2.5. Этнологическое и антропологическое научные общества в процессе формирования единых организационных оснований британской социальной антропологии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.5. Этнологическое и антропологическое научные общества в процессе формирования единых организационных оснований британской социальной антропологии

В настоящее время социальная антропология является респектабельной академической дисциплиной, основательно укорененной практически во всех университетах Великобритании и Британского содружества наций. Но вплоть до рубежа XIX–XX вв. профессии, называемой «социальная антропология», фактически не было. То, что так иногда называлось, было любительским занятием людей, увлеченных исследованием истоков и эволюционного развития культуры человечества. Тем не менее некоторые организационные основания этой деятельности имеют относительно глубокую историю, уходящую во времена, предшествующие появлению в печати первых трудов классиков эволюционизма. Начало формирования первого общества, объединявшего людей, интересовавшихся первобытными народами, их историей и социальными институтами, связано с двумя относительно независимыми течениями, существовавшими в Англии в 30-х годах XIX в. Одно из них – это исследования «доистории», проводимые Дж. К. Причардом и его последователями, а другое – христианские благотворительные организации, выступающие против рабства и жестокого обращения с коренными жителями британских колоний.

В 1835 г. квакер Томас Фауэлл Бакстон, возглавлявший группу депутатов парламента, выступающих против работорговли, образовал из своих сторонников «Избранный комитет по аборигенам» (Select Commitee on Aborigines). Комитет подготовил доклад, в котором констатировалось, что вторжение англичан в жизнь коренных жителей колоний «является источником многих несчастий для нецивилизованных народов… слишком часто их территорию и собственность захватывают, их численность сокращается, их развращают, проникновение религии затрудняют»[453]. Комитет поставил своей задачей разрабатывать меры, которые нужно принять в отношении туземных обитателей для того, чтобы обеспечить их должным надзором юстиции, защитить их права, способствовать распространению среди них цивилизации и привести их к мирному и добровольному принятию христианской религии. Через два года на базе этой парламентской группы было образовано постоянно действующее «Общество защиты аборигенов», которое, наряду с религиозными целями евангелизации «дикарей», ставило и исследовательские задачи сбора информации об их нравах и обычаях. Руководители Общества, принадлежащие, как и многие его члены, к конфессии квакеров, – Томас Ходжкин и Ричард Кинг – были связаны с Джеймсом Причардом, который разделял чувства и устремления «правозащитников» аборигенов, но полностью с ними блокироваться не желал. Ему и его последователям в этнологических исследованиях представлялось, что не следует смешивать религиозные цели с научными. В качестве своеобразного компромисса было решено учредить научное общество по примеру уже существующего с 1839 г. Этнологического общества Парижа, а гуманитарные и благотворительные задачи оставить Обществу защиты аборигенов. Так в 1843 г. возникло Этнологическое общество Лондона, которое сразу же, стараниями Причарда, стало стремиться занять место среди прочих научных обществ, объединенных в Британскую ассоциацию содействия развитию науки. Это оказалось нелегким делом, так как Совет Ассоциации опасался, что новое общество принесет с собой нежелательные дискуссии религиозного и политического свойства и тем самым скомпрометирует научную организацию.

Сопротивление удалось преодолеть лишь в 1846 г. Этнологическое общество Лондона и представляемая им новая наука получили официальный статус в виде подсекции секции «D» – «Зоология и ботаника». Причарда такое место в системе наук не устраивало, он полагал, что этнологии пристало быть в одном подразделении с археологией и геологией, но этого ему добиться до самой его смерти в 1849 г. не удалось. В 1851 г. этнологи смогли определиться вместе с географией во вновь учрежденной Ассоциацией секции «E». В дальнейшем ее место не раз менялось.

Характер деятельности Этнологического общества, если не считать религиозных и правозащитных устремлений некоторых его членов, соответствовал духу эклектичной этнологии Причар да, что видно из программного документа «Правила» (Regulations), определявшего объект исследований: «отличительные физические и моральные особенности подразделений человечества, которые населяют или населяли в прошлом Землю», а также «причины возникновения этих особенностей»[454]. Такая установка предполагала проведение как биологических, так и культурологических исследований, поэтому в состав общества входили и биологи (физические антропологи) – Джозеф Дэвис, Джозеф Турман, Джон Беддоу, и те, кого интересовала преимущественно культура – Генри Кристи, Эдвард Тайлор, Лейн Фокс, Джон Эванс и др.

