Глава 16 ВОЙНА: РЕЙТИНГ ПО «ГАМБУРГСКОМУ СЧЕТУ»
Глава 16
ВОЙНА: РЕЙТИНГ ПО «ГАМБУРГСКОМУ СЧЕТУ»
ПОСЛЕ 4.00 предпоследнего воскресенья июня 1941 года все предположения перешли в уверенность. Война началась. Но как и когда началась она для Сталина и Берии?
После XX съезда, состоявшегося в начале 1956 года, Хрущев и хрущевцы старались представить Сталина негодяем, бросившим страну 22 июня 1941 года на произвол судьбы и уехавшим пьянствовать на дачу в Кунцево, якобы сказав, мол, проср… страну, так теперь сами и разбирайтесь.
Этот «факт» десятилетиями считался «достоверным».
Еще бы — его ведь сообщил глава государства и партии! Валентин Пикуль смачно расписал «маразм Сталина» в своем «Сталинграде», и имеется немало таких наших сограждан, которые верят в эту мерзкую ложь по сей день.
Но вот в 1995 году в Твери выходит книга генерал-полковника в отставке Ю. А. Горькова, консультанта Историко-архивного и военно-мемориального центра Генерального штаба, под названием «Кремль. Ставка. Генштаб». Тираж невелик — девять тысяч экземпляров, сам генерал не обнаруживает особой историчности мышления, рассуждает о «преступлениях» Сталина, а оценки этого отставного генштабиста порой удручающе поверхностны. Однако книга оказалась ценна другим: чуть ли не первым Ю. Горьков получил доступ к «Журналу посещений И. В. Сталина в его кремлевском кабинете» и обнародовал обширные извлечения из него.
Сам генерал оценивал «Журнал…» так:
«Совершенно особое значение имеет уникальный, бесценный источник — журнал регистрации лиц, посетивших его (Сталина. — С.К.) в кремлевском служебном кабинете, хранящийся ныне в архиве Президента Российской Федерации (бывший архив Политбюро ЦК КПСС)».
Действительно, данные этого «Журнала…» разоблачают много лжи о Сталине, и даже генерал Горьков пишет:
«Вернемся… к первым дням Великой Отечественной войны. Именно вокруг них сконцентрировалась наиболее густая атмосфера сплетен и слухов. К сожалению, уже стало хрестоматийным мнение, что в эти дни И. В. Сталин, глубоко подавленный крахом своей наступательной доктрины (помилуй бог, откуда она у него в 1941 году могла быть? — С.К.), обманутый и униженный (ого! — С.К.) Гитлером, впал в глубокую апатию, а 22 и 23 июня вообще беспробудно пьянствовал, не принимая никакого участия в делах управления государством.
Так вот, анализ журнала посещений И. В. Сталина показывает, что И. В. Сталин находился в своем кремлевском кабинете с раннего утра 22 июня 1941 года…»
Для «полного выяснения обстоятельств дела» Ю. А. Горьков приводит таблицу рабочих дней И. В. Сталина в июне 1941 года, из которой следует, что: 22 июня Сталин начал прием в 5.45 и закончил в 16.45, принимая людей 11 часов подряд!
23 июня, начав в 3.20, он закончил в 0.55 уже 24 июня, и в этот день, после отдыха Сталина, людской поток тек через его кабинет «всего» 5 часов 10 минут. Однако надо же было и с ситуацией более детально разобраться, подумать…
Зато 25 июня рабочий день Сталина составил все 24 часа! В этот день он принял 29 человек!
26 июня за 10 часов 35 минут было принято 24 человека, а 27 июня за 10 часов 05 минут — опять 29!
Вот так!
Генерал Горьков заключает:
«Думаю, теперь вопрос об исчезновении И. В. Сталина в первые дни войны можно считать решенным, поскольку официальный журнал регистрации посетителей его кабинета — источник не конъюнктурный. Этот документ строгой секретности не предназначался для публикации и может служить самым надежным источником сведений о лицах, посещавших сталинский кабинет».
Юрия Горькова никак не причислишь к «сталинистам» — его личное восприятие фигур Сталина и Берии недалеко ушло от тех образов, которые нам навязывают Антонов-Овсеенко, Волкогонов, Радзинский… Однако что касается документов, то тут генерал не подвел! За что ему и спасибо!
Что же до приводимых им выписок из «Журналов посещений И. В. Сталина в его кремлевском кабинете», то эти выписки начинаются с 1 января 1935 года и заканчиваются 17 декабря 1945 года. К сожалению, поденные списки Ю. Горькова не полны — он оговаривается, что в них «выборочно указаны в основном имена посетителей кабинета Сталина, которые были непосредственно связаны с организацией обороны и боевых действий в период Великой Отечественной войны». И такая «селекция» позволяет, как я понимаю, отсечь большинство записей о Берии. Но — не все.
21 июня записи начинаются в 18.27 с прихода Молотова.
В 19.05 к Сталину и Молотову присоединились Ворошилов, Берия, Маленков, Вознесенский, Тимошенко, Кузнецов.
В 20.15 Тимошенко и Вознесенский ушли, и через 35 минут Тимошенко вернулся на полтора часа уже с Жуковым и Буденным… Считается, что в это время обсуждалась Директива № 1, но что-то слишком долго «обсуждался» коротенький документ в двадцать строк… Ведь и до этого участники совещания говорили о чем-то почти полтора часа…
Так или иначе, после 22 часов 20 минут 21 июня 1941 года в сталинском кабинете кроме его хозяина осталось лишь три человека: Молотов, Ворошилов, и Берия. Вскоре Берия куда-то ненадолго отлучился и в 22.40 пришел опять.
В 23 часа Берия с Молотовым и Ворошиловым ушли, и Сталин остался один. Он, похоже, уже понимал, что его директивы последних дней армейцами исполнены из рук вон плохо. Но в данный момент он уже ничего изменить не мог, а отдохнуть надо было — следующий день обещал быть трудным.
