IV ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ СЛЕД КАЗАНСКОЙ ИКОНЫ БОЖИЕЙ МАТЕРИ
IV
ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ СЛЕД КАЗАНСКОЙ ИКОНЫ БОЖИЕЙ МАТЕРИ
Рассказывая о Шлиссельбурге, о героической истории крепости, невольно снова и снова вспоминали мы о Казанской иконе Божией Матери, явившейся на Руси еще в царствование Иоанна Васильевича Грозного…
После страшного пожара, уничтожившего 23 июня 1579 года весь посад в Казани, дочери казанского стрельца Матрене явилась во сне Богородица. Она указала место на пепелище, где 8 июля 1579 года и откопали облеченную в ветхое вишневое сукно – это был рукав однорядки – икону.
Сама икона – таких еще не было на Руси! – была необычной, и вся она «чудно сияла светлостью»: земная грязь еще не коснулась образа…
Тотчас послали известить Казанского архиепископа Иеремию, но он посчитал ненужным смотреть, что отыскала несмышленая девочка, и к месту находки явился священник из ближайшей к пожарищу НиколоГостинодворской церкви. Первым этот священник и поднял икону, чтобы поставить на приготовленный помост.
1
Звали священника Ермолай.
«Не яви убо образа своего, Владычица, ни святителю града, ни начальнику властелинску, ниже вельможи или богату, ниже мудру старцу. Но яви свое честное сокровище, источник неисчерпаемый приходящим с верою, чудный свой образ, некоего мужа от простых, имуща мудрость на войне стрелебную, сего дщи юнна, десяти лет суща, именем Матрона. Сей бо девицы явися чюдная она и пресветлая икона Богородицына… – напишет потом он. – И после убо пожара в том же лете и месяце, сице нача являтися девицы оной, ей же имя преди рекохомъ, икона пресветлая Божия Матери. И веляше ей поити во град и поведати про икону Богородицыну, ея же виде, архиепископу и воеводам, дабы шед выняли образ Пречистые Богородицы от земленых недр. И место поведа ей, идеже последи обретоша драгаго бисера честное сокровище, чюдную икону Богородицыну».
Уже на следующий день начались исцеления.
Перед иконой прозрел казанский слепой Никита… Но оказалось, что образ Казанской Божией Матери дарует и духовное прозрение.
И самое первое чудо от него – это самовидец, как он потом сам называл себя, священник Ермолай, который и поднял из черноты пепелища чудотворный образ, чтобы показать народу.
Исполнилось ему тогда 50 лет, но словно и не было их – в непроницаемых сумерках времени скрылась прежняя жизнь. Едва только взял Ермолай в руки чудотворный образ, спала пелена с глаз русских людей – и сразу во всей духовной мощи явился перед ними облик великого святителя, будущего патриарха Гермогена.
Почти все его святительское служение приходится на годы смуты, и подвигом был практически каждый день земной жизни человека, избранного для своего святительского подвига самой чудотворной иконой Божией Матери Казанской.
В сане митрополита Казанского, в храмоздательных трудах встретил святитель роковой 1605 год, когда 13 апреля от апоплексического удара – кровь хлынула изо рта, носа, ушей – умер царь Борис Годунов.
Трон перешел к его сыну Федору, но 1 июня, поднятое посланцами Лжедмитрия, в Москве вспыхнуло восстание. Патриарха Иова, не признавшего самозванца, свели с патриаршества, а юного царя Федора удавили.
20 июня 1605 года Григорий Отрепьев торжественно въехал в Москву. Князь Богдан Бельский, бывший опекун сыновей Иоанна Грозного, торжественно поклялся, что Отрепьев – царевич Димитрий, мать убитого царевича Димитрия, Марфа Нагая, признала в самозванце своего спасенного сына…
Можно понять, чем руководствовались эти люди.
Одни лжесвидетельствовали из страха, другими руководила ненависть к Годуновым, третьи рассчитывали на щедрую награду Лжедмитрия.
Однако чем бы ни руководствовались они, ложь не могла сделаться правдой, и, настаивая на своем, люди оказывались поражены духовной слепотой и уже не могли разобрать, в какую пропасть ведут и страну, и самих себя. За спиною Григория Отрепьева стояли Польша и весь католический мир Запада. Есть свидетельства, что, еще находясь в Польше, Отрепьев тайно принял католичество. Страшная угроза нависла тогда уже не только над престолом, но над самой православной сущностью нашей страны. И этого-то и не желали замечать обуянные жадностью московские вельможи.
Но не все русские были поражены слепотой. Многие различали надвигающуюся опасность и открыто встали на пути ее.
Митрополит Гермоген оказался в числе их.
Когда самозванец обратился к иерархам Церкви с просьбой не настаивать на переходе Марины Мнишек в православие, возвысил голос митрополит Гермоген.
– Непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! – сказал он. – Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал.
Великою силою обладает слово правды. Бесстрашно произнесенное, оно легко разрушает все хитросплетения лжи, возвращает зрение людям ослепшим, когда вокруг все выкрикивают лживые утверждения. Когда прозвучал глуховатый и несильный голос Гермогена, ясно увидели все, кто посажен ими на московский престол. Свидетельства Богдана Бельского и Марфы Нагой могли обмануть только тех, кто хотел обмануться… Страшен был гнев, который обрушил самозванец на Гермогена. Приказано было сослать митрополита назад в Казань, снять с него святительский сан и заточить в монастыре.
Однако Господь не допустил исполнения этого приказа.
17 мая восставшие москвичи выволокли Лжедмитрия из Кремлевского дворца и убили, а тело бросили в грязи посреди рынка.
Но непрочною оказалась и новая династия.
Еще не закопали у обочины дороги тело Григория Отрепьева, а уже поползли слухи, будто Лжедмитрию удалось бежать. Скоро объявился и новый самозванец – Богданко, крещеный еврей из Шклова.