В 1856 г. в состав Этнологического общества вошел Джеймс Хант, который быстро занял в нем один из руководящих постов – он в 1861 г. стал одним из двух секретарей общества вместе с археологом Томасом Райтом. Райт и некоторые молодые члены общества особое внимание уделяли расовым проблемам и трактовали их в духе полигенизма и расистской идеологии, которая основывалась на тезисах о том, что расы сформировались из разных исходных животных видов, они неизменны, неравноценны (чернокожие ближе к обезьянам, чем к белым людям), господство белого человека над прочими имеет биологические основания, история человечества – арена борьбы между расами, современная ситуация – результат этой многовековой борьбы и миграций. Большинство членов Этнологического общества по разным причинам (по религиозным или дарвинистским убеждениям) резко выступили против таких постулатов. Хант, со свойственной ему решительностью и категоричностью увел своих единомышленников из Этнологического общества и организовал в 1862 г. новое общество по образцу основанного Полем Брока во Франции Антропологического общества Парижа.

Антропологическое общество Лондона с самого начала проявило агрессивность по отношению к своим недавним коллегам. Хант пренебрежительно говорил об этнологии как о чисто исторической, т. е. ненаучной, деятельности, направленной на оправдание библейских догматов происхождения рас от потомков Ноя. Антропологию он провозглашал подлинной наукой, изучающей великие проблемы соотношения человека и животных, законов формирования физических особенностей человеческих групп, наукой, отказывающейся от недоказуемых предположений, основанной только на фактах и поэтому в перспективе могущей принести большую практическую пользу. Он был убежден, что в ближайшем будущем антропология станет университетской дис циплиной[455]. Харизма Ханта, его ораторский и организаторский таланты привлекли в его Антропологическое общество большое количество людей – к 1864 г. оно насчитывало более 500 человек. Общество регулярно издавало свои печатные органы – «Антропологическое обозрение», «Журнал антропологического общества» и «Популярный журнал антропологии».

Между двумя родственными организациями началась интеллектуальная и идеологическая война. На первый взгляд, боролись абсолютные антагонисты: Этнологическое общество объединяло преимущественно либерально настроенных интеллектуалов из «среднего класса», многие из которых имели университетское образование. Большинство из них были сторонниками теории моногенеза и психофизического единства человечества, они трактовали расовые отличия как второстепенные признаки, возникшие в ходе приспособления различных групп людей к разным природным условиям. Большинство членов Антропологического общества были в политическом плане консерваторами и, в целом, менее образованными, их воззрения на проблему происхождения человека и рас определялись не столько открытиями Дарвина – Уоллеса, сколько идеями так называемой «трансцендентальной биологии», в то время распространенной в Германии и Франции, с ее тенденцией преувеличивать значение расовых отличий. Члены Антропологического общества нередко устраивали публичные акции в поддержку жестоких действий колониальных властей в отношении жителей колоний, они не допускали на свои заседания женщин и вообще были склонны к эпатажному поведению. Все это вызывало возмущенную реакцию благопристойных членов Этнологического общества.

Такая жесткая демаркация позиций, тем не менее, не передает всей сложности ситуации, сложившейся в относительно единой, хотя и пестрой до эклектичности, сфере познания, охваченной этнологией и антропологией. Дело в том, что оба общества долгое время размещались в одном здании, только на разных этажах; многие были членами обоих обществ; члены одного общества нередко делали доклады на заседаниях другого общества или печатались в его журналах. Ни одно из обществ не представляло собой жестко организованной и сплоченной корпорации – их различия проявлялись преимущественно из-за громких скандальных «представлений», устраиваемых ближайшим и немногочисленным окружением Ханта, получившим кличку «каннибалы». Это они издевались над процессией Христианского союза в защиту абори генов и блокировали любые попытки миролюбивых членов обоих обществ договориться о сотрудничестве.

С течением времени противостояние двух обществ постепенно смягчалось, это стало заметно после смерти Ханта и, особенно, в результате все более широкого распространения идей Дарвина, пик популярности которых среди интересующихся «доисторией» пришелся на 1871 г., год выхода в свет книги «Происхождение человека»[456]. В этом же году, наконец, руководству двух обществ после ряда неудачных попыток и при личном содействии самого Дарвина удалось договориться об объединении. Возникло новое общество под названием Антропологический институт. Очень быстро после этого страсти улеглись, и наступила пора стабильной деятельности, которая в Антропологическом институте во многом определялась сторонниками учения Дарвина, что видно из доклада президента Института Лейна Фокса, отметившего главные направления исследований – «древность и происхождение человека, его определенно моногенетическое происхождение, прогрессивный характер развития цивилизации»[457].

