2. Русско-сербские отношения от Бухарестского мира до начала Восточного кризиса 20-х гг. XIX в.
2. Русско-сербские отношения от Бухарестского мира до начала Восточного кризиса 20-х гг. XIX в.
Международно-правовой основой сербской автономии стала VIII статья Бухарестского договора, заключенного после русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Бухарестский мир явился крупной дипломатической победой России. Он значительно укрепил ее положение на южных рубежах – Россия превращалась в придунайскую державу и сохраняла добровольно присоединившиеся к ней области на Кавказе. Условиями этого мира впервые юридически признавалось право сербского народа иметь ряд органов самоуправления, обеспечивавших определенные возможности для национального развития.
Мир, заключенный с Портой, потребовал большого дипломатического искусства от российских представителей и стал несомненной заслугой М. И. Кутузова, который вел переговоры с османскими уполномоченными. Осенью 1811 г. Кутузов получил из Петербурга инструкции, в которых содержалось изложение приемлемых для России условий заключения мирного договора. В них предусматривалось обеспечение прав Сербии «сколь можно согласно с желаниями сербской нации»[52]. Несмотря на сопротивление турецких представителей, Кутузову удалось включить в текст договора статью о предоставлении Сербии автономного управления.
VIII статья договора гласила: «…Блистательная Порта, движимая чувствием милосердия, примет на сей конец с народом сербским меры, нужные для его безопасности. Она дарует сербам, по их просьбам, те самые выгоды, коими пользуются подданные ее островов Архипелажских и других мест, и даст им восчувствовать действие великодушия ее, предоставив им самим управление внутренних дел их, определив меру их податей, получая оные из собственных их рук, и она распорядит наконец всеми сими предметами обще с народом сербским»[53].
Включение этой статьи в текст русско-турецкого договора послужило прецедентом для выдвижения сербами своих требований в дальнейшем и закрепляло за Россией право добиваться безусловного исполнения Портой принятых ею обязательств. Видный деятель сербского просвещения Вук Караджич высоко оценил значение VIII статьи: «Турки подписали свободу и права сербского народа в Бухаресте в 1812 г.»[54].
В 1815 г. в Сербии вспыхнуло Второе сербское восстание под предводительством Милоша Обреновича. Это восстание существенно отличалось от предыдущего. Новый лидер не ставил перед собой далекоидущих целей национального освобождения, но предпринял попытку вооруженным путем оказать давление на Порту, с тем чтобы добиться от нее ограниченных уступок по вопросам внутреннего управления. Обренович уверял Порту, что борьба сербов направлена не против турецкой власти, а лишь против «несправедливого» белградского паши, притеснявшего население. Милош не стремился к решительным победам повстанческой армии и надеялся смягчить гнев турецкого правительства мягким обращением с пленными турками. Через отпущенного с богатыми подарками пашу он передал великому визирю свое желание поскорее закончить вооруженный конфликт с Портой на условиях предоставления Сербии прав внутреннего управления[55]. В дальнейшем Милош добровольно сложил оружие, сочтя более выгодным пойти на перемирие с Портой. Великий визирь назначил его главным кнезом трех округов, в которых Милош постепенно захватил всю власть.
Второе сербское восстание побудило Россию обратить более пристальное внимание на состояние дел в европейской Турции. С целью принудить Порту к исполнению ее обязательств по последнему мирному договору российский посланник в Константинополе А. Я. Италинский направил османскому правительству ряд официальных нот, в которых выражался протест против продолжавшихся военных действий османской армии в Сербии. «Нижеподписавшийся должен… представить Блистательной Порте быстрое умиротворение Сербии как самое надежное средство избежать в будущем нежелательных споров в связи с отступлением от Бухарестского договора в отношении сербов», – говорилось в ноте от 18 (30) сентября 1815 г.[56] Обращения российского посланника сыграли свою роль в том, что османские власти вынуждены были пойти на заключение устного договора с сербами и предоставить им ряд официальных документов, в которых закреплялись некоторые права самоуправления[57]. Семь ферманов, изданных Портой в конце 1815 – начале 1816 г., явились первым шагом на пути реализации VIII статьи Бухарестского мира.