И воистину Божий промысел видится в том, что рядом со «слабым» царем Василием Шуйским встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.
Несколько раз силою своего святительского слова укрощал он междоусобную брань, однако бояр, вступивших на путь предательства Родины, укротить не удалось и ему.
Ладно бы Марина Мнишек, которая признала в шкловском еврее Богданко своего убитого мужа. Но в Тушино возникла и своя Боярская дума, в которую вошли князья Л.Т. Трубецкой, Д.М. Черкасский, А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, Г.П. Шаховский.
Ростовский митрополит Филарет Романов принял в Тушино сан патриарха.
Тогда Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр, умоляя их не наживаться на народной беде. Но сердца богатеев оказались глухи к призыву архипастыря о милосердии.
Страшная слепота поразила московских бояр.
Видели глаза, кого выбирают в цари, но не разбирали бояре, что делают, не ведали, что творят.
Они заключили с гетманом Жолкевским договор, чтобы пригласить на русский трон королевича Владислава, и открыли полякам ворота Кремля. Казалось бы, что может сделать один человек? Но необорима его сила, если он вооружен верой. Твердо, как скала стоял Гермоген, и ни хитростью, ни угрозами не удавалось предателям добиться от него уступок.
И вот полетели из Москвы в большие и малые города грамоты Гермогена.
И услышала эти слова Россия.
В каждом русском сердце зазвучали они. И тогда-то и двинулось из Нижнего Новгорода собранное Кузьмой Мининым и предводительствуемое князем Дмитрием Пожарским ополчение. И случайно ли, что чудотворный образ Казанской иконы Божией Матери, уже сотворивший на Руси чудо явления патриарха Гермогена, сопровождал ополчение Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского на всем их пути до Москвы. Перед последним штурмом русские ратники молились у чудотворной иконы… Чудо, которое совершила икона с иереем Ермолаем, превратив его в грозного святителя, оказалось только прообразом чуда, совершенного 22 октября 1612 года, когда перед пречистым ликом Казанской иконы Божией Матери разъединенные политическими симпатиями и антипатиями, враждующие друг с другом русские люди вдруг очнулись и, ощутив себя единым народом, сбросили с себя вместе с обморочностью Смуты и ярмо чужеземных захватчиков.
И это чудо навечно останется в памяти народа…
2
Слухи о необычной иконе и тех чудесах, которые были явлены от нее, растеклись по Руси еще до освобождения Москвы, но после 1612 года к иконе пришла всенародная слава. И празднование ее стало совершаться не только в Казани 8 июля, но и в Москве 22 октября.
Князь Дмитрий Пожарский на свои средства построил на Красной площади в Москве Казанскую церковь, где долгое время хранился тот самый список с иконы, перед которым молились ратники, шедшие освобождать Москву44.
Три с половиной десятилетия спустя, 22 октября 1648 года, на праздник «чудотворныя иконы Казанския, во время всенощного пения» родился наследник престола царевич Дмитрий, и царь Алексей Михайлович повелел праздновать Казанскую икону «во всех городах по вся годы», как бы редактируя при этом и содержание самого праздника.
Но первенец царя Алексея Михайловича вскоре умер, и праздник – осеннее почитание Казанской иконы Божией Матери сделалось всенародным – остался в прежнем своем значении.
С этого времени и начинается настоящее торжество чудотворных образов Казанской иконы Божией Матери по всей стране.
У каждой чудотворной иконы Божией Матери свой «послужной список» чудес, своя история, своя судьба, не похожая ни на какую другую… В 1622 году в роще близ села Белого Колодезя Черниговской губернии явилась Каташинская Казанская икона.
В 1643 году на источнике в двух верстах от города Нижнего Лома Пензенской губернии была обретена Нижнеломовская Казанская икона.
Широко почитается Тобольская чудотворная икона, которая явилась в 1661 году.
В 1689 году вблизи Харькова была обретена Каплуновская Казанская икона…
Перечень этот велик, но если считать по времени явления, одно из первых мест в нем должны занимать Шлиссельбургская Казанская икона, которая была обретена в 1702 году, сразу после взятия крепости войсками Петра I. Ведь понятно, что эта икона была доставлена в Шлиссельбург и замурована в стену еще до Столбовского мирного договора со Швецией, подписанного 27 февраля 1617 года. И, вероятно, произошло это еще до 12 мая 1612 года, когда твердыня Московской Руси на Неве пала. Как свидетельствовал Иоганн Видекинд, в живых в крепости тогда оставалось чуть больше сотни стрельцов…
Как известно, явленная в Казани икона имела размеры шесть на пять вершков (26,66 на 22, 225 см), икона Казанской Божьей Матери, принесенная в Москву ополчением Минина и Пожарского, – пять на восемь вершков (22,225 на 35,56 см). Икона, привезенная в Санкт-Петербург царицей Прасковьей и хранящаяся сейчас в Казанском соборе, – 13 на 12 вершков (58,175 на 53, 30 см).
Шлиссельбургская икона была значительно больше их по размерам. Согласно измерениям священника Иоанна Флоринского, длина ее составляла 1 аршин 7,5 вершка (104,46 см), ширина – 1 аршин 2 вершка (80,01 см).
«Эта местная святыня, – писал последний настоятель Шлиссельбургского крепостного храма Рождества Иоанна Предтечи протоиерей Иоанн Флоринский, – оставшаяся в иноверческой земле, могла бы исчезнуть бесследно, как исчезли сами православные церкви в Орешке, с их украшениями и утварью, если бы заботливая рука одного из оставшихся в Орешке ревнителей православия не скрыла эту духовную ценность от глаз иноверных. Икона была замурована в стене древнего русского крепостного храма, и здесь-то она сохранялась в течение почти целого столетия. Православные ореховцы надеялись таким образом предохранить драгоценный образ Небесной Владычицы от поругания иноплеменных, твердо веря, что Царица Небесная Сама освободит свой образ от временного заточения и возвратит принадлежащий Ей храм и покровительствуемую Ею древнерусскую область в руки православных».
