2. В Наркомздраве

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. В Наркомздраве

Х. Г. Раковский пришел на работу в Наркомздрав РСФСР на улицу Ильинку (вскоре переименованную в улицу Куйбышева), № 10 вскоре после того, как наркомом был назначен кандидат в члены ЦК ВКП(б) Григорий Наумович Каминский, перед этим работавший председателем Московского облисполкома и вторым секретарем Московского комитета ВКП(б).[1342]

Это был старый партийный функционер, не имевший законченного медицинского образования (он учился на медицинском факультете Московского университета, но не окончил его), и такое назначение само по себе было уродливым проявлением бюрократическо-административной «номенклатурной» системы. Но Г. Н. Каминский, являвшийся хорошим организатором, смог установить деловой контакт с подчиненными, которые поддерживали его инициативы и сами помогали наркому быстро войти в курс проблем, решаемых наркоматом.

Более того, оставаясь сторонником установления относительно демократических методов развития советского общества, осознавая преступность сталинщины, Каминский вместе с группой деятелей партии и государства обдумывал возможность устранения Сталина с руководящих постов, участвовал в совещаниях, проводившихся под видом встреч «за чашкой чая». На пленуме ЦК ВКП(б) 25 июня 1937 г. после заявления Н. И. Ежова о том, что видный партийный деятель О. А. Пятницкий был в годы реакции осведомителем охранки, Каминский голосовал против выражения политического недоверия Пятницкому.[1343] Тогда же Каминский обвинил Л. П. Берию в сотрудничестве с мусаватистской, «буржуазно-националистической», по терминологии большевиков, разведкой в Азербайджане в первые годы после Октябрьского переворота (сам Каминский в 1920 г. являлся секретарем ЦК КП(б) Азербайджана).[1344] По воспоминаниям присутствовавшего на пленуме И. И. Муковоза, после доклада Ежова о выявлении и арестах «врагов народа» – Бухарина, Рыкова и других – единственным поднявшимся для выступления был Каминский, сказавший: «Непонятно мне, почему именно члены ЦК или руководящие работники арестовываются органами НКВД? А может быть, того, что доложено здесь, и не было? Я знаю многих из названных “врагов народа” и хорошо их знаю – это настоящие коммунисты». Перебив Каминского, Сталин заявил: «А вы не друзья с ними – врагами народа?» И затем: «Вы одного поля ягода». На этом заседание закончилось. «Больше я Г. Н. Каминского никогда не видел», – свидетельствует И. И. Муковоз. Выступление Каминского не было спонтанным. Он готовился к нему, а утром этого дня фактически попрощался с семьей и с коллегами по Наркомздраву.[1345] Г. Н. Каминский был арестован сразу после пленума и 10 февраля 1938 г. расстрелян.

В нашем распоряжении нет данных о личных контактах Х. Г. Раковского и Г. Н. Каминского, хотя такие контакты имели место, деловые встречи проходили неоднократно. Раковский участвовал в так называемых «распорядительных заседаниях» (летучках), проводимых наркомом.[1346] Сохранилась докладная записка Х. Г. Раковского Г. Н. Каминскому (1935) с просьбой принять его для доклада по ряду вопросов, которые в этой записке перечислялись. «Очевидно, для переговоров по этим вопросам нужно располагать большим временем. Я Вас прошу наметить время, когда я мог бы быть у Вас без того, чтобы нас тревожили», – писал Раковский.[1347]

В архивном фонде хранится также масса других писем и докладных записок Раковского Каминскому, в которых ставились вопросы деятельности Управления научных институтов, ученого медицинского совета, вносились предложения по проблемам теории и практики медицины в СССР. Можно предположить, что нарком принял меры, чтобы привлечь Раковского к работе в своем ведомстве именно потому, что хорошо знал о его выступлениях против роста бюрократического аппарата, против самовластия Сталина.

Хотя Х. Г. Раковский получил медицинское образование и имел врачебную практику за много лет до этого, он смог быстро включиться в работу Наркомздрава, проявив высокую компетентность. Это объяснялось тем, что у него были превосходные организаторские качества, опыт общения с разнообразными группами людей, данные исследователя, пропагандиста и оратора, знание иностранных языков (при зачислении на работу он писал в анкете, что очень хорошо знает французский, болгарский и румынский, хорошо турецкий, удовлетворительно немецкий и английский).[1348]

Первое публичное выступление Раковского после возвращения из ссылки состоялось 21 августа 1934 г. на всероссийском совещании заведующих областными и краевыми здравотделами. Он начал так: «Я выступаю здесь после некоторого колебания. Дело в том, что я являюсь самым молодым сотрудником Наркомздрава по опыту и стажу. Мне еще нужно долго учиться, прежде чем я буду иметь возможность учить».[1349]

