VII

Однако же усомнились в этом очень многие, и мы перейдем теперь к разбору тех доводов, которые выдвинули усомнившиеся. Доводы эти можно все подвести под следующие рубрики: а) соответствует ли требование вернуть отрезки теоретическим основоначалам марксизма и программным принципам социал-демократии? б) разумно ли с точки зрения политической целесообразности выдвигать требование об исправлении исторической несправедливости, значение которой ослабляется с каждым шагом экономического развития? в) осуществимо ли это требование практически? г) если признать, что мы можем и должны выставить требование в таком роде и дать в нашей аграрной программе не минимум, а максимум, то последовательно ли требование вернуть отрезки, с этой точки зрения? Является ли такое требование на самом деле максимумом?

Насколько я могу судить, все возражения «против отрезков» подходят под тот или другой из этих четырех пунктов, причем большинство возражавших (и Мартынов в том числе) отвечали на все четыре вопроса отрицательно, признавая требование вернуть отрезки и принципиально неправильным, и политически нецелесообразным, и практически неосуществимым, и логически непоследовательным.

Рассмотрим же, в порядке важности, все эти вопросы.

(а) Принципиально неправильным требование вернуть отрезки считают по двум основаниям. Во-первых, говорят, что это «затронет» капиталистическое сельское хозяйство, т. е. приостановит или задержит развитие капитализма; во-вторых, говорят, что оно не только усилит, но и прямо приумножит мелкую собственность. Первый из этих доводов (особенно подчеркнутый Мартыновым) совершенно неоснователен, ибо типичные отрезки, наоборот, задерживают развитие капитализма и возвращение их усилит это развитие; относительно же нетипичных случаев (не говоря о том, что исключения всегда и везде возможны и что они только подтверждают правило) сделана была оговорка и в «Искре» и в программе («… земли, которые отрезаны… и служат орудием закабаления…»). Это возражение основано просто на незнакомстве с действительным значением отрезков и отработков в экономике русской деревни{111}.

Второй довод (особенно подробно развитый в некоторых частных письмах) гораздо серьезнее и вообще является самым сильным доводом против защищаемой программы. Вообще говоря, развивать, поддерживать, укреплять, а кольми паче умножать мелкое хозяйство и мелкую собственность вовсе уже не задача социал-демократии. Это совершенно справедливо. Но дело в том, что здесь перед нами как раз не «общий», а именно исключительный пример мелкого хозяйства, и эта исключительность ясно выражена в вступлении к нашей аграрной программе: «уничтожение остатков крепостного порядка и свободное развитие классовой борьбы в деревне». Вообще говоря, поддержка мелкой собственности реакционна, ибо она направляется против крупного капиталистического хозяйства, задерживая, следовательно, общественное развитие, затемняя и сглаживая классовую борьбу. В данном же случае мы хотим поддержать мелкую собственность именно не против капитализма, а против крепостничества, – в данном случае мы поддержкой мелкого крестьянства даем громадный толчок развитию классовой борьбы. В самом деле, с одной стороны, мы делаем этим последнюю попытку разжечь остатки классовой (сословной) вражды крестьян к крепостникам-помещикам. С другой стороны, мы расчищаем дорогу для развития буржуазного классового антагонизма в деревне, ибо этот антагонизм прикрыт ныне общей и одинаковой якобы угнетенностью всех крестьян остатками крепостничества.

Все на свете имеет две стороны. Крестьянин-собственник на Западе сыграл уже свою роль в демократическом движении и отстаивает свое привилегированное положение по сравнению с пролетариатом. Крестьянин-собственник в России стоит еще накануне решительного и общенародного демократического движения, которому он не может не сочувствовать. Он еще смотрит больше вперед, чем назад. Он еще гораздо больше борется против, столь сильных еще в России, сословно-крепостнических привилегий, чем отстаивает свое привилегированное положение. В такой исторический момент мы прямо обязаны поддержать крестьянство и попытаться направить его, туманное и темное еще, недовольство против его настоящего врага. И мы нисколько не будем противоречить себе, если в следующий исторический период, когда минуют особенности данной социально-политической «конъюнктуры», когда крестьянство, допустим, удовлетворится ничтожными подачками ничтожной части собственников и «зарычит» уже решительно против пролетариата, если мы тогда выкинем из своей программы борьбу с остатками крепостничества. Тогда-то, вероятно, придется нам выкидывать из программы и борьбу с самодержавием, ибо никак нельзя полагать, чтобы до политической свободы крестьянство избавилось от самого отвратительного и тяжелого крепостнического гнета.