Думаю, поспал в ту ночь и Берия, и по той же причине — отныне его и так плотный рабочий график на годы становился сверхплотным.
ДЕНЬ двадцать второго июня 1941 года начался с того, что в 5.45 в кабинет Сталина вошли Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков. В 7.30 пришел Маленков и ушел вместе с Берией в 9.20. Но в половине двенадцатого дня, когда в кабинете у Сталина оставался лишь Молотов, они опять появились вместе на полчаса. И до этого часто связанные общими задачами, Маленков и Берия теперь будут все теснее взаимодействовать все двенадцать последующих лет — до дня ареста Берии 26 июня 1953 года.
Полная же «фотография» первого рабочего военного дня Сталина, первого из тех 1418 дней, когда он нес невиданную ранее в истории ответственность за Россию, такова:
Молотов 5.45 — 12.05
Берия 5.45 — 9.20
Тимошенко 5.45 — 8.30
Мехлис 5.45 — 8.30
Жуков 5.45 — 8.30
Маленков 7.30 — 9.20
Микоян 7.55 — 9.30
Каганович 8.00 — 9.35
Ворошилов 8.00 — 10.15
Кузнецов (ЦК) 8.15 — 8.30
Димитров 8.40 — 10.40
Мануильский 8.40 — 10.40
Кузнецов 9.40 — 10.20
Микоян 9.50 — 10.30
Молотов 12.55 — 16.45
Ворошилов 11.40 — 12.05
Берия 11.30 — 12.00
Маленков 11.30 — 12.00
Ворошилов 12.30 — 16.45
Микоян 12.30 — 14.30
Вышинский 13.05 — 15.25
Шапошников 13.15 — 16.00
Тимошенко 14.00 — 16.00
Жуков 14.00 — 16.00
Ватутин 14.00 — 16.00
Кузнецов (ВМФ) 15.20 — 15.45
Кулик 15.30 — 16.00
Берия 16.25 — 16.45
Заметим: и в последний день мира, и в первый день войны последним, кто вышел из сталинского кабинета, был Берия. Вновь он появился в нем 23 июня — ровно через сутки минута в минуту и опять на двадцать минут.
В тот день, 23 июня, была образована Ставка Главного Командования Вооруженных Сил Союза ССР, и с того же 23 июня Берия вошел в число постоянных советников Ставки. Всего их было двенадцать: маршал Кулик, Мерецков, начальник ВВС Жигарев, Ватутин, начальник ПВО Воронов, Микоян, Каганович, Вознесенский, Жданов, Маленков, Мехлис и Берия.
С полночи в ночь с 23 на 24 июня Берия пробыл в сталинском кабинете более часа, а в последующие дни иногда оставался в нем то на три часа, то на полчаса, по нескольку раз в день.
А кабинет напоминал берег моря в бурю: на него накатывались и накатывались людские волны, но не захлестывали его, а откатывались вновь в море начавшейся войны. Между прочим, 24 июня, с 20.15 до 20.35, Сталин нашел время принять летчика-испытателя Степана Супруна, записавшегося на прием 23 июня! Супрун — в общем-то, хотя и известный, но достаточно рядовой военный. Однако Сталин не только нашел для него время, но и тут же дал «добро» его идее о формировании отборных авиационных полков из летчиков-испытателей.
И обо всем этом нам рассказали не мемуаристы и не писатели, а предельно сухой (фамилия, дата, время; фамилия, дата, время…) документ!
Вот так — достаточно было публикации документа, и обрушился огромный пласт лжи о «запое»-де Сталина. Хотя, если честно, было бы немудрено с горя и запить, обнаружив, как подвели Россию и ее вождя те, на кого надежды было больше всего, — военные! Это ведь для них Сталин и страна давали оружие, кадры, средства. Постоянно вникая в общие оборонные проблемы, проблемы чисто военные Сталин оставлял на военных, на профессионалов.
А они…
Да, многое проясняется при анализе документов. И тогда ложь рушится. Как ложь о Сталине, так и ложь о Берии…
ВОЗМОЖНО, у читателя давно вертятся на языке примерно такие вопросы: «Неужели ложь о Берии так тотальна? Он что, и впрямь достойный во всех отношениях человек, а не „выродок“? Ну, можно поверить, что он был отличным организатором. Но руки-то у него в крови?»
Что тут сказать…
Кровь?
Когда?
С началом работы Берии во главе НКВД СССР масштаб репрессий в стране упал до того минимума, без которого не обходится любое государство в острые периоды своей истории.
С началом войны кровь стала ее (войны) неизбежным элементом. Вскоре же после окончания войны Берия отошел от работы НКВД до марта 1953 года.
В марте 1953 года, вновь придя в МВД, он начал с амнистий и реабилитаций. Так где же кровь?
В период репрессий в Грузии? Но и там она была минимальной, а все страшные россказни «старых большевиков» и «жертв террора» о якобы «садисте» Берии не стоят той бумаги, на которой были записаны. Что-то об этом сказав, я скажу кое-что и дополнительно в свое время.
И еще вот что… Ну, не бывает же так, чтобы кто-то годами вел бы себя как человек, приникнутый заботой о других, а потом вдруг повел бы себя как кровожадное чудовище! Нет уж, если кто-то внутренне гнил, то гнилость его так или иначе проявляется во всем, и особенно в том случае, если этот кто-то получает власть. Тем более — власть над миллионами людей. Такой сразу начинает беса тешить…
Берия же, получив власть в Грузии, не щадя себя, исправлял «колхозные» перегибы предшественников и уговаривал соплеменников, что процветание лучше нищеты… Он сразу же, в отличие от предшественников, обеспокоился проблемами развития молодых поколений в Грузии и вообще подъемом образования в республике; сразу же — в отличие от опять-таки предшественников — задумался о перестройке грузинской столицы, да не просто задумался, а стал одним из авторов такого градостроительного плана, где каждая идея была ориентирована на умное обустройство жизни широких масс, а не на помпезное самовозвеличивание… Он превращал Грузию во всесоюзную здравницу.