Пытаясь найти поддержку европейских держав, сербское руководство послало своих представителей на Венский конгресс. Сербскую делегацию возглавил протоиерей Матия Ненадович. Он вручил статс-секретарю К. В. Нессельроде письмо для передачи его Александру I. В письме говорилось о тяжелой участи сербского народа и его надеждах на то, что российский император сумеет склонить представителей европейских держав на конгрессе к совместному выступлению перед Портой в пользу Сербии. Со своей стороны, в записке, поданной Александру I, Нессельроде подчеркивал, что сербы не бунтовщики и не добиваются полного освобождения от турецкого владычества, а лишь не хотят оставаться жертвами произвола[58].
Как известно, никакие аспекты Восточного вопроса на Венском конгрессе не обсуждались. То, что Россия собиралась выступить по этому вопросу, подтверждает подготовленное приложение к циркулярной ноте А. К. Разумовского, полностью посвященное Сербии. В документе оправдывались вооруженные выступления сербов, а российский император «ввиду общности религии» признавался «естественным покровителем христиан греко-православного вероисповедания»[59]. Подчеркивая лишь «моральное» влияние России на Балканах, документ призывал все европейские державы выступить в защиту Сербии. Хотя нота Разумовского не была представлена на конгрессе, ее появление свидетельствует о намерении России начать обсуждение Восточного вопроса с европейскими державами и еще раз заявить о своем праве на покровительство православным христианам «в связи с системой, принятой всеми государствами в отношении их единоверцев, находящихся под властью Оттоманской Порты».
Важным периодом в русско-сербских отношениях стали годы пребывания на посту посланника в Константинополе Григория Александровича Строганова. Выходец из богатейшего дворянского рода русских промышленников, Строганов начал свою дипломатическую деятельность в Испании. Уже на первом месте службы проявились политические пристрастия посланника – он счел невозможным «представлять Россию при порабощенном народе», когда испанского короля сменил на престоле брат Наполеона Жозеф Бонапарт[60]. Строганов самовольно покинул испанскую столицу, заслужив порицание императора Александра I и продемонстрировав самостоятельное политическое мышление. Несколько лет спустя Строганов получил назначение в Швецию, а в 1816 г. Григорий Александрович прибыл в Константинополь.
Турецкая столица была ответственным местом службы для любого европейского дипломата. Порой на берегах Босфора решались вопросы войны и мира в Европе. За деятельностью дипломатического корпуса, представленного при Османской Порте, внимательно следили правительства ведущих держав – только опытные и искушенные политики получали столь ответственное назначение. Строганов прибыл в Константинополь в ранге посланника. В первой половине XIX в. Россия имела послов только в трех европейских державах – Англии, Франции и Австрии. Дипломатический корпус России в Николаевскую эпоху состоял преимущественно из иностранцев, приехавших из самых разных, главным образом немецких государств. В начале царствования Николая I дипломаты нерусского происхождения составляли 68 процентов дипломатического корпуса, а к концу его правления уже 81 процент[61]. В «эпоху Нессельроде» послом в Берлине был Д. М. Алопеус, в Париже – К. О. Поццо-ди-Борго, в Лондоне – Х. А. Ливен, а затем Ф. И. Бруннов[62]. Правда, одновременно Россию за границей представляли Д. П. Татищев в Вене, А. С. Грибоедов в Тегеране и Г. А. Строганов в Константинополе. Безусловно, одно лишь происхождение не могло характеризовать дипломата как поборника национальных интересов страны. Выходец из Вестфалии Фридрих Гейсмар, русский боевой генерал, писал по этому поводу: «Вообще непонятно, отчего в России хотят узнать русского только по фамилии, тогда как следовало бы его оценивать только по деяниям и образу мыслей»[63]. Что касается нового посланника в Константинополе Григория Александровича Строганова, то его образ мыслей и практические шаги были направлены на достижение наибольших политических выгод для России.
