Колониальная эра
Колониальная эра
Благотворительные учреждения первых европейских поселений в Северной Америке развивались по-разному в зависимости от правовых и религиозных традиций стран, из которых сюда прибыли их жители. Французы и испанцы были посланцами своих монархов и Папы Римского и правили здесь от их имени и с помощью их законов и указов. В то же время англичане поселялись в колониях, основанных акционерными компаниями – Массачусетс и Нью-Йорк, или базировавшихся на праве частного владения – Пенсильвания и Нью-Гемпшир.
Право на основание тех и других было обеспечено королевскими хартиями и в них содержалось требование соблюдать британское законодательство. Но поселенцы из Англии, будучи, как правило, религиозными диссидентами, перебрались за океан в поисках самоуправления и образа жизни, диктуемого принципами разных ветвей протестантства.
Самоуправление было желанной целью общин и в колониях, основанных самой британской короной (Вирджиния и обе Каролины), где назначенный ею губернатор вынужден был считаться с избираемой жителями законодательной Ассамблеей. К тому же, английские поселенцы привезли с собой и активно использовали богатое наследие корпоративного самоуправления на их родине, начиная от Великой хартии вольностей (1215) до законов и обычаев, составивших после гражданской войны середины 17-го века в Англии ее «манифест прав человека и гражданина».
Вот почему поселения и городки колониальной Америки были самоуправляемыми объединениями – муниципальными корпорациями. Их жители, будучи членами таких корпораций, избирали свой городской совет, принимавший местные законы. Церкви, даже католические, управлялись советами дьяконов, старейшин или прихожан, избранных их конгрегациями. Некоторые колледжи и университеты, такие, как Гарвард (1636), Колледж Уильяма и Мэри (1693), Йель (1701), Колумбия (1754), Браун (1764), Дартмут (1769) управлялись самообновляемым советом попечителей, куда входили также наблюдатели со стороны научного сообщества.
Будучи в ряде случаев противниками католической и англиканской церквей и стремясь во всех случаях к самоуправлению, правители колоний, вместе с тем, не хотели ссориться с британским монархом, чья власть в их глазах установлена волей Божьей. Вплоть до середины 18 века и там, где к этому не вынуждали особые условия жизни в Новом Свете, главы колоний старались быть законопослушными подданными короля. Тем не менее, они всегда стремились строить местные законы согласно своим религиозным, политическим и социальным взглядам.
В колониях Массачусетса и Коннектикута, организованных как унитарные пуританские конгрегации, а также в англиканской (и тоже унитарной) Вирджинии, где церковь содержалась на налоги своих членов, а диссидентам запрещалось исповедовать свою веру с угрозой изгнания или казни – во всех этих колониях религия, как правило, определяла единую и весьма жесткую политику правительства. Между тем в конгрегациях Пенсильвании и Род-Айленда, где господствовала религиозная терпимость, были более развиты самоуправление и самопомощь.
Считается, что развитая автономия конгрегаций в колониях, особенно ярко проявившаяся в деятельности квакеров и Б. Франклина, предвосхитила статус волонтерских ассоциаций Америки 19-го века, но процесс этот был долгим и извилистым. Хотя жители колоний и были знакомы с такими формами коллективных акций как корпорация и ассоциация, последние до середины 18-го века еще не получили широкого распространения.
Даже такие по сути корпорации как Гарвард и Йель формально считались в то время правительственными учреждениями, ибо получали финансовую помощь от пуританских властей. Причем через них и под их контролем в эти колледжи шли и благотворительные пожертвования частных лиц.
Одной из причин тому был недостаток властных полномочий и правовых знаний для разработки и утверждения полноценных уставов колледжей. Колонии еще долго не имели своих юристов. Другой причиной, как это поначалу ни покажется странным, был страх перед появлением независимых организаций, особенно тех, что могли бы распространять иной символ веры. Лишь к середине 18-го века стали появляться добровольческие ассоциации типа «Джунто» Франклина, но их попытки формализоваться с получением своего самоуправленческого устава твердо отвергались.