В 1872 г. в Антропологическом институте был создан комитет во главе с президентом Л. Фоксом для подготовки вопросника, предназначенного для стимулирования собирательской деятельности любителей антропологии. Под руководством Тайлора этот документ был составлен, и в 1874 г. вышло в свет первое издание «Заметок и вопросов по антропологии для использования путешественниками и проживающими в нецивилизованных землях»[458].

Антропологический институт, как и его предшественники, был общественной организацией, чем-то вроде клуба, объединяющего людей по интересам. Выборные должности в нем не оплачивались и были, скорее, почетными званиями, чем профессиональными постами. Институт располагал весьма незначительными денежными средствами, которые формировались из меценатских пожертвований и членских взносов. Поэтому говорить об окончательном конституировании социальной антропологии, как особой научной дисциплины, в 1871 г. или в 1884 г., когда она получила самостоятельную секцию в Британской ассоциации, вряд ли правомерно. Научная дисциплина, как профессиональная сфера деятельности, в Великобритании той поры (а в значительной степени и сейчас) возникает только тогда, когда она утверждается в структуре университетского образования.

До конца XIX в. социальная антропология такого статуса не имела. Первым, кто стал преподавать антропологию, стал Тайлор. Вот как началась его университетская карьера. Активный участник «доисторического движения» и сторонник теоретических воззрений Тайлора Лейн Фокс был видным представителем колониальной военной службы в чине генерал-майора. В 1880 г. он получил наследство от своего двоюродного деда Джорджа Питта, второго барона Риверса. Это позволило ему тратить деньги на научные цели. Свою гигантскую коллекцию этнографических предметов он передал в дар Британскому музею. В организации ее экспозиции ведущую роль играл Тайлор, построивший ее по так называемым «эволюционным рядам». Из уважения к Тайлору Питт Риверс в 1884 г. ходатайствовал перед руководством Оксфордского университета об учреждении для него персональной ставки преподавателя антропологии и куратора университетского Музея археологии и этнологии. Надо сказать, что должность эта была не очень высокой (reader – нечто вроде российского доцента). Тайлор стал и автором первого учебника по своему предмету – в 1881 г. вышла его книга «Антропология»[459], которая по своей структуре и содержанию напоминает учебник. Какое-то отношение к преподаванию в Оксфорде антропологии в это время имели Артур Томсон (он преподавал анатомию и как ее часть – физическую антропологию) и Генри Бальфур, ассистировавший Тайлору в университетском музее. Лекционный курс Тайлора был необязательным и, чаще всего, его слушали любопытствующие посетители музея. Все это говорит о весьма низком статусе антропологии в глазах руководства университета и его профессоров.

Вслед за Оксфордом антропология проникла и в Кембридж и, опять-таки, «через черный ход» – А. Хэддон короткое время читал маленькую часть лекционного курса по физической антропологии накануне своей знаменитой экспедиции в Торресов пролив. В 1901 г., по ходатайству группы профессоров, среди которых был Фрэзер (он был профессором университета, но никогда не вел предметов «Антропология» или «Этнология», читая курсы по классической филологии) и археолог Уильям Риджуей, Хэддон был назначен лектором этнологии (lecturer – должность, приблизительно соответствующая ассистенту российских университетов) на четверть ставки. Еще через год он был избран членом (fellow) Крайст-колледжа Кембриджа и, наконец, смог оставить пост профессора Дублинского университета. Таким образом, антропология получила хоть и не высокий, но официальный статус в Кемб ридже. Этот статус еще более упрочился после того, как 31 член университетского Сената подписали обращение к руководству университета «Об изучении антропологии». Результатом стало учреждение «Отделения антропологических исследований» (Board of Anthropological Studies), предназначенного для преподавания «доисторической и исторической антропологии и этнологии (включая социологию и сравнительное религиоведение), физической антропологии и психологической антропологии»[460].

В 1908 г. «Отделение» получило право выдавать выпускникам дипломы по итогам защиты ими диссертаций, а Хэддон в 1909 г. был, наконец, зачислен на полную ставку преподавателя (reader) этнологии и до 1925 г. был единственным официальным университетским преподавателем по этому предмету в Великобритании[461]. В Кембриджском университете к этому времени появился еще один антрополог – У. Риверс, который после окончания медицинского факультета Лондонского университета в 1891 г. и двухлетней практики в области нейрохирургии и неврологии в Национальном госпитале был в 1893 г. зачислен преподавателем «физиологии органов чувств» этого университета. Здесь он создал первый в Великобритании курс лекций по экспериментальной психологии и в 1897 г. был назначен преподавателем по этому предмету, а социальную антропологию он преподавал факультативно всем, кто интересовался этим предметом.