И вдруг — нате, в период репрессий он же — если поверить некоторым «мемуаристам» — начинает чуть ли не вилкой глаза согражданам выкалывать! Хотя объективный анализ убеждает в обратном…
Нет, невинной крови на руках Лаврентия Павловича не было никогда — он знал ей цену в том числе и потому, что ему самому приходилось проливать кровь — собственную. За то дело, которому он служил.
Так о какой крови тогда речь? Может быть о той, что связана с деятельностью подчиненных Берии заградительных отрядов НКВД? Или — «с насильственной депортацией народов»? Что ж, уважаемый читатель, дойдем мы и до заградительных отрядов, и до насильственной депортации…
Однако должен признаться… О нашей новейшей истории лгали и лгут так много, и поверить в тотальность этой лжи так непросто, что даже у меня, автора книги, периодически возникала мысль: «Неужели о Берии все лгут так дружно?»
Ну, ладно, озлобленный Антонов-Овсеенко… Или — прямые агенты влияния «политбюрист» Яковлев и «генерал» Волкогонов, пасквилянт Радзинский… Ну ладно, то ли выжившие из ума, то ли вымышленные хрущевцами, «старые большевики» типа Снегова и Доры Лазуркиной…
Но Вячеслав Молотов? Лазарь Каганович? Клим Ворошилов? Анастас Микоян? Маршал артиллерии Яковлев и авиаконструктор Яковлев… Маршалы Воронов и Жуков, Конев и Баграмян? Металлург Тевосян? Адмирал Кузнецов?
Неужели они могли так лгать? И если Берия заслуживал доброго слова, то почему же они его не сказали о нем хотя бы через десятилетия?
Но, во-первых, о Берии — когда он уже был уничтожен — были-таки сказаны его современниками и добрые слова. И читатель с некоторыми из них в свое время познакомится.
Во-вторых, о человеческой кондиционности Берии порой давали свидетельства даже люди, его ненавидевшие или его недолюбливавшие, хотя сами не понимали, что свидетельствуют. Позднее читатель познакомится и с ними.
В-третьих, объективные оценки Берии десятилетиями пресекались так тщательно, что, например, отец одного из моих старших коллег Михаила Витольдовича Каминского — Витольд Савельевич Каминский, которому Берия до войны помог решить вопрос о строительстве двух заводов по производству авиационного бензина, рассказывал об этом уже взрослому сыну под строжайшим секретом, хотя сохранил о Лаврентии Павловиче вполне добрые воспоминания.
В-четвертых, когда мое повествование дойдет до более поздних времен, я приведу образцы гнуснейшей лжи о Берии на высшем уровне, и они докажут: да, лгали тотально, официально и подло.
И, наконец, я прошу читателя учесть также и то, что все, мной выше упомянутые (как и многие неупомянутые) первые лица державы молчали же, соучаствуя в лжи Хрущева, о том, как встретил войну Сталин! Ведь НИ ОДИН из тех, кто здравствовал в 1956 году, в 60-е, в 70-е и даже в 80-е годы и точно знал, как Сталин провел первый день войны, не возвысил голос в защиту и Сталина, и исторической правды.
Ведь не встал Молотов в зале XX съезда и не сказал в ответ на инсинуации Хрущева во весь голос на всю страну и на весь мир: «Да как вы смеете так подло лгать, гражданин Хрущев, потому что после такой лжи вы мне не товарищ! Я ушел из кабинета товарища Сталина за час до наступления 22 июня 1941 года и вновь вошел в его кабинет наутро без пятнадцати шесть. И потом бывал день за днем в этом кабинете по нескольку раз на дню!»
И Маленков не встал…
И Каганович…
Не встали маршалы и генералы, когда Хрущев, изгаляясь над нашей историей с трибуны XX съезда, записывал в стратеги себя и отказывал в полководческом таланте Верховному Гланокомандующему. А ведь все они сидели тогда в зале — кроме маршала Рокоссовского, бывшего тогда министром обороны Польши.
Стоит ли после этого удивляться, что Хрущев и хрущевцы вскоре с легкостью расправились с теми же Молотовым, Маленковым, Кагановичем, задвинув их в темный угол истории?!
Не встали маршалы Ворошилов и Жуков.
Не встали после того, как Хрущев сказал о Сталине вот такое:
«В военных делах он ничего не смыслил, он чуть ли не с глобусом выходил, когда ему докладывали обстановку, он из-за голенища вытаскивал карту, на которой был помещен чуть ли не весь мир…»
А ведь могли сказать правду и маршал Тимошенко, и маршал Василевский, и адмирал Кузнецов. Зато последний как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны. А ведь был вызван в сталинский кабинет в 15 часов 20 минут по московскому времени 22 июня 1941 года.
И другие — или прошедшие в первые дни войны через этот кабинет, или получавшие непосредственно от его хозяина приказы и распоряжения — тоже не встали.
Все они тогда промолчали.
Почему?
Вернемся в дни накануне войны и посмотрим, что написано о них в тех мемуарах адмирала Кузнецова, которые так и названы «Накануне». Их дополненное издание Воениздат выпустил в 1990 году…
Страница 285:
«Еще во второй половине дня 21 июня стало известно: в ближайшую ночь можно ожидать нападения немцев…»
Стр.299:
«Около 11 часов вечера (21 июня. — С.К.) зазвонил телефон. Я услышал голос маршала Тимошенко:
— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне…»
Сразу возникает вопрос: «Так когда это стало известно: „во второй половине дня 21 июня“ или „около 11 часов вечера“?»