Если в Англии ответственность за благотворительность и образование несла, главным образом, местная власть в союзе с церковными приходами, то в колониях эта деятельность оформлялась по-разному. В Вирджинии, как и в метрополии, бедные и безграмотные были на попечении церкви, тогда как в Новой Англии их поддерживали местные власти.
В крупных городах, таких как Нью-Йорк, Бостон и Филадельфия, городские власти создавали специальные учреждения – дома призрения для поддержки нуждающихся и инвалидов. Из них затем выросли первые госпитали Америки, как это произошло много ранее в средневековой Европе и в самой Англии. Среди них – госпиталь Бельвью в Нью-Йорке, старейший в Новом Свете (1731), и Пенсильванский госпиталь (1751), к появлению которого приложил руку и деньги Б. Франклин.
Исследуя особенности правовой практики того времени, в том числе и в сфере благотворительности, Питер Холл обращает внимание на то, что законодательство колоний еще не проводило четкой границы между частным и публичным статусом. Нередко ассоциации того времени, будучи частными по характеру, поскольку были организованы снизу и на добровольной основе, брались по поручению колониальных или местных властей за исполнение публичных функций. Так, они обеспечивали общественный порядок, тушили пожары и боролись с эпидемиями, обучали неграмотных и помогали бедным. Наконец – и это могло быть не менее, если не более важным занятием – несли ответственность за религиозные службы.
Чтобы экономно расходовать собираемые с жителей налоги, власти нередко возлагали заботу о бедных, больных и неграмотных на семьи, которые могли это делать при минимальных расходах. В поселках Новой Англии, например, бедных и других иждивенцев распределяли по семьям на аукционе – их получали те семьи, что предлагали самые низкие подушные расходы. Если церкви поддерживались налогами, им же поручали их собирать, а самые ранние дома призрения отдавались в управление тем, кто брался за это при наименьших затратах77.
Несмотря на это смешение частной и публичной сфер, в колониях начала складываться, в дополнение к значительным пожертвованиям из-за океана, традиция местной благотворительности частных лиц и поначалу в весьма скромных размерах.
О ее появлении свидетельствует, к примеру, завещательный дар Массачусетской колонии (1638) умершего в возрасте 30 лет священника Джона Гарварда (John Harvard). Он завещал новому колледжу, основанному здесь властями в 1636 году, 780 фунтов (половина его денежного состояния, унаследованного от родителей). И, что было тогда более важным – свою научную библиотеку из 400 книг. В благодарность власти колонии присвоили колледжу его имя, и с тех пор он известен всему миру как Гарвардский университет.
Другим ярким примером благотворительности той эпохи являются завещательные пожертвования (1656) богатейшего бостонского купца Роберта Кейна (Robert Keayne) – городу Бостону («для сооружения акведука и здания, где будут размещены суд, галерея, библиотека, зернохранилище, рынок и арсенал») и Гарвардскому колледжу (книги для библиотеки и земля для расширения). Эти и другие пожертвования, как правило, поступали властям, а не напрямую частным учреждениям, поскольку именно власти несли основное бремя финансовой поддержки, ответственности и надзора за ними, опираясь при этом больше на налоги, чем на частные пожертвования.
***
Новый этап в развитии благотворительности и добровольчества колониальной эпохи наступил во второй половине 17-го века. Завершение пуританской революции и гражданской войны в Англии, так же, как и религиозных войн в Европе, во время которых американские колонии были отрезаны от Старого Света, привели к их более полному вхождению в британскую и европейскую коммерческую систему и росту внутренней торговли. Эти важные политические и экономические перемены ознаменовали начало полного преобразования правовых, социальных и религиозных институтов американских колоний.
