ГЛАВА 27 «ОДЕНЬСЯ В ТРАУР, НЕБО»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 27

«ОДЕНЬСЯ В ТРАУР, НЕБО»

Мертвая, дезертировавшая или плененная, великая христианская армия прекратила свое существование. Дорога на Венгрию была открыта, но турки понесли слишком много потерь, и это не позволило им пойти дальше. У Баязида случился приступ подагры, вероятно, и это сыграло свою роль, что позволило Гиббону заметить: «Его продвижение было приостановлено, не по чудодейственному вмешательству апостола, и не из-за вторжения христиан-крестоносцев, а по причине длительного и мучительного приступа подагры. Упадок духа подчас исправляется недостатками физического мира, а язвительный юмор, падающий на тонкую душевную нить одного человека, способен предотвратить или отдалить страдания целых наций». В действительности же, не подагра, а недостаток военной силы стал решающим фактором. Султан вернулся в Азию, но прежде послал Жана д’Эльи разнести весть о турецкой победе и потребовал выкуп от короля Франции и герцога Бургундского.

Пленные вынуждены были пройти пешими триста пятьдесят миль до Галлиполи. Многие были ранены, и страдания их не поддаются описанию. Верхнюю одежду у них отобрали, и пленные шли в одних рубашках, многие босиком, со связанными руками, охранники то и дело их избивали; приходилось забираться на горные вершины и спускаться в долины. Аристократам, с рождения передвигавшимся только верхом, моральные страдания от подобного «непотребства» доставляли не меньше терзаний, чем физическая боль. В Адрианополе султан остановился на две недели. Затем все двинулись через бескрайнюю пустую, безлесную равнину в сторону Геллеспонта. Ни кустика, ни укрытия, ни единой души. Солнце обжигало до самого заката, но по ночам — а дело было в октябре — становилось очень холодно. В руках чужаков, без всякого ухода, голодные, морально подавленные из-за поражения, не знающие намерений султана и опасающиеся их, пленники оказались в таком положении, какого никогда еще не знавали.

Де Куси, старший среди всех, никогда не был в плену и никогда не проигрывал, что было уникальным для его времени. Он выжил только чудом, не метафорическим, а чудом веры. Одетый лишь в курточку, с голыми ногами и — последняя непристойность — с непокрытой головой, он готов был упасть от голода и истощения. Думая, что умирает, он взывал о помощи Деве Марии Шартрской. Хотя собор находился не в его владениях, Святая Дева, по слухам, являлась там людям и совершала чудеса.

«Неожиданно на пустынной дороге, простершейся до самого горизонта, появился болгарин, и он был из народа, недружественного к нам». Загадочный незнакомец держал в руках нижнюю одежду, шляпу и тяжелый плащ, отдал их сиру де Куси; тот оделся и воспрянул духом. Поняв, что это был знак с небес, он почувствовал прилив сил и смог продолжить поход.

В своем завещании де Куси пожаловал шартрскому собору Норт-Дам шестьсот золотых флоринов, которые передал после его смерти врач Жоффруа Мопуар, сопровождавший крестоносцев в походе. Мопуар стал душеприказчиком де Куси и рассказал священнослужителям обстоятельства, при которых был сделан этот неожиданный дар.

В Галлиполи аристократов держали в верхних комнатах башни, а триста пленных низкого происхождения — среди них и юноша Шильтбергер — находились внизу. Самым тяжелым испытанием пленников было лишение вина — ежедневного напитка европейцев на протяжении всей их жизни. Когда корабль с Сигизмундом, следовавшим из Константинополя по Геллеспонту, подошел к берегу менее чем на полмили, турки, не способные бросить ему вызов на море, выстроили пленников возле воды и глумливо стали зазывать короля, призывая его сойти с корабля и освободить своих товарищей. Сигизмунд уже обращался к ним из Константинополя, обещая заплатить выкуп за союзников, хотя те и проиграли войну. Однако средств ему не хватило, и султан понял, что нужно потребовать деньги с Франции.

Пленники видели через залив берег Трои, где разыгралась самая знаменитая, самая глупая, самая трагическая война — мифическая или случившаяся на самом деле, воплощение архетипа человеческой агрессивности. В этой войне, продлившейся десять лет, было все — и величие, и горе, и героизм, и абсурд. Агамемнон пожертвовал дочерью ради ветра, наполнившего его паруса. Кассандра предупреждала о грядущей катастрофе, но ей не поверили, Елена горько сожалела о своем побеге, Ахилл в мстительном гневе за смерть друга привязал мертвого Гектора к своей колеснице и семь раз протащил его вокруг городских стен. Когда соперники предлагали друг другу мир, боги шепотом произносили ложные клятвы, разыгрывали разные трюки, в результате все ссорились, и снова вспыхивала война. Троя пала, и пламя пожрало ее, из этих чудовищных руин Агамемнон вернулся домой, где его предали и убили. С тех пор минуло две с половиной тысячи лет, многое ли изменилось? В Средние века история Трои была самой любимой, а Гектор — одним из «девяти прославленных», изображенных на стенах замка де Куси. Вспоминал ли он, Одиссей новой войны, о той древней осаде и бессмысленном триумфе, когда смотрел на другую сторону пролива?

Через два месяца пленников перевезли в Прусу (совр. Бурса), оттоманскую столицу Малой Азии. Она находилась в сорока милях от берега, и с трех сторон ее окружали горы. Пруса отвергала саму мысль о спасении и отдалила пленников еще дальше от любого контакта с домом. Все упиралось в выкуп. Ждать, пока весть о плене дойдет до Франции и там что-то предпримут, было долго, а полагаться на терпение султана — бессмысленно. Пленные боялись, что он в любой момент может приказать их казнить, ведь и они спокойно отправили на смерть пленников Раховы.