Строганов был сторонником решительных действий по отношению к Османской империи и имел твердое убеждение в бесполезности воздействия на Порту дипломатическим путем. Он разделял распространенную в то время идею о мессианской роли России среди православного населения Турции. Политическое кредо посланника находило поддержку у второго статс-секретаря по внешним делам И. Каподистрии. Как и Строганов, Каподистрия считал, что Россия должна содействовать освобождению балканских народов от гнета османов. Некоторое время Александр I находился под большим влиянием идей своего второго статс-секретаря. Об этом свидетельствует то, что проведение политического курса в отношении Османской империи было поручено Каподистрии и Строганову, которые придерживались достаточно радикальных взглядов на роль России в Балканском регионе[64]. В личной переписке единомышленники позволяли себе критику, на их взгляд, недальновидной политики правительства, строившего свои расчеты на возможности урегулирования спорных русско-турецких вопросов путем мирных переговоров.
В инструкции Министерства иностранных дел, полученной Строгановым, подчеркивалось неоспоримое право России на покровительство православным подданным Порты и намечались задачи, которые должна была решить его миссия. Речь шла о выработке основ русско-турецких отношений, а также проведении переговоров по ряду спорных вопросов. Одним из основных пунктов противоречий оставалась проблема выполнения VIII статьи Бухарестского договора.
В многочисленных нотах и памятных записках, адресованных Порте, Строганов обращал внимание османского правительства на притеснения, чинимые сербским подданным вопреки заключенному договору, и выдвигал следующие требования: сократить в два раза подати, выплачиваемые сербами Порте, уменьшить численность турецких гарнизонов в сербских крепостях, предоставить сербскому народу право избирать себе начальников, разрешить русскому представителю находиться в Белграде, а сербскому – в Константинополе. Гарантом урегулирования сербско-турецких отношений должен был выступить российский император[65].
Османское правительство пыталось затянуть сроки исполнения своих обязательств в отношении Сербии, выдвигая встречные претензии к России относительно русско-турецких границ на Кавказе. По VI статье Бухарестского договора Россия должна была возвратить Турции все территории, занятые русскими войсками в ходе военных действий. При этом не имелись в виду те области, которые добровольно вошли в состав России. К ним относились Имеретия, Мингрелия, Абхазия и Гурия. Султанское правительство, называя две последние области оккупированными, требовали их возвращения. Став камнем преткновения, кавказский вопрос не давал возможности продолжить переговоры с Османской империей по интересующим Россию проблемам[66].
Прибыв в Константинополь и начав переговоры с османским правительством, Строганов занял жесткую позицию, обосновывая ее правомерностью выдвигаемых им требований. Наступательная манера ведения переговоров не только испугала турок, но и вызвала недовольство российского МИД. Александр I явно стремился избежать негативной реакции европейских кабинетов на резкий тон российского посланника. В Петербурге были озабочены тем впечатлением, которое могли произвести демарши Строганова перед Диваном. Насколько далеко заходил Строганов в переговорах с турками, можно судить по предписанию Петербурга «впредь тщательно избегать в ходе переговоров всяких угроз войной»[67].
Русско-турецкие переговоры не остались незамеченными в Европе. Российский посол в Лондоне Х. А. Ливен сообщал К. В. Нессельроде о том, что английский статс-секретарь по иностранным делам лорд Р. С. Каслри выражал беспокойство по поводу объяснений Строганова с Портой, вызывавших у «недоброжелателей» подозрение в завоевательных планах России[68]. И. Каподистрия еще до отбытия Строганова в Константинополь предвидел подобный ход событий. «Дискуссии будут такими, – предупреждал он, – что Турция и остальные европейские державы решат, что Россия скрывает свои настоящие планы и не хочет ликвидации притеснения (сербов. – Е. К.), а, напротив, требует только поводов, по которым бы могла начать новую войну»[69].
Строганов отлично понимал, что несговорчивость Порты зависит от поддержки ее Англией и Австрией. Османское правительство не могло затягивать переговоры с Россией, не заручившись поддержкой западных держав, хотя и они, в свою очередь, не пользовались полным доверием турок. Султан не доверял ни английскому послу в Константинополе Р. Листону, ни австрийскому интернунцию И. Штюрмеру, и если и прибегал к их помощи, то лишь потому, что был уверен в их враждебном отношении к России. Запросив посредничества К. Меттерниха в русско-турецкой дискуссии по Сербии, османское правительство не сомневалось в том, что это позволит решить сербскую проблему в пользу турок[70]. Австрийцы были готовы подтвердить процветающее положение Сербии и безосновательность русских претензий[71].