Читаем страницу 299 дальше:
«…Через несколько минут мы (с контр-адмиралом Алафузовым. — С.К.) уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.
Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал…
Семен Константинович… не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну…
Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов (хронология адмирала Кузнецова плохо согласуется с данными генерала Горькова. — С.К.). Помнится, она была пространной — на трех листах (а выставляемая ныне на всеобщее обозрение „директива № 1“ весьма кратка. — С.К.). В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.<…>
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности номер один…»
Адмирал Кузнецов, сообщая это, похоже, не понял, что фактически почти развенчивает свою «заслугу», ведь пресловутый приказ он отдал тогда, когда затягивание с его отдачей было бы равносильно измене.
Во-вторых, если лишь за пять часов до начала войны начальник Генерального штаба удосужился засесть за написание подробных указаний Вооруженным силам о том, что им «следует предпринять… в случае нападения гитлеровской Германии», то такого горе-начальника не то что в три шеи гнать с позором надо. Его надо расстрелять — за преступное пренебрежение своими обязанностями!
Не так ли?
Но и это еще не все! Читаем страницу 300:
«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И. В. Сталину. Следовательно, уже в то время… было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».
И опять возникает вопрос: «Что имеет в виду Кузнецов, написав „это произошло“?»
За одиннадцать часов до нападения «произошла», как я понимаю, последняя (но — если я был прав в ранее приведенной реконструкции событий — не первая) санкция Сталина на приведение войск в боевую готовность. Но даже к 11 часам вечера 21 июня «не произошла» отправка директивы об этом в войска.
Почему?
Что, в этом Сталин виноват?
Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:
«Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И. В. Тюленева — в то время он командовал Московским военным округом, — что 21 июня около 2 часов дня (выделено мною. — С.К.) ему позвонил И. В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО».
Выходит, уже не «17 часов», а «2 часа дня»? Но и это еще не все! Читаем страницу 300 далее:
«В тот вечер (21 июня. — С.К.) к И. В. Сталину были вызваны московские руководители А. С. Щербаков и В. П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал… задержать секретарей райкомов на своих местах… „Возможно нападение немцев“, — предупредил он…»
Но что интересно — ни Щербакова, ни Пронина в поденных списках посещения кабинета Сталина, приводимых генералом Горьковым, нет! Как нет там и Меркулова с Фитиным в записях за 17 июня.
Почему?
Собственно, в книге Горькова наблюдается странный провал в датах: после 11 июня до 17 июня Горьков не приводит вообще никаких данных по посещению кабинета Сталина.
11 июня там с 21.55 до 22.55 находились Тимошенко, Жуков, командующий ПрибОВО Кузнецов, политработники Запорожец и Дибров, а потом авиаторы Жигарев, Стефановский и Коккинаки. Причем со Стефановским, ушедшим уже в 1.45 12 июня, Сталин полчаса беседовал наедине. А потом — по Горькову — он берет тайм-аут до 17 июня, но в тот день — по Горькову же — принимает лишь Ватутина на полчаса, а за полночь — Жигарева, о чем мы уже знаем.
Хитрую все же дал оговорку генерал Горьков насчет того, что он-де «выборочно» привел «в основном имена посетителей кабинета Сталина, которые были непосредственно связаны с организацией обороны и боевых действий в период Великой Отечественной войны». И получается, что вроде бы Горьков и первооткрыватель «Журнала…» и в то же время любую фамилию он мог выбросить, искажая реальную «фотографию» того или иного сталинского рабочего дня, без риска быть обвиненным в намеренном сокрытии правды.
Но что — на дни с 11 по 17 июня места и типографской краски не хватило? Ведь не может же быть, чтобы в такое время, находясь в Москве, Сталин так уж никого в эти дни и не принимал! Нет, похоже, принимал, если на странице 79 собственной книги Ю. Горьков сообщает:
«В обстановке надвигающейся войны, 13 июня, С. К. Тимошенко просил разрешения у И. В. Сталина привести в боевую готовность и развернуть первые эшелоны по планам прикрытия. Но разрешение не поступило».
Могу поверить… Сталин, понимая, что страна еще не готова к серьезной войне, не хотел давать Гитлеру ни одного повода к ней. Известно, что Гитлер был очень недоволен тем, что Сталина не удается спровоцировать. Об этом сам Ю. Горьков пишет — на странице 78-й. Поэтому 13 июня Сталин еще мог колебаться — пора ли принимать все возможные меры по развертыванию войск. Потому он и начал свои собственные зондажи, начиная с Заявления ТАСС, которое, выходит, после разговора с Тимошенко он и написал.
То есть получается, что описание последней предвоенной недели и у генерала Горькова, и у маршала Жукова, и у прочих (так, маршал Василевский, например, позднее заявлял, что «…нужно было смело перешагнуть порог», но «Сталин не решался на это») принципиально искажено!
Вот еще один факт, наводящий на размышления, — из мемуаров маршала артиллерии Н. Д. Яковлева, перед самой войной с должности командующего артиллерией Киевского ОВО назначенного начальником ГАУ:
«К 19 июня я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве».
Не расходится написанное и с книгой Г. Андреева и И. Вакурова «Генерал Кирпонос», изданной Политиздатом Украины в 1976 году:
«…во второй половине дня 19 июня от Наркома обороны поступил приказ полевому управлению штаба округа передислоцироваться в город Тернополь».
Значит, даже не «2 часа дня» 21 июня, а 19 июня? Но с чего это управление округа вдруг заторопилось в Тернополь, где в здании бывшего штаба 44-й стрелковой дивизии располагался фронтовой командный пункт? Нам рассказывают, что «тиран» и «глупец» Сталин не позволял командующему ЗапОВО Павлову войска в летние лагеря выводить, хотя в том никакого криминала не было — плановая боевая учеба. А тут штаб Киевского Особого военного округа с места снимается! Кто мог дать указание об этом, как не Сталин?