В первую неделю декабря до Парижа докатились невероятные слухи. То, что неверные смогли сокрушить элиту Франции и Бургундии, казалось немыслимым; тем не менее беспокойство нарастало. В отсутствие официальных вестей распространителей слухов заточили в Шатле. Если бы их уличили во лжи, то казнили бы через утопление. Король, герцог Бургундский, Людовик Орлеанский и герцог де Бар — все по отдельности — спешно посылали гонцов в Венецию и Венгрию. Они хотели выяснить, что слышно о крестоносцах, отыскать их, передать письма и получить ответы. 16 декабря торговые суда принесли в Венецию известие о катастрофе при Никополе и о бегстве Сигизмунда, однако к Рождеству Париж все еще не получил официального подтверждения.

В рождественский день Жан д’Эльи примчался галопом к дворцу Сен-Поль, где двор собрался для проведения праздничных торжеств. Д’Эльи преклонил колени перед королем и подтвердил ужасную правду о поражении. Он рассказал о кампании, о фатальном сражении, о «славных смертях и об ужасной мести Баязида». Двор слушал в оцепенении. Король и герцоги засыпали д’Эльи вопросами. Письма, которые он привез от графа Неверского и других сеньоров, стали первыми вестями от тех, кто остался в живых, и о тех, кто пропал без вести или погиб. Рыдающие родственники толпились вокруг, все хотели узнать о судьбе сына, мужа или друга. Д’Эльи заверил их, что султан примет выкуп, потому что он «любит золото и богатство». Если верить Фруассару (что следует делать не всегда), присутствовавшие во дворце господа твердили, что «рады жить в мире, в котором произошла такая битва, и рады были узнать о могущественном небесном короле Амурат-Бекане (один из многочисленных вариантов имени Баязида), которого прославит столь великое событие». Примечательно не то, что эти чувства и в самом деле были выражены, а то, что Фруассар считал их в данном случае вполне уместными.

По свидетельству монаха из Сен-Дени, аристократы были в отчаянии, «скорбь поселилась во всех сердцах». Все облачились в черные одежды, Эсташ Дешан писал о «похоронах с утра и до вечера». В церквях молились и плакали, горе было еще безутешнее, поскольку мертвые не приняли христианского погребения, а за жизни уцелевших воинов все непрестанно опасались. Вся Бургундия находилась в трауре, ведь большинство семей понесли потери. 9 января, в день поминовения мертвых, в провинциях и во всех церквях Парижа гудели колокола. Не успели отпраздновать английский брак и перемирие, как веселье затихло, словно бы Господь не хотел давать человечеству повод для радости.

Французские аристократки горевали по мужьям и любовникам, особенно, как заметил Фруассар, постоянно тревожившийся о своем патроне, «мадам де Куси, она плакала дни и ночи напролет и никак не могла успокоиться». Вероятно, по совету братьев, герцогов де Лоррен, которые пришли ее утешить, мадам де Куси написала 31 декабря дожу Венеции и попросила о помощи в выкупе мужа. Два посланника — камбрезийский рыцарь Робер д’Эне, в сопровождении свиты из пяти дворян и оруженосцев, и Жак де Вийей, кастелян Сен-Гобена, одного из владений де Куси — были отправлены по отдельности для освобождения де Куси и Анри де Бара. Расходы по большей части были оплачены Людовиком Орлеанским.

Проблема сбора выкупа была сопряжена с беспокойством по поводу того, как следует относиться к правителю нехристианского мира. От него можно было ожидать только самого плохого. По совету Жана д’Эльи, который сообщил о страсти султана к охоте, ему приготовили великолепные подарки. Дюжину белых кречетов редкой и дорогой породы — Джан-Галеаццо, по слухам, каждый год посылал султану две такие птицы, — каждую с собственным сокольничим, отправили вместе с перчатками, расшитыми жемчугом и драгоценными камнями. Добавили и дюжину крепких борзых и десять прекрасных лошадей с седлами богатой работы, на которых сарацинскими буквами были выгравированы соответствующие надписи. Чепраки из чудесного алого реймсского полотна, неизвестного на Востоке, украшали пряжки в виде золотых роз. Лошадей сопровождали грумы в красно-белой ливрее. В качестве тонкого комплимента Баязиду, на гобеленах из Арраса были изображены сцены из истории Александра Великого, якобы предка султана. Подарки повез опытный дипломат — королевский гофмейстер — и три посла-аристократа, чиновники герцога Бургундского. Они выехали 20 января 1397 года договориться о выкупе. Стараясь сдержать клятву, данную султану, Жан д’Эльи выехал раньше послов с письмами для пленников.

Улаживание отношений с Джан-Галеаццо в связи с его влиянием на оттоманский двор сделалось вдруг чрезвычайно важным, а потому послы поехали через Милан для переговоров с герцогом. Первая жена Галеаццо была французской принцессой, и король воспользовался своим правом — добавил на герб Висконти королевскую лилию и приложил все усилия для того, чтобы добиться помощи Галеаццо. Тем временем первая группа послов, выехавшая в начале декабря, добралась до Венеции. Там они узнали о поражении и попытались встретиться с пленниками. Венеция была заинтересована в торговле с Левантом и в поддержании связей с мусульманским миром, она служила чем-то вроде посредника — передавала новости, давала кредиты, обеспечивала проезд.

