельта и Черчилля.

КРЕБС: Я прибыл для того, чтобы получить полную обстановку.

ЧУЙКОВ смотрит на часы: Я через несколько минут должен начать активные военные действия.

КРЕБС: Берлинское правительство не может говорить о всей Германии.

ЧУЙКОВ: Я понимаю.

КРЕБС: Зависит ли от вас провести временное перемирие до соглашения с союзниками?

ЧУЙКОВ: Я не в состоянии не выполнить приказ, который мне дан.

КРЕБС: Не имея такой возможности, мы не можем вести переговоры. Во время военных действий нельзя вести переговоры.

ЧУЙКОВ: Я жду звонка.

КРЕБС: Как долго это может продолжаться?

ЧУЙКОВ: Я думаю, что будет быстро. У вас остался маленький кусочек Берлина, простреливаемый пулеметным огнем.

КРЕБС: Вам, наверное, известно, насколько сильны мьь Нам известно, насколько вы сильны.

ЧУЙКОВ: Я не хочу умалять ваши силы или преувеличивать свои силы. Но я гарнизону Берлина не завидую. Я в Сталинграде оборонялся, у меня положение было несколько лучше, чем у вас.

КРЕБС: Мы готовы драться до последнего.

ЧУЙКОВ: Честь и слава дерущимся до последнего.

КРЕБС: В случае уничтожения единственных легальных лиц, знающих завещание Гитлера, не смогут идти переговоры. Как же вопрос с правительством?

ЧУЙКОВ: Ейбогу, я не могу по этому поводу ничего сказать. Я в состоянии решить вопрос о безоговорочной капитуляции. Всем жизнь сохраняется. О дальнейшем — я не уполномочен.

КРЕБС: Если мы капитулируем, мы не будем в состоянии как легальное правительство существовать. Этот кусочек Берлина — решающий для всей Германии.

ЧУЙКОВ в полевой телефон: Какие дела у вас? Продвигаетесь? А делегация[28] выехала или нет? Сопротивление есть или нет? Хорошо, ждите. Понятно, правильно, хорошо. (К генералу…) Пока что ваш гарнизон капитулирует.

КРЕБС: Это делается без соответствующего уполномочия. На каком участке?

ЧУЙКОВ: На участке фронта. Пушки не стреляют.

КРЕБС: Согласно моему приказу.

ЧУЙКОВ: Я тоже приказал не стрелять.

КРЕБС: Не может ли генерал-полковник ознакомить меня с обстановкой, с теми данными, которые имеются в связи с предложением о капитуляции союзникам?

ЧУЙКОВ берет армейскую газету и зачитывает сообщение ТАСС о переговорах, которые ведет Гиммлер.

КРЕБС: Это против воли фюрера.

ЧУЙКОВ: Я затрудняюсь что-либо сказать по этому поводу.

КРЕБС: Мы этого и боялись. Я об этом узнал лишь сейчас.

ЧУЙКОВ: Вы не уполномочивали никого говорить об этом на других участках?

КРЕБС: Никто не знает о смерти фюрера.

ЧУЙКОВ: Вам известна радиостанция «Реостат»?

КРЕБС: Я удивлен. Это — местное мероприятие, против приказа.

ЧУЙКОВ: Вот листовка. (Читает листовку о смерти Гитлера.)

КРЕБС: В котором часу это сообщалось?

ЧУЙКОВ: Вчера в 11.30.

КРЕБС: Это ложь. В то время это была неправда.

ЧУЙКОВ: Дыму без огня не бывает — так говорят по-русски. Не знаю, какой ответ сейчас будет по телефону, но мне кажется, что нужно полностью капитулировать. Клочок земли, оставшийся в Берлине, не является центром немецкой земли.

