«Я все высказал, все раскрыл…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Я все высказал, все раскрыл…»

Первым великим князем, отважившимся на разговор с императором об ограничении влияния императрицы, был Николай Михайлович. Он прибыл в Ставку днем 1 ноября 1916 г. из Киева, где встречался с матерью Николая II, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, и его двумя сестрами, Ольгой и Ксенией[326]. Великий князь говорил с ними о причастности Александры Федоровны и Г.Е. Распутина к решению государственных дел. Вероятно, уже к тому времени у него созрело решение написать об этом письмо императору, и в Киеве он хотел посоветоваться о его содержании с вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Однако эта встреча изменила его решение. Согласно воспоминаниям В.В. Шульгина, именно этот разговор окончательно повлиял на решение Николая Михайловича все высказать Николаю II лично[327]. Написанное после этого письмо императору было также представлено великим князем на одобрение Марии Федоровне, через князя Г.Д. Шервашидзе. Послание Николая Михайловича вдовствующая императрица поддержала, хотя, возможно, уже после беседы великого князя с Николаем II. Более того, князь Г.Д. Шервашидзе вернул экземпляр письма обратно адресату, опасаясь оставить компрометирующую бумагу в архиве императрицы[328]. Таким образом, несмотря на самостоятельность политических воззрений Николая Михайловича, он вряд ли бы решился на личный разговор с императором без одобрения Марии Федоровны.

В Киеве великий князь Николай Михайлович встречался также со своим братом Александром Михайловичем, с которым они договорились, что во время визита в Ставку Николай Михайлович будет просить у императора единовременную денежную помощь в 1 млн 120 тыс. рублей для супруги Александра Михайловича и сестры Николая II великой княгини Ксении Александровны[329]. Возможно, что этот вопрос был поднят самой Ксенией Александровной перед великим князем в Крыму, где они встречались в начале октября[330], но обещание Николаем Михайловичем было дано именно брату.

1 ноября на завтраке в Ставке вместе с императором присутствовали великие князья Георгий и Сергей Михайловичи, а также князь Игорь Константинович. Великий князь Дмитрий Павлович, которому через полтора месяца суждено было стать участником убийства Г.Е. Распутина, уже отбыл, так как ему надо было сделать «операцию щеки (изнутри!)»[331]. К полудню отбыл и Георгий Михайлович, который вскоре прислал Николаю II письмо о положении дел в армии. Была ли у Георгия Михайловича в этот день встреча с Николаем Михайловичем, установить трудно. Сам великий князь Николай Михайлович встречался с Николаем II трижды: на обеде, после него[332] и после вечернего посещения кинематографа.

Решающая двухчасовая беседа проходила между 9 и 11 часами вечера[333]. Сам Николай II в телеграмме, отправленной в Царское Село после 11 вечера 1 ноября 1916 г., писал, что он был «очень занят» после кинематографа, а на следующий день сообщил жене, что имел «вечером» «длинный разговор» с Николаем Михайловичем[334]. Во время беседы Николаю II было передано письмо, написанное Николаем Михайловичем еще в Киеве.

Беседа велась без свидетелей, о ее содержании у нас имеются лишь сведения, представленные ее непосредственными участниками. Они содержатся, во-первых, в письмах великого князя Николая Михайловича к вдовствующей императрице Марии Федоровне от 5 ноября и французскому историку Ф. Массону от 20 ноября; во-вторых, в переписке Николая II и Александры Федоровны; в-третьих, в интервью, которое было дано великим князем газете «Русское слово» 7 марта 1917 г. О беседе имеются сведения в «Дневнике» В.М. Пуришкевича и в воспоминаниях В.В. Шульгина, написанных в 1920 г.

Вышеназванные источники во многом схожи в описаниях беседы дяди – великого князя и его племянника-императора. Главное различие состоит в том, говорил ли великий князь Николай Михайлович об устранении влияния императрицы Александры Федоровны и Г.Е. Распутина Николаю II лично или он побоялся высказать это в разговоре и лишь передал императору письмо, в котором об этом было написано, а тот, в свою очередь, не читая письма, отослал его в Царское Село своей супруге.

Источники, исходящие от великого князя Николая Михайловича, подтверждают первую версию. В письме вдовствующей императрице Марии Федоровне, написанном им еще под впечатлением встречи с императором, он сообщает, что Николай II позволил «высказать Ему все (подчеркнуто в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.)»[335]. Та же фраза – «я все высказал, все раскрыл» – звучит и в письме к Ф. Массону[336]. Наконец, 5 ноября в разговоре с депутатами Думы В.В. Шульгиным и Н.Н. Львовым[337] Николай Михайлович вспоминал, что он просил разрешения прочесть вслух письмо, которое он написал, чтобы в его речи, которую он приготовил для Николая II, было «больше определенности». Письмо было прочитано, и император, выслушав его, сказал: «Странно, я только что вернулся из Киева… Никогда, кажется, меня не принимали, как в этот раз». На это великий князь ответил: «Это, может быть, было потому, что Вы были Одни с Наследником… Императрицы не было…»[338]. Депутату Государственной думы и будущему участнику убийства Г.Е. Распутина В.М. Пуришкевичу великий князь рассказал о «докладе» императору, в котором он «ярко и выпукло, но как бы между прочим, указал на весь ужас современных общественных настроений России, с которыми хорошо знаком, – настроений, являющихся следствием распутинского над Россией “радения” и вмешательства во все дела чужой народу и России царской жены»[339]. Наконец, согласно статье, опубликованной в газете «Русское слово» 7 марта 1917 г., Николай Михайлович напоследок сказал царю: «Здесь у тебя казаки и много места в саду. Можешь приказать меня убить и закопать. Никто не узнает»[340]. В вышеупомянутом письме Ф. Массону Николай Михайлович писал, что «после [беседы. – Е.П., К.Б.] Его Величество удостоил меня троекратного нежного поцелуя»[341].

