III

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III

Изложенным исчерпываются все наши сведения об отношениях Огарева к его крепостным. Пензенских своих крестьян он так и не освободил. В конце 40-х годов его пензенские деревни перешли к его друзьям Н. М. Сатину и Н. Ф. Павлову; вскоре затем Огарев купил Тульскую бумажную фабрику (в Корсунском уезде, Симбирской губ.), на которой и работал до 1855 г., когда она сгорела. Он и здесь пользовался крепостным трудом, стараясь по возможности заменить его вольнонаемным. Одно его письмо от начала 1854 г.[129] показывает, что у него возникла и мысль о фабриках, основанных на ассоциации труда, но его пугала косность русского крестьянина, развращенного крепостничеством: «уверенный, что его никак нельзя прогнать за тунеядство, он не хочет делать все, что может, и едва ли способен на это, даже при ассоциации труда»; главное зло он видел в том, что «нет стремления жить лучше»{195}. Вскоре после пожара фабрики, в 1856 году, он навсегда покинул Россию.

Огарев сам – полнее и красноречивее, чем мы могли бы это сделать, – подвел итог своей практической деятельности в России. По всей вероятности, в годы акшенского эксперимента (1847–1849 гг.) написал он начало стихотворной повести под заглавием «Деревня»{196}. Ее сюжет – именно этот его неудавшийся опыт. После изучения философии в Берлине, объехав Европу и изнуренный несчастной любовью, Юрий возвращается в Россию и поселяется в своем родовом поместье, задавшись целью:

Познанья, ум и жажду дел,

Которой цели не умел

Определить доселе верно,

К тому направить, чтоб село

Его трудилось и цвело,

Чтоб грамоте учились дети

И мужики умнели бы без плети.

К этой цели он идет теми же двумя путями, которыми, как мы видели, шел Огарев: учреждает школу, а главное, старается заменить барщину платным трудом. Поэма осталась неоконченной, но среди бумаг Огарева сохранилось следующее «Письмо Юрия»[130]:

Мой друг! Я думал сделать много!

Я думал, здесь себе исход

В труде рассчитанном найдет

Ума немолчная тревога,

Подобно, как пары. Стремясь,

Для цели движут тяжесть масс,

Иначе в пустоте окружной

Разносятся бессильно и ненужно.

Бразды правленья взял я в руки,

Изгнав уныние, как грех,

С надеждой юной на успех,

С запасом мысли и науки,

Желаньем лучшего томим,

С тем уважением прямым

К лицу, к его правам, свободе,

Которое хотел вселить в народе.

Я думал, барщины постыдной

Взамен введу я вольный труд,

И мужики легко поймут

Расчет условий безобидный.

Казалось, вызову я вдруг

Всю жажду дела, силу рук,

Весь ум, который есть и ныне,

Но как возможность, в нашем селянине.

Привычкой связанный ленивой,

Раб предрассудков вековых,

В нововведениях моих

Следы затеи прихотливой

Мужик мой только увидал

И молча мне не доверял,

И долго я на убежденье

Напрасно тратил время и терпенье.

И – как мне это было ново! —

Чтоб труд начатый продолжать,

Я должен был людей стращать!

Пойми насквозь ты это слово:

Я должен был стращать людей!

И чем же? – властию моей,

Которой от души не верю,

Которою я гадко лицемерю.

Да! Гадко! Гадко и бесплодно!

Я этим верить приучу

Во власть мою, а хлопочу

Дать почву вольности народной!

И впереди моя судьба —

Увидеть прежнего раба

Там, где хотел я человека

Воспитывать для всех успехов века.

Что ж выхожу перед собою

И пред людьми я, наконец?

Что? Барин? Подданных отец?

То есть плантатор пред толпою

Сих белых негров? Иль опять,

Как и назад тому лет пять, —

Мечтам не верящий мечтатель,

В горячке вечной подвигов искатель?

Итак, мой друг, вперед ни шагу!

Желанья тщетно пропадут,

Я только на пустынный труд

Растрачу силу и отвагу.

Один не изменю я ход,

Который избрали – народ,

Его правительство и барство,

Вся гнусность под названьем – государство.

И выход есть один: терпенье!

Терпенье! В этом слове, друг,

Две вещи высказаны вдруг:

Бесплодная работа и мученье!

Терпенье – выход!.. Так сносить

Среду, где довелося жить,

Насколько б ни было в ней скверно, —

Есть выход? О!.. Как это лицемерно!

Так что ж? Теперь – еще покуда

Я сил запас не истощил,

Для денег, денег не ценил —

Уж не бежать ли мне отсюда?

Чтобы уйти, я мужикам

Именье все и волю дам…

Но этим, не исправив нравы,

Я послужу невеждам для забавы!

И все же жаль мне цель оставить —

Устроить в стороне родной

Хоть этот мирный угол мой

Так, чтоб в нем мог себя поздравить

С свободой прочной селянин,

Деревни вольной гражданин.

Вот все, чего ищу… Ужели

Для этого мы даже не созрели?

О, если так, то прочь терпенье!

Да будет проклят этот край,

Где я родился невзначай —

(Уйду, чтоб в каждое мгновенье

В стране чужой я мог казнить

Мою страну, где больно жить,

Все высказав, что душу гложет, —

Всю ненависть, или любовь, быть может).

Хочу, по крайней мере, чтобы

Хоть умер я на почве той,

Где любит волю род людской,

Где я глаза б закрыл без злобы,

Вдали от всех тупых рабов,

От всех властителей-глупцов,

От казней темных и злодейских

И всех смешных надзоров полицейских.

(Но до конца Я стану в чуждой стороне

Порядок, ненавистный мне,

Клеймить изустно и печатно,

И, может, дальний голос мой,

Прокравшись к стороне родной,

Гонимый вольности шпионом,

Накличет бунт над русским небосклоном).

Это был обет и пророчество.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.