И что же — КОВО дали приказ развернуть полевое управление округом (то есть уже, собственно, фронтом), а ЗапОВО — нет? До Кирпоноса в Киев срочные указания ко второй половине 19 июня дошли, а до Павлова в Минск и к 21 июня не успели?
Позвольте не поверить!
А теперь, задав себе и читателю еще и эти вопросы, я действительно окончательно приведу ключевую хронологию событий июня 1941 года, как я их себе представляю…
Начало июня — возрастание информации о военной активности по ту сторону границы.
Первая половина июня — нарастание озабоченности, а затем и тревоги Сталина; его размышления и формирование идеи о личном зондаже Гитлера.
13 июня — доклад С. К. Тимошенко. Принятие Сталиным окончательного решения о собственном стратегическом политическом зондаже ситуации.
14 июня — сообщение ТАСС как первый зондаж.
17 июня — записка Меркулова и беседа Сталина с Меркуловым и Фитиным.
17 или 18 июня — организация Берией полета полковника Захарова и сам полет.
17 или 18 июня — предложение Сталина Гитлеру послать в Берлин Молотова — как окончательный зондаж.
18 июня — санкция Сталина на отдание директивы войскам о приведении их в повышенную боевую готовность, «спущенная на тормозах» растяпами и предателями.
18 июня — окончательная санкция встревоженного сталинским зондажем Гитлера на немедленное начало реализации плана «Барбаросса» и резкое возрастание активности вермахта, тут же замеченное разведкой Берии.
19–20 июня — личная инспекция границы Меркуловым по личному поручению Сталина.
20 июня — доклад вернувшегося в Москву Меркулова Сталину о странной вялости военных.
20–21 июня — Сталин жестко требует от Тимошенко и Жукова отдания немедленной директивы в войска.
22 июня — начало войны.
Вот как оно, возможно, было, уважаемый мой читатель! И лично я сейчас уверен, что вся тогдашняя партийно-государственная и военная элита позднее составила заговор молчания относительно первых военных дней Сталина потому, что ей важно было исказить и картину последних предвоенных дней Сталина.
Ведь громко сказать тому же Жукову, или Тимошенко, или Василевскому в пятидесятые ли, в шестидесятые ли годы, что Сталин не только ЗНАЛ, но и ВОВРЕМЯ САНКЦИОНИРОВАЛ приведение войск в боевую готовность, это же…
Это же совершить гражданское самоубийство! Или — если подбирать сравнение более возвышенное — лечь грудью на амбразуру. А на самопожертвование никто из них не отважился.
Да и как мог отважиться на это, скажем, Молотов? Он ведь тоже прямо лгал — даже в 1984 году. И эта ложь тогда же была зафиксирована Феликсом Чуевым, хотя он ее считал святой правдой. В его книге «Сто сорок бесед с Молотовым» есть запись от 13 января 1984 года:
«Читаю Молотову выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: „Приехали к нему на дачу и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…“
— Да, правильно, приблизительно так…»
Но ведь это даже приблизительно не так!
Это абсолютно не так! 22 июня Сталин впервые увидел Молотова в своем кремлевском кабинете в 5.45 и весь день был в Кремле, начиная дело войны.
Но не мог же Молотов сказать правду. Очень уж она и для него была неприглядна. А если бы выплыла эта правда, то, смотришь, выплыла бы правда и о Лаврентии Берии… И вместо «лагерно-пыльного» монстра перед глазами изумленных потомков предстал бы блестящий государственный деятель-универсал, не только не грозивший никому стиранием в «лагерную пыль» за предупреждения о близкой войне, а, напротив, своей организаторской работой и своими личными действиями обеспечивший своевременное информирование о ней Сталина!
Увы, НИКТО из первых лиц державы ни в реальном масштабе времени, ни позднее не вступился за поруганные честь и доброе имя вождя, за правду о товарище Сталине. А ведь это был тот, кто поднял их, дал им золото погон и звезд, дал высокие государственные посты… Это был тот, кто явно — и формально и неформально — возвышался над ними в силу очевидной гениальности и величия личности и судьбы.
Что уж тут говорить о попранном ими же имени Берии! Он вождем не был, он стоял, считай, рядом с ними, если смотреть формально.
Неформально же он не только был выше их на голову как личность, он был выше их и как человек — не гоняясь за чинами, за наградами, не изображая из себя государственную величину.
Быть, а не казаться — это для Берии стало даже не лозунгом. Он просто был — на том месте, куда его поставил Сталин. И каждый раз он был на своем месте. И был при этом живым укором, ох, как для многих своих коллег и сотоварищей.
И поэтому, в зависимости от степени личной слабости или деталей биографии, кто-то его недолюбливал, кто-то — не любил. А кто-то и ненавидел.
Пока Берия был в силе, ненавидел втихую.
А уж когда сверху сказали: «Фас!»…
РАНЕЕ я заявил, что историю войны фальсифицировали на самом высоком уровне по очевидному обоюдному сговору партократической и военной элиты. А вот конкретная иллюстрация к этому общему утверждению.
В 1961 году произошло давно ожидаемое событие: Военным издательством Министерства обороны СССР был выпущен в свет первый том «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945» — «Подготовка и развязывание войны империалистическими державами».
Шеститомный труд был разработан коллективом научных сотрудников Отдела истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. А председателем Редакционной комиссии был академик Петр Поспелов (на год старше Берии, он тихо почил на 81-м году жизни в Москве в 1979 году). Не раз поминавшийся мной Константин Залесский пишет о нем: «Все подготовленные с его участием работы переполнены подтасовками и извращением действительных фактов и не имеют ничего общего с историей». И это тот редкий случай, когда я с Залесским согласен, если иметь в виду, например, поспеловскую «Историю Великой Отечествениой войны».