При господстве капиталистического хозяйства мелкая собственность задерживает развитие производительных сил, прикрепляя работника к мелкому кусочку земли, узаконяя рутинную технику, затрудняя вовлечение земли в торговый оборот. При господстве отработочного хозяйства, мелкая поземельная собственность, освобождаясь от отработков, тем самым толкает вперед развитие производительных сил, освобождает крестьянина от прикреплявшей его к месту кабалы, освобождает помещика от «дарового» слуги, отнимает возможность заменять технические улучшения безграничным усилением «патриархальной» эксплуатации, облегчая вовлечение земли в торговый оборот. Одним словом, противоречивое положение мелкого крестьянства на рубеже крепостнического и капиталистического хозяйства вполне оправдывает эту исключительную и временную поддержку мелкой собственности социал-демократией. Повторяем еще раз: это не противоречие в редактировании или формулировке нашей программы, а противоречие живой жизни.

Нам возразят: «как ни туго поддается отработочное хозяйство натиску капитализма, все же оно поддается ему, – больше того: оно осуждено на полное исчезновение; крупное отработочное хозяйство уступает и уступит место непосредственно крупному капиталистическому хозяйству. Вы же хотите ускорить процесс ликвидации крепостничества мерою, которая является, в сущности, дроблением (хотя бы частичным, но все же таки дроблением) крупного хозяйства. Не приносите ли вы этим интересы будущего в жертву интересам настоящего? Ради проблематичной возможности восстания крестьян в ближайшем будущем против крепостничества вы затрудняете в более или менее далеком будущем восстание сельского пролетариата против капитализма!».

Такое рассуждение, как ни убедительно оно с первого взгляда, грешит большой односторонностью: во-первых, и мелкое крестьянство тоже поддается, хотя и туго, а поддается, натиску капитализма, оно тоже осуждено, в конечном счете, на неизбежное вытеснение; во-вторых, и крупное отработочное хозяйство уступает место крупному капиталистическому не всегда «непосредственно», а сплошь и рядом создавая слой полузависимых, полубатраков, полусобственников, – между тем такая революционная мера, как возвращение отрезков, сослужила бы гигантскую службу именно тем, что хоть раз заменила бы «метод» постепенного и незаметного превращения крепостнической зависимости в буржуазную «методом» открытого революционного превращения: это не могло бы остаться без самого глубокого влияния на дух протеста и самостоятельной борьбы во всем трудящемся сельском населении. В-третьих, и мы, русские социал-демократы, постараемся воспользоваться опытом Европы и гораздо раньше, гораздо усерднее займемся привлечением «деревенщины» к социалистическому рабочему движению, чем это удалось нашим западным товарищам, которые после завоевания политической свободы долго еще «ощупью» искали путей для движения промышленных рабочих: в этой области мы многое возьмем готовым «у немцев», а вот в аграрной области, может быть, выработаем и нечто новое. И для того, чтобы облегчить впоследствии нашим батракам и полубатракам переход к социализму, крайне важно, чтобы социалистическая партия сейчас же начала «вступаться» за мелкое крестьянство, делая для него «все возможное» с ее стороны, не отказываясь от участия в решении наболевших и запутанных «чужих» (непролетарских) вопросов, приучая всю трудящуюся и эксплуатируемую массу видеть в себе своего вождя и представителя.

Пойдем далее, (б) Требование вернуть отрезки считают политически нецелесообразным: нерасчетливо отвлекать внимание партии на исправление всяких, теряющих уже современное значение, исторических несправедливостей, – отвлекать внимание от основного и все более надвигающегося вопроса о борьбе пролетариата и буржуазии. Задумали «с запозданием на 40 лет переосвободить крестьян», – иронизирует Мартынов.

И это рассуждение кажется таким благовидным только с первого взгляда. Разные ведь бывают исторические несправедливости. Есть такие, которые остаются, так сказать, в стороне от главного исторического потока, не задерживая его, не мешая его течению, не препятствуя углублению и расширению пролетарской классовой борьбы. Такие исторические несправедливости, действительно, неумно было бы браться исправлять. Как пример, укажем на присоединение Эльзас-Лотарингии Германией. Ни одна социал-демократическая партия не вздумает ставить в свою программу исправление такой несправедливости, хотя ни одна в то же время не уклонится от своего долга протестовать против этой несправедливости и клеймить за нее все господствующие классы. И если бы мы мотивировали требование вернуть отрезки тем и только тем, что вот-де была совершена несправедливость, – давайте, исправим ее, – тогда это было бы пустозвонной демократической фразой. Но мы мотивируем наше требование не нытьем по поводу исторической несправедливости, а необходимостью отменить остатки крепостничества и расчистить дорогу для классовой борьбы в деревне, т. е. очень «практической» и очень настоятельной необходимостью для пролетариата.

