ИГРАЛИ РЕБЯТА В ФУТБОЛ

ИГРАЛИ РЕБЯТА В ФУТБОЛ

Не выпади в грозном 1941-м великое испытание нашей Родине, он, как и тысячи его ленинградских сверстников, 1 сентября отправился бы с родителями в школу на праздничную линейку. Впервые сел бы за парту, открыл новый букварь… Ничего этого в его жизни, восьмилетнего мальчишки с Измайловского проспекта, не было и уже никогда не будет. Детство не повторяется, павшие на смертных рубежах, как его отец, никогда не переступят родимый порог, не прижмут к шинели своих близких. У стен Ленинграда осенью 1941 года на юге, севере, востоке и западе стояла трехсоттысячная вражеская орда. Не стояла – рвалась стереть город с лица земли. В плане «Барбаросса» уничтожение города на Неве значилось как «неотложная задача». Стволы дальнобойных вражеских орудий методично били по городу, квартал за кварталом. Даже Дворец пионеров и школьников, знаменитый Аничков дворец, был помечен на немецких картах как «Дом юных большевиков» и подлежал уничтожению.

Занятия в школе были, только не в светлых классах с большими окнами. Томительные часы ребятишки проводили в подвалах бомбоубежищ. И свои первые буквы Эдик Манин вывел не в школьной тетрадке, а на рыжей бумаге амбарной книги… Вместо воскресных походов с папой в Парк культуры, на карусель, в цирк – бесконечно долгие вечера с мамой и бабушкой в темной комнате, при свете коптилки. Нередко на ночевку оставались знакомые, оказавшиеся из-за бомбежек без крова.

Как верили они – и взрослые, и дети, – что война ненадолго, что все закончится до зимы… С этой надеждой он провожал отца на Садовую – к общежитию, где был сборный пункт призывников. Вскоре раненый (до линии фронта можно было добраться пешком) отец оказался на Петроградской, в госпитале. К нему в день выписки они и поехали с мамой. И возвращаясь уже втроем, попали на Кировском мосту под небывалую бомбежку. Вместе с другими бежали по мосту к Марсову полю, где яростно били зенитки.

После госпиталя отца снова отправили на передовую. С ним виделась семья в клубе, на Измайловском, 7, где формировались воинские части…

Впереди была мучительная зима 1941-го, которую пережили далеко не все ленинградцы. Он, девятилетний мальчишка, уцелел, дождался тепла новой весны. Снова стал посещать школу. После уроков, немного подкрепившись в школьной столовой, куда мама сдала его карточку, вместе с мальчишками отправлялся к Никольскому собору. (Мама с утра до ночи на работе, бабушки уже не было в живых – как и большинство его сверстников, он был предоставлен сам себе.)

Они шли – ленинградские мальчишки – по родному, так изменившемуся за блокадную зиму городу… Впереди ребята постарше, Аракчеев с мячом, следом их стайка – Эдик и дружок его неразлучный Серёжка Савин. Сергея ставили на ворота, Эдик держал защиту, Аракчеев – в нападении. Разогревшись, сбрасывали с себя одежку: Эдик – видавший виды ватничек, Сергей – перешитый отцовский морской бушлат. Как могли они гонять мяч по лужайке, прорываться к воротам соперников, забивать голы, когда силенок в их истощенном голодом теле оставалось только-только! Великая вера в торжество Победы, в торжество жизни билась в их детских сердцах – та вера, что поддерживала их отцов, старших братьев, стоявших непоколебимо в окопах Ленинграда.

Он ждал отца в 1942-м, 1943-м, и только в 1944-м, когда советские войска погнали захватчиков от стен Ленинграда, они с мамой узнали, что красноармеец Манин, один из многих тысяч защитников Невской твердыни, пал смертью храбрых в феврале 1942 года и похоронен в Погостье, под Ораниенбаумом. Никогда не расскажет Эдик отцу, как одолели с мамой блокадные зимы, как был принят в детский хор Кировского театра, как выступал с другими юными артистами в госпиталях, как в январе 1944-го били орудия главного калибра кораблей, стоявших на Неве, и они, вездесущие мальчишки с Измайловского, бежали смотреть эти могучие залпы освобождения.

Деревья у Никольского собора, где гоняли они мяч блокадной весной 1942 года, стоят и сейчас – летом зеленые, в звоне голосов птиц, зимой под пластами сырого снега. И стоит тот же дом на Измайловском, 3, возле которого он, блокадный мальчишка, ждал и ждал папу: не мелькнет ли со стороны Фонтанки знакомая пилотка, шинель, не подхватят ли его отцовские руки, поднимая от земли ввысь…