1.2.3 К вопросу о социальной базе эпической традиции
1.2.3 К вопросу о социальной базе эпической традиции
Былины невозможно исследовать, не имея представления о путях, которыми они развивались в пространстве и социуме. Вопрос о социальной базе эпической традиции относится к числу древнейших и основополагающих в историографии былиноведения. Данная историография достаточно подробно приведена в монографии З. И. Власовой.[290] Тем не менее, одной историографии для решения вопроса недостаточно, только располагая обоснованной точкой зрения на процесс развития эпоса можно говорить о формировании основы методологии его изучения.
В XIX в. в рамках «мифологической» школы былины предполагались неким отражением общих праиндоевропейских мифов, что делало социальную базу предельно широкой. С точки зрения теории заимствований, эпос имеет преимущественно зарубежное происхождение и, соответственно, реальной почвы для создания сюжетов на Руси не было.
К началу XX в. была сформирована так называемая «аристократическая» концепция, согласно которой былины являлись продуктом творчества высших слоев общества, и лишь затем оказались в крестьянской среде, в которой произошла «порча» эпоса. В советское время в противовес теории «аристократического» происхождения былин усиленно продвигалась идея о том, что былины изначально создавались крестьянами. В некоторых случаях выдвигались предположения о том, что часть былин сформировалась в рамках отдельных социальных групп — калик и скоморохов.
К сожалению, единой позиции по данному вопросу в настоящее время нет. По всей видимости, все названные концепции имеют «слабые места». Например, утверждение об исключительно «народном» происхождении эпоса не выдерживает критики, поскольку:
1. Простой народ как субъект социальной практики в лучшем случае играет в эпосе роль статиста.
2. События, о которых идет речь в былинах, почти не затрагивают интересов народа, а наоборот, преимущественно касаются элиты общества.
3. В типическом месте почестного пира, как правило, упоминаются лишь некоторые социальные страты, не охватывающие все общество в целом, что показывает невозможность формирования представлений об этих событиях у других социальных групп без учета наличия передаточного звена.
4. Часть эпоса появилась в среде дружины, воспевала подвиги князей и «Храбров». Примером тому может служить «Слово о полку Игореве», в котором упоминаются придворные «песнотворцы» Святослава.
Вместе с тем, вести речь об исключительно «аристократическом» происхождении эпоса также нельзя, поскольку в целом ряде случаев элита Киевского общества, включая князя Владимира, представлена в невыгодном для нее свете, а отношение к «боярам», как правило, является строго негативным.
Подобные взгляды на историю противоречили главенствующей идеологии, которую с XV в. формировала русская церковь на основе православия. Идеал для нее Москва — «Третий Рим», а не второй Киев. Великий князь, Царь — помазанник божий, а потому он не может быть показан трусом, подлецом и развратником. Его власть от Бога, она священна, а значит, все, кто выступают против его власти, идут против Бога.
Церковь, по всей видимости, пыталась поставить образы эпических героев себе на службу, как некогда языческих богов (чего стоит хотя бы св. Власий, «по чистой случайности» заменивший «скотьего бога» — Велеса (Волоса) в качестве исполнителя функции священного покровителя скота).
Возможно, именно с этим связано то, что в Киево-Печерской лавре были обретены мощи Ильи «Муромца». Благо, в Муроме всегда хватало людей с таким именем. Но крупных успехов на этом поприще добиться, по-видимому, не удалось. Роль Церкви в былинах столь незначительна, что ее стало выгоднее замалчивать. Образ священника в эпосе связан скорее с нотариальной функцией, чем с религией. Единственный богатырь — выходец из церковной среды в эпосе — Алеша Попович, вообще играет роль завистливого нахвальщика, обманщика, развратника, насмешника, заведомого подлеца.