В течение 1816–1817 гг. Строганов провел многочисленные встречи с членами Дивана – в дипломатических документах они назывались «конференциями». Турки старались всячески затемнить ситуацию в Сербии, ссылаясь на то, что уже решили все спорные вопросы в устных договоренностях с сербами. Кроме того, сам способ ведения конференций был утомителен для русского посланника: переговоры постоянно прерывались церемонией подачи кофе и курения чубука, после чего зачастую нельзя было вернуться к обсуждаемому предмету.
Кроме того, неожиданные сложности возникали и по вине сербского руководства. В июне 1817 г. Милош Обренович неожиданно направил турецкому правительству письмо, в котором благодарил за оказанные благодеяния и утверждал, что «сербы спокойны и счастливы, как и предки их не бывали»[72]. Конечно, письмо было послано Милошем по приказу Порты, но само его появление свидетельствовало о том, что сербы пытались договориться с османским руководством самостоятельно, в обход российского посланника. Все это лишь осложняло задачу Строганова, который должен был помимо прямых своих обязанностей еще и исправлять ошибки неуклюжей дипломатии Милоша. Сам факт существования такого письма ослаблял позиции российского посланника на переговорах и давал Порте веский повод к тому, чтобы прекратить всякие прения по сербскому вопросу. Османское правительство получило возможность отделаться от притязаний как беспокойных подданных, так и российских властей закреплением за сербами тех немногих прав, которые были обозначены в устных договоренностях.
Одним из способов принуждения Порты к исполнению ее обязательств были, по словам турецких министров, «бомбардировки нотами», исходящими из российского посольства. В этих документах Строганов отметал все уловки османского правительства и решительно выдвигал свои контраргументы. Дискуссия увязла в постоянных риторических заклинаниях Порты по поводу спокойного и счастливого положения сербов. Перед Строгановым встал вопрос: а стоит ли продолжать переговоры, ведение которых в данной ситуации лишь наносит ущерб авторитету российского правительства? Ответ пришел из Петербурга: способ переговоров был назван «наименее удачным», посланник должен был перейти к «дружественной и пассивной позиции по отношению к Порте»[73]. Согласно новым инструкциям, переговоры следовало вести не по отдельным спорным вопросам, а в их совокупности и внушить европейским кабинетам мнение, что инициатива переговоров исходит от османского правительства. Строганову предписывалось занять выжидательную позицию. Как можно было предвидеть, Порта не захотела продолжить дискуссию о Сербии, и этот вопрос не поднимался более двух лет.
Важным шагом, позволившим с большей компетентностью отстаивать интересы сербского народа, стало установление регулярной переписки Строганова с Милошем Обреновичем. Прибыв в Константинополь, посланник не имел на руках документов, регламентировавших взаимоотношения султанской власти с сербскими подданными. Получить их он рассчитывал от Милоша. Однако сделать это оказалось непросто. Строганов постоянно просил предоставить ему нужные документы – этому посвящались письма от 24 сентября, 6 октября, 14 ноября 1817 г., 15 и 30 июня 1818 г. Только 7 июля 1818 г. посланнику были отправлены документы об условиях Ичкого мира 1806 г. – устной договоренности, не претворенной в жизнь[74]. Подобное небрежение Милоша к официальной стороне дела заставило Строганова заподозрить сербского вождя в том, что тот не так уж заинтересован в получении султанского фермана о национальной независимости своей страны. Как выяснилось в дальнейшем, Милош действительно прежде всего добивался от Порты признания его верховным вождем Сербии, и документы, не содержавшие этого условия, не представляли для него большой ценности.
Милош Обренович являл собой тип восточного деспота, полностью принявшего турецкие методы и способы действий в борьбе с самими турками. Его вполне устраивала роль «сербского паши» Белградского пашалыка, чего он и добивался от Порты, выступив под знаменем национального освобождения. Поскольку Сербия уже продолжительное время являлась одной из самоуправляющихся областей Османской империи, надежды на получение титула верховного князя не были беспочвенными. На пути к достижению своей цели Милош пользовался коварными приемами подавления политических противников внутри самой Сербии, не останавливаясь перед тайными убийствами и жестокими казнями. Одновременно Милош был крупнейшим торговцем и собственником и нуждался в освобождении торговли от турецких налогов и податей[75].