Но рядом соображений оратор все же счел нужным поделиться. Главный недочет научной работы в области медицины он видел в ее оторванности от медицинского образования и в недостаточной подготовленности студентов «для теоретической карьеры». Он отметил неразбериху при создании НИИ, многие из которых были всего лишь продолжением аппарата здравотделов и вели только статистическую работу; есть институт лишь с двумя сотрудниками, отметил он. «Причины непонятны, а последствия плачевны», – указывалось в выступлении, в котором отмечалась необходимость самого серьезного пересмотра всей сети научно-исследовательских институтов.[1350]

Раковский решительно выступил за концентрацию научных сил, за сокращение совместительства, которое охарактеризовал как страшный бич. «Каждый пароход ищет свой порт для стоянки, к которому он прикреплен, но наши сотрудники… все время плы вут».[1351] По-видимому, необычно, а в отдельные моменты и рискованно звучали его слова о формализме, процентомании в выполнении научных планов, вульгарном социологизировании. Чрезвычайно опасное дело подгонять научную работу под метрическую систему. Что означают проценты? Количество написанных страниц? – задавался он вопросами. А где же оценка качества, где действительные достижения науки? Где проверка достигнутого со стороны специалистов высокой квалификации? Критерий научной работы – экспертная оценка компетентных людей. «Я не считаю такими ни наших специалистов, ни себя лично. Я считаю такими людей науки, которые будут в нашем ученом медицинском совете». Только на «очной ставке» можно установить уровень работ по каждой научной теме.[1352]

В связи с этим при Ученом медицинском совете, который должен походить на Французскую медицинскую академию, намечалось создание Центрального бюро ученых обществ как объединения ученых, общественности и Наркомздрава, издание универсального медицинского журнала, ставился вопрос о медицинской газете.[1353]

Раковский крайне негативно относился к попыткам вульгаризации научного знания. В частности, он резко критиковал тезис, выдвинутый в рамках исследовательской программы одного из профильных институтов, о возможности социальных форм аппендицита.[1354]

Так Х. Г. Раковский публично засвидетельствовал, что, несмотря на покаяние, он не смог стать послушным исполнителем воли аппарата, сохранил некоторую самостоятельность мышления, определенную, хотя и ограниченную способность деловой, в том числе социально-политической, критики. Речь отчетливо свидетельствовала о появлении в кадрах Наркомздрава РСФСР неординарной фигуры. Хотя, скорее всего, значительной части местных администраторов, присутствовавших на этом совещании, мысли Раковского были чужды и, возможно, даже не вполне понятны, проводили его аплодисментами.[1355]

Возглавив руководство научно-исследовательской деятельностью в Наркомате здравоохранения России, Х. Г. Раковский развернул разностороннюю работу в нескольких тесно связанных между собой направлениях.

Прежде всего под его руководством стало создаваться управление научных институтов (УНИ), которого раньше не существовало. Управление формировалось одновременно с общей реорганизацией наркомата. Разумеется, образование УНИ в полной мере вписывалось в формирование административно-бюрократического характера руководства, но в то же время быстро развивавшаяся сеть научных институтов в области медицины требовала координации, планомерного развития, разумного финансирования, и без высшего административного органа обойтись было трудно.

В августе 1934 г. Раковский подготовил проект штатного расписания УНИ с указанием обязанностей каждого сотрудника. Обязанности начальника управления, то есть себя самого, определялись следующим образом: «Осуществляет общее руководство научно-исследовательской работой всех научно-исследовательских институтов системы здравоохранения РСФСР… руководство работой научных медицинских обществ через совет научных медицинских обществ, непосредственно управляет центральными научно-исследовательскими институтами, находящимися в ведении УНИ. Представляет на утверждение наркома здравоохранения кандидатов на должности директоров НИИ и их заместителей. Является распределителем кредитов по научно-исследовательским расходам здравоохранения».[1356]

Важным направлением работы была подготовка квалифицированных научных кадров. Именно с середины 30-х годов в СССР стали формироваться система аспирантуры, создание диссертационных исследований и аттестация ученых. По линии российского Наркомздрава этой работой непосредственно руководил Х. Г. Раковский. Приказом по Наркомздраву от 15 сентября 1934 г. Раковский был назначен председателем комиссии по отбору аспирантов. Христиану Георгиевичу было предложено в двухнедельный срок представить предложения о составе отборочной комиссии.[1357]