В Бургундии и Фландрии герцог снова стал усиленно собирать налоги. Подданные еще не опомнились от поборов, которые пошли на финансирование крестового похода, а с них уже требовали деньги для спасения выживших пленников. Традиционную помощь на выкуп аристократов выжимали из каждого города и провинции, не обошли стороной и священство. Герцогу Бургундскому пришлось торговаться, он встретился с сопротивлением и получил меньше, чем запрашивал. Суммы налогов были не единовременными, они растягивались на месяцы и годы. Три года спустя их все еще взимали и обсуждали. «Денег! Денег!» — писал Дешан на протяжении всей своей жизни. Снова и снова, говорил он, простой народ, доведенный до отчаяния, поднимается и убивает сборщиков налогов, а потом, изумленный собственным успехом, вновь успокаивается, и его опять усмиряют — аристократы мечами, а стряпчие бумагами, оглашая мир грозным кличем: «Вот тебе деньги! Вот тебе деньги!».

Дела де Куси в Прусе обстояли неважно. Судя по некоторым свидетельствам, он впал в глубокую меланхолию, и ничто не могло его вывести из тоски. Он говорил, что не увидит более Франции, и это приключение для него последнее. Его оценка была реалистичной, скорее всего основанной на его физическом состоянии: де Куси страдал от ран и от болезни в суровых условиях, а не «оплакивал победу антихриста над христианами», как предположил первый историк рода де Куси Жан Л’Алуэ. В 56 лет он еще не был стар, хотя обычно считают, что в Средние века старость наступала рано. На самом деле, большая часть населения умирала рано, но те, кто доживал до пятидесяти и до шестидесяти, не были дряхлыми, и с умом у них было все в порядке. Статистика может отразить ожидаемую продолжительность жизни, но не то, какими люди видели сами себя. Если судить по анонимному стихотворению середины XIV века, продолжительность жизни равнялась 72 годам и состояла она из двенадцати возрастов, соответствующих месяцам в году. В 18 юноша, точно март, трепещет с приближением весны; в 24 настраивается на любовный лад, словно цветы в апреле, и в душу его вместе с любовью входят благородство и добродетель. В 36 лет он достигает полного расцвета, что соответствует точке солнцестояния, его кровь горяча, как солнце в июне; в 42 он обретает опыт; в 48 задумывается о сборе урожая. В 54 года он вступает в сентябрьскую пору жизни, когда следует делать припасы. В 60 лет наступает октябрь — предвестник старости; в 66 — темный ноябрь, зелень увядает и умирает, и человек должен думать о смерти, а наследники ждут, когда он умрет, если он беден, и с еще большим нетерпением, если он богат. Семьдесят два года соответствуют декабрю, когда жизнь мрачна, как зима, и ничего более не остается, кроме как умереть.

Де Куси прожил исключительно активную жизнь, никогда не отдыхал и не останавливался — едва он выполнял одно задание, тут же появлялось следующее. Когда он уходил в последний крестовый поход, никто в нем не заметил признаков увядания; за день до главного сражения он блестяще выступил против турок, и это была единственная успешная операция французов в походе. Сражение начали вопреки его совету, и оно окончилось катастрофой, на его глазах происходила варварская расправа над товарищами и простыми солдатами; а затем стыд и тяжкие условия плена, удаленность от дома, неопределенность будущего… Жизнь этого человека, хоть и нелегкая, складывалась на редкость удачно, де Куси не был готов к такой беспросветности. Возможно, что в битве при Никополе он увидел полное поражение рыцарства и почувствовал, что пора умирать.

Шестнадцатого февраля 1397 года де Куси написал завещание, или, точнее, пространное распоряжение. К этому моменту его перевели из тюрьмы в лучшее помещение, и сделано это было благодаря любезности богатого и благородного генуэзца Франческо Гаттилузио, владетеля Митилены (Лесбос), — «родственника» де Куси, если верить Фруассару. Один из независимых хозяев Эгейских островов, Гаттилузио был влиятельным человеком при оттоманском дворе и вполне мог оказать покровительство знатному французскому барону, которого хорошо знали в Генуе. Христиане Архипелага, опасавшиеся приближения турок, были потрясены поражением французов при Никополе. По престижу и по оружию Франции был нанесен сокрушительный удар, христианство теряло свое положение, заточенные в тюрьму аристократы умирали на глазах неверных — все это внушало сильную тревогу. Сообщения о страданиях пленных возбуждали жалость островитян. Один купец из архипелага, Николай Эносский, послал им через жену в дар рыбу, хлеб, сахар, белье и деньги. Можно только надеяться, что благодаря Гаттилузио де Куси провел свои последние дни не на голых камнях.

«В здравом уме, но слабый телом, считавший, что нет ничего более определенного, чем смерть, и ничего менее ясного, чем час, когда она наступит», де Куси написал свое длинное распоряжение на латыни. Возможно, он продиктовал его Жоффруа Мопуару, который был не только врачом, но и магистром искусств. В тщательности и в точности этих инструкций и в понимании того, чем были заняты мысли человека в последние часы жизни, лучше всего отразился дух средневековья.

Прежде всего, он повелел похоронить себя во Франции (причем тело в Ножане, а сердце — в монастыре Святой Троицы в Суассоне). В самом конце завещания, словно бы вспомнив о возможных трудностях бальзамирования и транспортировки тела во Францию, де Куси поручал душеприказчикам вернуть на родину его кости и сердце. В те времена считали, что тело — падаль, а главное — посмертная жизнь души, и потому удивительно, что де Куси проявил такую заботу о своих физических останках.