Установив переписку с сербским лидером, Строганов не только давал тому рекомендации относительно ведения переговоров сербов с турецкими властями, но и постоянно напоминал Милошу, какие задачи для него являются первоочередными. В августе 1817 г. посланник разъяснял свою позицию в письме к Обреновичу: «Россия желает, чтобы Сербия наслаждалась совершенным счастьем и тишиною под державою Порты Оттоманской, но вместе под охранением собственных прав, прочно и ясно поставленных при покровительстве Его Императорского Величества. Глава сербского народа должен быть готов жертвовать всем, даже жизнью, за благо своих соотчичей, охраняя их от всяких насилий и тягостных притеснений»[76]. В другом письме Строганов писал: «Ужели вы сами согласитесь купить княжество ценою счастия своих соотечественников? Должно прежде устроить дела общественные, а потом уже ласкаться успехом своих собственных: без того последуют одни неудачи и позднее раскаяние»[77]. Поддерживая требование российских властей об ограничении власти князя, Строганов выражал и собственное желание видеть в стране конституционную монархию. Переписка с российским посланником оказала Милошу неоценимую услугу. На первых порах он охотно пользовался советами русского «друга», как называли Строганова сербы, если они не противоречили собственным планам князя. Особую статью русско-сербских отношений в эти годы составляла переписка по вопросам будущего устройства национального сербского государства.
Как подчеркивалось во всех документах, исходивших из Петербурга, Россия не поддерживает никакого освободительного движения южно-славянских народов на Балканах. Османская империя является законным сувереном всех своих подданных-славян. Однако российское правительство не хотело бы допускать применение силы в отношении своих единоверцев, объявив себя естественной покровительницей православных христиан Турции. Исходя из этих общих положений, сербский народ, имея сложившиеся органы управления и историческую традицию взаимоотношений с османскими властями, вполне мог бы пользоваться ограниченными правами самоуправляющейся автономной области. Безусловно, сербы оставались бы подданными Порты, исполняя перед ней все обязательства, связанные с выплатой необходимых налогов.
Строганову предписывалось держаться именно такой программы, поддерживая переговоры как с османскими, так и с сербскими властями.
Поскольку все предыдущие опыты по заключению с турками официальных договоренностей о статусе будущей автономии оказались безрезультатными, Строганов взял на себя труд по составлению программы политического устройства сербского государства. Эта программа была сформулирована посланником в форме прошения сербских депутатов к Порте. Одновременно он взял на себя роль руководителя сербской делегации, прибывающей в турецкую столицу для переговоров с османскими властями. Михаил Гаврилович в приложениях к первому тому своего фундаментального труда «Милош Обренович» помещает целый ряд прошений сербов к Порте, найденных им в Государственном архиве Сербии и Московском архиве Министерства иностранных дел России. Некоторые из этих документов были представлены Порте, другие послужили основой для составления последующих текстов подобного рода. Их сравнительный анализ позволяет проследить эволюцию программы социально-экономического устройства сербского государства.
Многие из приведенных Гавриловичем документов не попали на рассмотрение к османским министрам – это были первые опыты определения важнейших функций национального государства[78]. Зачастую составители, пытаясь регламентировать все стороны социальной и политической жизни Сербии, пренебрегали главнейшими условиями существования автономного государства[79]. Эти проекты умалчивают о размере податей, ничего не говорят о границах, но первым же условием ставят предоставление Милошу княжеского сана. Несмотря на явное несовершенство первых сербских прошений, весной 1820 г. была предпринята попытка вручить такой проект Порте без предварительного согласования со Строгановым. Милош лишь известил посланника о составе сербской депутации, в которую вошли П. Сретенович, Дж. Попович и С. Летич, и просил о поддержке «в отправлении дел народа сербского»[80]. Вероятно, депутаты имели тайную инструкцию князя действовать самостоятельно, хотя Милош и пытался скрыть этот факт[81]. Несовершенство проекта и возможность его принятия турками дали Строганову повод опасаться последствий подобного необдуманного шага: «Все это дает право Порте окончить сербские дела простым ферманом или гатти-шерифом, где будут упомянуты три или четыре пункта из прошения; потом послать комиссара в Белград; утвердить все присягой и ссылаться, в случае запросов от России, на соглашение самих сербов»[82]. Этот эпизод лишний раз подтверждал догадку посланника, что Милош не вполне доверяет ему и ведет двойную игру.