В это относительно мирное время резко возрос заокеанский спрос не только на американское сырье (строевой лес, табак, рыба, пушнина и даже лед), но и на готовые изделия и полуфабрикаты. Это привело к включению растущего числа американцев в рыночную экономику Британии, остальных стран Европы и их колоний в других регионах мира. В результате экономического подъема произошел не только крупный рост богатства, но и усиление неравенства в его распределении. Это круто изменило традиционные нормы человеческих отношений в колониальных общинах и подорвало обычаи взаимного уважения и поддержки, проповедуемые религиозными лидерами. Тому же способствовали естественный прирост населения, возросшая иммиграция и связанное с этим учащение числа различных эпидемий, особенно оспы. Усилились и бедствия, вызванные ухудшением отношений и вооруженными конфликтами с индейцами и французами на фронтире, куда устремлялось в поисках земли и других природных ресурсов растущее население британских колоний.
Все это побудило озабоченных религиозных лидеров и мыслителей колониальной эпохи заново рассмотреть в наступившем 18 веке смысл библейских заветов о любви к ближнему и призвать своих единоверцев и земляков вновь «пробудиться» к их исполнению. Среди лидеров и интеллектуалов той эпохи были не только упоминавшиеся ранее Коттон Мэзер, Уильям Пенн и Бенджамин Франклин, не порывавшие связи с метрополией, но и другие их современники и более поздние последователи. Они не только распространяли в главных городах колониальной Америки новое понимание религиозной благотворительности, но и вооружили ее активистов новым инструментом организации – благотворительными объединениями и обществами.
Именно в Бостоне и Филадельфии зародились те специфические формы благотворительной деятельности, что составили один из главных истоков современного волонтерства и филантропии в США. Коттон Мэзер из Бостона, опубликовавший в 1710 году свое «Творение добра», этот манифест новой благотворительности, был неутомимым инициатором продвижения волонтерских ассоциаций – по распространению книг, научных знаний, поддержке различных миссий, созданию школ и строительству молельных домов в бедных районах. Мэзер был первым американцем, избранным в британское Королевское общество (оно считается одной из самых ранних научных ассоциаций), и на него большое влияние оказали быстрый рост в английских городах благотворительных обществ. Его также воодушевили идеи философов и ученых британской (точнее – шотландской) эпохи Просвещения, настаивавших на свободе гражданских ассоциаций от правительственного и религиозного контроля.
«Европейский след» имел место и в деятельности Франклина, связанной с развитием независимых благотворительных ассоциаций. Обучаясь в 20-е годы 18 века в Лондоне профессии печатника, он смог познакомиться на месте с практикой многочисленных добровольных ассоциаций (а в их числе и с опытом масонских лож), создаваемых купцами и ремесленниками из стремительно растущего здесь среднего класса. Именно в Лондоне Франклин вступил в одну из местных масонских лож и, возвратившись в Филадельфию, стал инициатором создания первых американских лож, что привело к быстрому их распространению в колониях. Как утверждают многие историки, деятельность разветвленной сети масонских организаций сыграла впоследствии ключевую роль в продвижении идеи независимости колоний от Британии и подготовке американской революции.
Однако зарождение благотворительной активности и деятельности добровольческих организаций в колониальных городах не было единственным истоком будущего феномена американской филантропии. Другим важным его истоком стала проповедническая деятельность видных заокеанских и американских евангелистов в сельской местности, которая, перекинувшись затем в города, вызвала несколько волн так называемого «Великого Пробуждения».
Родившееся среди протестантов Европы в начале 18 века и принесенное позднее ее адептами на берега Америки, это евангелистское движение стало реакцией на бездушный рационализм религиозной практики во многих пуританских конгрегациях Новой Англии. Подобная практика неизбежно вызвала новую волну «протестантства», поскольку была поглощена, прежде всего, заботой о формальном соблюдении обрядов, правильном толковании догматов Священного Писания и соответствии им образа жизни верующих, а, главное – не допускала инакомыслие и свободу совести верующих.