Опыт, судя по всему, оказался настолько неудачным, что было решено искоренить эпос полностью.[291] По мере того, как усиливалось идеологическое давление со стороны церкви, из традиции почестных пиров стали вытесняться профессиональные сказители — скоморохи. Это настолько очевидно, что трудно не заметить — там, где они присутствовали, по всей видимости, сформировались новые сюжеты — Об Иване Грозном (Никите Романовичу дано село Преображенское, Кострюк), О Скопине. Причем социальная практика, которую показывают сюжеты этих исторических песен, отличается от той, которую изображают былины, новыми деталями, соответствующими исторической обстановке, и соответствующим изменением «типических мест».
В XVII в., по мере усиления роли русской церкви, которая в основном и выполняла задачи фиксации исторических событий, были безжалостно устранены (казнены либо сосланы на Урал и в Сибирь) практически все, кто распространял устную историческую традицию — скоморохи. Как отмечает З. И. Власова:
«Грамота 1648 г., сыгравшая роковую роль в судьбе скоморошества, известна по нескольким документам… Жителям прямо указано, чтобы „скоморохов с домрами и с гуслями и с волынками и со всякими играми … в дом к себе не призывали. А где объявятся домры и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гудебные бесовские сосуды… то все велеть выимать и, изломав те бесовские игры, велеть сжечь“. Виновных же „бить батоги; а которые люди от такого бесчиния не отстанут и выимут вдругорядь, …. Тех ослушников бить батоги“. (Власова З. И. цитирует по Тимофееву А. Г. История телесных наказаний в русском праве. С. 222–224). После 1643–1649 гг. скоморохи постепенно исчезли из центра страны. …. Чем труднее становилось скоморохам, тем чаще встречаются они в переписных книгах рядом с различными мелкими ремесленниками».[292]
В результате скоморошество, включавшее в свой состав исполнение эпических песен, практически перестало существовать как особое ремесло. Оно стало лишь дополнением к нему. Это неизбежно привело к переходу былин в среду непрофессиональных сказителей, и, как следствие, к деградации и частичной утрате эпических материалов.
Основную роль в этом пагубном для эпоса процессе сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что произошел отрыв сказителей-крестьян от изображаемой ими социальной практики. Они могли описать то, что видели, лишь пользуясь уже известным запасом «типических мест», поскольку свидетелями и очевидцами событий, в отличие от сказителей-скоморохов, не являлись, новые «типические места» создать не могли, и поэтому недостающие части сюжетов XVIII–XIX в. «достраивались» ими за счет социальной практики предыдущего периода.
Таким образом, можно говорить о том, что в среду «простонародья» уходил уже «готовый» эпос, созданный теми, кто присутствовал на пиру, но не имел в нем непосредственного участия, то есть, по всей вероятности, скоморохами. На это, в частности, указывает и явный расчет на зрительное восприятие (возможно, выступления скоморохов).
Значение скоморохов выходит далеко за рамки простого увеселения и балагурства. Именно они, развлекая гостей на княжеских, боярских, а затем и царских пирах, внимательно наблюдали за происходящим, создавая образы новых эпических героев, что называется «с натуры».
Это позволяло им, путешествуя по стране, по ярмаркам и торгам, показывать элиту такой, какой она выглядела с их точки зрения. Образ жизни элиты в известной мере был предметом подражания в социальной практике, новый пример действий ее представителей, не повлекший за собой наказания, являлся своего рода юридическим прецедентом, со временем становившемся «стариной», то есть, законом. В условиях господства устного права «старины» были удобной формой сохранения представлений о социальной норме.
Былины, таким образом, имели в первую очередь функциональный характер и были инструментом влияния на общественное мнение. По всей видимости, эпос создан изначально для ознакомления широкой аудитории с определенным событием.[293] Поэтому он служит для обобщенного отражения типическими средствами типических реалий социальной практики, которая изменяется во времени, но остается типичной для конкретного периода, сохраняя характерные особенности времени в виде основной, наиболее актуальной для общества идеи, послужившей причиной создания былины.
Распространение эпоса имело свои особенности — сюжетная ситуация очень упрощалась в расчете на восприятие крестьян — основных потребителей искусства скоморохов. Их интерес вызывала не политика, а интрига и бытовые подробности. Вероятно, именно в зависимости от полноты передачи образа жизни элиты и деталей их быта тот или иной сюжет становился востребованным. Успех определенных эпических сюжетов в крестьянской среде, вероятно, подталкивал скоморохов к их сохранению и циклизации.