Последующие события развивались по сценарию Строганова: в Сербию прибыл чиновник и привез ферман султана, в котором сербы назывались «райей», Милош – «главным кнезом» и ничего не говорилось о самоуправлении Сербии. В подобной критической ситуации Милошу хватило мужества и мудрости, по совету посланника, отказаться от фермана и заявить о том, что он примет документ, составленный в точном соответствии с условиями Бухарестского договора[83].
Еще до прибытия турецкого чиновника в Белград Строганов приступил к составлению проекта прошения сербов к Порте. Одним из важнейших требований, включенным в текст посланником, стало возвращение Сербии шести округов, которые турки удерживали после подавления Первого сербского восстания. Милош усмотрел связь между вопросом о границах Сербии и размером налога, который должен взиматься Портой. Эта идея в дальнейшем была развита Строгановым; именно он настоял на выдвижении перед турками требования возвращения отторгнутых сербских земель. Неоспоримая заслуга российского посланника состоит в том, что он не только предложил включить пункт о границах в проект прошения, но и настоял на этом, в то время как Милош был готов отказаться от этого условия, не будучи уверенным в правомерности постановки такого во проса[84]. Показательно, что лишь в документе, составленном российским посланником, появилось требование о возвращении сербских округов, столь важное в деле создания национального сербского государства. Сами сербы свидетельствуют в пользу российского представителя: спустя десять лет, в 1830 г., личный секретарь Милоша Д. Давидович писал новому посланнику России в турецкой столице: «Округа, сербами требуемые, постановлены… письмом бывшего тогда посла императорско-россий ского в Константинополе барона Строганова от 9 августа 1820 г. к князю Милошу Обреновичу»[85].
Строганов убеждал Милоша в необходимости борьбы за возвращение Сербии ее территорий. Если эти земли принадлежали сербам «при заключении Бухарестского трактата, в VIII статье коего о сербах вообще а не о части оных говорится, то несправедливо было бы отлучать сих жителей вышеупомянутых 6 пределов от прочих соотчичей… Вы и народ ваш не только в праве, но еще и обязаны просить о восстановлении сих границ», – убеждал посланник сомневающегося Милоша[86]. Об этом же посланник сообщал Каподистрии: если воевавшие против Порты округа получат выгоды по Бухарестскому договору, то тем более они должны распространяться на население округов, не принимавших участия в восстании. Строганов и в дальнейшем продолжал выступать как последовательный сторонник возвращения сербских земель. Благодаря его упорству требование это было включено в прошение и стало одним из важнейших предметов последующих дискуссий между Портой и преемниками Строганова – А. Я. Минчаки, А. И. Рибопьером и А. П. Бутеневым.
Российский посланник советовал сербским старейшинам ознакомиться с правами Республики Семи Соединенных Островов (в пору ее существования) и Дунайских княжеств, для того чтобы более аргументированно составить свой собственный проект. «Если которое-либо из прав, присвоенных островами или Валахией, покажется вам выгоднее права, в Сербии существующего одинакового рода с первым, то вы можете предпочесть оное своему собственному. В противном случае вы утвердите охотнее свое право, не принимая чужого, менее выгодного», – писал Строганов сербским депутатам[87].
Составленный Строгановым «Проект прошения от народа сербского на имя Порты Оттоманской» существенно отличался от более ранних сербских документов подобного рода[88]. Посланник суммировал все, на его взгляд, наиболее важные требования и выразил их четко, логично, акцентируя внимание на тех условиях, выдвинуть которые ему вменялось в обязанность последними инструкциями российского МИД. В частности, не упоминая прямо Бухарестского договора, посланник давал понять Порте, что сербы знают правомерность своих «нижайших просьб» к султану. Оставив первым пунктом свободу богослужения, вторым Строганов называет наследственность княжеской власти Обреновичей: Милош «приобрел неоспоримое право на вескую признательность соотечественников». «А потому, – говорилось в «Проекте…», – народ сербский умоляет Порту утвердить Милоша Обреновича князем Сербии и предоставить потомкам его мужского пола беспрепятственно наследовать ему в сем достоинстве таким образом, чтобы он, с согласия Сената, мог избрать своего наследника».