КРЕБС: Я еще раз прошу о перемирии, чтоб связаться с союзниками и другими частями Германии. В случае полной капитуляции наша группа уже не сможет представлять немецкий народ. Тогда вся Германия капитулирует и Берлин капитулирует. Но пока он этого сделать не может. Мы не имеем сношений с другими частями Германии. Я боюсь, что против воли фюрера будет что-либо делать другое правительство. А может быть, оно уже делает.

ЧУЙКОВ: Союзники не пойдут без нас ни на какие шаги, и мы тоже.

КРЕБС: Я уверен, что все победители имеют большой интерес, чтоб в Германии как партнер сохранилось данное правительство.

ЧУЙКОВ: Это я не знаю.

КРЕБС: Германия побеждена. Но лучше об этом позже (Улыбается.)

ЧУЙКОВ: На что рассчитывает ваш гарнизон?

КРЕБС: У нас, конечно, катастрофа, главное — прекратить войну.

ЧУЙКОВ: Лучшее правительство Германии — то, которое прекратит войну.

КРЕБС: Это утяжеляет работу нашего правительства, особенно в отношениях с державами-победитель-ницами.

ЧУЙКОВ: Наше правительство и союзники могут разговаривать только о полной капитуляции. Я так понимаю.

КРЕБС: Я это знаю.

ЧУЙКОВ: Когда русская армия пришла в Берлин, немецкое население обрадовалось — спаслись от бомбежек. Вывесили белые флаги, белые повязки. Кстати, мне было известно, что начальник генерального штаба — Гудериан.

КРЕБС: Он болен с 15 марта. Я его заменяю.

ЧУЙКОВ: Я знакомился с Гудерианом в Бресте.

КРЕБС: Я был в 1939 году в Москве.

ЧУЙКОВ: В нашей газете было сообщение, что Гудериан не только болен, но и умер. (Читает о показаниях Дитмара.)

КРЕБС: Нет, это неверно.

ЧУЙКОВ: Где вы воевали, где были во время Сталинграда?

КРЕБС: Я был начальником отдела боевой подготовки. Был в Москве зам. военного атташе. Потом — зам. нач. штаба армии. Был под Смоленском. Сталинград — начало нашего несчастья. Вы были в Сталинграде командиром корпуса?

ЧУЙКОВ: Нет, я защищал Сталинград, командуя 62-й армией.

КРЕБС: Я читал книгу о Сталинграде. Жуков и Чуйков одинаково пишется.

ЧУЙКОВ: Чем объяснить самоубийство Гитлера?

КРЕБС: Во-первых — военное поражение, вовторых — надежда — таким образом открыть новый путь для будущего. Это большая жертва для народа.

ЧУЙКОВ: Немножко поздно… Может быть, послать наших телефонистов провести телефон на вашу сторону?

КРЕБС: Я могу ждать, могу поехать и вернуться, мне безразлично. Я надеюсь, что на это время будет перерыв в военных действиях.

ЧУЙКОВ говорит по телефону с Жуковым: Генерал, маршал Жуков интересуется — вы прибыли сюда с соответствующими документами? (Переводчик читает документ, подписанный Геббельсом и Борманом.) «Я сообщаю первому ненемцу, вождю Советского народа, что фюрер немецкого народа Адольф Гитлер самовольно ушел от жизни» и т. д.

ЧУЙКОВ: Гиммлер был его заместителем?

КРЕБС: Нет, он был начальником германской полиции и стал предателем. Самостоятельно работал против Гитлера и хотел заключить сепаратный мир в надежде раскола у союзников. Это узнал Гитлер, и это тоже было причиной его самоубийства, так как он верил в своих людей. Наш бывший вождь хотел найти контакт с Советским Союзом, выйти из этого положения. Гиммлер исключен из партии.

ЧУЙКОВ: Где находится Гиммлер?

КРЕБС: Вне Берлина. Я слышал по данным Рейтера, что Гиммлер хотел помочь Берлину. Нет, он не хотел. Он предатель. Это было против воли фюрера и интересов Германии.