Мы видим здесь пример другой исторической несправедливости, именно: такой, которая непосредственно продолжает задерживать общественное развитие и классовую борьбу. Отказываться от попытки исправить такие исторические несправедливости значило бы «защищать кнут на том основании, что это кнут исторический». Вопрос об освобождении нашей деревни от гнета остатков «старого режима» – один из самых злободневных вопросов современности, выдвигаемый всеми направлениями и партиями (кроме крепостнической), так что ссылка на запоздание вообще неуместна, а в устах Мартынова просто забавна. «Запоздала» русская буржуазия с своей, собственно, задачей смести все остатки старого режима, – и исправлять этот недочет мы должны и будем до тех самых пор, пока он не будет исправлен, пока не будет у нас политической свободы, пока положение крестьянства будет питать недовольство во всей почти массе образованного буржуазного общества (как это мы видим в России), а не питать в этой массе чувство консервативного самодовольства по поводу «неразрушимости» самого мощного якобы оплота против социализма (как это мы видим на Западе, где указанное самодовольство замечается у всех партий порядка, начиная с аграриев и консерваторов pur sang[159]. продолжая либеральными и свободомыслящими буржуа и кончая даже… не во гнев будь сказано господам Черновым и «Вестнику Русской Революции»!., кончая даже модными «критиками марксизма» в аграрном вопросе). Ну, а затем еще «запоздали», конечно, те русские социал-демократы, которые по принципу тащатся в хвосте движения и занимаются только вопросами, «сулящими осязательные результаты»: своим запозданием дать определенную директиву и в аграрном вопросе эти «хвостисты» дают только сильнейшее и вернейшее оружие в руки революционных не социал-демократических направлений.

Что касается (в) до «неосуществимости» в практическом смысле требования вернуть отрезки, то это возражение (особенно подчеркнутое Мартыновым) – одно из самых слабых. С вопросом о том, в каких именно случаях и как именно произвести экспроприацию, выкуп, обмен, размежевание и т. п., крестьянские комитеты справились бы, при политической свободе, вдесятеро легче, чем составленные из представителей меньшинства и действовавшие в интересах меньшинства дворянские комитеты. Придавать значение этому возражению могут только люди, которые привыкли к слишком низкой оценке революционной активности масс.

Тут выдвигается четвертое и последнее возражение. Если уже рассчитывать на революционную активность крестьянства и выдвигать для него не программу-минимум, а программу-максимум, тогда надо быть последовательным и требовать либо крестьянского «черного передела», либо буржуазной национализации земли! «Если бы мы захотели, – пишет Мартынов, – найти настоящий (sic![160]) классовый лозунг для массы малоземельного крестьянства, мы должны были бы идти дальше – мы должны были бы выставить требование «черного передела», но тогда нам пришлось бы распроститься с социал-демократической программой».

Это рассуждение замечательно рельефно выдает «экономиста» и приводит на память пословицу о людях, которые лоб себе разбивают, ежели их заставить богу молиться.

Вы высказались за одно из требований, осуществляющих известные интересы известного слоя мелких производителей: значит, вы должны покинуть свою точку зрения и перейти на точку зрения этого слоя!! – Вовсе это не значит; так рассуждают только «хвостисты», смешивающие выработку программы, соответствующей широко понятым интересам класса, с прислужничеством этому классу. Будучи представителями пролетариата, мы тем не менее прямо осудим тот предрассудок неразвитых пролетариев, будто бороться надо только за требования, «сулящие осязательные результаты». Поддерживая прогрессивные интересы и требования крестьянства, мы решительно отклоним его реакционные требования. А «черный передел», этот один из самых рельефных лозунгов старого народничества, содержит в себе именно сплетение революционного и реакционного моментов. И социал-демократы десятки раз твердили, что они вовсе не выкидывают за борт все народничество с прямолинейностью одной неумной птицы, а выделяют из него и признают своими его революционные, его общедемократические элементы. В требовании черного передела реакционна утопия обобщить и увековечить мелкое крестьянское производство, но в нем есть (кроме утопии, будто «крестьянство» может быть носителем социалистического переворота) и революционная сторона, именно: желание смести посредством крестьянского восстания все остатки крепостного строя. По нашему мнению, требование вернуть отрезки выделяет изо всех двуличных и противоречивых требований крестьянина именно то, что может действовать революционно только в направлении всего общественного развития и что заслуживает поэтому поддержки пролетариата. Приглашение Мартынова «идти дальше» на самом деле ведет только к той бессмыслице, чтобы «настоящий» классовый лозунг крестьянства мы определяли с точки зрения настоящих предрассудков крестьянства, а не настоящим образом понятых интересов пролетариата.