Исправляя просчеты прежних прошений, в третьем пункте Строганов поставил вопрос о едином налоге в старых границах Сербии: «Сербы просят, чтобы сии разные подати, собираемые ныне по существующим законам и обычаям, соединены были в одну сумму ежегодной дани, коей количество назначено будет с обоюдного согласия Порты и сербов и вносимых в два срока». Что касается отторгнутых территорий, то в проекте Строганова говорится, что сумма налога должна быть распределена «на всю землю сербскую», и перечисляются пограничные пункты Сербии по ее старым рубежам. Таким образом, «вся земля сербская» означает Сербию времен Карагеоргия и Бухарестского мира.
Органы внутреннего управления рассматриваются в четвертом пункте прошения: «Сие внутреннее управление, предоставляемое сербам, находиться будет в руках князя, народного собрания, Сената и старейшин». Члены Сената и старейшины «должны оставаться при местах своих пожизненно». Эта мера могла бы, по мнению Строганова, в какой-то степени оградить самовластие князя. Ежегодные собрания старейшин призваны распределять сумму налога, «а равно и всех доходов и расходов общественных». В этом пункте Строганов очертил административную иерархию будущего княжества, избегая ненужной мелочной регламентации обязанностей должностных лиц и служб государственного аппарата, которые должны были функционировать согласно «законам, обрядам и обычаям».
Пунктом восьмым запрещалось мусульманам селиться в Сербии «иначе, разве с точного согласия князя». Сохранялось важное для сербов требование иметь «агента при Блистательной Порте». В проекте было сохранено положение о сословном делении сербского народа на «духовенство, дворянство, художников, купечество и земледельцев». По мнению Гавриловича, оно обнаруживало желание сербов подражать «общественному укладу в России и румынских княжествах» и отнюдь не отражало уровня социально-экономического развития общества.
В заключении документа содержалось положение, сформулированное в инструкциях посланнику от 17 февраля 1820 г.: даруя сербскому народу «права и преимущества», Порта утвердит «приверженность к себе сербов, а вместе и безопасность пределов своей империи». Смысл его состоял в том, чтобы еще раз напомнить османскому правительству о выгодах добровольного решения Портой сербского вопроса. Следуя инструкциям из Петербурга, Строганов не включил в прошение ссылок на положение Дунайских княжеств: «Порта испугается, увидев, что сербы требуют прав, которыми пользуются Валахия и Молдавия и которые обеспечивают этим народам независимость и явное покровительство России»[89].
Признавая особую важность проекта 1820 г., легшего в основу всех последующих документов о политическом статусе Сербии, нельзя не сказать о том, что некоторые югославские историки склонны умалить роль российской стороны в этом процессе. Ряд авторов видят в Строганове лишь участника переговоров, не упоминая о том, что он явился разработчиком проекта, другие говорят о недостатках предложенного плана как о вине русской стороны[90]. Не признавая решающей роли российского посланника в разработке проекта, невозможно не исказить всю дальнейшую историю развития сербских конституционных документов. В их подготовке также самое непосредственное участие принимали российские представители в Константинополе, но отправной точкой этих разработок остался план Строганова. Он был составлен на основе предыдущих сербских прошений и с учетом тех инструкций, которые получал посланник из Петербурга. Известно, что опасения российских властей были вызваны прежде всего авторитарными устремлениями сербского лидера. Российский МИД был сторонником установления в Сербии власти, ограниченной Сенатом. В Петербурге полагали, что при такой организации верховной власти у Сербии было меньше шансов попасть под влияние какой-либо третьей державы, способной воспользоваться в своих интересах личными качествами честолюбивого сербского правителя. В данном случае пожелания, исходившие из российской столицы, полностью отвечали интересам наиболее демократического устройства складывавшегося сербского государства.