Кембриджские антропологи создали особую школу, которая была действительно школой в узком и широком смыслах этого слова – здесь формировалась особая теоретическая традиция, здесь же обучали студентов методике и практике интенсивных полевых этнографических исследований. Подавляющее большинство антропологов, проводивших такие исследования до Первой мировой войны, о которых речь шла выше, были воспитаны этой школой.

Антропология вскоре нашла себе место и в Лондонском университете, в третьем элементе знаменитого британского университетского треугольника (Оксфорд – Кембридж – Лондон), а именно в одном из его структурных подразделений – в Лондонской школе политических и экономических наук (ЛШПЭН), основанной в 1895 г. Здесь в 1904 г. состоятельный предприниматель Мартин Уайт создал фонд, опираясь на который было учреждено три годовых лекционных курса для трех его друзей – Леонарда Хобхауза, Эдуарда Вестермарка и Альфреда Хэддона. Три года спустя, в значительной степени на средства этого фонда, был со здан социологический факультет, на котором эти ученые получили профессорские должности. Их лекционные курсы по наименованию были социологическими, но на самом деле их содержание отражало предмет социальной антропологии. Надо сказать, что социология этого времени, подобно антропологии, еще находилась в эмбриональном состоянии и в некоторых своих версиях ничем не отличалась от социальной антропологии (этнологии). Вестермарк до конца своей карьеры в 1930 г. совмещал профессорство в Лондоне (один семестр в год) с руководством кафедрами в финляндских университетах – в Гельсингфорсе и Або. В ЛШПЭН стараниями Хэддона и на ставку, которую он же ему уступил, в 1910 г. пришел Чарльз Селигмен, вначале лектором этнологии, а с 1913 – профессором на часть ставки.

Фрэзер также приложил руку к расширению организационных оснований социальной антропологии – в 1908 г. ему предложили почтить своим руководством вновь организованную кафедру социальной антропологии, кстати, первую в истории с таким названием, в Ливерпульском университете. Он дал согласие, но поставил условие – никаких лекций читать и экзаменов принимать он не будет. Эти условия были приняты, но он, тем не менее, через полгода кафедру оставил, а его руководство вошло в историю британской социальной антропологии, пожалуй, лишь его знаменитой инаугурационной речью, которую можно назвать одним из самых цитируемых программных документов этой науки[462].

Можно с уверенностью сказать, что путь социальной антропологии в британские университеты был трудным. Консервативная академическая среда крайне неохотно открывала университетские двери невесть откуда взявшейся «науке о дикарях», да еще и претендующей на открытие «всеобщих социальных законов». Некоторым антропологам этот барьер так и не удалось преодолеть, примером чему служит судьба участника кембриджской экспедиции, талантливого лингвиста Сиднея Рея, одного из основоположников океанийского языкознания. Он так и остался учителем арифметики в средней школе, хотя продолжал работать в области лингвистики, публикуя свои фундаментальные исследования. Другие участники этой экспедиции (Мак-Дугалл, Майерс) были вынуждены сменить специализацию или эмигрировать[463].

Весьма оригинальную интерпретацию трудностей в процессе становления социальной антропологии в качестве университет ской дисциплины дал Эдмунд Лич. Лич вообще – примечательная фигура в истории британской социальной антропологии, он всегда был своеобразным теоретическим диссидентом (чего стоит его приверженность теории К. Леви-Строса, поставившая его в изоляцию среди коллег), человеком независимых взглядов и откровенных суждений, доходящих до эпатажности. Он весьма скептически относился к «дисциплинарному мифу о славной Кембриджской школе» Хэддона и Риверса, обеспечившей антропологии прочное положение в университетах[464]. Он утверждал: «Наиболее примечательной чертой кембриджской антропологии этого периода (1898–1925. – А. Н.) было то, что Хэддон и Риверс не смогли основать чего бы то ни было вообще»[465]. В качестве аргумента он констатирует, что Хэддон, будучи уже много лет профессором в Дублине, едва-едва сумел для себя «выбить» четверть ставки ассистента в Кембридже, а Риверс так и не получил должности преподавателя антропологии. И это в то время, когда после университетской реформы конца XIX в. Кембриджский университет бурно развивался, создавая множество новых факультетов и кафедр[466]. Главной причиной такого положения дел, по Личу, было то, что основоположники антропологии были чужаками для «интеллектуальной аристократии» ведущих университетов Великобритании. Они были «выскочками», но отнюдь не «джентльменами» – Хэддон, с его социалистическими и антиимпериалистическими убеждениями (он демонстративно называл технических служащих университета «товарищами»), с его утопическими прожектами создания постоянной крупномасштабной, комплексной этнографической экспедиции со своим пароходом, штатом машинисток и курьеров и т. п.[467] или имперского этнологического бюро, предназначенного воспитывать в офицерах колониальной службы гуманизм с правом экзаменовать их по этнологии[468] и т. п., – не вписывался в университетскую традицию, хотя и был выпускником Кембриджа. То же можно сказать, как полагал Лич, и о Риверсе. Он подчеркивал его «чуждое происхождение» – сын заурядного врача и племянник скандально известного главы Антропологического общества Джеймса Ханта, не имеющий диплома ни Кембриджа, ни Оксфорда, не скрывающий своих социалистических взглядов. Личу представлялось не случайным, что Риверс не избирался членом Сент Джонс-колледжа в течение почти десяти лет его преподавательской деятельности, притом, что почти все принятые на преподавательские должности, автоматически избирались[469].