ЧУЙКОВ: Как можно считать — где ставка немецкой армии — в Берлине или вне его?

КРЕБС: Я был в штабе, весь курс движения войны был здесь. Управление вооруженными силами было в Мекленбурге. Приказы шли из Берлина. Я отвечаю за операции на Восточном фронте.

ЧУЙКОВ: После смерти Гитлера кто является главнокомандующим?

КРЕБС: Согласно завещанию — гроссадмирал Дениц. Сухопутные силы — Шернер. Он еще не получил этого назначения. Авиация — фон Грейм.

ЧУЙКОВ: Где Геринг?

КРЕБС: Болен.

ЧУЙКОВ: Геринг болен, Гудериан болен и еще другие. Где Риббентроп? Он еще не болен?

КРЕБС: Он в Мекленбурге. Вместо него фюрер назначил Зайсенбергера.[29]

ЧУЙКОВ: Кто же будет вести переговоры с СССР и союзниками?

КРЕБС: Может быть — я; если смогу уведомить всех, назначенных фюрером, тогда — они. Борман — практический исполнитель завещания. Из нового правительства в Берлине лишь он и Геббельс, и они знают о смерти фюрера и о его завещании.

ЧУЙКОВ: А что будут делать другие члены правительства Гитлера?

КРЕБС: Они выполнят приказ фюрера и уйдут в отставку.

ЧУЙКОВ: Как вы думаете, это правительство будет признано войсками?

КРЕБС: Если будет возможность быстро это сделать, войска выполнят волю фюрера.

ЧУЙКОВ: Не думает ли генерал, что могут быть организованы другие правительства?

КРЕБС: Гиммлер уже начал. Он не знает о смерти фюрера, не знает, что его нет в правительстве.

ЧУЙКОВ: Связь у вас с другими районами существует?

КРЕБС: Как только наступит временное перемирие, я и Борман поедем и поговорим с народом.

ЧУЙКОВ: Значит, правительство создано и вы хотите дать ему возможность работать на территории Германии, чтобы потом продолжать войну?

КРЕБС: Чтобы потом вести переговоры.

ЧУЙКОВ: Где сейчас труп Гитлера?

КРЕБС: Согласно завещанию, он сожжен в Берлине, через 3 часа после смерти. Сожжен в воронке от снаряда.

ЧУЙКОВ: Ваша задача выполнять волю фюрера, и вы хотите, чтобы мы помогали вам в этом? Я этого не понимаю. Пушки стреляют, а вы говорите о новом правительстве?

КРЕБС: Я хочу как можно скорее это провести, чтоб мы создали какое-нибудь новое правительство.

ЧУЙКОВ: Наши пойдут сейчас на штурм и посадят на штык ваше правительство — может такое случиться,

КРЕБС: Я потому и прошу о прекращении военных действий.

ЧУЙКОВ отправляет маршалу[30] документы: Ваш приезд имеет целью разговор только с нами или с союзниками? Разговор может идти только на основе полной капитуляции.

КРЕБС: Я глубоко убежден, что если сейчас капитулирует берлинский гарнизон, это правительство не будет никогда образованным. Это будем шагом к невыполнению завещания фюрера. Полная капитуляция не будет шагом авторитета, так как не будет решения моего правительства.

ДУХАНОВ: Значит, правительство будет под охраной русских штыков? Интересно!

КРЕБС: Вопрос о полной капитуляции может быть решен через несколько часов, если собрать все правительство в Берлине.

ЧУЙКОВ: Если вы не согласны на капитуляцию, значит вы хотите драться до последнего?

КРЕБС: У меня других возможностей нет. После ликвидации группировки у вас не останется легального партнера.

ЧУЙКОВ: Генерал наверное знает заявление трех союзников о полной капитуляции Германии?

КРЕБС: До сих пор вам не с кем вести разговор. Нет легального партнера. Дениц находится не в Берлине и еще ничего не знает, а мы без него не можем прийти к окончательному решению.