Что забавно, Залесский далее пишет о Поспелове: «Убежденный сталинист, а затем приверженец Н. С. Хрущева» и т. д. А это ведь Поспелов готовил Хрущеву доклад на XX съезде «О культе личности», переполненный антисталинскими подтасовками и извращением действительных фактов.
Хорош «сталинист»!
Что же до «Истории войны», то в капитальном (вес ровно 2 кг) первом ее томе, созданном «командой Поспелова», имя Берии упоминается два раза. На странице 100 сказано:
«Советские Вооруженные силы достигли значительных успехов в своем развитии, что беспокоило империалистические круги Запада… Эти круги в поисках путей к ослаблению Красной Армии использовали Берия и его сообщников для уничтожения многих наиболее опытных и подготовленных командиров и политработников».
Надо ли напоминать читателю хронологию событий и биографию Берии, чтобы стала понятной истинность подобного обвинения в адрес Берии? Но если для разоблачения этой фальшивки надо знать все же, что и когда происходило, а также — кем и когда был Берия, то вторая ложь поспеловцев (на стр. 479) обнаруживается даже при простом логическом ее анализе:
«Борьба с вражеской воздушной разведкой возлагалась на пограничные войска и части приграничных военных округов. Но, как стало известно лишь впоследствии, предатель Берия еще в марте 1940 года категорически запретил пограничным войскам открывать огонь по германским самолетам-нарушителям… Он фактически открыл советское воздушное пространство для вражеской разведки».
Пограничные войска и части приграничных военных округов — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И что-либо разрешать или запрещать военным округам нарком внутренних дел просто не имел права. Что же до погранвойск, то чего ради они должны были открывать огонь по германским самолетам-нарушителям? Пограничники — не армия, зенитных огневых средств у них, считай, не было, как не было (кто бы и что бы ни утверждал обратного) и собственной истребительной авиации.
А ведь это — официальная история войны! Тем не менее, на странице 476 на бериевские «органы НКВД» еще и ответственность за потери нашей авиации на земле свалили! Мол, НКВД затянул с оборудованием аэродромов и самолеты там оказались скучены…
Поспеловцы даже слишком близкое к границе расположение аэродромов в Западном Особом военном округе в вину НКВД поставили, как будто определением местоположения аэродромов не генералы Рычагов, Смушкевич, Павлов занимались, а чекист Берия.
Все это было ложью, начиная с обвинения Берии в избиении командных кадров в 1937 году.
Так что, спрашивается, всего этого не знали высокопоставленные члены Редакционной комиссии: академики Минц, Жилин, Хвостов, маршалы Баграмян, Голиков, Соколовский, генералы Гречко и Курасов, юрист Руденко, писатель Полевой и прочие?
Да ведь и во многих других случаях «поспеловская» история войны самым странным образом косноязычна.
Спустимся со «штабных» высот на уровень фронтового окопа… И увидим в начальной (но не «поспеловской») истории войны удивительный пример 41-й стрелковой дивизии. Командовал этой кадровой дивизией старейший командир Красной Армии генерал Г. Н. Микушев.
Дивизия входила в состав 6-й армии генерала И. Н. Музыченко и дислоцировалась в районе Равы-Русской. Накануне 22 июня генерал Микушев привел дивизию в боевую готовность и занял оборонительные рубежи по плану прикрытия границы. Свои действия он согласовал с командиром 91-го погранотряда майором Я. Д. Малым, но не думаю, чтобы он не поставил в известность и командарма Музыченко.
Впрочем, я склонен думать, что Микушев лишь точно выполнил приказ Музыченко, пришедший по команде из… штаба Киевского ОБО. По своей инициативе командиры дивизий в мирное время личный состав в окопы не сажают, потому что за такие вещи могут посадить их самих. И посадить за дело!
Вот, скажем, такая ситуация… Военные действия еще не начались, но командир дивизии видит, что они вот-вот начнутся. Вроде бы надо занимать оборонительные позиции. Но он — всего лишь командир дивизии. Его задача — быть готовым выполнить приказ вышестоящего командования. А приказа нет!
Ну, хорошо, он самовольно посадил дивизию в окопы. А с первыми разрывами снарядов на территории СССР командующий армией вдруг приказывает дивизии ускоренным маршем занять другие позиции. Командарм исходит из одной дислокации частей дивизии, а она реально уже другая — по вине чересчур инициативного командира. Нет, за такие вещи можно и под трибунал загреметь. И военные люди это знают.
Вот почему я думаю, что Микушев выполнял приказ. Но, так или иначе, на 41-ю дивизию и пограничников 91-го отряда двинулись три пехотные дивизии немцев и часть сил трех танковых дивизий. И дивизия стояла на своем рубеже шесть суток! 23 июня она контратаковала противника и отбросила его на 3 километра на польскую территорию.
23 июня 1941 года! На направлении главного удара вермахта!
Отошел Микушев лишь потому, что его соседи очень уж оголили фланги, и возникла угроза окружения.
Это был выдающийся эпизод начала войны… Однако о 41-й дивизии, о генералах Музыченко и Микушеве в хрущевско-поспеловской истории войны, написанной в 1961 году, нет ни слова (Музыченко упомянут как командарм-6 накануне войны в списке других командармов, и все).
Впервые имена этих генералов, сведения о подвиге 41-й дивизии и об обстоятельствах этого подвига появляются лишь в краткой «Истории Великой Отечественной войны» уже «брежневского» издания 1970 года.
Почему?
Не потому ли, что история генерала Музыченко и ряда других генералов оказалась косвенно связанной с именем Берии, причем связана выигрышным для последнего образом?
Иван Николаевич Музыченко начал войну мужественно, но в ходе Киевской оборонительной операции в августе в районе Умани был раненым взят в плен. Вначале содержался в ровенской тюрьме, потом — в лагерях в Новограде-Волынском, Хаммельсбурге, Гогельштейне, Мосбурге. Освобожден он был из плена американцами и 29 апреля 1945 года направлен в Париж, в Советскую комиссию по делам репатриации.