Лич считал, что ни Кембридж, ни Оксфорд не стали родным домом для антропологов в первой трети ХХ в. и не случайно именно ЛШПЭН была для них особенно привлекательной, ведь она создавалась людьми с ярко выраженной социалистической (в форме фабианства) ориентацией. В ней преподавали и учились выходцы из низших слоев среднего класса и, что было шокирующим моментом для рубежа XIX – ХХ вв., иностранцы и даже цветные[470]. ЛШПЭН стала пристанищем для российского подданного Э. Вестермарка, а позже для австрийского подданного Б. Малиновского и целой когорты выходцев из доминионов, колоний и стран Центральной Европы, Китая и др.

Надо признать, что суждения Лича отмечены горькой иронией. Он искренне сожалеет о таком состоянии вещей, хотя и признает, что сам он по происхождению и воспитанию принадлежит к старой «интеллектуальной аристократии» (его дядя – великий историк сэр Генри Хоуорт, автор многотомной «Истории монголов», удостоенный всех существующих знаков академического отличия)[471]. В его суждениях действительно есть доля истины, о которой в антропологических кругах официально никогда не было принято говорить; не случайно название его статьи – «Проблески того, о чем не принято упоминать в истории британской социальной антропологии».

Взгляд Лича на историю британской социальной антропологии не лишен некоторых эвристических возможностей. Он позволяет поставить несколько вопросов, непривычных для традиционного науковедения. Например, почему подавляющее большинство тех, кто заложил основы этой науки, и тех, кто пришел в нее в первой трети ХХ в., не являются выходцами не только из среды «интеллектуальной элиты», но и из числа укорененных в культурно доминирующие слои Англии. Почти все они – либо из радикальных протестантских сообществ (в особенности из квакеров, которым до середины XIX в. вообще был закрыт путь на государственную службу и в университеты), либо из национальных меньшинств Великобритании (всем известна роль шотландцев, ирландцев и валлийцев в создании теоретических основ антропологии), либо иммигранты из стран континентальной Европы, колоний и доминионов. В свое время эти вопросы поставил немецкий антрополог Юстин Штагль и пришел к не лишенным интереса выводам об особой роли маргинальности (социокультурной, этнической, психологической и т. п.), порождающей особую чувствительность к культурной «инаковости» и культурной границе, которые определяют специфику антропологического познания[472]. Можно предположить, что состав первой когорты антропологов был не случаен, так же как нельзя назвать случайной и реакцию на него со стороны университетской элиты.

Как говорил в 1913 г. на собрании Британской ассоциации содействия развитию науки Роберт Маррет (преемник Тайлора на посту преподавателя этнологии Оксфордского университета), количество студентов Оксфорда, избравших специализацию по антропологии, увеличилось с одного в 1906 г. до 34 в 1912 г., причем среди них было много чиновников колониальной службы (21 человек). На глазах формировалась корпорация антропологов, получивших университетское образование по этой специальности. Изменился и состав Королевского антропологического института. Если в его Совет в 1893 г. входило менее половины тех, кто профессионально занимался антропологией (главным образом, в музеях, но также и в университетах, включая сюда археологов, фольклористов и лингвистов), то к 1910 г. таких стало более двух третей, правда, «Хэддон был единственным антропологом-полевиком среди десяти президентов Института, занимавших этот пост между 1900 и 1920 гг.»[473]. Как бы то ни было, для нас важно то, что, несмотря не препятствия, стоящие на пути первопроходцев социальной антропологии, они были преодолены, и эта наука медленно, но верно закрепилась в академической системе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.