Он тщательно разбирался в представлениях отраслевых институтов и медицинских вузов о зачислении аспирантов, пытался отсеять тех, кого пытались втиснуть не по способностям, а по «классовому признаку» или по знакомству, спекулируя этим самым «признаком» или же попросту измышляя его, готовил соответствующие приказы (в архивном фонде сохранились многие десятки таких приказов).[1358] Раковский скомплектовал состав отборочной комиссии по приему в аспирантуру, включив в нее выдающихся медиков.[1359]

Пути обучения аспирантов только еще нащупывались. К середине 1935 г. стала ясной необходимость квалифицированной проверки того, чем они овладели за первый год обучения. В связи с этим в конце мая 1935 г. Раковский направил директорам НИИ письмо о необходимости проверки работы аспирантов с отчислением неуспевающих каждые шесть месяцев.[1360] Председателем центральной проверочной комиссии стал Х. Г. Раковский.[1361]

В марте 1936 г. управление научных институтов Наркомздрава провело совещание аспирантов центральных научно-исследовательских институтов. Вступительным словом его открыл Х. Г. Раковский, призвавший участников откровенно говорить о причинах недостатков в подготовке научной смены.[1362]

Он же выступил с основным докладом,[1363] уделив внимание значению подготовки научных кадров в области медицины и выразив в то же время неудовлетворение состоянием советской аспирантуры, по крайней мере в той области, которой непосредственно занимался.

Знакомясь с критическим анализом Христиана Георгиевича, невольно ловишь себя на том, насколько сходны раскрытые им реалии с положением в этой области в наши дни. Поистине, новое – это хорошо забытое старое, или, точнее говоря, на протяжении многих десятилетий старые пороки остаются непреодоленными! Многие аспиранты, говорил Раковский, не знают удовлетворительно даже одного иностранного языка, плохо владеют основополагающими научными отраслями – физикой, химией, биологией, биохимией, да подчас и клиническими дисциплинами. Неудовлетворительно материальное положение аспирантов. Поступающий получал как бы кару за то, что стал аспирантом, ибо ему платили теперь меньше, чем если бы он оставался на прежней практической работе.[1364]

Отмечались и другие недостатки, причем докладчик даже походя затронул «святыню» – общественно-политическую деятельность, указав на чрезмерную загрузку аспирантов различными заданиями, не имеющими отношения к обучению, их участие во всевозможных кампаниях и т. п. Наконец, указывалось на «уродливую узость» подготовки аспирантов. «Нельзя допускать, чтобы аспирант изучал только паталогическую анатомию четвертого желудочка», – иронически воскликнул Раковский[1365] и сравнил будущих советских ученых с героями Свифта – учеными острова Лапутия, у которых развилось косоглазие, потому что они все время смотрели вверх.

Раковский внимательно слушал участников этого совещания, несколько раз брал слово, углублял и уточнял основные положения своего доклада.[1366]

В комнате 214 на Ильинке, 10 – кабинете Раковского – обсуждались и решались многие острые и сложные вопросы развития медицинской науки.

Став заместителем председателя Научного медицинского совета (председателем по должности являлся нарком) и начальником управления научных институтов, Х. Г. Раковский принимал деятельное участие в организационной работе высшей аттестационной комиссии Наркомздрава, которая, согласно постановлению Совнаркома СССР от 13 января 1934 г. «Об ученых степенях и званиях», готовила дела о присуждении ученой степени доктора и кандидата медицинских наук и ученых званий профессора и старшего научного сотрудника.[1367] А вслед за этим издавались приказы наркома здравоохранения об утверждении в этих ученых степенях и званиях.

Хотя в первые два года работы в Наркомздраве Раковский не входил в состав Высшей квалификационной комиссии, он с самого начала фактически руководил ею. Приказом наркома от 5 июля 1936 г. он наконец был введен в состав комиссии.[1368] В архивных делах Наркомздрава РСФСР мы встречаем целый ряд материалов о присвоении ученых степеней и званий сотрудникам медицинских вузов и научно-исследовательских институтов в соответствии с решениями этой комиссии.[1369]

Работа обоих органов, которыми руководил Х. Г. Раковский, была тесно связана, но, судя по архивным материалам, наибольшее внимание он уделял Научному медицинскому совету, который вскоре после его назначения стал именоваться Ученым медицинским советом (УМС) в связи с разработкой, а затем утверждением нового положения об этом совете, в состав которого входили крупнейшие советские врачи-исследователи.

Раковский возглавлял и координировал всю работу по подготовке нового положения. УМС становился высшим консультативным научным медицинским органом, его решения – обязательными для научных медицинских учреждений.

