4
4
И вот пробил час расплаты.
Кадеты кинулись в наступление первыми. Их было человек сто. Враги шли с горы стройными рядами, уверенные в себе. Чувствовалось, что они на кого-то надеялись и этот «кто-то» был временно припрятан.
Впереди с топориком в руках шагал колбасник Сенька. Справа от него коренастый гимназист с царским флагом.
У каждого кадета сбоку висела сумка с камнями. Враги надвигались сплошной стеной, и от этого становилось не по себе. Васька воинственно взмахнул железным крюком.
— Флаг вперед! — скомандовал он. — Не бойсь!
Кадеты приблизились настолько, что можно было разглядеть выражение лиц. Обе армии остановились. Началось, как всегда, с обидных песенок-припевок. Кадеты начали первыми. Сенька запел хриплым голосом:
Пароход идет
Мимо пристани,
Будем рыбу кормить…
Сенька подал команду, и кадеты дружно выкрикнули:
Коммунистами!
Васька отдал приказ Алеше Пупку:
— А ну, отвечай буржуям!
Алеша вышел вперед и запел:
Николай любил малину,
А Керенский виноград.
Николай пропил Россию,
А Керенский Петроград.
Частушка задела кадетов, и они перешли на оскорбления. Начал колбасник:
— Эй, голоштанники! Заплатки с лоскутами разговаривают!
— Продай колбасы вонючей! — отвечал ему гречонок Уча.
— А ты грек — соленые пятки!
Сенька взмахнул топориком:
— Запасайтесь гробами, сапожники! — и скомандовал: — По большевикам, ро-о-та, или!
Сенька первым кинул в нас чугунную плитку, за ним последовали остальные.
— Бей рабочих и крестьян!
— Лупи шаромыжников! Ура!
Лавина камней обрушилась на наши ряды.
Камни со свистом пролетали у нас над головами, рикошетом отлетали от земли и ранили ребят.
Наши выкатили пушку, но старые подтяжки подвели, и «снаряды» падали, не долетая до врага.
Я оглянулся и увидел, как некоторые из нашего войска попятились, как трусливо присел в канаву Илюха.
— Вася, наши тикают!
Он оглянулся и взмахнул железным прутом:
— Не отступать! — И бросился вперед, пряча голову от летящих камней, отскакивая или подпрыгивая, если камень пролетал понизу.
Пашка Огонь бесстрашно следовал за ним. Уча надел на голову старое ведро и запрыгал навстречу каменному ливню. О ведро ударялись камни, разбрызгивая ржавчину, но это не задерживало Учу. Васька раздавал удары направо и налево.
Я смотрел, как храбро дерется Васька, и мне сделалось стыдно, что я опять робею, вспомнил нашу клятву на костре и почувствовал, как во мне что-то зажглось.
— Не отступать! За мной! — крикнул я, и мне стало совсем не страшно. Нагнув голову и зажмурившись, я бросился в самую гущу врагов.
Началась рукопашная.
В это время появился всадник на белом коне. Он вертел над головой сверкающей шашкой и что-то кричал. Ко мне донеслись слова:
— Господа, война до победного конца! С богом, вперед!
Я узнал того самого кадета, с которым столкнулся в его доме в день свержения царя. Теперь, с шашкой, он казался еще страшнее. Голос у него был властный — не хочешь, испугаешься.
Кадет с ходу въехал в самую свалку, высоко поднял шашку.
— Да здравствует Александр Федорович Керенский! Ура! — выкрикнул он и чуть не упал с лошади, которая, испугавшись чьей-то палки, отпрянула в сторону.
Кадет сильно натянул повод и успокоил коня. С важным видом он подъехал к Ваське. Мы замерли. Остановились и враги.
Перед армиями лицом к лицу встретились двое командующих.
Кадет привстал на стременах, оглядел нас и спросил:
— Ну-с, кто тут свободы хотел?
Мы молчали.
Кадет вскинул шашку и повторил:
— Подходите, буду свободу выдавать!
Сенька, стоявший позади, хмыкнул в кулак.
Кадет все время делал вид, что не замечает Ваську. И вдруг, будто нечаянно увидел, посмотрел на него свысока, скривил губы в усмешке. Острым концом шашки он поддел и сбросил с Васькиной головы картуз.
— Это ты, что ли, сапожник Васька? А ну, повторяй за мной: «Да здравствует Александр Федорович Керенский!»
Васька сжался, готовясь к прыжку.
Кадет занес шашку, холодно блеснувшую в лучах солнца.