С мая по декабрь 1945 года Музыченко проходил спецпроверку НКВД в Москве. Миновать кабинета Берии он — известный до войны командарм — никак не мог. И вот что получается…
Берия был наркомом внутренних дел по 29 декабря 1945 года. И как раз в декабре этого года закончилась спецпроверка Музыченко, и он 31 декабря 1945 года был возвращен на действительную службу в ряды Красной Армии. Примерно то же произошло и с вернувшимися из плена через Париж генерал-майором Потаповым — бывшим командующим 5-й армией КОВО, и генерал-лейтенантом М. Ф. Лукиным, командующим 19-й армией Западного фронта, который тяжело раненным попал в плен 14 октября 1941 года западнее Вязьмы. Они тоже проходили спецпроверку в бериевском НКВД с мая по декабрь 1945 года и одновременно с Музыченко были возвращены в кадры армии.
Возвращены Берией!
А 30 декабря 1945 года на Лубянку, в НКВД под руководством уже Круглова, был доставлен из опять-таки Парижа бывший командующий 12-й армией генерал Понеделин. Сейчас пишут, что он был пленен в августе 1941 года контуженным, после рукопашной схватки. Однако на немецком фото в изданном в 2006 году издательством «Эксмо» фотоальбоме Франсуа де Ланнуа «Немецкие танки на Украине. 1941 год» Понеделин ни контуженым, ни растерзанным не выглядит. Но вот ордена Ленина и двух орденов Красного Знамени у него на груди нет, как нет и медали «XX лет РККА». Причем на четком фото не видны и дырочки от них на полевом кителе без следов «схватки». Да немцы и не стали бы ордена снимать, тем более перед пропагандистским фотографированием. Скорее всего, Понеделин сам избавился от них, надев перед сдачей в плен новый генеральский китель. Не лучшая для него аттестация.
В плену он тоже вел себя ниже среднего, настроен был антисоветски, но с немцами вроде бы не сотрудничал. Следствие по делу Понеделина длилось пять лет, и лишь в 1950 году его расстреляли (чтобы в 1956 году в общем потоке реабилитировать).
С Понеделиным на Лубянке разбирались тогда, когда Берии там давно не было. А итоговые документы по Музыченко, Потапову, Лукину подписывал еще «изверг» Берия. Конечно, с этими тремя генералами было проще — они и воевали мужественно, и в плену вели себя достойно. И все же — попади даже сильно проштрафившийся Понеделин на Лубянку одновременно с ними, возможно, и он остался бы в живых. Ведь Берия никогда не жаждал лишней, не оправданной обстоятельствами, крови.
Итак, имя Музыченко косвенно связалось с именем Берии. А раз так, то о каких заслугах в войне Музыченко может быть речь? Да и имя Микушева тоже неудобно. Скажи о них, и, смотришь, ненароком может выйти наружу правда о том, почему одни встретили войну в казармах, а другие — в окопах.
Преступно провалился-то прежде всего Западный Особый военный округ Павлова, оголяя фланги и войска Киевского Особого военного округа, преобразованного в Юго-Западный фронт под командованием генерала Кирпоноса. Иначе в КОВО все могло бы пойти по-другому.
Увы, последние предвоенные и первые военные дни были переписаны впоследствии так круто, массив уничтоженных документов ныне так велик, что полностью картину нескольких последних суток перед войной восстановить дьявольски сложно. Однако ясно одно: чем точнее мы реконструируем тот короткий период, тем яснее видна вина не Сталина, а высшего генералитета и особенно «команды» Павлова.
Отец моего коллеги, вятича Вячеслава Егоровича Бутусова — Егор Николаевич Бутусов встретил войну сержантом-пулеметчиком в одной из приграничных частей Киевского военного особого округа. Хлебнув на войне и горячего, и холодного, он скончался в 1969 году, ровно пятидесяти лет от роду. И как вспоминает его сын, когда он, придя из школы, начал рассказывать отцу о неожиданном нападении немцев, то отец возразил ему, что они уже 21 июня 1941 года сидели в окопах. Тоже в Киевском Особом военном округе, но не в составе 41-й дивизии. Не один, получается, генерал Микушев проявил некое «своеволие». Хотя он его, похоже, и не проявлял, а действовал по приказу свыше, пришедшему из штаба округа, преобразующегося в Тернополе в штаб фронта.
А «жертва Берии» — командующий Западным Особым военным округом генерал армии Павлов вечером 21 июня 1941 года слушал оперетту.
Зато подчиненный Берии, генерал-лейтенант Соколов, был на границе.
ВОЙНУ прошляпили маршалы и генералы, но после смерти Сталина всё начали валить на него. Благо, это всемерно поощрял Никита Хрущев. А уж свалить все еще и на Берию после его ареста 26 июня 1953 года — это было для элиты правилом хорошего тона. Ведь иначе могло бы открыться то, о чем я написал выше.
И если уж выстраивать войсковой «рейтинг» виновных в военном провале в первые недели войны, то он будет выглядеть, на мой взгляд, так: Павлов, Жуков, Тимошенко, командующие родами войск РККА, Кирпонос. А в гражданском «рейтинге» я первую позицию отдал бы Хрущеву.
Партийное и государственное руководство Белоруссии, начиная с первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко, тоже было, конечно, не без греха… Есть сборник документов «Скрытая правда войны: 1941 год» издания 1992 года. Клевещущий на Сталина, злобно антисоветский по своему настрою, он все же является сборником достоверных документов.