Утвержденное 28 августа 1935 г. наркомом положение определяло функции, состав, организацию работы УМС.[1370] В том же 1935 г. по предложению Раковского, составленному совместно с профессорами В. М. Броннером и Н. Н. Бурденко, был утвержден состав УМС, в который вошли 158 деятелей медицины.

Коллеги и друзья понимали, что в условиях все более набиравшего с 1936 г. силу сталинского террора каждое неосторожно брошенное слово, особенно по отношению такой одиозной фигуры, каким для сатрапов «вождя» стал бывший оппозиционный лидер, берется на заметку и может оказаться роковым для того, кто его произнес.

И тем не менее видный хирург Н. Н. Бурденко в одном из официальных докладов на заседании совета Научного медицинского общества 1 июня 1936 г. специальный фрагмент посвятил деятельности Х. Г. Раковского, о котором отозвался очень высоко.[1371] Весьма уважительные ссылки на мнение Раковского мы находим в выступлениях профессоров М. П. Кончаловского, В. Д. Чаклина[1372] и других. Мужеством со стороны руководства Наркомздрава было награждение Раковского почетной грамотой к 1 мая 1936 г.[1373]

С некоторыми видными учеными установилась и личная дружба. Тесные взаимные симпатии характеризовали взаимоотношения с Игнатием Николаевичем Казаковым, видным экспериментатором, опыты которого неоднократно обсуждались органами Ученого медицинского совета Наркомздрава. Казаков, болгарин по происхождению, жил в том же доме, что и Раковский, и нередко по вечерам заходил к нему побеседовать. Подчас бывала в доме Раковского и физиолог Лина Соломоновна Штерн, внимательно выслушивавшая его советы и мнения в области организации науки. И. Н. Казаков лечил Раковского созданными им лекарственными препаратами – лизатами[1374] – продуктами гидролиза различных тканей, которые использовались тогда при самых разных заболеваниях и в целях общего укрепления организма (надежды на терапию лизатами не оправдались, позже они перестали изготовляться и применяться). Как и Плетнев, Казаков станет вскоре подельником Раковского на судебном фарсе 1938 г., а Штерн окажется одной из главных подсудимых на провокационном процессе по делу Еврейского антифашистского комитета уже в начале 50-х годов.

Заседания УМС тщательно готовились, причем Х. Г. Раковский считал необходимым во многих случаях обращаться с личными письмами к учреждениям и лицам, чьи доклады предполагалось заслушивать. 31 марта 1935 г. он просил, например, руководство Центрального туберкулезного института представить доклады по темам «Туберкулез в бытовых условиях отдельных республик СССР» и «Ранние проявления легочного и костного туберкулеза у детей и взрослых и методы их выявления в разных группах населения».[1375]

Начальник управления научных институтов выполнял массу конкретных заданий Наркомздрава РСФСР по созданию новых исследовательских центров, налаживанию деловой отчетности о научной работе, организации съездов и конференций специалистов отдельных отраслей, повышению квалификации врачей и т. д.[1376]

Х. Г. Раковский настаивал на своевременной отчетности научных институтов, подготовке диапозитивов, отражающих их работу, а в некоторых случаях выражал обеспокоенность судьбой отдельных больных, порой обращавшихся к нему с соответствующими просьбами.[1377]

Сохранилась его докладная записка наркому Каминскому от 7 декабря 1935 г. в связи с крайне недостаточным материально-техническим снабжением НИИ – Раковский считал остро необходимым поставить их по крайней мере в равноправное положение с другими медицинскими учреждениями.[1378] В принципе выступая за преодоление дублирования в научной работе, Раковский отчетливо понимал, что скоропалительные односторонние решения здесь неуместны, что механическое закрытие параллельных тем может привести к монополизации результатов. Когда возник по этому поводу конкретный инцидент в Саратовском венерологическом институте, он предложил компромиссное решение, указав в записке заместителю наркома Гуревичу 11 июня 1936 г. на необходимость дифференцированного подхода к решению вопроса о дублировании в каждом отдельном случае.[1379]

На расширенных совещаниях у начальника УНИ рассматривались планы отдельных научно-исследовательских институтов и конкретные вопросы их деятельности, причем руководитель управления детально вникал в эти планы,[1380] стремился дать квалифицированные рекомендации.