ДУХАНОВ: Рейхсканцлер имеет право в решающие минуты принимать решения.

КРЕБС: Нет, это может на себя взять только президент. Неудобно, чтобы Дениц принял это известие по радио. Кроме того, радиостанция в Берлине разбита.

ЧУЙКОВ: У вас есть радиопередатчики. Мы знаем, где они находятся.

КРЕБС: Только если мы быстро сообщим Деницу, нам удастся создать новое правительство. Иначе Гиммлер примет свои меры, что-либо предпримет одновременно. Эта попытка переговоров имеет целью, чтобы в Германии осталось легальное правительство.

ЧУЙКОВ: Прошу не беспокоиться, ни один из союзников не будет вести отдельных переговоров.

КРЕБС: Я боюсь, что англо-американцы будут вести отдельные переговоры.

ЧУЙКОВ: Мы взаимно верим друг другу, мы, союзники. Сепаратных переговоров не выйдет.

КРЕБС: Мы хотим помощи Советского Союза, чтоб создать легальное правительство и тогда вести со всеми переговоры.

ЧУЙКОВ: Я как военный хочу скорее разделаться с берлинским гарнизоном.

КРЕБС: Если будем сопротивляться, то, конечно, мы погибнем.

ЧУЙКОВ: Не сегодня завтра мы вас раздавим!

КРЕБС: В Германии создастся тогда анархия.

ЧУЙКОВ: Какое влияние имеет это правительство и его клочок земли? Я предлагаю капитуляцию. Сопротивление здесь — безумие.

КРЕБС: Я познакомил вас с моим поручением, других полномочий у меня не было. (Звонит Жуков, Чуйков докладывает. Жуков предлагает послать одного офицера обратно, чтобы успокоил, что долго не возвращается делегация.)

КРЕБС: Я предлагал паузу в бое.

ЧУЙКОВ: Немецкие солдаты стреляют, мы отвечаем. Лучший выход из положения — это капитуляция. Иначе перебьем!

КРЕБС: Полная или частичная?

ЧУЙКОВ: Берлинского гарнизона. Тогда можно будет разговаривать с кемлибо.

КРЕБС: Я не уполномочен, не вправе. Оставшиеся члены правительства будут уничтожены.

ЧУЙКОВ: Снаряд и пуля не будут разбирать, где член правительства.

КРЕБС: Я беспокоюсь в интересах заключения мира, а не только в своих.

ЧУЙКОВ: Приходится опять сослаться на заявление трех руководителей держав — мир после капитуляции.

КРЕБС: Полная и действительная капитуляция может быть проведена лишь легальным правительством.

ДУХАНОВ: Но Германия капитулирует де-факто.

КРЕБС: Это будет не капитуляция, а захват.

ЧУЙКОВ: Да, оккупация на основе войны.

КРЕБС: Вопрос войны решен, но нужно легальное правительство. (Приезжает генерал армии Соколовский.)

СОКОЛОВСКИЙ: Где подлинное завещание Гитлера?

КРЕБС: Тремя лицами унесено за Берлин в три пункта. Пункты могу назвать после того, как спрошу.

СОКОЛОВСКИЙ: Где сейчас Гудериан?

КРЕБС: Под Мюнхеном.

СОКОЛОВСКИЙ: Почему обращаетесь только к нам, а не к союзникам тоже?

КРЕБС: Нет других средств».

Затем, видимо, уставший Долматовский приписал: «Продолжение у В. Вишневского».

Что ж, продолжим:

«Приехал генерал армии Соколовский. Ему докладывают о самоубийстве Гитлера, о завещании, о Денице, Бормане и т. д.