Спустя два столетия после Кальвина и Лютера с пуританством в Новой Англии случилось примерно то же, что в свое время с католичеством, которое протестанты нещадно обличали и с которым боролись не только словом, но и силой оружия. Вновь произошла догматизация символа веры и утрата в ней искреннего чувства, вновь случился духовный и моральный упадок священников и верующих. «Великое Пробуждение» 18 века в Америке было, как заметил один из историков церкви, возвратом к «религии сердца», к «новому свету», сопровождаемым новым обращением в христианскую веру протестантского толка. Это движение недаром называют американской Реформацией. И его эхо до сих пор отдается в современных течениях американских евангелистов, поддерживающих «высокий градус» религиозной благотворительности в США.
***
«Пробуждение» американского протестантства было тесно связано и с радикальными социальными переменами первой половины 18 века. За пятьдесят лет население британской Америки возросло в шесть раз – с 400 тыс. до 2,5 млн. Рост населения и нужда в освоении новых земель для выживания и обогащения отодвинули границу (фронтир) дальше на запад и юг. Когда люди уходили, чтобы занять свободные земли на пограничных рубежах, рушились семейные связи, общинное сознание, религиозные ценности и традиции. Некоторые историки утверждают, что подлинно религиозной была тогда лишь седьмая часть населения колоний, остальные были больше заняты тем, как выжить в тех суровых условиях и, конечно, разбогатеть. Многие переселенцы, перемещаясь на новое место, теряли интерес к религии, другие либо никогда не обладали активной верой, либо находились под влиянием европейского рационализма. Даже среди потомков первых пуритан широко распространились равнодушие и моральная распущенность. Хотя некоторые духовные лидеры и церковные общины пытались противостоять упадку религиозности, этому мешала хроническая нехватка преданных и умелых пасторов.
За новое протестантское «пробуждение» взялись пасторы-диссиденты из существующих конгрегаций, но с наибольшей энергией – странствующие проповедники. В ходе этого, длившегося примерно десятилетие процесса, в христианство как бы заново были обращены десятки тысяч людей, взявшиеся, в свою очередь, за обращение других десятков тысяч жителей колоний. В этот период были созданы сотни новых церквей, «родились» на церковных кафедрах и городских площадях десятки выдающихся проповедников, были обучены тысячи новых пасторов и их совместными усилиями были организованы многие благотворительные и волонтерские религиозные организации.
Среди пасторов-диссидентов, разжигавших пламя первого «Великого Пробуждения» в колониальной Америке, более других выделяют Джонатана Эдвардса (Jonathan Edwards, 1703–1758), ученого богослова из сельской глубинки Новой Англии. С юных лет Эдвардс, с 13 лет обучавшийся в Йельском университете, выработал своеобразное богословское учение, соединявшее в сложной смеси воззрения французских гугенотов («мир познаваем только как воплощение Божественного замысла»), сенсуализм английского философа Джона Локка («нет ничего в разуме, чего не было бы ранее в чувствах») и религиозные взгляды на мир Исаака Ньютона, которого Эдвардс признавал величайшим человеком своего времени.
Начало новой евангелизации той эпохи в Америке было положено в 30-е годы 18 века громовыми проповедями Эдвардса в родном приходе (г. Нортхэмптон в нынешнем Коннектикуте), которые он затем повторял и в других городах Новой Англии. Обличая грехи верующих и заблуждения пасторов, Эдвардс собирал тысячные толпы возбужденных до экстаза людей, жаждущих нового обращения. Используя либеральные идеи Джона Локка, Эдвардс в своих проповедях заново обосновывал свободу индивида не только от религиозных, но и от светских властей. По его мнению, именно эта свобода и могла принести моральное обновление личности. Чтобы добиться настоящего обращения, внушал он новому поколению пасторов, надо проповедовать, обращаясь к чувствам, а не к разуму, и Эдвардс наглядно демонстрировал эту «технологию» в собственных проповедях. Используя особые приемы «психологии пробуждения», он вызывал у слушателей – в их порыве к раскаянию, обновлению веры и личной морали – глубокое эмоциональное переживание, доведенное до экстаза и сопровождаемое стенаниями, плачем, а то и обмороками.