Острая дискуссия, сопровождавшаяся подчас несправедливыми и недобросовестными упреками по адресу И. Н. Казакова, развернулась на совещании в УНИ 10 января 1936 г., когда рассматривалась работа Института обмена веществ, которым он руководил. Спор возник по поводу лизатотерапии. Раковский находился в затруднительном положении – ведь Казаков был ему лично близок. В то время как многие видные специалисты, включая Л. С. Штерн, Н. К. Кольцова, вдумчиво и уважительно оценили работы Казакова,[1381] ряд сотрудников его института, явно руководствуясь соображениями, далекими от науки, обрушились на своего руководителя после того, как о нем критически отозвалась центральная печать. Раковский вел себя сдержанно, но из его реплик и выступлений видно, что он внутренне негодовал против приспособленцев и карьеристов.[1382] «Такие нравы нужно осудить, – говорил Раковский. – Критика является делом достойным только тогда, когда критикующему нужно мужество для того, чтобы высказаться. Нет никакой доблести в том, чтобы, когда “Правда” открыла свои страницы для критики, тогда критиковать, чтобы спасать себя». Нужно бороться против таких нравов, вновь повторял Раковский. «И если сейчас к И. Н. [Казакову] будет проявлена некоторая невольная симпатия, она будет находиться в связи именно с тем дружным ансамблем, в котором выступили теперь с критикой те же сотрудники института, которые вчера его поддерживали».[1383]

Оратор возмущался наблюдавшейся со стороны некоторых сотрудников этого института тенденцией к засекречиванию своих работ, что приводило к отставанию советской науки, приносило вред и науке, и самим ученым. Он напоминал древнюю историю семейного клана врачей Чемберленов, живших во Франции еще тогда, когда сам Раковский занимался в этой стране медицинской практикой. В семье Чемберлен применялись акушерские щипцы, имевшие некую тайну, переходившую из поколения в поколение. «Но там причины понятны: изобретатели щипцов преследовали коммерческие цели. У нас таких причин нет, и я считаю, что этот вопрос не терпит ни малейшего отлагательства».[1384]

Х. Г. Раковский всячески содействовал тому, чтобы специалисты регулярно встречались на отраслевых конференциях и съездах. Этому вопросу он посвятил два важных выступления на заседаниях Научного медицинского общества 22 мая 1935 г. и 1 июня 1936 г. В первом выступлении речь шла о необходимости большей активности и планомерности в проведении научных встреч.[1385] Второе было посвящено комплексу вопросов, связанных с их организацией, – составлению перспективного плана, повышению уровня докладов, отражению достижений в специальных отраслевых журналах, участию в международных съездах.[1386] «Не размениваться на различные мелочи, которые в конце концов на развитие медицины никакого влияния не оказывают, а только создают в публике впечатление, что тут очень много всяких собраний и открытий, а медицина остается на том же месте», – говорил он.[1387]

Организацией международных, всесоюзных и республиканских научных конференций и съездов Х. Г. Раковский занялся с первых месяцев своей работы в Наркомздраве. Авторам этой работы удалось установить по различным источникам (архивные материалы, журналы, общеполитические и специальные газеты) его активное участие в четырнадцати таких высоких научных собраниях, проходивших с июня 1934 по январь 1937 г.

Особое внимание уделял Раковский обеспечению благоприятных условий для проведения XV международного физиологического конгресса, состоявшегося в августе 1935 г. в Ленинграде, а затем в Москве. В течение нескольких месяцев, предшествовавших конгрессу, печать публиковала материалы о его подготовке, а затем на протяжении всех дней работы конгресса подробно информировала о нем.[1388] Этому международному форуму было придано даже государственное значение – его участники были приняты председателем Совнаркома СССР В. М. Молотовым, который выступил перед ними с речью.[1389]

Х. Г. Раковский участвовал в приеме в Москве министра здравоохранения Франции Анри Селье, который посетил СССР в начале сентября 1936 г. Сообщения в печати о встрече Селье с Каминским, Раковским и другими, об участии Раковского в беседе с французским министром 4 сентября были, по-видимому, последними упоминаниями имени Христиана Георгиевича в советской прессе в качестве государственного деятеля.[1390] Когда через полтора месяца Каминский принимал посла Испании М. Паскуа, врача по специальности, а еще через два месяца председателя Совета министров Монголии Амора, фамилия Х. Г. Раковского в числе лиц, присутствовавших на приеме, уже не указывалась.[1391]

Можно только поражаться, как этот пожилой (ему еще до прихода в Наркомздрав РСФСР перевалило за 60 лет), тяжелобольной человек, перенесший совершенно неординарные нравственные испытания в ходе внутрипартийной борьбы, оскорбления и унижения со стороны сталинской клики, обыски и допросы в ссылке, отдал все силы, весь свой аналитический ум, высокую общую образованность и культуру, сохранившиеся медицинские знания и организаторский талант совершенно новому поприщу деятельности. За все время работы в Наркомздраве он всего лишь один раз воспользовался медицинским освобождением от выхода на работу, о чем свидетельствует служебная записка лечащего врача от 15 января 1935 г. В ней говорилось, что Х. Г. Раковский «страдает ухудшением своего тромбофлебита и вынужден оставаться в постели не менее пяти дней».[1392]