Следующим по важности пунктом завещания был монастырь Святой Троицы — самая главная инвестиция де Куси в спасение души. Он приказал передать монастырю серебряный крест, весивший сорок парижских марок (около 23 фунтов), серебряное кадило, два графина для воды и вина, используемые во время службы, серебряный кувшин для омовения рук священника, потир, серебряный с позолотой. Де Куси также пожаловал священнику, дьякону и иподьякону по четыре облачения, три из которых предназначались для ежедневного использования, а четвертое — для особо торжественных дней.

Беспокоясь о спасении души, он распорядился о пожертвованиях двадцати одной церкви и часовне, включая церковь Нотр-Дам в Шартре, ибо «она, как мы твердо уверены, свершила для нас чудо». Другие пожертвования включали в себя от ста флоринов часовне Пьера Люксембургского в Авиньоне до тысячи флоринов Нотр-Дам-де-Льес, куда де Куси сопровождал Карла VI после первого приступа безумия короля; плюс к этому по сто флоринов каждой из пяти часовен в Суассоне за помин его души и шесть тысяч флоринов душеприказчикам за дальнейшие церковные службы. Сумму в тысячу флоринов следовало раздать парижским беднякам, такую же сумму бедным людям его владений, а восемьсот флоринов жертвовались больнице Отель-Дье в Париже.

В отличие от многих аристократов, обеспокоенных собственным завещанием, де Куси, похоже, никому не навредил, он просто хотел раздать долги. В данный момент у него было всего одно платье и ковер, и он собирался продать их, чтобы заплатить слугам и Абрахаму, «аптекарю и торговцу из Прусы». Долги, сделанные им во время путешествия, должны были быть оплачены за счет драгоценностей, которые он поместил на хранение в Венеции. В своем завещании де Куси просил короля присмотреть, чтобы доходы с его французских земель были собраны и использованы для тех целей, которые он указал. Жоффруа Мопуар и Жак д’Аманс, маршал Лотарингии (герцогство семьи жены де Куси) названы были душеприказчиками, а граф д’О, Бусико и Ги де Тремуай призваны помочь им и в случае надобности дать совет. Эти трое вместе с Гийомом де Тремуайем, Жаком де ла Маршем и шестерыми другими французскими рыцарями стали свидетелями и подписали документ.

Десять дней спустя, 18 февраля 1397 года, Ангерран VII, сир де Куси и граф Суассон, скончался в Прусе.

Цельный человек расколотой эпохи, он меньше других из своего окружения скомпрометировал себя грубостью, продажностью и безрассудным потворством собственным капризам. Люди его круга хорошо описаны биографом Клиссона — «утонченные и дикие, щедрые и кровожадные, жуликоватые и рыцарственные, сверхчеловечно мужественные и охочие до славы, невероятно низкие в своих пороках, двуличные, доходящие в ненависти до предела, совершающие дикарские поступки, страшно жестокие». Де Куси стоял особняком, ему, похоже, несвойственны были эти «дикарские» черты. Он занимал твердую жизненную позицию, принимал все возлагавшиеся на него обязанности, отказывался лишь от должности коннетабля, суждения его отличались проницательностью, он был хладнокровен в принятии решений и доводил все дела до конца. Его уверенность, хладнокровие и компетентность, уважение и доверие, которыми он пользовался у окружающих, роднят его с Джорджем Вашингтоном, ему недоставало только лидерства, но для этого нужен был повод. Если в деревнях той поры жили немые и незаметные Мильтоны, то в неблагоприятные времена, возможно, рождались и тогдашние Вашингтоны. Четырнадцатый век породил буржуазных лидеров, таких как отец и сын Артевельде, Этьен Марсель, Кола ди Риенци. Однако среди высшего сословия истинных вождей было немного; отчасти это связано с тем, что лидерство отдавалось на откуп королю. До Карла V короли лично вели в бой аристократов. Пока Иоанн II находился в плену, аристократы северной Франции умоляли Карла Наваррского повести их против Жакерии. Аристократы объединялись только, когда чувствовали, что им угрожают как классу.

Английский брак де Куси поставил его над схваткой в двенадцать критических лет. От Англии он отрекся после смерти тестя и тут же занял лидирующее положение в нормандской кампании; он мог бы стать преемником Дюгеклена на посту коннетабля, если бы захотел, но к этому посту не прилагалось статуса национального лидера, и он не смог бы повести за собой единомышленников и народ. Со смертью Карла V ушло то, что могло бы произойти, а при правлении дядьев юного короля о цели нации можно было забыть. Ангерран не обновил свое время и не поднялся над ним, он шел вместе с ним, служил ему лучше, чем остальные, и умер, сохранив его ценности. После его ухода стало хуже. «Этот Ангерран VII, — писал биограф Бусико, — являл собой образец лучших качеств своего времени».