Из странствующих проповедников наибольший вклад в «Великое Пробуждение» внес английский евангелист и основатель методистской церкви Джордж Уайтфилд (George Whitefield, 1714–1770). В 1739 году он, прибыв в уже «пробужденную» Америку, предпринял самый знаменитый в истории Америки проповеднический тур. Более года он собирал своими горячими проповедями на сельских полях и городских площадях тысячи, а нередко, по словам Франклина, с которым он был близко знаком, и десятки тысяч возвратившихся к истинной евангельской вере жителей колоний.
Уайтфилд побывал в Америке семь раз, проповедуя не только «новую истину», но и массовую благотворительность. Он собирал деньги на поддержку обедневших должников, на строительство и содержание сиротского дома в обнищавшей Джорджии, на помощь инвалидам войн с французами и индейцами, беглецам с фронтира, жертвам стихийных бедствий и эпидемий, наконец, обедневшим колледжам на книги для библиотек. Никто не мог превзойти его в умении тронуть не только сердца, но и вытрясти кошельки своих слушателей. Растроганные до слез красноречивым обличением их грехов и описанием страданий бедных и сирот, они жертвовали щедро и нередко сверх всякой меры.
По мнению большинства историков, Уайтфилд, как и другие успешные странствующие проповедники той поры, был не только религиозным новатором, но и социальным предпринимателем. Своими проповедническими турами по колониям Америки он, с одной стороны, объединял разрозненные «пробуждения» в межколониальное движение, укрепляя духовные узы будущей нации, а с другой, формировал традиции той массовой американской филантропии, свидетелями которой мы сегодня являемся.
После «Великого Пробуждения» первой половины 18 века, утверждает Бремнер, формы религиозного сознания и морального поведения в Америке не могли быть больше втиснуты в рамки одной и той же организованной религии, единственного молельного дома и толкования Библии, как это сложилось к тому времени у пуритан Новой Англии. Оно способствовало не только росту религиозной терпимости и появлению в Америке новых протестантских конфессий (пресвитерианской, баптистской и методистской), но и пробудило новый интерес к светской и гуманитарной филантропии, практикуемой с тех пор как внутри, так и вне прежних и новых церквей.
Благодаря «Великому Пробуждению» на частные пожертвования состоятельных людей были основаны многие университеты и колледжи, а среди них такие известные как Принстон, Браун, Дартмут, Ратгерс. Из всех преобразований, явившихся следствием этого движения, наиболее важным для развития благотворительности, волонтерства и филантропии в Америке считается превращение «творения добра» из деятельности преимущественно высшего и среднего классов общества, исполняемой наполовину по обязанности, наполовину в качестве средства приятного досуга, в движение более широко разделяемого и истинно народного призвания.
И все же, вопреки многим актам гуманизма и милосердия, рожденным «Великим Пробуждением», колониальное общество и его частная благотворительность не способны были даже частично справиться с грузом бедствий той эпохи. Из-за почти непрерывных войн или стычек с индейцами и французами, а также по причине эпидемий и стихийных несчастий катастрофически росло число бедных и нищих, хронически больных и инвалидов, вдов и сирот. Крупных частных состояний было совсем немного, богатство вообще было еще очень неравномерно распределено. Регулярные каналы сбора пожертвований среди населения еще не существовали, если не считать странствующих проповедников, все еще немногочисленные ассоциации и общества взаимопомощи.
В этих условиях стало необходимым партнерство частной благотворительности и местных властей. Сложилась практика, при которой немногочисленные тогда крупные филантропы жертвовали или завещали властям часть или все свое состояние, чтобы те, используя также и налоги, поддерживали госпитали, колледжи, дома для сирот и бедных, платили пособия инвалидам и старикам. В колониальную эпоху именно это партнерство было наиболее предпочтительной формой филантропии. Она дополнялась различными, но еще немногочисленными сообществами и ассоциациями (товарищескими, братскими, профессиональными) по типу «Джунто», созданного Франклином. Они облегчали бремя властей поддержкой своих членов, помощью бедным за пределами своего круга и пожертвованиями на нужды города или общины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.