Видимо, так и было…
Возможно, достаточно значительные размеры Шлиссельбургского списка Казанской иконы Божией Матери не позволили вывезти ее из Орешка, но скорее всего, защитники замуровали икону в надежде на то, что она поможет вернуть России ее невскую твердыню.
Уместно вспомнить здесь, что Тихвинскую икону Божией Матери, проплывшую 26 июня 1383 года в небе вблизи Шлиссельбурга, тоже замуровывали в свое время в стене Пантократорской обители, чтобы спасти от еретиков-иконоборцев… В этом повторе истории, дивным отсветом ложащемся на само явление Шлиссельбургской иконы, обнаруживается глубокий мистический смысл. Шлиссельбургская икона как бы соединяет в себе две иконы, одна из которых, Тихвинская, именуется охранительницей северных рубежей России, а другая, Казанская, – спасительницей нашего Отечества.
Тихвинскую – тогда она называлась Влахернской – икону освободили через 60 лет.
Шлиссельбургская икона пробыла в каменном плену 90 лет.
3
Мы уже рассказали, как была обретена икона и почему Петр I не пожелал придать должного статуса чудесному обретению иконы Казанской Божией Матери в Шлиссельбурге.
Да… Взявший Нотебург Петр I считал, что он не освобождает, а завоевывает эти земли. Разница незначительная, если говорить о результате военной кампании, но чрезвычайно существенная, если вернуться к духовному смыслу войны, которая велась тогда на берегах Невы.
Потом стали говорить, что Петр I прорубил окно в Европу…
На самом деле окно в Европу здесь было всегда – требовалось только отодрать старые шведские доски, которыми оно было заколочено.
Но Петр все делал сам, и даже когда он совершал то, что было предопределено всем ходом русской истории, он действовал так, как будто никакой истории до него не было и вся она только при нем и начинается. Это болезнь всех реформаторов в нашей стране!
И в этом и заключен ответ на вопрос, почему Петр не захотел узнать о чудесном явлении Шлиссельбургской иконы Божией Матери…
Нет, не русский Орешек освободил Петр, а взял шведскую крепость Нотебург и тут же основал здесь свой Шлиссельбург. Как могла вместиться сюда Казанская икона Божией Матери, неведомо когда, до всяких прославлений появившаяся здесь?!
И Шлиссельбургская икона Казанской Божией Матери так и осталась в крепости. Многочисленные чудеса происходили от нее.
Народное почитание иконы началось сразу.
Особенно это ощущалось 8 июля по старому стилю, на праздник явления иконы Казанской Богоматери.
В предшествующее празднику воскресенье Шлиссельбургскую икону с крестным ходом выносили из собора Иоанна Предтечи и на лодках переплавляли через Неву, а затем устанавливали в часовне Благовещенского собора, которую стали называть часовней иконы Казанской Божией Матери45.
В сам праздник крестный ход с чудотворной иконой проходил по Петровскому и Екатерининскому каналам, затем процессия удалялась по Рыбацкой улице46 к Преображенской горе.
На этот крестный ход собиралось великое множество людей. В окружении «не одних жителей Шлиссельбурга, но и тысяч пришлаго народа» икону проносили вокруг города. «И вся эта многотысячная толпа с благоговением стремилась, чтобы хотя тень честной иконы осенила их во время шествия».
Ну а в царствование Александра III про Шлиссельбургскую икону вспомнили и в царском дворце.
«1883 год. Июня 15 в девять часов утра изволили прибыть в город Шлиссельбург, посетить шлиссельбургскую крепостную часовню, слушать краткое молитвословие и лобызать явленно-чудотворную икону Богоматери Их Императорския Высочества государь император Александр III и государыня императрица Мария Федоровна с августейшими сыновьями Николаем и Георгием Александровичами, великим князем Алексеем Александровичем и великою княгинею Мариею Александровною».
«1884 года июня 18 дня в десять часов утра изволили посетить крепостной храм и часовню и слушали краткое молитвословие Их Императорские Высочества великий князь Владимир Александрович и супруга его государыня великая княгиня Мария Павловна».
Икону, богато украшенную за годы после обретения позолоченной ризой с жемчугом и драгоценными камнями, хранили в «сребро-позлащенной» оправе-футляре в особом киоте за правым клиросом собора Иоанна Предтечи. Зимой икону переносили в казармы, в теплую церковь Апостола Филиппа.
Когда в 1866 году «уездными работными людьми» вдоль берегов Ладожского озера было завершено строительство бесшлюзового канала имени императора Александра II, на средства прихожан островного храма Иоанна Предтечи была воздвигнута для иконы Казанской Богоматери часовня Успения Богоматери.
В 1890 году расширили «для удобнейшего помещения богомольцев» крепостную часовню.
Здесь и помещался теперь Шлиссельбургский образ Казанской Божией Матери…
4
Можно рассуждать, что если бы остался жив Гермоген, может, и не вернулись бы так быстро в Кремль предатели-бояре и, может быть, не удалось бы им так легко оттеснить от руководства страной ее освободителей. Может быть, и выбрали бы тогда царя из тех, кто освобождал Москву от поляков, а не из тех, кто защищал Москву от народного ополчения. Может быть, и взяли бы тогда верх те, кто считал, что у русского человека есть силы, чтобы устроить свою страну без пришлых людей, а не те, кто считал, что нам надо завозить для управления нами шведов, поляков или немцев…
Но говоря об этом, мы попадаем в то пространство нашей истории, которое по сложившейся традиции закрыто для осмысления.