В Париже о смерти де Куси узнали только через два месяца. Робер д’Эне и Жак де Вийей услышали об этом в Венеции по пути на Восток, а Людовик Орлеанский все еще не знал. Услышав о бедственном положении узников, 31 марта он тайно послал в Турцию человека, служившего у де Куси, чтобы тот доставил Ангеррану одежду. В апреле Вийей привез забальзамированное сердце и тело (или кости; похоронено ли тело де Куси во Франции, до сих пор вопрос спорный). Только тогда мадам де Куси узнала, что ее муж мертв. Согласно биографу Бусико, склонному к чрезмерным восторгам, она так оплакивала свою потерю, что «казалось, душа покинет ее, она уже не думала о новом замужестве, и траур навечно поселился в ее сердце». Были устроены грандиозные похороны, их провели епископы Нуайона и Лана, тело (или другие останки) погребли во внушительной гробнице в Ножане, а сердце — в церкви Святой Троицы: там имеется табличка, на которой поверх герба де Куси выгравировано сердце. Дешан написал поминальные стихи, в которых приравнял кончину де Куси к национальной трагедии, он оплакивал «смерть барона Ангеррана… о котором скорбит каждое благородное сердце».

О святой Ламбер, Куси, ла Фер,

Марль, Уази и Сен-Гобен,

Плачьте по вашему господину, доброму сеньору.

Он верно служил своему монарху

И во многих землях проявил великую доблесть…

Он умер в Турции за веру.

Давайте же помолимся и попросим Господа

простить ему его грехи.

Блестящий и красивый,

Мудрый, сильный и щедрый,

Истинный рыцарь,

В непрестанных трудах не позволял себе передышки;

В большом своем доме с утра и до вечера он принимал друзей —

Тех, что приходили разделить с ним досуг.

В Ломбардии выказывал чудеса храбрости,

Он захватил знаменитый город Ареццо,

Заставил дрожать Павию и Милан.

Да простит Господь ему его грехи.

Много сердец сокрушаются о нем

Некому теперь носить его герб…

Стансы на этом не заканчиваются; изменчивый стихотворный метр, в сочетании с твердой последовательностью трех ритмов в 55 строках, характерный для этого и для других стихов французской поэзии XIV века, не слишком очаровывает, а перевод в любом случае положения не спасает.

Выкуп за оставшихся пленных окончательно был внесен в июне 1397 года после продолжительных переговоров, проведенных послами герцога при дворе султана. Назначенная сумма равнялась двумстам тысячам дукатов или золотых флоринов, приблизительно равных французским франкам. Экстравагантные подарки герцога Бургундского навели Баязида на мысль, что принцы, обладающие столь редкими и драгоценными вещами, могут позволить себе воистину дорогой выкуп. Пришлось мобилизовать все ресурсы банков, главным образом благодаря усилиям главного поставщика и банкира герцога Бургундского — Дино Рапонди, уроженца Тосканы, имевшего филиалы в Париже и Брюгге. У Рапонди была столь обширная коммерция, что его имя знал любой торговец. Это через него король и его дядюшки приобретали драгоценные книги, шелка, меха, ковры, рубашки и носовые платки из тонкого полотна, амбру, рог единорога и другие редкости. Рапонди посоветовал обратиться к купцам Архипелага, просьбу о деньгах следовало изложить письменно, в самой любезной форме, с обещанием грядущей выгоды.

Тем временем Бусико и Ги де Тремуай, отпущенные при условии, что они отыщут деньги в Леванте, добрались до Родоса. Тремуай ослабел в плену, в канун Пасхи он заболел и умер на острове. Рыцарей Родоса, как и торговцев, волновал престиж христианства, и в счет выкупа за тридцать тысяч дукатов они заложили печать своего ордена. Король Кипра добавил пятнадцать тысяч, а купцы и богатые жители Архипелага сделали пожертвования, сумма которых равнялась тридцати тысячам. Сигизмунд предложил подписаться на половину выкупа, но поскольку сам он вечно нуждался в деньгах, то лучшее, что он смог сделать, — это передать семь тысяч дукатов из доходов, которые ему задолжала Венеция. Более половины всей суммы передал Гаттилузио, сеньор Митилены.

После первого взноса — семидесяти пяти тысяч — 24 июня пленников освободили при условии, что они останутся в Венеции, пока не будет выплачена вся сумма. Еще один из пленных так и не обрел свободы. Жестокое наказание выпало на долю графа д’О: он умер 15 июня, за девять дней до освобождения. С остальными Баязид распрощался не слишком любезно. Обратившись к графу Неверскому, он сказал, что считает ниже своего достоинства просить не поднимать против него оружия. «Можешь опять собрать огромную армию и пойти на меня, я встречу тебя во всеоружии в чистом поле, и ты увидишь, готов ли я для новой битвы… я рожден для ратных подвигов и готов покорить христианство». Затем султан предложил крестоносцам посмотреть на охоту, в которой примут участие семь тысяч сокольничих и шесть тысяч охотников с борзыми в атласных попонах и с леопардами в бриллиантовых ошейниках.

Ослабленные физически и тем более финансово, крестоносцы не торопились не только во Францию, но даже и в Венецию. Сын герцога Бургундского не мыслил себе скромного путешествия. Вместе с сопровождавшими его лицами он остановился в Митилене, на Родосе и на других островах Архипелага, чтобы отдохнуть и раздобыть денег, где только можно. Супруга сеньора Митилены выдала всем вместо потрепанного платья новые рубашки и другую одежду, сшитую из лучшего дамаста, «каждому человеку соответственно его положению». Рыцари Родоса развлекали их целый месяц. В Венецию они приехали лишь в октябре, а там уже были задействованы все финансисты, связанные с крестовым походом. Займами и кредитами собрали значительную сумму, чтобы расплатиться с султаном, но недостаточную для того, чтобы достойно вернуться домой.

