Борьба дискурсов

Борьба дискурсов

Из уст украинцев нередко приходится слышать примерно следующее: «россияне – это бывшие “русские”».

Мы прекрасно понимаем, что война Украины с русскими – это и война за русское историческое наследие. У русских стремятся отнять домосковский период истории Руси, хотя эта установка украинской историографии частично поколеблена возвращением в Россию Херсонеса. Крещение Руси, преодоление Смутного времени, Победа 1945 года, возвращение Херсонеса и Севастополя в 2014?м – всё это интегрирующие смыслы единой русской истории. И именно эти элементы русского дискурса сегодня чаще всего попадают под удар.

Но русско-украинский конфликт – это лишь внешний, поверхностный слой проблемы. На глубинном уровне европейская русофобия связана с византийским наследием и русским образом «другой христианской Европы», который вызывает в западном сознании страх потери целостности, страх распада общеевропейской Я-концепции. Это эффект «расколотого Я». Именно поэтому западное экспертное сообщество стремилось и стремится переместить историческую Византию из парадигмы «запада» в парадигму «востока» и представить Россию восточной, азиатской страной. Это вытеснение нежелательного содержания коллективного сознания, подобное «вытеснению комплексов», описанному психологами. Ведь если признать существование другой Европы, придётся признать и то, что их нынешние ценности (не христианские, а ценности секулярного модерна и постмодерна) не универсальны.

Член Экспертного совета Всемирного русского народного собора Александр Посадский даёт очень точный диагноз европейской русофобии. Его точка зрения достойна обширного цитирования.

«Опираясь на исследования Михаэля Хорбсмайера, приходится констатировать, что Россия стала вызовом для западноевропейской космологии <…> Интеллектуалами эпохи Возрождения <…> предлагается новое видение принципов формирования коллективной идентичности – через абстрагирование от традиционно понимаемых социальных уз. <…> Деятели Ренессанса открывают для себя возможности экспериментирования с идентичностью, конструктивистские подходы к ней, что увязывается с радикальным оппонированием традиционным идентичностям как архаическим и несовременным. <…> Подобная номадическая идентичность обретает себя не в утверждении положительных содержательных принципов, а в абсолютизации отрицательных. Она начинает конструироваться путем негативных дискурсов. При этом последние воспроизводят самые архаичные стереотипы и предрассудки. Содержательные основания идентичности утончённо подменяются фетишизацией собственного эго, нивелированием традиционных ценностей и форм жизни. Тем самым делаются попытки прикрыть смысловую пустоту номадических авантюр. Приходится признать, что негативные дискурсы со временем приобретают гегемонистские формы, обнаруживая тяготение к ассимиляции, подавлению и разрушению различных социальных сценариев <…>. В России утвердилось надконтекстуальное и эссенциалистское видение истории народов. Это означает, что смысл их исторического бытия не может быть сведён к социальным контекстам. Он не есть продукт искусственного субъективного конструирования, но обладает глубинным содержанием, восходящим к фундаментальным духовным ценностям и смыслам <…>. Русские рассказывают историю европейских народов как историю надконтекстуальных “Я”. Упорное нежелание русских связать свою судьбу с “дивным новым миром” номадической идентичности, оппонирование её различным версиям делает их оплотом традиционной духовности. Так было в XVI веке. Но, похоже, XVI век продолжается и сегодня». Однако интеллектуалы Запада «прочитывают во всём этом лишь конкурирующий нарратив, что даёт импульс формированию идеологической машины, производящей русофобские мифы. Обвинение в нецивилизованности – возмездие за эссенциализацию представлений о человеческих сообществах, отстаивание питающих идентичность традиционных нарративов. Репрезентация альтернативной истории русских как варваров – маскировка неудач экспериментирования с европейской идентичностью».[22]

Следует ещё отметить, что наряду с традионализмом, эссенциализмом и отрицанием номадической стратегии «конструирования идентичностей» негативную реакцию многих западных интеллектуалов вызывает популярность в России эгалитарных идей и социальных моделей, причём не в конструктивистской версии западных социалистов, а в органических формах византийской наследственности и потому соединённых с традиционализмом, а не противостоящих ему на либертарианский манер.

Сказанное означает, что России необходимо культивировать самообраз «другой Европы», а не отдельной «страны-цивилизации» или некоего центра «евразийского консенсуса», тем более что стремительная дехристианизация Запада создаёт для этого идеальные условия. Но вписывание своих социокультурных кодов в текст европейской идентичности потребует преодоления мощной инерции и фильтрующих механизмов.

Социокультурный код – это система базовых понятий, составляющих национальную культурную и языковую картину мира, которую не так легко формализовать и репрезентировать вовне, хотя подсознательно она «вшита» в сознание русских. Первый этап кодирования русского дискурса заключается в переводе византийского социокультурного наследия на язык общерусской традиции в его нынешнем виде. И этот этап до сих пор не завершён. Второй этап даже не начат: это перевод самого русского дискурса на современный космополитический язык («космолингву»). Но эта работа должна стать делом ближайшего будущего.