В архивном фонде Наркомздрава РСФСР сохраняются тексты или протокольные записи многих десятков его докладов, речей, реплик на заседаниях УМС. Так, на заседании 23 апреля 1935 г. он высказал мнение о невозможности требовать в гражданских алиментных судебных делах обязательного применения исследований групп крови.[1393]

Несколько раз он выступал в дискуссии по докладу главного врача Кремлевской больницы М. Б. Кроля по весьма щекотливому, особенно имея в виду его должность, вопросу – о допустимых пределах применения в медицине новых методов лечения и диагностики новых и опасных для здоровья и жизни средств и методов (апрель 1936 г.).[1394] Решение по этому скользкому вопросу Раковский тщательно редактировал.[1395]

Немаловажно отметить, что обсуждение вопроса, связанного с операцией аборта, происходило вскоре после того, как в печати «для обсуждения трудящимися» был опубликован заранее предназначенный для принятия без каких бы то ни было изменений антигуманный, по существу своему средневековый законопроект о запрещении абортов и суровых наказаниях за него как для врачей, нелегально проводивших таковую операцию, так и для женщин, решившихся избавиться от плода.[1396]

В выступлении на заседании президиума УМС 14 июня 1936 г. Раковский был вынужден поддержать запрещение социальных абортов, то есть тех, которые не были вызваны состоянием здоровья женщины. Но эта поддержка была весьма своеобразной: она сопровождалась оговорками, цель которых состояла в ограничении негативных последствий этого акта. Раковский подчеркнул, что необходимо добиваться не только повышения рождаемости, но и роста здорового населения. Он ставил вопрос, в какой мере представленные на заседание медицинские показания для аборта охватывали все те случаи, где медицинская наука в интересах матери требует оперативного вмешательства.[1397] Подводя же итоги обсуждения, вяло и нетвердо пытаясь обосновать запрещение социальных абортов, Раковский в явном противоречии с этим уверенно и справедливо указывал на необходимость защиты женщины, предоставления ей гарантий безвредности беременности.[1398] Комментируя прения на этом заседании, корреспондент «Известий», явно сочувствуя позиции оратора, выделял его слова о том, насколько важно подходить к законопроекту в единстве медицинского и социального факторов, добиться того, чтобы защитить живого человека, а не букву инструкции.[1399]

Значительное внимание уделялось применению в медицине методов и достижений смежных научных отраслей. 22 мая 1935 г. на заседании УМС под председательством Х. Г. Раковского был заслушан доклад известного физика академика П. П. Лазарева о внедрении биофизической методики в клинику и о преподавании биофизики в медицинских институтах и институтах усовершенствования врачей. Верно оценив перспективность нового направления, Раковский после доклада отметил необходимость развития биофизических и биохимических исследований для разработки проблем физиологии и внес ряд предложений о преподавании биофизики.[1400] Вскоре доклад П. П. Лазарева «Физика в современной физиотерапии» был поставлен в качестве основного на III Всесоюзном съезде физиотерапевтов.[1401] Несколько позже, в апреле 1936 г., президиум УМС заслушал доклад Л. С. Штерн «Современное состояние физиологической химии в СССР». Обобщая прения по ее докладу, Раковский сконцентрировал внимание на необходимости форсированного развития биохимических исследований.[1402] В 1936 г. под руководством Раковского был проведен конкурс на лучшую работу по санитарной статистике.[1403]

Дважды дебатировался такой сложный и острый вопрос, как медицинская ошибка. В первый раз его обсуждало бюро УМС 9 декабря 1935 г. в связи с конкретным случаем. В своем выступлении Раковский обратил внимание на чрезвычайную длительность прохождения дела, на то, что его рассмотрение задерживалось во всех инстанциях, говорил о необходимости сделать из этого общие выводы.[1404] Фактически в этом выступлении содержалась лишь несколько завуалированная критика бюрократической системы применительно к той ее части, которая утверждалась или уже утвердилась в здравоохранении.