Возврат долгов, насчитывавших сто тысяч дукатов, которые потратили на проживание и дорожные издержки со времени освобождения, вместе со стоимостью проезда домой в соответствующем положению блеске, потребовали суммы, равной выкупу. Герцог и герцогиня Бургундские не хотели, чтобы их сын ехал по Европе и появился во Франции как нищий беглец. Герцог наскреб все, что у него было, дошел до того, что уменьшил жалование бургундским чиновникам, лишь бы его сын вернулся домой с великолепной свитой и подарками. Дино Рапонди приехал в Венецию с приказом выдать сто пятьдесят тысяч франков из казны герцога и всю зиму занимался финансовыми операциями, причем возвращение долгов купцам Архипелага было совершено в последнюю очередь. Три года спустя сеньору Митилены все еще не выплатили сумму, которую он одолжил, а сделки между Бургундией, Сигизмундом и республикой Венеция не уладили и за двадцать семь лет. Эти трудности не помешали герцогу придерживаться привычного стиля жизни. В 1399 году он купил у Дино Рапонди две иллюстрированные книги за шесть с половиной тысяч франков, а на следующий год — еще две, одна из которых обошлась ему в девять тысяч, а другая — в семь с половиной тысяч.

Вспышка чумы в Венеции вынудила крестоносцев переехать в Тревизо, но тем не менее болезнь унесла жизнь еще одного рыцаря — Анри де Бара. «Черная смерть» жестоко прошлась по семье де Куси: сначала забрала его мать, а теперь и зятя. Мария, первая наследница, осталась без отца, а затем и овдовела; и болезнь горько отразилась на владениях де Куси, на которые столько засматривался королевский двор.

Крестоносцы, из лидеров которых остались только граф Неверский, Бусико, Гийом де Тремуай и Жак де ла Марш вместе с семью или восемью другими аристократами и рыцарями, вернулись во Францию в феврале 1398 года. Их приветствовали у ворот Дижона и одарили серебряными изделиями, пожалованными городским советом. В память о собственном пленении граф Неверский освободил из городской тюрьмы «собственной рукой» всех, кого он там обнаружил. Дижон провел поминальные службы по покойным крестоносцам, но тотчас после этого начались радостные мероприятия.

В Париже король подарил своему кузену двадцать тысяч ливров. Города Бургундии и Фландрии боролись за право его принять. По распоряжению своего отца граф предстал перед людьми, чьи налоги позволили ему вернуться из плена. Под пение менестрелей он прошел в ворота, и начались парады и празднества, последовали новые дары, ему поднесли вино и рыбу. С учетом того, что многие сыновья не вернулись в Бургундию, встреча, вероятно, вызвала не столько подлинный энтузиазм, сколько организованную радость, в чем и в самом деле преуспел XIV век. Престиж герцога и его наследника требовал празднеств, и города охотно принимали участие в праздничных мероприятиях. Магистраты Турне ожидали официального приезда графа Неверского, и его отказ их разочаровал.

Рыцарство похоронили с помпой, под пение менестрелей. После Никополя во Франции разладилось все на долгие годы. Ценности рыцарства не изменились, однако система прогнила. Фруассар обнаружил, что в Англии сложилась та же картина: друг сказал ему: «Где великие свершения и храбрые люди, где победоносные битвы и турниры? Куда пропали английские рыцари, что некогда прославились своими подвигами? Времена изменились к худшему… У нас теперь взращивают вражду и преступления».

Празднества, устроенные в честь графа Неверского, не смогли замаскировать поражение, и моралисты находили в этом подтверждение охватившему общество пессимизму. Мезьер немедленно сочинил «Горькое и утешающее послание», Дешан — балладу «Французам, павшим при Никополе», а Боне — аллегорическую сатиру «Явление Жана де Мена», который во сне упрекает автора за то, что тот не протестует против зла, разрушающего Францию и христианство. Дешан открыто утверждал, что Никополь потерян из-за «гордости и глупости», хотя часть вины он перекладывал и на венгров, «которые бежали». У Мезьера тоже находятся суровые слова в адрес «схизматиков», поскольку те «из ненависти к латинянам» предпочли стать поданными султана, а не короля Венгрии. Но главную причину поражения он видел в том, что крестоносцам не хватало четырех добродетелей, необходимых для любой армии, — порядка, дисциплины, послушания и справедливости. Из-за этого Господь покинул армию, и она быстро разрушилась, а потому французы со времен Креси и Пуатье терпят поражения. Мезьер призывал к новому крестовому походу, но никто не откликнулся. «Горькое и утешающее послание» стало его последней работой. Восемь лет спустя смерть усмирила его раздражение и страсть. Как и пророк Исайя, он был надоедлив, но в своем стремлении к добру говорил от имени всех «молчаливых» людей, которые хотели добра, но так его и не получали.

Боне, осуждавший рыцарей за стремление к легкой жизни, за любовь к каплунам и уткам, белым рубашкам и тонким винам, пришел к более основательному выводу. Рыцари оставляют крестьян, потому что считают, что те «ничего не стоят», — писал он — хотя бедняки могут переносить трудности и грубую пищу, а если их вооружить, они способны хорошо драться, как португальские крестьяне, которые храбро сражались и убили много рыцарей в Алжубарроте. (Он имел в виду сражение 1385 года, в том же году и с похожим результатом закончилась битва при Земпахе.) В то время как ранее Боне в числе многих осуждал воинов за грабежи и жестокость по отношению к крестьянам, сейчас он готов был оспорить убеждение нобилей в том, что воинские способности заложены лишь в рыцаре. Хронист «Первых четырех Валуа», писавший об этом времени, указывал, что в некоторых битвах простой солдат действовал решительно, «и потому к бедным людям не следует относиться с презрением». Он рассказал о сражении короля Кипра против сарацин, произошедшем в 1367 году. Тогда победа была одержана благодаря действиям моряков, оставшихся охранять корабли: на то была воля Христа, Он не хотел, чтобы христианские рыцари погибли от рук неверных и — более того — «желал дать пример нобилям… Ибо наш Господь Иисус Христос не хочет высокопарности и тщеславия. Он хочет, чтобы победу одержали простые люди и чтобы аристократы не присваивали ее себе».