Другое дело – национализация земли. Это требование (если понимать его в буржуазном, а не в социалистическом смысле) действительно «идет дальше» требования вернуть отрезки, и в принципе мы вполне разделяем это требование. В известный революционный момент мы не откажемся, разумеется, его выдвинуть. Но теперешнюю свою программу мы составляем не только и даже не столько для эпохи революционного восстания, сколько для эпохи политического рабства, для эпохи, предшествующей политической свободе. А в такую эпоху требование национализации земли гораздо слабее выражает непосредственные задачи демократического движения в смысле борьбы с крепостничеством. Требование учредить крестьянские комитеты и вернуть отрезки непосредственно разжигает данную классовую борьбу в деревне, и потому оно не может подать повода ни к какому эксперименту в духе государственного социализма. Наоборот, требование национализации земли отвлекает, до известной степени, внимание от самых рельефных проявлений и самых сильных переживаний крепостничества. Поэтому наша аграрная программа может и должна быть выдвинута сейчас же, как одно из средств подтолкнуть демократическое движение в крестьянстве. Требование же национализации выдвигать не только при самодержавии, но и при полуконституционной монархии было бы прямо неправильно, ибо при отсутствии вполне уже упрочившихся, глубоко укоренившихся демократических политических учреждений это требование гораздо скорее отвлечет мысль к нелепым экспериментам государственного социализма, чем даст толчок «свободному развитию классовой борьбы в деревне»[161].

Вот почему мы думаем, что максимум нашей аграрной программы на базисе современного общественного строя не должен идти дальше демократического пересмотра крестьянской реформы. Требование национализации земли, будучи вполне правильным с принципиальной точки зрения и вполне пригодным для известных моментов, является нецелесообразным политически в данный момент.

Интересно отметить, что Надеждин, в своем стремлении дойти именно до такого максимума, как национализация земли, сбился с пути (отчасти под влиянием его решения ограничиться в программе «требованиями, понятными и нужными мужику»). Надеждин формулирует требование национализации следующим образом: «превращение государственной, удельной, церковной, помещичьей земли в народную собственность, в национальный фонд для раздачи в долгосрочную аренду трудящемуся крестьянству на самых льготных условиях». «Мужику» это требование, несомненно, будет понятно, – но социал-демократу, наверное, нет. Требование национализации земли является принципиально правильным требованием социал-демократической программы лишь в качестве буржуазной меры, а не социалистической, ибо в социалистическом смысле мы требуем национализации всех средств производства. Оставаясь же на базисе буржуазного общества, мы можем требовать только передачи государству поземельной ренты, – передачи, которая сама по себе не только не задержала, а, напротив, даже ускорила бы капиталистическую эволюцию земледелия. Поэтому социал-демократ, поддерживая буржуазную национализацию земли, должен был бы, во-первых, отнюдь не исключать крестьянские земли, как это сделал Надеждин. Если мы сохраняем частное хозяйство на земле, уничтожая только частную собственность на землю, то было бы прямо реакционно делать в этом отношении изъятие для мелкого собственника. Во-вторых, при такой национализации социал-демократ был бы решительно против того, чтобы отдавать национальную землю в аренду «трудящемуся крестьянству» предпочтительно перед капиталистами-предпринимателями в земледелии. Это предпочтение было бы опять-таки реакционно, при условии господства или сохранения капиталистического способа производства. Если бы нашлась такая демократическая страна, которая предприняла бы буржуазную национализацию земли, то пролетариат этой страны не должен был бы давать предпочтение ни мелким, ни крупным арендаторам, а требовать безусловно, чтобы всякий арендатор соблюдал законом установленные правила об охране труда (о максимальном рабочем дне, о соблюдении санитарных постановлений и пр. и пр.), а также о рациональном обращении с землей и со скотом. Фактически, разумеется, такое поведение пролетариата при буржуазной национализации было бы равносильно ускорению победы крупного производства над мелким (как ускоряет эту победу в промышленности фабричное законодательство).

Стремление быть во что бы то ни стало «понятным мужику» завело здесь Надеждина в дебри реакционной мелкобуржуазной утопии[162].

Итак, разбор возражений против требования возвращения отрезков убеждает нас в несостоятельности этих возражений. Мы должны выступить с требованием демократического пересмотра крестьянской реформы, и именно ее аграрных преобразований. А чтобы точно определить и характер, и пределы, и способ произведения этого пересмотра, мы должны выдвинуть учреждение крестьянских комитетов с правом экспроприации, выкупа, обмена и пр. тех «отрезков», посредством которых держатся переживания крепостного хозяйства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.