Относительно Белоруссии я приведу оттуда лишь два абзаца из обширной докладной записки от 5 июля 1941 года военного прокурора Витебского гарнизона военного юриста 3-го ранга Глинки военному прокурору Западного фронта диввоенюристу Румянцеву. Эта записка не только содержательна, но и хороша в чисто профессиональном отношении. В ней я нашел, между прочим, подтверждение того, что при Берии в НКВД ни о каких нарушениях законности помыслить не могли. Так, в военное время начальник Управления НКВД по Витебской области Мотавкин и замнаркома НКВД Белоруссии Пташкин просили Глинку освободить от судебной ответственности допустившего самоуправство по отношению к заключенным начальника Витебской тюрьмы сержанта ГБ Приемышева.
Просили!
А прокурор гарнизона официально квалифицировал «поведение этих лиц» как возмутительное.
Однако я обещал читателю два абзаца из документа и привожу их:
«Работой начальника гарнизона полковника Редченкова недовольны местные облорганы, заявляя, что он работу не обеспечивает и может провалить. Мое мнение, он просто не в состоянии охватить всей огромной массы вопросов и нуждается в конкретной деловой помощи. Я предложил секретарям обкома и его первому секретарю тов. СТУЛОВУ послать ему на помощь партработников, которых в Витебске скопилось очень много, но все они ходят без дела. Это секретари обкомов и райкомов других областей, члены ЦК, аппарата ЦК Компартии Белоруссии. Однако обком мое предложение не принял, заявив, что он, начальник гарнизона, может сам найти себе людей…
Областные органы, в том числе обком и облисполком (тов. СТУЛОВ, тов. РЯБЦЕВ)… запоздали со многими мероприятиями, в результате чего в городе появилось среди населения тревожное настроение, паника, бегство, бестолковщина и дезорганизация, т. е. появилось то, от чего предостерегал тов. СТАЛИН в своей речи».
Картина безобразная, и хотя немцы заняли Минск на шестой день войны, белорусский ЦК оправдать сложно. Началась огромная война, а многие профессиональные представители политического авангарда общества не могут найти себе дела…
В Белоруссии, впрочем, все осложнил военный цейтнот. А Хрущев на Украине имел достаточно времени для того, чтобы превратить республику в крепость. К тому же только Хрущев входил в состав высшего руководства страны, был членом Политбюро. Когда центральный аппарат НКВД проводил в 1940 году операцию капитана Адамовича, то Хрущев был взбешен, заявляя, что украинский, мол, НКВД и Иван
Серов и сами все могли бы сделать! Но вот началась война, и Хрущев вместо того, чтобы оперативно «расшивать» возникающие проблемы гражданской и хозяйственной жизни, начал изображать из себя стратега, дезинформируя Сталина и осложняя положение Кирпоноса.
А начальник Управления политпропаганды Юго-Западного фронта бригадный комиссар Михайлов 6 июля докладывал Начальнику Главного управления политпропаганды Красной Армии армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису:
«В отдельных районах партийные и советские организации проявляют исключительную рассеянность и панику. Отдельные руководители районов уехали вместе со своими семьями задолго до эвакуации районов.
Руководящие работники… Новоград-Волынского, Коростенского, Тарнопольского районов в панике бежали задолго до отхода наших частей, причем вместо того, чтобы вывезти государственные материальные ценности, вывозили имеющимся в их распоряжении транспортом личные вещи…»
11 июля тот же Михайлов докладывал о бегстве секретарей райкомов КП(б)У Хмельницкого, Янушпольского, Улановского районов… Это — Винничина, это уже близко в Киеву. И это всё — кадры Хрущева. Но он их к стенке не ставил. Да и зачем? Они ему еще пригодятся после 1953 года…
Пожалуй, и поэтому Хрущев так подло лгал после 1953 года о Сталине. Свалив все на Сталина, проще было «замотать» вопрос о мере собственной вины. И многие из представителей послевоенного «маршалитета» и генералитета были тут ему естественными союзниками, потому что им тоже не нужна была правда о том, как начиналась война.
Сталин после войны великодушно не обнародовал тот факт, что войну преступно проморгал не один Павлов, а чуть ли не все военное руководство. Ведь готовность к войне определяется не тем даже, встретили ее те или иные части в окопах, а тем, как эти части обучены, как снабжены, как была организована армейская жизнь до войны.
В принципе здесь все наладить было намного проще, чем в народном хозяйстве, потому что армия ничего не производит, она только потребляет. И генералам надо было лишь запрашивать, получать, распределять и учить подчиненных всех уровней пользоваться распределенным. Генералы же не смогли перед войной сделать толком даже этого.
А кто-то и явно предал.
Что оставалось Сталину? Он ведь непосредственно перед 22 июня оказался в очень сложном положении. Он надеялся на генералитет, а тот проваливал дело войны еще до ее начала.
И более того! Если я прав в предположении об инспекции Меркулова 19–20 июня, то надо прибавить вот что… Допустим, после доклада Меркулова Сталин даже заподозрил Павлова в прямом предательстве. Ведь даже в этом случае он не мог распорядиться о его аресте до начала войны! Не мог потому, что арест в такой момент всего лишь предполагаемого предателя на таком посту не менее опасен для общего тонуса армии, чем оставление его на месте.
Но вот война началась. Предполагаемый провал стал фактом. Что делать? Не наказать после провалов вообще никого было нельзя — надо было показать генералам, что терпение Сталина и Родины кончилось. Однако наказывать многих тоже было нельзя — с кем-то же надо было теперь воевать!
При этом, даже точно зная о том, что кто-то предал, открыто судить и расстрелять его как прямого изменника было опять-таки опасно, потому что официальная информация о прямой измене части генералитета сделала бы невозможной никакое управление войсками по вполне понятным причинам.
Поэтому Сталин не ткнул пальцем в очевидное и смолчал. И объяснил военный провал внезапностью и вероломностью нападения. То, что он покрыл этим грехи, а то и измену кого-то из военного руководства, знал очень ограниченный круг лиц, часть из которых к тому же погибла или была расстреляна.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.