Тщеславие, как бы ни упрекало его греховность средневековое христианство, является мотором человечества, оно столь же неискоренимо, как и секс. До тех пор пока на сражение смотрели как на источник чести и славы, рыцарь не имел желания разделять битву с простолюдином, даже ради достижения успеха.

Победа турок не оказала немедленного воздействия на Европу в связи с тем, что Баязиду пришлось повернуть на Восток, так как в Азии поднял голову свирепый враг. Быстрые завоевания Тамерлана, стоявшего во главе возродившейся татаро-монгольской орды, сравнимы были, по словам Гиббона, «с примитивными конвульсиями природы, изменившими поверхность земного шара». Промчавшись по Анатолии, оставив за собой разрушенные города и пирамиды черепов, Тамерлан повстречал в Ангоре (Анкара) оттоманскую армию и победил ее, а в 1402 году взял в плен султана. Баязида возили за победоносным монгольским войском в железной клетке, пока он не умер от стыда и горя. Казалось, история намеренно устроила симметричное возмездие.

Европа, погрузившаяся в собственные междоусобицы и расколы, не сумела воспользоваться представившимся случаем и не отбила у турок Балканы. За исключением смелой, но небольшой экспедиции под водительством Бусико — ее можно назвать одним из последних крестовых походов, — помощи от Запада Константинополь уже не дождался. Сигизмунд разбирался с Богемией и германцами; Францию и Англию раздирали домашние междоусобицы. Сын Баязида враждовал с Тамерланом, затем монгольское вторжение пошло на убыль, внук Баязида снова вошел в Европу, и в 1453 году его правнук Мехмед II завоевал Константинополь.

Поместья де Куси с величественными замками, 150 городами и деревнями, знаменитыми лесами и множеством прекрасных прудов, с добрыми вассалами и не поддающимися оценке доходами привлекали к себе амбициозных претендентов. Старшая дочь де Куси Мария де Бар и вдова Ангеррана мадам де Куси вступили в продолжительный спор о наследстве. Мария требовала все, а мадам де Куси хотела половину. Никто не уступал, они жили как враги, каждая в своем замке в окружении родственников, и вели бесконечную тяжбу. Вскоре целестинцы из церкви Святой Троицы затеяли тяжбу против вдовы, утверждая, что она не исполнила последнюю волю де Куси относительно их монастыря.

Тем временем королева Изабо, по-прежнему занятая прежде всего делами своей семьи, пыталась устроить брак отца Стефана Баварского, на ту пору посла империи, с мадам де Куси. Это обстоятельство сулило переход стратегических владений в руки иностранцев, возникла опасность, что Марию принудят продать ее собственность Баварии. Чтобы этого не случилось, Людовик Орлеанский, не обращая внимания на заверения вдовы, что наследство неделимо, заставил Марию (согласно одному источнику, с помощью угроз) продать имение ему. Были ли его мотивы продиктованы интересами Франции или личным соперничеством с герцогом Бургундским, вопрос открытый. В любом случае, он приобрел одну из величайших недвижимостей северной Франции, что позволило ему вклиниться между двумя территориями, принадлежавшими дяде, — Бургундией и Фландрией. 15 ноября 1400 года Мария заключила договор продажи, согласно которому в интересах Франции она передала свою собственность монсеньору герцогу Орлеанскому.

Оговоренная цена покупки составила четыреста тысяч ливров, из которых Людовик заплатил только шестьдесят тысяч. Мария сохранила право пользования владениями и замками Ла Фер и Дю Шатле, но после продажи судебная тяжба продолжилась. С некоторыми трудностями Марии удалось получить от Людовика двести тысяч ливров, или половину стоимости, но сто сорок тысяч все еще оставались невыплаченными. Мария выдвинула против герцога Орлеанского не менее одиннадцати исков, пытаясь получить то, что ей принадлежало по праву, однако после свадебного пира в 1405 году она вдруг умерла (ходили слухи об отравлении). Ее сын Робер де Бар продолжил судебную тяжбу и против герцога Орлеанского, и против мадам де Куси, которая так и не вышла замуж за Стефана Баварского, но по-прежнему сохраняла вдовьи права. В 1408 году, после смерти Людовика Орлеанского, парламент удовлетворил права вдовы, но случилось это через несколько лет, когда ее дочь Изабелла, вышедшая замуж за брата Жана Неверского, умерла, не оставив наследника. Тем временем Карл Орлеанский, сын Людовика, оставался владельцем домена де Куси, и, когда сын Карла стал королем Людовиком XII, владения де Куси перешли тому, кто их так долго ждал, — к французской короне.