Учитывая актуальность вопроса, он был поставлен на заседание сессии совета в мае 1936 г. Раковский произнес вступительное слово, в котором решительно отверг фаталистический подход, сводившийся к тому, что ошибка – это роковая неизбежность врачебной профессии. В выступлении был нарисован яркий образ высокопрофессионального врача-гуманиста, и этот образ в полной мере соответствовал внутреннему настрою самого оратора: «При прочих равных условиях врач, который знает свою профессию, который понимает свое дело, врач, который умеет правильно выписать лекарство, который относится к больному чутко, который переживает с больным… который испытывает то, что французы называют “лезерр”, то есть внутренние терзания, врач, который внимательно относится к больному, совершит гораздо меньше ошибок, чем при тех же условиях врач, у которого эти качества отсутствуют».[1405]

Во многих выступлениях Х. Г. Раковский касался такого важного вопроса, как использование передового зарубежного опыта. Надо сказать, что в то время в моду еще не вошло великодержавное стремление отгородиться железной стеной от капиталистического Запада, восхвалять все отечественное, искать обязательные «приоритеты» в русской науке. Такое «открытие» Сталину еще только предстояло совершить. Так что искать здесь какой-то особой смелости или принципиальности было бы неверно. Тем не менее Раковскому было свойственно, скорее всего в большей степени, чем другим деятелям советской медицины, в силу его прошлых широких международных связей, особенностей культурных навыков, политического кругозора и подлинного космополитизма понимание отставания советской медицины, необходимости учиться у зарубежной медицинской науки и практики.

Можно лишь поражаться тому, как интенсивно следил Христиан Георгиевич за иностранной литературой, течениями и тенденциями зарубежной медицинской мысли. Не для красного словца, а в интересах дела он в выступлениях на пленумах и в других органах УМС многократно ссылался на труды английских, французских, немецких, американских медиков, на традиции и опыт здравоохранения этих стран, причем, и это особенно интересно, «социальный фактор» никогда в этих выступлениях не фигурировал. Речь шла, например, о работах француза Вассе о вирулентности микробов.[1406] Или, обосновывая план работы УМС, Раковский обращал внимание, что при просмотре иностранных журналов видно, как за границей интересуются проблемами гипертонии, и этот вопрос поставлен на обсуждение ближайшего международного конгресса хирургов.[1407] Возвращаясь к этому же вопросу в другой раз, Раковский отмечал работы испанских ученых Марана и Добенека о роли гипофиза в регулировании кровяного давления.[1408] Он указывал на повышенный интерес за рубежом к биологическому действию тяжелых металлов и рекомендовал созвать специальное совещание по этой проблеме (соображения по этому вопросу было поручено подготовить Л. С. Штерн).[1409]

Иногда весьма важные мысли проводились и в полушутливой форме. В связи с профилактикой гриппа Раковский отмечал: «Англичане – народ очень практичный. Как только заговорили о том, что ультравирус является причиной гриппа, в зоологическом саду обязали всех сторожей завязывать рот, чтобы не заразить молодых обезьян гриппом».[1410] Но об английском здравоохранении Раковский в другом выступлении высказался с серьезным и глубоким уважением, отмечая исключительный патриотизм британских врачей: «Я мог бы указать на целый ряд врачей, которые годами отрывались от цивилизованной жизни для того, чтобы изучать болезни и способы их лечения». После этого следовали убедительные примеры.[1411]

Иногда привлекался Х. Г. Раковским и болгарский опыт. О нем шла речь при обсуждении на заседании президиума УМС вопроса об эндоартритах, в связи с чем вспоминались многочисленные случаи этого заболевания среди солдат во время Первой Балканской войны.[1412] В другой раз обращалось внимание на болгарское кислое молоко, которому, как говорил Раковский, приписывалось способствование большой продолжительности жизни в Болгарии. Ставился вопрос о возможности применения кислого молока в клинических целях.[1413] С воспоминаниями о болгарском кислом молоке связан был и большой интерес Христиана Георгиевича к работам в области ацидофилов, проводившимся, в частности, в находившемся в Костроме НИИ им. Семашко.[1414]

Частные явления сливались в общую картину, которая глубоко тревожила Х. Г. Раковского, как и других вдумчивых деятелей здравоохранения. Но он чувствовал особую свою ответственность за то, что советская медицинская наука оказалась не в состоянии выйти на мировой уровень. «Многое мы сделали, – говорил он на совещании аспирантов в марте 1936 г., – но не такого, без чего не могла бы обойтись мировая наука. А мы без мировой науки обойтись не можем».[1415] «Мы не умеем еще интенсивно работать, – констатировал он в другой аудитории. – Мы не можем применять еще тот принцип, который в Соединенных Штатах Америки называется Фул-Тайм – полноценный рабочий день».[1416]

Х. Г. Раковский, несмотря на одиозность своего имени, несмотря на то, что он постоянно находился под наблюдением тайной службы, о чем, безусловно, знал, всячески содействовал расширению международных научных контактов, и весьма удивительно, что они не стали дополнительным поводом для провокационных обвинений после ареста. «Профессора Раковского» просили о содействии в посещении СССР и ознакомлении с состоянием соответствующих отраслей медицинской науки из отдела физиологии, фармакологии и биохимии Лондонского университета.[1417] Заместитель директора медицинского отделения американского Фонда Рокфеллера Д. О. Брайен благодарил «профессора Раковского» за помощь, оказанную ему в Москве.[1418]