В конце 1820 г. из Сербии в Константинополь прибыли депутаты для предоставления Порте последнего варианта народного прошения. В окончательный текст вошли не все требования, подготовленные Строгановым, а только те из них, которые, как казалось Милошу, не должны были вызвать раздражения турецких властей. Таким образом, из документа выпали требования возврата территорий и пожизненного срока службы старейшин в Сенате. В то же время там содержалась ссылка на Бухарестский договор, чего, по мнению Строганова, нельзя было допускать, поскольку вмешательство России в урегулирование турецко-сербских противоречий болезненно воспринималось османским правительством. Тем не менее переговоры имели шансы на успех, и российский посланник не отказывался руководить действиями депутатов, несмотря на то что прошение было искажено без его ведома.
Однако переговорам не суждено было завершиться на этот раз – они были прерваны, а депутаты заключены в тюрьму из-за начавшегося восстания греков. Вспыхнув в Дунайских княжествах, восстание перекинулось на Грецию и знаменовало собой начало затяжного Восточного кризиса, длившегося на протяжении всех 20-х гг. XIX в. Российский посланник с миссией покинул Константинополь после того, как Порта отказалась удовлетворить требование России прекратить репрессии, направленные против православных христиан Османской империи. Русско-турецкие отношения были разорваны; в Европе ожидали скорого начала войны.
Так в июле 1821 г. закончилась миссия Г. А. Строганова в Константинополе. Ее целью было решение ряда спорных вопросов и урегулирование русско-турецких отношений. Существенной частью этой миссии была сербская проблема. Защита требований сербского народа отвечала интересам России на Балканах: она стремилась к укреплению своего влияния в этом регионе за счет ослабления власти османского правительства и роста популярности своей политики среди христианского населения. Большой вклад в разрешение сербско-турецких противоречий внес лично российский посланник. Имея поддержку наиболее радикально настроенных политических деятелей России, он стремился действовать с учетом максимальных выгод сербского национального движения. Строганов принадлежал к тому кругу российского дворянства, которому были близки идеи освобождения балканских народов от османского ига. Будучи человеком долга, Строганов зачастую действовал самостоятельно, заботясь в первую очередь об авторитете России. Так, защищая интересы сербского народа, посланник исходил из признанной традиции покровительства России православным подданным Османской империи и придерживался мнения о необходимости более решительных действий по отношению к Турции. Его деятельность оставила глубокий след в памяти сербского народа, представители которого еще долгое время вели переписку с ним.
Руководители Министерства иностранных дел России, да и сам император не всегда одобряли инициативы своего полномочного министра в Константинополе, однако, как правило, вынуждены были соглашаться с оценками и действиями посланника, как наиболее приемлемыми. Лейтмотивом поведения Строганова-дипломата могут послужить его слова, обращенные к Александру I: «Из всех жертв, на которые я готов пойти ради славы Вашего Императорского Величества, потеря чести является единственной жертвой, которую я не могу по своей воле принести»[91].
В целом период от Бухарестского мира до начала Восточного кризиса 20-х гг. XIX в. характеризовался достаточно активной политикой России в европейской Турции. Сербский вопрос, решения которого сербы добивались с начала XIX в., не только сдвинулся с мертвой точки, но и получил свое развитие, будучи зафиксированным в международно-правовом документе, коим являлся Бухарестский договор. Активная поддержка сербских требований перед Портой ясно доказывала решимость России добиться предоставления Сербии ограниченной автономии в рамках Османской империи. Безусловно, российские власти не могли поддержать «нелегитимный», на их взгляд, способ борьбы сербов за национальную независимость. Строганов, согласно инструкциям, прибывающим из Петербурга, вынужден был постоянно предостерегать сербов от начала вооруженных действий. Всякое восстание против «законной» власти порицалось российским правительством и не имело перспектив быть им поддержанным. Постоянно балансируя между официальной политикой петербургского кабинета и задачами момента, возникавшими в ходе ежедневной деятельности на посту посланника, Строганов сумел выбрать тот единственно верный подход к проблеме, который уже в 1820 г. вплотную подвел к ее решению.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.