1
1
Я проснулся и сразу же вспомнил о духах. В землянке было тихо. В щели сквозь закрытые ставни просеивались солнечные лучи. Где-то во дворе громко и неспокойно кудахтала курица. За окном тарахтела бричка и тонкий голос кричал:
— Бабы, глины, глины!
Я лежал и думал о том, что тетя Матрена, Васька и Анисий Иванович, наверное, ушли на базар, что у меня под подушкой лежит недоеденный сухарь и что с утра я собирался делать духи.
Я поднялся, достал сухарь и, обмакнув его в ведро с водой, начал грызть. Дверь землянки оказалась запертой снаружи. Я наполнил колодезной водой три пузырька, вылез в окно и взобрался по стволу акации на крышу, чтобы делать из цветов духи.
Бескрайняя степь открылась передо мной. Темно-зеленым ковром стелилась она по балкам и курганам до самого горизонта, а там, за синеющим рудником, сходилась с небом. Совсем близко, на горе, виднелся Пастуховский рудник с черной насыпью шахтного террикона. Видна была вся наша горбатая улица.
Около дворов грелись на солнце лохматые собаки, а в пыли купались воробьи.
Над терриконом заводской шахты уже не вился желтый дым, не пели гудки по утрам. Все ушли на войну, и завод опять остановился. В городе стало жутко. Ползали слухи: «Немцы подходят».
В раздумье я сидел на краю крыши, напротив цветущей акации. Тяжелые ветви ее начинались от кривого ствола и поднимали на крышу белые пахучие гроздья. Акация стояла белая, как в снегу.
Я сорвал одну гроздь и начал проталкивать цветы в горлышко пузырька. Если ими набить полный пузырек, хорошие, говорят, получаются духи.
Напротив через улицу стоял мой старенький дом с заколоченными крест-накрест окнами. Еще не прошло года с тех пор, как погиб мой отец и пропала мать. Я смотрел на знакомые ставни, и слезы подступали к глазам. Вспоминались ласковые руки матери, жалостливые взгляды соседей, и на душе становилось еще горше. И только мысль о Васе, о нашей дружбе немного утоляла боль…
Сидя на крыше, я неожиданно услышал невдалеке чей-то пронзительный свист.
Через три двора от меня на крыше своего дома стоял Илюха. Задрав голову в небо, где, кувыркаясь, летали голуби, Илюха свистел, приседая от натуги. Изредка он поднимал длинный шест, на котором развевались рваные отцовские штаны с вывернутыми карманами, и размахивал шестом над головой. Увидев меня, он воткнул шест в трубу и, сложив ладони трубкой у рта, что есть силы крикнул:
— Ленька-а-а-а!
Расстояние, отделявшее нас, позволяло разговаривать свободно, не напрягая голоса, но я понимал Илюху: так приятно было набрать полную грудь свежего степного ветра и крикнуть, прислушиваясь к отклику эха. Я напрягся и ответил так громко, что куры, гулявшие на улице, бросились врассыпную.
— До нас гер-ман-цы-ы пришли-и-и!.. — кричал Илюха. — Пойдем смотреть!
Пришли германцы… Я тотчас вспомнил слова Анисима Ивановича. Он вчера приехал домой поздно и, молча оглядев нас, сказал:
— Хлопцы, а ну ко мне!
Анисим Иванович обнял нас с Васькой и шепотом сказал:
— Если немцы придут, смотрите не проболтайтесь за погреб. Вы теперь не маленькие, должны понимать.
Потом я слышал, как он говорил тете Матрене:
— Тут может явиться секретный человек. Если меня не будет дома, сховаешь его в погреб, накормишь и постелю сделаешь. Только смотри…
Ночью Васька объяснил мне, что секретный человек будет поднимать рабочих против германцев, которые хотят свергнуть Советскую власть и поставить гетмана Скоропадского.
— А кто этот гетман? — спросил я.
— Шут его знает! Царь на Украине. Одним словом, буржуй, — заключил Васька с чувством невыразимой досады и злости…
Посмотреть, какие из себя германцы, было интересно и страшно. Я спрыгнул с крыши и побежал к Илюхе.
Через минуту мы уже мчались в центр города, откуда доносился неясный гул.
— А я по-германски умею, — похвастался Илюха и с важным видом достал из-за пазухи горсть пищиков от желтой акации, но тут же снова спрятал их в карман, наверно, боялся, что я попрошу посвистеть. — А знаешь, германцы ох и злые, глаз во лбу один, вот здесь, посередке, и говорят не по-нашему.
— Не выдумывай!
— Не веришь, сам услышишь.
— А ну скажи что-нибудь по-германски.
— Я бы сказал, да не поймешь ты. Ну, например: «Драйцик-двайцик, хурды-мурды, тирим-бирим, чох». Что я сказал?
— Не знаю.
— Я сказал: «Пойдем домой, я тебе пирогов дам».
Раньше я видел людей, которые разговаривали не по-нашему, это были военнопленные немцы. А какие же германцы?
— Меня вчера один приглашал, — продолжал Илюха. — «Приходи, говорит, — в гости, саблю дам». Что, не веришь?
— Верю, — ответил я, хотя знал, что Илюха врет: вчера германцев в городе не было.
Шагая по улице, я в нетерпении оглядывался по сторонам. Вдруг я увидел на заборе большое объявление. Половина его была написана не по-русски, а на другой половине я прочитал:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Каждый, кто передаст германскому командованию
большевистских агитаторов, получит за каждого премию:
1. Сто рублей за сведения.
2. Двести рублей, если доставит агитатора в наше
распоряжение.
3. Тысячу рублей и корову за поимку главаря по кличке
Дядья Митья.
Комендант города майор Гейн-Гауптман.
Наконец около хлебной лавки мы увидели первого германца. Боясь приблизиться, мы остановились в отдалении и стали рассматривать его. Германец был в синем жупане и шароварах, заправленных в сапоги. На голове шапка из серых смушек с длинным «оселедцем», на конце которого болталась кисточка. Из-за спины у германца торчала винтовка, на поясе висела граната, а сбоку волочилась по земле кривая, точно колесо, шашка.
Германец прохаживался возле лавки, видимо охраняя ее.
— Сейчас я спрошу у него по-германски, что он здесь делает, — спросил Илюха.
Я подошел поближе, чтобы послушать их разговор.
Заложив руки в карманы, Илюха остановился перед германцем. Минуту они молча разглядывали друг друга.
— Драйцик, — неожиданно выпалил Илюха и замялся, хмуро оглянулся на меня: — Чего смотришь? Думаешь, не умею?
Он снова повернулся к германцу. Но тот вдруг выговорил чисто по-украински:
— Чего вылупився, як баран на аптеку? Чи я тоби цирк? — И он стукнул Илюху так, что у того слетел и покатился по дороге картуз.
Илюха икнул, догнал картуз и пустился прочь.
— Он сумасшедший, — с трудом переводя дыхание, проговорил Илюха. — Ты видал, какие у него глаза? Такие всегда бывают у сумасшедших.
— А почему он по-украински заговорил?
— Тебе же говорят — сумасшедший.
Илюха дернул меня за рукав:
— Гля, что это?
Из города бежал народ, мимо нас рысцой протрусила испуганная старушка. Она крестилась и повторяла вполголоса:
— Осподи Иисусе Христе, что ж это делается! Оспади милосердный!
Люди останавливали ее, о чем-то спрашивали, но она покачивала головой и повторяла одно и то же.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.