Звонок…

ЧУЙКОВ (берет трубку): Снова докладываю о Гиммлере. Кребс считает, что это был удар предателя. Они якобы не знали. У него все тот же лейтмотив: Гиммлер, услышав сообщение о смерти Гитлера, создаст свое незаконное правительство. Где подлинник завещания? Они говорят, что в Берлине. Немцы хотят создать новое правительство, иначе будут драться до последнего. Где Гудериан? Он в санатории в Южной Баварии. Где Геббельс? В Берлине. Где бумаги? Направлены маршалу.

СОКОЛОВСКИЙ (к Кребсу): Когда вы объявите о Гитлере и Гиммлере?

КРЕБС: Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.

СОКОЛОВСКИЙ: Маршал считает, что сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.

КРЕБС: Я готов это сделать, это очень умный совет. (Он оживился.) Это можно сейчас же сделать с разрешения доктора Геббельса. Я снова прошу послать полковника, чтобы оповестить его об этом же.

ЧУЙКОВ: Я бы просил передать Геббельсу, что до капитуляции не может быть нового правительства.

КРЕБС: Сделаем паузу. Создадим правительство…

ЧУЙКОВ: После полной капитуляции.

КРЕБС: Нет.

СОКОЛОВСКИЙ: У вас есть Геббельс и другие — и вы сможете объявить капитуляцию.

КРЕБС: Только с разрешения Деница, а он вне Берлина. Мы могли бы послать Бормана к Деницу, как только объявим паузу. У меня нет ни самолета, ни радио.(Атмосфера накаляется.)

ЧУЙКОВ: Сложите оружие, потом будем говорить о дальнейшем.

КРЕБС: Нет, это невозможно. Мы просим перемирия в Берлине.

ЧУЙКОВ: У вас есть коды, шифры и так далее?

КРЕБС: Они у Гиммлера. Если вы разрешите паузу — мы придем к соглашению.

ЧУЙКОВ: Только на основе капитуляции, после которой Дениц сможет прийти к нам, как это сделали вы.

КРЕБС: Надо Деница вызвать сюда. Пропустите его.

СОКОЛОВСКИЙ: Капитулируйте — и мы пропустим его немедленно.

КРЕБС: Я не полномочен это решить.

ЧУЙКОВ: Немедленно капитулируйте. Тогда мы организуем поездку Деница сюда.

КРЕБС: Сначала связь с Деницем, потом капитуляция. Я не могу без Деница капитулировать. (Подумав.) Но я все же мог бы спросить об этом Геббельса, если вы отправите к нему полковника.

СОКОЛОВСКИЙ: Итак, мы пришли к следующему: немецкий полковник идет к доктору Геббельсу узнать, согласен ли он на немедленную капитуляцию?

КРЕБС (прерывая): Будет ли перемирие, или до перемирия Геббельс должен согласиться на капитуляцию?

СОКОЛОВСКИЙ: Мы не разрешаем запрашивать Геббельса о перемирии.

КРЕБС (снова упирается): Без Деница ни я, ни Геб-бельс не можем допустить капитуляцию.

ЧУЙКОВ: Тогда вы не создадите правительство.

КРЕБС: Нет, надо создать правительство. Потом решать вопрос о капитуляции.

ЧУЙКОВ (звонит маршалу Жукову): Докладываю о ситуации. Кребс настаивает на своем. Так. Значит, ждать? Без Деница он не хочет, а Дениц якобы ничего не знает о событиях. Кребс просит ему обо всем сообщить. Тогда будто бы последует решение. Послать полковника или другое лицо к Геббельсу, а потом, может быть, послать человека к Деницу? Машиной в Мекленбург и обратно 200 километров. Послать за ним нашего офицера — Дениц может ждать его на линии фронта?

(Слышны артиллерийские выстрелы… Пауза. Нас — четырнадцать человек, из них трое — немцы.)

ЧУЙКОВ (по-прежнему у аппарата): Удобнее ехать полковнику. Есть!

(Кребс что-то быстро пишет в тетрадку.)

КРЕБС: Можно ли мне поговорить с полковником?