К сожалению, в XIX веке наши прославленные историки вскользь упоминали об этих событиях, спеша скорее миновать запутанные переулки и загороженные площади нашей истории… Однако если мы сами забываем пространства своей истории, эти площади будут застроены людьми, которые бы хотели, чтобы у нас вообще не было никакой истории.
События конца XIX – начала XX века доказали, что застройка эта ведется в нашей стране не только в переносном, но зачастую и в самом прямом смысле.
В 1896 году Константин Маковский создал наполненную высоким патриотическим пафосом картину «Минин на площади Нижнего Новгорода, призывающий народ к пожертвованиям». Интересно, что примерно в это же время как раз напротив церкви, с паперти которой, по преданию, обращался к нижегородцам Кузьма Минин, купец Н.А. Бугров построил ночлежный дом, послуживший А.М. Горькому прототипом ночлежки в пьесе «На дне».
С одной стороны, конечно, благотворительность, а с другой – откровенное глумление.
Бугров и Горький как бы свели и поставили друг против друга воодушевленную идеей спасения Родины, объединенную жертвенным порывом Россию Минина и Пожарского и Россию деклассированных спившихся босяков, все помыслы которых сведены к поиску выпивки.
И они смотрели друг на друга, эти две России, и не узнавали себя.
Н.А. Бугров принадлежал к тому типу волжских купцов, о которых трудно сказать, чего в них больше – самобытности или самодурства, но мы не будем утверждать, что он осознанно выбирал место для своего ночлежного дома, из которого – его слова! – «как из омута, никуда нет путей».
Это и неважно…
За Бугрова выбирали место ночлежки те темные силы, которые, по свидетельству современников, порою всецело завладевали его душой.
Ну а Максим Горький, создававший свою пьесу об обитателях бугровского дома, думается, о символизме соседства этого дома с Россией Минина и Пожарского знал совершенно определенно.
На дно в его пьесе, художественные достоинства которой, по нашему мнению, весьма относительны, погружаются не только обитатели ночлежки, но и вся Русь, еще сохранившая способность противостоять предательству и измене, Русь, еще обладающая силой спасти саму себя.
Пьесу «На дне» Алексей Максимович Горький написал в 1902 году, а 29 июня47 1904-го в час ночи из летнего храма при Богородицком женском монастыре украли саму чудотворную икону… Кражу совершили профессиональный церковный вор Варфоломей Андреевич Стоян, называвшийся Чайкиным, и его подельник, карманник Ананий Комов.
В ту же ночь на окраине Казани, в доме Шевлягина по Кирпично-Заводской улице, где Стоян (Чайкин) арендовал целый этаж, эти словно сошедшие с горьковских страниц монстры разрубили топором первообраз чудотворной иконы Казанской Божией Матери, чтобы побыстрее отделить от нее драгоценные камни и золото. Обломки и щепки от чудотворной иконы теща Чайкина, 49-летняя Елена Ивановна Шиллинг, «отталкивающей наружности старуха, тип старой сводни», сожгла в железной печке.
Надо отдать должное полиции.
Расследование преступления было проведено грамотно и оперативно. Смотритель Александровского ремесленного училища Владимир Вольман, прочитав в газетах, что при краже был сломан замок наружной двери собора, сообщил в полицию о золотых дел мастере Николае Максимове, заказавшем у него в училище мощные разжимные щипцы, совершенно ненужные в ювелирной работе.
Максимов после очной ставки с Вольманом сознался, что заказал щипцы по поручению своего давнего покупателя Федора Чайкина.
Полиция, несмотря на поздний вечер, немедленно отправилась в дом Шевлягина по Кирпично-Заводской улице, однако обнаружила там только Елену Ивановну Шиллинг и девятилетнюю Евгению – дочь Прасковьи Кучеровой. Сам Чайкин за несколько часов до появления полиции вместе со своей гражданской женой Прасковьей Кучеровой уехал на извозчике на пристань.
18 июля Чайкин и Кучерова были задержаны в каюте прибывшего в Нижний Новгород парохода «Ниагара». У задержанных оказались фальшивые паспорта на имя супругов Сорокиных.
К тому времени полиция уже произвела тщательный обыск на квартире Максимова и в доме Шевлягина. На квартире Максимова были найдены жемчужины, в которых монахиня Варвара, состоящая многие годы при чудотворной Казанской иконе, опознала украшения с похищенной святыни.
Успешным был обыск и на Кирпично-Заводской улице.
Полицейским удалось найти тайники, наполненные драгоценностями. Согласно протоколу, в ходе обыска обнаружены были «куски пережженной проволоки, 205 зерен жемчуга, перламутровое зерно, камешек розового цвета, обломок серебра с двумя розочками, 26 обломков серебряных украшений с камнями, кусочек золота, 72 золотых обрезка от ризы, завернутые в рукав платья, 63 серебряных обрезка ризы и венца, пластинка с надписью «Спас Нерукотворенный»48, серебряный убрус, смятый в комок, и другие подобные предметы».
Важные показания дала девятилетняя Евгения Кучерова.
Она показала, что накануне кражи Чайкин вместе с Ананием Комовым уходил поздно вечером из дома. Каждый имел при себе шпалеру (револьвер).
Утром девочка проснулась на рассвете и увидела, как отчим рубит секачом икону Спасителя, а Комов топором – икону Казанской Божией Матери.
Разрубленные куски иконы были сложены в железную печь, после чего бабушка (Елена Шиллинг) зажгла огонь.
От дыма она вытирала рукавом глаза, и это не понравилось Чайкину.
– Мамаша у нас сегодня плаксивая… – сказал он Комову.
Читаешь эти показания – и вспоминаешь сон, приснившийся в 1579 году дочери казанского стрельца Матрене.
Прекрасным в этом сне был лик Богородицы, но дышал пламенем.