— Я тебе что приказываю, мерзавец? Кланяйся мне в ноги, ну?
Нет, что ни говори, а Васька был красивее кадета. Тот был какой-то плюгавый, а Васька — богатырь! Он смотрел на кадета исподлобья и молчал, держа прут обеими руками. Его загорелые плечи отливали медью.
Я боялся за Ваську: вдруг кадет рубанет сдуру по голове.
— Последний раз предупреждаю! — повелительно произнес Генька Шатохин. — Повторяй за мной: «Да здравствует…»
— На что мне сдался твой вшивый Керенский! — сказал Васька, поднял прут и воскликнул: — Да здравствует Ленин!
— Ур-ра!.. — подхватили мы.
Кадет ударил Ваську шашкой плашмя. Васька присел, но не от удара, а чтобы самому ловчее размахнуться. Он так стеганул прутом по морде лошади, что кобыла взвилась на дыбы. Кадет съехал набок, судорожно обхватив руками и ногами туловище лошади. Шашку он выронил.
Васька схватил кадета за ногу и сдернул на землю.
Лошадь ускакала. Кадет потянулся было за шашкой, но Васька наступил на нее ногой.
Заложив два пальца в рот, наш командир пронзительно засвистел.
Мы бросились на врагов. Уча подскочил к знаменосцу, сбил его на землю и вырвал флаг. Кадеты побежали. Сенька-«силач», отступая, махал вокруг себя топориком и почему-то громко кричал:
— Ур-ра-а!!!
Кадетский барабанщик испуганно поднял руки:
— Сдаюсь, сдаюсь…
Ребята налетели, сбили Сеньку и взяли его в плен.
Доблестная наша армия под командой разгоряченного Учи с криком и свистом преследовала противника, а мы, телохранители Васьки, стояли около него.
Генька со связанными за спиной руками валялся на земле у Васькиных ног. Лицо у него было бледное от ненависти.
— Развязать хвастуна, — приказал Васька, не глядя на кадета.
Я подошел к пленному и развязал крепкий узел. Кадет медленно поднялся, стоял угрюмый, лишь глаза бешено сверкали.
Полагалось арестовать кадета по всем правилам: отнять все вещи, и я стянул с него портупею вместе с пустыми ножнами, подобрал саблю, вложил ее в ножны и надел на себя.
Генька метнулся ко мне:
— Отдай шашку, мерзавец!
Но я показал кадету свою кривую обручевую саблю и сказал:
— Замри, буржуй!
Васька посмотрел на ребят:
— Что будем делать с пленным?
— Бить, — коротко предложил Цыган.
— Налить ему воды в ухо, чтоб он с ума сошел, — подсказал Илюха.
— Как вы смеете! — закричал кадет. — Я скажу папе, он всех вас повесит.
Васька с презрением глядел на врага.
— Кланяйся мне в ноги, — спокойно приказал он.
— Как ты смеешь!.. — вскричал кадет и заплакал.
— Не хочешь? — грозно проговорил Васька. — Или, может, не знаешь, как нужно кланяться? А ну-ка, Абдул, помоги ему.
Цыган подошел сзади и принялся гнуть голову кадета к земле.
В это время на горе показалась девочка. Ее короткое голубое платье трепетало на ветру, как пламя.
— Геннадий! Геня! — кричала девочка. — Они убьют тебя, Геня!
Она подбежала к нам, плача, хватала с земли комья и бросала в нас.
— Дикари! Вот вам, вот вам! — выкрикивала она.
Я узнал кадетку. Это она дала мне в день свержения царя кусок белого хлеба и не позволила брату бить меня. Глаза у нее были голубые, как платье. Вся она была чистая и казалась хрупкой, словно бабочка.
Васька взглянул на свой грязный, оцарапанный живот и смутился. А я застеснялся своей Обручевой сабли, небрежно отбросил ее в сторону и выпятил грудь.
Тонька при виде кадетки так и ощетинилась вся, точно кошка. Она воинственно утерла рукавом нос и двинулась на кадетку:
— Ты шо, а? Ты шо?
— Не тронь! — строго приказал Васька и тяжело, вперевалку зашагал с горы.
Мы молча двинулись за ним.
Кадет поднялся и, как бы не веря тому, что легко отделался, пошел к себе, прихрамывая на правую ногу.
Кадетка бежала за ним впритруску и говорила в спину:
— Вот я скажу папе, все скажу.
Я догнал ребят, и мы, окрыленные победой, дружно запели:
Раз, два, три,
Мы — большевики.
Мы кадетов не боимся,
Пойдем на штыки!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.