Дольше всего эпос сохранялся там, куда перебрались уцелевшие в ходе репрессий скоморохи — на окраинах государства: на Дону, в Поволжье, в Сибири, на Урале, в областях Русского Севера. По всей видимости, это не было случайным совпадением. Эпос стал идеологией свободного крестьянского населения, осваивавшего новые земли на свой страх и риск, где ценилось мужество, трудолюбие, честность и способность на деле доказать свою правоту. Дольше всего эти условия сохранялись там, где шла русская колонизация, идеологией которой, по сути, и являлись былины.
Эпическая идеология является строго функциональной для породивших ее условий социальной практики. Она позволяет социуму выстраивать самоорганизующуюся систему взаимоотношений между его субъектами в обстановке русского пограничья — «украины», которая имеет устойчивые обозначения как «Поморская», «Даурская» и т. д.
Для нее характерны такие особенности, как:
1. Наличие постоянной внешней угрозы, которая не дает обществу окончательно стабилизироваться.
2. Возможность поправить свое благосостояние за счет «благородного» разбоя (война против разного рода «неверных»).
3. Вынужденная необходимость вступать во взаимоотношения «братства», входя в состав разбойничьих дружин.
4. Иерархия старшинства в зависимости от способностей (идеальный, а не «реальный» возраст).
5. Высокая роль князя и столицы в качестве символов для самоидентификации (по отношению к «врагам» в условиях наличия в дружинах иноплеменников), которая подчеркивается «кормлением» воинов.
6. Высокая доля самостоятельности разбойничьих дружин, отсутствие четкой санкции на их действия со стороны общества при наличии наказания за бездействие в условиях «кормления».
7. Оторванность мужчин пограничья (на заставах) от основных населенных пунктов (где есть женщины), следствием которой является стремление к межэтническим бракам, в которых женщина изначально занимает бесправное положение пленницы, рабыни, движимого имущества.
8. Большое количество вдов и сирот.
9. Война является нормой отношений с окружающим миром и воспринимается в основном как пограничный поединок (взаимные набеги).
10. Ремесло становится неактуальным в условиях существования за счет добычи.
Условия социальной практики в центральных областях были несколько иными:
1. Внешняя угроза не воспринималась в качестве «дамоклова меча».
2. Возможность поправить свое состояние за счет разбоя существовала, но являлась квалифицированным преступлением, поскольку «чужие» были далеко и, соответственно, грабить можно было только «своих», что лишало разбой ореола «благородства».
3. Взаимоотношения «братства» уступали свое место отношениям между хозяевами — феодалами и их подчиненными — зависимыми от них людьми.
4. Иерархия старшинства в зависимости от родовитости и назначения на должность по принципу лояльности.
5. Высокая социальная роль барина, доступа к нему и зависимости от него в качестве символа самоидентификации и ранжирования зависимых людей.
6. Низкая доля самостоятельности, приказной характер действий.
7. Высокий уровень ответственности за нарушение социальных и правовых норм.
8. Относительно высокий уровень прав женщин, обусловленный этнической однородностью населения, и, как следствие, невозможностью заключить брак иначе, чем в виде соглашения сторон.
9. Война воспринимается как сражения крупных отрядов и армий.
10. Ремесло концентрируется в защищённых населенных пунктах — городах и усадьбах феодалов. Благодаря высокой степени защищенности оно становится прибыльным и, соответственно, актуальным.
Исходя из сравнительного анализа, можно сделать вывод о том, что в местах развития крепостного права свободная от цензуры история (а также эпическая традиция) была не нужна, поскольку в ходу, по всей видимости, были иные ценности — «лакейские» заслуги, лояльность, вера в «доброго барина», готовность исполнить «долг» и умереть за князя, царя и т. п. «сеньора».
Таким образом, наличие и долгое бытование эпической традиции в русском пограничье обусловлено сходством основных условий социальной практики, близкими по значению социальными ценностями.