– От иконы исходило пламя, и прямо на меня, будто готовое сжечь… И голос я слышала… – Матрена наморщила лоб и повторила, стараясь не пропустить и не перепутать ни одного слова. – Если ты… не поведаешь… глаголов Моих… то Я… явлюсь в другом месте…
Сверстница Матрены Евгения Кучерова через 325 лет воочию увидела это ужасное пламя.
Оцепенев, смотрела она, как режет отчим сияющие драгоценными камнями ризы. Потом подняла с пола откатившийся камешек с Казанской иконы Божией Матери и зажала его в кулачке.
Показания Евгении Кучеровой помогли задержать последнего подозреваемого – «юркого, подвижного человека с плутовато-хищным выражением глаз и характерным длинным тонким носом, загнутым кверху» – Анания Комова.
Он был арестован в день праздника Казанской иконы Божией Матери. Тем летом произошло долгожданное для России событие. 30 июля 1904 года родился наследник престола, царевич Алексей.
«Когда я буду царем, – скажет он своему наставнику, – в России не будет бедных и несчастных».
Но мы знаем, что ненавистники России помешали стать царем этому долгожданному царевичу, родившемуся – увы! – после того, как святотатцами уничтожена была великая святыня России…
После уничтожения Казанской иконы Божией Матери начинаются и самые тяжелые поражения русско-японской войны, и Кровавое воскресенье, и вся смута 1905 года!
Странно и как-то обреченно переплетаются между собою даты тех событий…
Слушание дела в Казанском окружном суде происходило в дни, когда японцы пошли на четвертый штурм Порт-Артура.
Столь схожий с героями Горького Варфоломей Стоян (Чайкин) рассказывал на суде, как сжигали они национальную святыню России. Он говорил это и «суетливо, с гримасами всматривался в публику» своими «наглыми до дерзости глазами».
Строчили в записных книжках газетные репортеры.
Присяжные заседатели, позевывая, слушали клюквенника, уничтожившего одну из главнейших святынь нашей страны. Согласно их вердикту Варфоломей Стоян получил за свое преступление 12 лет каторги, Ананий Комов – 10 лет каторжных работ. Приговор ювелиру Николаю Максимову (два года и восемь месяцев арестантских рот) и Прасковье Кучеровой и Елене Шиллинг (по пять месяцев тюремного заключения) был еще мягче 49.
В день оглашения этого вердикта японцам удалось овладеть господствующей над Порт-Артуром высотой, и они начали вести прицельный огонь по русским военным кораблям, стоящим на рейде… Разумеется, сатанинское деяние Варфоломея Стояна (Чайкина) и его тещи, «старой сводни» Елены Ивановны Шиллинг, отличается от замешанной на откровенном глумлении благотворительности купца Багрова, от русофобских сочинений Горького, от холодной ненависти к православию профессиональных «русских» революционеров, от поздравительных телеграмм, которые посылали японскому микадо петербургские студенты, но отличается только своими масштабами.
По сути это однотипные явления.
Одна задача тут – как можно сильнее оплевать и унизить русского человека, одна цель – лишить его всякой надежды на национально ориентированное устройство своей собственной страны…
И вот так и получилось, что была уничтожена чудотворная икона Казанской Божией Матери, и был 1917 год, и было все то, что было…
5
В начале ХХ века в Ростове-на-Дону вышла брошюрка Александра Степановича Пругавина «Прошлое и настоящее Шлиссельбургской крепости».
«Июль месяц 1880 года мне пришлось прожить в деревне Дубровке, на Неве, около Ладожского озера, – «вроде как на даче», по словам моего хозяина.
Как-то раз вечерком заходит ко мне этот хозяин и спрашивает, не поеду ли я в Шлюсин.
Шлюсином народ величает здесь уездный город Шлиссельбург.
– Там завтра (разговор происходил 7 июля) престольный праздник Казанской Божией Матери… Явленная икона… Народу, что на этот праздник собирается, – страсть! Со всех мест. Пароходы только лишь успевают перевозить… Икона чудотворная, многим, говорят, помогает… И явилась-то она спервоначалу в крепости, а уж опосля ее, значит, в город перенесли. Одначе этот день и поныне в крепости соблюдают. Невольников выпущают во двор, и ходят они по двору на воле целый день… Крепость и ту на этот день отворяют и всех, кто, значит, только пожелает, – всех туда пущают. Такое уже разрешение, стало быть: что хошь смотри».
Герою очерка захотелось побывать в знаменитой тюрьме, и он отправился в путь.
«Катер подъезжает к пристани. Мы выходим на крохотный клочок берега, примыкающий к крепостной стене. Почти в самой средине стены высится широкая массивная башня, называемая Государевой. Через эту башню идет ход в крепость. День и ночь ход этот оберегается крепким караулом. Нас пропускают, однако, без всяких процедур и затруднений.
Направо и налево от входа, вдоль крепостных стен, расположены помещения для арестантов и конвоя. Тут же помещаются различные мастерские. Крепостной двор представляет собою маленькую площадку, стиснутую со всех сторон угрюмыми тюремными стенами. На этой площадке расположены церковь, дом коменданта крепости, разные службы и другие постройки, в которых помещаются офицеры, доктор, священник и т.д. Зелень газонов и небольшие группы деревьев, расположенные между постройками, не в состоянии смягчить тяжелого впечатления, навеваемого общим видом тюремных стен и башен.
Все приехавшие на катере направились в церковь. Но оказалось, что мы опоздали: обедня уже окончилась, и священник вместе с явленной иконой уехал в город для участия в крестном ходе. Нас встретил лишь один церковный сторож…»
Дальше идет рассказ о том, как герой осматривает тюремные помещения и слушает рассказы тюремщиков-экскурсоводов.