В отличие от великого князя, Николай II утверждал в письме к императрице от 5 ноября, что Николай Михайлович остановился только на «историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении». Николай II горячо убеждал свою супругу в том, что великий князь ее имени в разговоре не упоминал и что даже «не хотел давать… своих писем, – я их просто взял у него, и он их отдал довольно неохотно»[342]. Однако в любом случае несомненно, что беседа с великим князем Николаем Михайловичем довольно сильно задела мысли и чувства Николая II. Практически впервые за год он не пишет супруге о содержании разговора сразу, отделываясь туманной фразой «был очень занят». На следующий день он не отослал жене ни одного письма, что бывало с ним лишь в исключительных случаях, отправив ей лишь телеграмму, в которой в том числе сообщил о разговоре с Николаем Михайловичем[343]. Возможно, тот факт, что Николай Михайлович не отважился на высказывания против Александры Федоровны в личном разговоре, подтверждает то, что Николай II отослал письмо супруге, не сопроводив его никакими комментариями или оценками. Вряд ли бы он решился на такой поступок, зная о его содержании. С другой стороны, он подобным образом мог дать императрице понять об общественных настроениях и необходимости отдаления Г.Е. Распутина. Таким образом, говорил ли Николай Михайлович императору об отстранении его жены и зачитывал ли ему текст письма, остается спорным вопросом.

Между тем содержание письма носит гораздо более решительный тон, чем изложенные выше известия о содержании беседы. Недаром Николай Михайлович считал, что лучше пишет, чем говорит. Как и в других его письмах, в послании великого князя от 1 ноября нет обращения. Он сомневается в информированности Николая II о реальном положении дел, а затем высказывает свою точку зрения. Она заключалась в том, что в условиях, когда способ выбора министров стал известен всем и каждому, «так дальше управлять Россией немыслимо». В письме не упоминается имя Г.Е. Распутина: великий князь смирился с тем, что Николай II не властен отстранить его. Но Николай Михайлович призывает своего племянника оградить себя от «постоянных, систематических вмешательств любимой супруги». Такое заявление императору делалось впервые. «Все последующее, – утверждал великий князь, – быстро наладится само собой». В перспективе Николай Михайлович предлагал даровать желанную ответственность министров «без напора извне». В послании он также предупреждал императора, что тот находится «накануне эры новых волнений, скажу больше – накануне эры покушений»[344]. Через полтора месяца, после убийства Г.Е. Распутина, смутные предчувствия Николая Михайловича будут выглядеть как пророческие предсказания, и Николай II будет считать его вдохновителем убийства «старца». Удивительно и другое: ради надежды и упования на спасение Николая II, престола и дорогой родины «от самых тяжких и непоправимых последствий» Николай Михайлович предлагает всего-навсего ограничить влияние Александры Федоровны на императора, не осознавая, что в коренной модернизации нуждалась вся система монархии и устранение одного элемента или одного человека не решило бы проблемы.

Для самого Николая Михайловича было важно, чтобы император поверил ему. Этот вывод подтверждает контент-анализ письма{1}, который показывает, что великий князь Николай Михайлович призывает Николая II, во-первых, верить самому себе; во-вторых, не верить другим (поскольку их сведения – подтасовка); и, в-третьих, верить ему, Николаю Михайловичу, который по его собственным словам, полагал, что Николай II боролся с вышеназванными подтасовками.

На следующий день после беседы и передачи письма Николай Михайлович отбыл в Петроград. Непосредственных итогов встречи и вручения письма не было, да он их и не добивался: его целью было развеять благодушие Николая II по поводу политической ситуации.

Наиболее бурно на этот визит отреагировала императрица Александра Федоровна. Получив высланное ее супругом письмо великого князя, она 4 ноября написала гневный ответ Николаю II. Возмущение по поводу письма Николая Михайловича уже было выражено в первых строках послания Александры Федоровны. Царица определила его письмо как государственную измену и высказала недоумение, почему ее супруг во время разговора не остановил великого князя и не пригрозил ему ссылкой в Сибирь. Хотя данное послание не было такой уж неожиданностью для императрицы, так как она упоминает, что великий князь всегда ненавидел ее и дурно отзывался о ней все эти 22 года в клубе [аристократический Яхт-клуб. – Е.П., К.Б.]. Она характеризует поступок Николая Михайловича как мерзость и предательство еще и потому, что он в такой момент (имеется в виду во время войны) «прячется за спиной твоей мама [вдовствующей императрицы Марии Федоровны. – Е.П., К.Б.] и сестер [великих княгинь Ксении и Ольги Александровны. – Е.П., К.Б.]». Императрица определила Николая Михайловича как «воплощение всего злого» и констатировала, что «он и Николаша [великий князь Николай Николаевич. – Е.П., К.Б.] – величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин [великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевен. – Е.П., К.Б.] и Сергея [великий князь Сергей Михайлович. – Е.П., К.Б.]». В своем письме Александра Федоровна еще несколько раз обращается к характеристике личности Николая Михайловича, отмечая: «Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в Ставку, – скверный он человек, внук еврея!» Далее следует оценка послания Николая Михайловича Г.Е. Распутиным, который сказал: «Не проглянуло нигде милости божией, ни в одной черте письма, а одно зло – как брат Милюкова, как все братья зла…» В заключение мистически настроенная царица пишет, что накануне видела во сне, будто бы ей отрезали руку, но при этом она не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Николая Михайловича[345].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.