Измученное столетие подошло к завершению, сохранив при этом присущие ему черты. В марте 1398 года император Венцеслав и король Франции встретились в Реймсе, они еще раз попытались покончить с расколом. Карла VI убедили, что пока церковь не объединится, от своей болезни он не излечится. Для смещения Бенедикта Парижский университет предложил французам отказаться от послушания, но прежде чем принять столь радикальную меру, университет еще раз попытался убедить пап подать в отставку. Надо было, чтобы император надавил на Бонифация, в этом и состояла цель совещания в Реймсе. Из-за неадекватности двух главных правителей — один страдал от алкогольной зависимости, а другой от безумия — результат встречи оказался не тем, на какой рассчитывали. Близился очередной приступ безумия, теперь у Карла случались лишь короткие периоды просветления. Венцеслав же был постоянно пьян. Когда начались переговоры, император находился в ступоре и вяло соглашался на все предложения. Когда же Карла окончательно покинул рассудок, совещание закончилось.

Пап убеждали, пытались им угрожать, но они сопротивлялись. Франция отказалась от послушания и даже осадила папский дворец, но ни одна из этих мер не помогла сместить Бенедикта; более того, начались такие беспорядки, что пришлось все прекратить. Ричард II, желавший дружить с Францией, согласился потребовать отставки Бонифация, но лишь восстановил против себя англичан, которые и прежде были недовольны правлением своего короля. Лондонцы, приверженцы Глостера, называли теперь короля не иначе, как Ричард Бордо (по месту его рождения) и говорили: «Его сердце настолько французское, что он не может этого скрыть, но придет день, и он заплатит за все».

Затем в Англии произошли «великие и ужасные» события, каковых, по мнению Фруассара, в истории еще не бывало. Ричард был уверен, что Глостер готовит против него заговор, а потому отправил герцога в Кале, где его задушили полотенцем. На этом Ричард не успокоился, казнил Арундела, выгнал Уорика и Перси и вызвал у подданных такой страх и такую ненависть, что в 1399 году его кузен Генри Болингброк сместил Ричарда, и никто не заступился за законного короля. Ричард был вынужден публично отречься, из Тауэра его переместили в закрытую тюрьму, где год спустя он умер от намеренно плохого ухода, — а может, его просто убили. О мирных отношениях с Францией забыли. Болингброк (теперь уже Генрих IV) смело говорил об отмене перемирия, однако узурпация власти чревата восстаниями, так что он думал прежде всего о том, чтобы усидеть на троне, и вовсе не устремлял взгляд за пределы страны.

Все эти события страшно огорчали Фруассара. Если продажа собственности Ги де Блуа нанесла удар по его идеалам, то свержение короля Англии совсем потрясло, и дело тут было не в любви к Ричарду II, а в крушении порядка, поддерживавшего его мир. Шестьдесят с лишним лет его жизни и жизни де Куси, казавшиеся исполненными бесконечного интереса и волнений, уходили в тень. Он ощутил пустоту и не мог продолжать жить; его история заканчивается вместе с окончанием века.

Если тем немногим, кто был наверху, эти шестьдесят лет казались исполненными блеска и приключений, то для большинства они были чередой непредсказуемых опасностей. Людей подстерегали три тяжких испытания — грабежи, чума и налоги. В эти годы происходили свирепые и трагические конфликты, банкротства, предательства, восстания, убийства, безумства, падения принцев, сокращение пахотных площадей, превращение заброшенных земель в пустыри и возвращение чумы, пробуждавшей в людях чувство вины за грехи перед Богом.

Божья кара не перевоспитала человечество. Напротив, осознание собственной греховности сделало людское поведение еще хуже. Насилие отбросило все преграды. Это было время нарушения любых правил. Законы не соблюдались, институты переставали исполнять свои функции. Рыцарство никого не защищало, церковь не указывала дорогу к Богу; города, некогда проводники прогресса и общественного блага, погрязли в сварах и классовой войне; население, уменьшившееся из-за чумы, так и не оправилось. Война Англии и Франции и вызванный ею бандитизм вскрыли пустоту военных притязаний рыцарства и лживость его морали. Раскол потряс основание церкви и породил чувство неуверенности. Люди увидели, что не в силах управлять событиями, они ощущали себя обломками кораблекрушения, болтающимися по морю без цели и без смысла. Все эти годы они страдали и понапрасну боролись. Им хотелось получить лекарство, которое вернуло бы веру, стабильность и порядок, но они так его и не дождались.

Времена при этом отнюдь не были статичными. Утрата веры в гарантов порядка открывала дорогу переменам, а несчастье вселяло жажду действия. Угнетенные более не терпели, а восставали, хотя и, подобно буржуа, пытавшимся добиться реформ, вели себя, мягко говоря, странновато, да и не были подготовлены к осуществлению своих замыслов. Марсель не смог добиться хорошего управления, не получилось этого и у Доброго парламента. Жакерия не справилась с нобилями, ремесленники Флоренции — «тощий народ» (popolo minuto) — не сумели укрепить свой статус; английских крестьян предал их король; все выступления трудящихся были подавлены.

Тем не менее, как и всегда, перемены происходили. Уиклиф и протестантское движение оказались естественным следствием пассивности церкви. Монархия, централизованное управление, национальное государство набирали силу — к добру или к злу. Компас расширил просторы мореплавания, Европа выходила из своего «заточения» и готовилась открыть Новый свет. Литература, от Данте до Чосера, выражала себя в национальных языках, близилось книгопечатание. В год кончины Ангеррана де Куси родился Иоганн Гуттенберг, хотя само по себе это, конечно, еще не означало переворота. Несчастья и беспорядки XIV века не могли остаться без последствий. В следующие пятьдесят с лишним лет времена будут еще хуже, но в один незаметный момент, словно с помощью какой-то мистической химии, оживятся энергетические потоки, сложатся идеи, возникнут новые реальности, и человечество пойдет другим путем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.