«Мы приблизились к крепостной стене. В средине ее, начиная от поверхности земли, выделялось довольно большое отверстие полукруглой формы. От него шел спуск вниз – узкая лестница со ступеньками из белых плит вела в глубь земли. Вокруг на земле лежали груды старого кирпича и камня. Спустившись по лестнице вниз, мы очутились на дне подземелья, представлявшего собою довольно просторную комнату со стенами, выложенными кирпичом.
– Это подземелье, ход и лестница – все это было замуравлено. Только недавно их очистили от кирпича и камня… Обратите внимание на кладку кирпича в этих стенах. Замечаете ли вы, что в средине стен кладка имеет совершенно другой характер, чем в остальных местах? Даже кирпич другой. Ясно, что здесь существовал когда-то ход, который был замуравлен впоследствии. Постучите сюда палкой. Слышите? Звук совершенно другой, чем в остальных местах, – точно там, дальше пустое пространство. Может быть, там-то и существовали те подземные камеры, о которых рассказывают легенды. Недаром же почти все убеждены, что здесь существовали пытки. Многие, осматривая казематы, ищут следы крови на стенах! Рассказывают, что многих узников держали в течение всей жизни в наклонном положении… Однако здесь так холодно и сыро, что меня пробирает дрожь…
Мы вступили в коридор, чуть-чуть освещенный узкой полоской света, падавшего откуда-то сверху. На нас пахнуло гнилою сыростью подвала…
Тяжелая дверь, скрипя заржавленными петлями, тихо отворилась…
Представьте себе пещеру – мрачную, потрясающе мрачную пещеру, высеченную в каменной массе, с двумя дырами, просверленными в этой массе. Эти дыры заменяют окна. Они сделаны так высоко, что даже стоя на полу, или, вернее, на дне этой пещеры, вы не в состоянии что-нибудь видеть в эти окна. Но если бы даже вам удалось заглянуть в необыкновенно глубокие оконные ниши, то вы не увидели бы ничего, кроме позеленелых стекол в толстых переплетах рам да еще более толстых и частых железных решеток. Луч солнца вовеки не проникнет сюда, не осветит, не разгонит вечного мрака, вечных сумерек, что сгустились в темных углах этой «кельи». Смертью и гробом веет от стен и сводов этого подвала. Вы испытываете ощущение, какое овладевает человеком, попавшим в могильный склеп. Как далеко кажутся отсюда та жизнь, те люди, тот мир, среди которых вы только что жили и действовали!
Сыростью, затхлою гнилью насквозь пропитан спертый воздух. Дух спирает от этого воздуха, легкие отказываются работать. Перед глазами встают зеленые круги и пятна…»
Интересно, что брошюра Александра Степановича Пругавина, описывающая Шлиссельбургскую крепость накануне появления там народовольцев, вышла только четверть века спустя, накануне освобождения из крепости последних членов «Народной воли».
Осталось тогда в крепости всего несколько эсеров.
Эсер Григорий Гершуни назвал прощание с народовольцами сдачей крепости: ««Народная воля» сдавала крепость своей преемнице, Партии социалистов-революционеров…»
Он же сказал тогда прочувствованную речь: «Не в традициях русских революционеров взаимные излияния чувств. Но необычность настоящего момента, неизвестность, увидимся мы или нет, обязывают нас высказать вам хоть часть того, что сказать должно было бы.
Партия социалистов-революционеров считает себя духовной наследницей «Народной воли». Мечтой и стремлением пионеров ПСР было вдохнуть в молодую партию тот дух революционной стойкости, гражданского мужества и беззаветной преданности народному делу, которым так сильна была «Народная воля» и который покрыл ее такой неувядаемой славой. Вы – последние могикане пленной, разбитой партии. Сегодня ее старая гвардия, отслужив все возможные и невозможные сроки, оставляет Шлиссельбург и передает нам, молодым солдатам молодой партии, свое знамя.
Помните: мы знаем, что то знамя облито кровью погибших здесь товарищей. Мы знаем, что оно переходит к нам чистым и незапятнанным, что таковым же мы должны его сдать нашим преемникам, если таковые еще, к несчастью, будут. И мы надеемся, что эта задача окажется нам по силам.
Уходя отсюда, вы, восемь человек, уносите 203 года тюремного заключения. Ноша чудовищная, почти невероятная. И если вы под тяжестью ее не пали, товарищи, вы честные, надежные носильщики. Вот чувства, волнующие сегодня нас, остающихся, и тех, которые ждут вас там, за стенами этой тюрьмы…»50.
После этого, когда увезли и эсеров, снова можно стало попасть в крепость на экскурсию, пока в 1907 году не началось здесь строительство новой каторжной тюрьмы.
Так что не очень-то и долго в Шлиссельбурге, как выразился герой очерка А.С. Пругавина, двери отворяли для «всех, кто, значит, только пожелает…»
Впрочем, для нас сейчас существеннее свидетельство А.С. Пругавина, что Шлиссельбургский чудотворный образ Казанской Божией Матери находился в крепости перед прибытием туда народовольцев…
6
Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери находился в крепости и тогда, когда привезли в Шлиссельбург нового вечника – Варфоломея Стояна (Чайкина).
После приговора суда в Казани Варфоломей Стоян отбывал наказание в мариупольской тюрьме, но вскоре бежал оттуда посредством подкопа. Считается, что он принимал участие и в революционной смуте, укрывая бунтовщиков и занимаясь вместе с ними грабежами и налетами. После завершения смуты 1905 года Варфоломей Стоян был схвачен при подстроенном полицией фиктивном ограблении ювелирного магазина в Ярославле. Его снова судили, и теперь он был помещен в Шлиссельбургскую крепость на пожизненную каторгу.
Совпадение поразительное.