ЧУЙКОВ: Пожалуйста.

(Кребс и полковник фон Дуфвинг вышли. Скоро вернулись.)

ЧУЙКОВ (берет трубку): Приказываю связать наш батальон на переднем крае с немецким батальоном и дать Геббельсу с нами связь.

КРЕБС: Правительство Германии должно быть авторитетным.

ЧУЙКОВ: А вы считаете, что при полном поражении Германии еще сохранился авторитет Гитлера?

КРЕБС: Вы видите наши страдания. Может быть, авторитет фюрера несколько меньше, но он еще велик. Его мероприятия никогда не смогут измениться. Новые люди, новые правительства будут основываться на авторитете Гитлера.

(Какой-то фанатик! Он говорит серьезно. На мундире — генеральские красные петлицы с золотом, узкие погоны, ленточка зимы 1941 года, «риттеркройц»,[31] ордена, железный крест. Лысая голова.)

КРЕБС (продолжает): Может быть, база будет шире, демократичней. Я это допускаю. Но мы хотим сохранить себя. И если Англия и Франция будут нам диктовать формулы капиталистического строя — нам будет плохо. (Эк, куда загнул!)

ЧУЙКОВ: Мы не хотим уничтожать немецкий народ, но фашизма не допустим. Мы не собираемся убивать членов национал-социалистской партии, но распустить эту организацию надо. Новое германское правительство должно быть создано на новой базе.

КРЕБС: Я думаю, уверен, что есть только один вождь, который не хочет уничтожения Германии. Это — Сталин. Он говорил, что Советский Союз невозможно уничтожить, и так же нельзя уничтожить Германию. Это нам ясно, но мы боимся англоамериканских планов уничтожения Германии. Если они будут свободны в отношении нас — это ужасно.

ЧУЙКОВ: А Гиммлер?

КРЕБС: Разрешите говорить прямо? Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам это ясно, совершенно ясно.

ЧУЙКОВ: Тогда, господин генерал, мне окончательно непонятно ваше упорство. Драка в Берлине — это лишняя трата крови.

КРЕБС: Клаузевиц говорит, что позорная капитуляция худшее, а смерть в бою — лучшее. Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа.

(Трагикомическая логика!)

Мы расспрашиваем генерала о подробностях самоубийства Гитлера.

КРЕБС: Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я. Труп, по завещанию, был облит бензином и сожжен. Фюрер попрощался с нами, предупредив нас. Мы отговаривали его, но он настаивал на своем. Мы советовали ему прорваться на запад.

(Дискуссия о национал-социализме, о германском милитаризме и т. д. Немецкий генерал упорен.)

10 часов 15 минут.

Огромная усталость.

Звонок. Советское правительство дает окончательный ответ: капитуляция общая или капитуляция Берлина. В случае отказа — в 10 часов 15 минут мы начинаем новую артиллерийскую обработку города.

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ ДУХАНОВ: Команду я дам.

КРЕБС: Я не имею полномочий. Надо воевать дальше, и кончится все это страшно. Капитуляция Берлина — тоже невозможна. Геббельс не может дать согласия без Деница.

(Звонок… Сообщают, что посланный генералом Кребсом полковник попал под обстрел и не может перейти фронт.)

КРЕБС: Это большое несчастье. Могу ли я говорить с переводчиком? Я же просил сделать паузу.

ЧУЙКОВ: Мы не стреляем — немцы стреляют.

СОКОЛОВСКИЙ: Мы не пойдем на перемирие и на сепаратные переговоры».

На этом запись Всеволода Вишневского заканчивается. Генерал Чуйков завершил свою военнодипломатическую миссию, в которой показал себя не только полководцем, но и умелым дипломатом. Теперь ему снова предстояло вернуться к своей главной профессии. Закончилась и миссия генерала Кребса. Ему предстояло воевать только несколько часов, ибо Берлинский гарнизон уже начал переговоры о капитуляции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.