Столь близкое соседство Шлиссельбургского чудотворного списка Казанской иконы Божией Матери и человека, уничтожившего чудотворный первообраз Казанской иконы, создает столь сильное драматургическое напряжение, что, перебирая документы, испытываешь ощущение, будто читаешь чью-то пьесу.
Вот, например, допрос Варфоломея Стояна в Шлиссельбургской крепости жандармским подполковником Михаилом Васильевичем Прогнаевским.
Допрос этот состоялся в 1912 году и был продиктован теми сомнениями, которые появились после расследования преступления и суда в Казани.
Повод к сомнениям дал сам преступник.
И.П. Вороницын пишет, что Чайкин по прибытии в Шлиссельбург был посажен в общую камеру: «Начальство наше не думало, да и не считало себя вправе выделять его за его «страшное» преступление».
Однако Чайкина это не устраивало, и он решил вступить в новую жутковато-подлую игру.
«Кажется, сам Чайкин, желая добиться воли, написал о том, что подлинную икону он не сжег, как утверждал это сначала и как – несомненно, правдиво – рассказывал это потом и нам, а спрятал в одном ему доступном тайнике, откуда он соглашался извлечь ее и дать в руки верующим, если ему будет гарантировано помилование.
Помнится, так это и было.
И вот началось посещение Чайкина разными духовными и светскими начальниками, поведшими с ним торг… Его перевели в одиночку, лишив всякой возможности общения с другими заключенными. Изредка, впрочем, нам удавалось переписываться с ним, несмотря на чрезвычайную строгость надзора»51.
Потом Варфоломей Стоян отказался от своего заявления, объявив, что похищенная икона сожжена, но Михаил Васильевич Прогнаевский просто не мог уразуметь, как это профессиональный церковный вор решился сжечь икону, зная, что староверы (и не только староверы!) заплатят ему за чудотворный образ гораздо больше, чем стоят все содранные с иконы драгоценные камни. Нет! Профессиональный грабитель не мог уничтожать то, что должно было принести самые большие деньги… Об этом и расспрашивал Михаил Васильевич вечника Стояна (Чайкина). Варфоломей Стоян подробно поведал жандармскому подполковнику, как он вынул в церкви из киотов иконы Божией Матери и Спасителя и передал икону Спасителя стоявшему настороже у двери Комову, а икону Божией Матери спрятал у себя на животе под поясом…
Да, он был в пиджаке, и было не видно, что он несет за пазухой…
Да, в дом Шевелягина они шли с Комовым разными путями…
Дома на кухне он выложил принесенный образ на стол и начал сдирать «юбки» с иконы. Он содрал с иконы верхнюю матерчатую ризу с драгоценными камнями, а затем снял и золотую ризу.
Ну а потом он расколол чудотворный образ и сжег его.
– Зачем? – спросил Прогнаевский. – Ведь вы могли получить огромные деньги за икону!
Ответ прозвучал как будто из романа Ф.М. Достоевского «Бесы».
– Я хотел узнать, господин начальник, действительно ли икона чудотворная, – цепко глядя на полковника, сказал Варфоломей Стоян. – Если Бог есть, он не даст ее уничтожить, а меня разорвет в куски. А если даст, то и Бога нет. Видите, как я сумел доказать небытие Божие!
В этой сцене, достойной пера Федора Михайловича Достоевского, открывается и еще один мистический план.
Исследователи уже обращали внимание, что 28-летний Варфоломей Андреевич Стоян на своих фотографиях чрезвычайно похож на Владимира Ильича Ленина, снявшегося после возвращения из сибирской ссылки.
Такой же высокий лоб, переходящий в лысину, такая же бородка клинышком, такой же овал лица и цепкий взгляд!
Впрочем, тогда, в 1912 году слишком малоизвестен был Владимир Ильич, и едва ли жандармский подполковник вспомнил его, глядя на вечнокаторжного Стояна.
Это разве только перед расстрелом в 1918 году мог Михаил Васильевич Прогнаевский задуматься о диковинном сходстве вождя мирового пролетариата с церковным вором, убивцем великой русской святыни, в лицо которого вглядывался он, допрашивая его в Шлиссельбургской крепости шесть лет назад.
7
А вот Г.К. Орджоникидзе, который вернулся в Россию после VI (Пражской) Всероссийской партийной конференции и которого уже 5 ноября 1912 года в ножных кандалах доставили в Шлиссельбургскую крепость и поместили в четвертый тюремный корпус, где сидел и церковный вор Варфоломей Стоян, мог заметить его сходство с Лениным и в 1912 году.
Как бы то ни было, но политические уважительно относились к уголовнику Стояну.
«Чайкин же отличался несомненным природным умом, укрепленным немалой начитанностью, элементарной арестантской честностью и огромной выдержкой. Это был человек со стальной волей, – пишет в своих воспоминаниях И.П. Вороницын. – Начало его истории покрыто мраком. Что толкнуло этого несомненно хорошего человека на уголовную карьеру? Эта загадка всегда меня интересовала. Когда я в одной из записок, которыми мы обменивались, задал ему этот вопрос, он даже не попытался ответить на него. Но несомненно, что и на его совести тяготела не одна невинно загубленная жизнь. Уже не знаю, откуда это взяли надзиратели, но они в один голос утверждали, что на своем веку Чайкин убил 20 человек. Как бы там ни было, но в этот раз Чайкин был осужден на 30 лет каторги по совокупности, а он был уже далеко не молодым человеком – ему было около 50 лет. И по рассказам о нем, и по его собственным немногим словам было видно, что он давний тюремный сиделец, знавший и Сахалин, и Сибирь.
По наружности своей он совсем не походил на преступника-рецидивиста. Это не был тип, излюбленный Ламброзо и его школой. Выше среднего роста, стройный и пропорционально сложенный, с благообразным лицом старообрядца-великоросса, с живыми карими глазами, плавной и связной речью, совсем не уснащенной трехэтажной матерщиной»52.
Впрочем, уважение это было связано, конечно, не только с внешним обликом Стояна.
И будущий директор института «Советская энциклопедия» Федор Николаевич Петров, и будущий организатор советской власти в Карелии Петр Федорович Анохин, и даже сам Владимир Осипович Лихтенштадт, который изготовил в динамитной мастерской взрывные снаряды для массового убийства на даче П.А. Столыпина, прекрасно понимали, что нанести более страшный удар по России, чем нанес уголовник Стоян, они не в состоянии.
С нескрываемым восхищением пишет о Варфоломее Стояне в своих воспоминаниях В.А. Симонович53.
«В третьем корпусе сидел еще один известный уголовный каторжанин, по фамилии Чайкин, имевший в совокупности 43 года каторги. Этот Чайкин по количеству преступлений и смелых побегов был на особом положении у здешней администрации. До шлиссельбургской каторги Чайкин долго в тюрьмах не засиживался, а, как говорят на уголовном жаргоне, нарезал винта – бежал. Откуда только он не бежал!
Бежал он с Сахалина, из разных губернских тюрем, пуская в ход смелость и ловкость, а когда нужно было – и хитрость. Один раз бежал он, будучи вызван следователем на допрос. Видя, что надзиратель отвернулся, он снял с вешалки и надел на себя пальто и фуражку следователя – и как ни в чем не бывало направился к калитке. Привратник, приняв Чайкина за следователя, взял под козырек и выпустил его на свободу.
Много способствовал совершению таких побегов и наружный вид Чайкина. Это был солидный мужчина: лет 42-43, выше среднего роста. Широкоплечий, коренастый, с умным симпатичным лицом. С окладистой рыжей бородой. Походка, манеры, поведение – все было у Чайкина солидно. Глядя на него, невольно возникало недоумение, как мог такой человек совершить столько преступлений и побегов.
Специальностью Чайкина были по преимуществу церковные кражи. Последней была знаменитая кража иконы Казанской Божией Матери, с которой он снял все драгоценности, а доску бросил в печку и сжег.
Это дело в свое время вызвало много шума в духовном мире. К Чайкину приезжали митрополит, известная ханжа Воронова и прокурор с увещеванием отказаться от своих показаний на следствии, где он говорил, что сжег икону. У них была цель – создать новую такую же икону и объявить населению, что икона Казанской Божией Матери вновь появилась. Чтобы уговорить Чайкина, ему были обещаны все земные блага, вплоть до освобождения. Но Чайкин, как человек твердый, решительный, не верующий ни в Бога, ни в черта, категорически заявил, что он икону разрубил топором, а щепки бросил в печку и сжег.
Сидел он в третьем корпусе изолированно от всех. На дверь его одиночки повесили два замка, ключи от которых хранились в конторе, а ключ от форточки, через которую передавали пищу, находился у старшего надзирателя, присутствовавшего при ее раздаче. На прогулку и в баню Чайкина водили одного и только тогда, когда все уже отгуляют или вымоются, оставляя ему меньше времени. Перестукиваться и общаться с соседними одиночками он не имел никакой возможности, ибо администрация всегда старалась соседние с ним одиночки держать свободными, а если за неимением мест и сажали кого-нибудь рядом с ним, то всегда из сучьего кутка, с которым Чайкин ничего общего иметь не хотел. И так проходили для него дни, месяцы и долгие годы – в совершенном безмолвии и одиночестве.
Чайкина не били, не калечили, не ругали, но из него каждый день методически высасывали кровь – капля за каплей. Он гас медленно, но верно – угасал и таял, как восковая свеча. Он не кричал, не стонал, не просил и не ждал пощады. Он знал, что это ему за икону Казанской Божьей Матери и живым из этой крепости ему уже не выйти.
Чайкина я имел возможность видеть через форточку во время раздачи пищи, ибо я сидел против его камеры. Впервые я увидел его в 1912 году. Тогда он был еще совершенно здоров, без всяких признаков болезни. Но постепенно, незаметно для самого себя Чайкин таял. Случалось мне не видеть Чайкина две-три недели, и после этого я всегда обнаруживал новые признаки его болезненного состояния».
Вероятно, если бы Варфоломей Стоян не растаял, как восковая свеча, и дожил до февраля 1917 года, он был бы среди бандитов, заполнивших тогда улицы Шлиссельбурга.
И кто знает, не потянуло ли бы его снова доказывать небытие Божие – к шлиссельбургскому чудотворному образу Казанской иконы Божией Матери…
Но этого, к счастью, не случилось.
«Особенно резкую перемену в его здоровье я заметил в начале 1914 года, – свидетельствует В.А. Симонович. – Раньше через форточку Чайкин со мной всегда вежливо и веселым тоном здоровался, стараясь уловить из случайных разговоров что-нибудь новое. Теперь он выглядел совершенно апатичным и на мое «Здравствуйте, товарищ Чайкин!» ничего не ответил, как это было раньше, устремил на меня удивленные глаза, стараясь припомнить, кто я и как я сюда, в этот корпус попал.
В 1914 году Чайкин окончательно заболел. Нервная система у него настолько разрушилась, что он стал требовать перевода в больницу и начал ругаться с надзирателями. Начальник, однако, запретил брать его в больницу, а посадил больного на месяц в башенный карцер. Там он лежал с повышенной температурой, не поднимаясь с нарки, не ел, не пил, и оттуда его, почти без чувств, вынесли на носилках в больницу, где он и умер».
Произошло это в 1915 году.
Говорят, что перед смертью Варфоломей Стоян, подобно повешенным в Шлиссельбурге бомбометателям, отказался от исповеди и причастия…
8
Ну а Шлиссельбургская икона Казанской Божией Матери уцелела и после пожара, который устроили на острове в феврале 1917 года освобожденные из тюрьмы бандиты.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.