В фактической иерархии Наркомздрава РСФСР Х. Г. Раковский почти сразу после своего появления в нем занял одно из первых мест. Об этом свидетельствуют не очень частые, но все же появлявшиеся упоминания его имени в печати. В основном это были подписи под некрологами, посвященными памяти деятелей медицины. Как правило, подпись Раковского шла в них четвертой после подписей наркома Каминского и его заместителей Кангелари и Гуревича (в некоторых случаях впереди стояла и фамилия в прошлом видного большевистского деятеля, близкого сотрудника Ленина и организатора медицины в СССР Н. А. Семашко). Так, Раковский был соавтором траурных статей и сообщений в связи со смертью видных хирургов В. И. Разумовского и С. П. Федорова, одного из крупнейших отоларингологов Л. Н. Натансона, невропатолога, директора Казанского медицинского института И. С. Алуфа, курортолога, организатора охраны здоровья детей М. Г. Фалька, гигиениста В. А. Левицкого (который до революции сотрудничал с Лениным и выступал в «Искре»).[1419] Характерно в то же время, что когда умерла врач Кремлевской больницы А. Ю. Канель, то подписать некролог вместе с государственными и партийными деятелями, руководителями Наркомздрава Раковский не был допущен.[1420] В высших партийных кругах он явно рассматривался как работник «второго сорта», и его подпись в таком «ответственном ряду» некие политиканы сочли, очевидно, неуместной.

Надо полагать, что Х. Г. Раковскому, не только обладавшему боль шим организаторским опытом, но и публицистическим даром, принадлежала определенная заслуга в том явно повышенном общественном интересе к делам медицины и здравоохранения, который можно наблюдать в середине 30-х годов. Этот интерес выразился в публикации многочисленных материалов в центральной печати, в частности тематической полосы «Правды» «Повседневно улучшать медицинское обслуживание населения»,[1421] статей крупных ученых-медиков.

XVI Всероссийский съезд Советов рассмотрел в январе 1935 г. доклад Наркомздрава. В постановлении по этому вопросу специальный раздел был посвящен научным исследованиям. Идеи этого раздела – направить работу НИИ прежде всего на улучшение лечебного дела, борьбу с эпидемиями, разработку теоретических проблем медицины в неразрывной связи с практикой здравоохранения, широко развернуть научную работу медвузов, содействовать работе медицинских обществ, расширить международное сотрудничество[1422] – были теми главными направлениями, которыми прежде всего занимался Х. Г. Раковский с первых дней работы в Наркомздраве.

Летом 1935 г. в печати развернулась целая дискуссия по статье известного тогда писателя А. С. Серафимовича «Преступление врача».[1423] Должным образом не разобравшись в фактах, проявив, по существу дела, безответственность, автор выдвинул суровые обвинения против группы врачей и представил их оппонента Слободяника в качестве преследуемого носителя истины и прогресса в медицине. В связи с этим в Наркомате здравоохранения была образована специальная комиссия во главе с Г. Н. Каминским, в которую вошли Х. Г. Раковский, Н. Н. Бурденко, Д. Д. Плетнев и другие видные медики. Детально изучив представленные материалы, заслушав Слободяника и других лиц, комиссия пришла к выводу о том, что Серафимовичем была допущена серьезнейшая ошибка, что защищаемый им человек проявил недобросовестность, что его «открытия» не имели места.[1424] Иначе говоря, он был просто мошенником.

Сохранились обширные архивные материалы этой комиссии, в частности стенограмма ее заседания 16 июня 1935 г. Раковский выступал неоднократно. Он разъяснил, что Слободяник не представил в УМС необходимых материалов и чертежей по своим изобретениям, не довел их до необходимого уровня, неблаговидно вел себя, проявил склочность.[1425] Нарком Каминский изложил выводы комиссии в докладной записке на имя председателя СНК СССР В. М. Молотова.[1426] Следует признать, что в условиях, когда Серафимович принадлежал к литературной элите, поощряемой и облагодетельствуемой Сталиным, вывод медиков и то, что они добились публикации его в «Правде», были мужественными актами.

Летом 1936 г. был образован общесоюзный Народный комиссариат здравоохранения. Наркомом стал Г. Н. Каминский, сохранивший пост руководителя российского Наркомздрава.[1427] В связи с тем, что аппарат нового государственного органа вначале не создавался, Х. Г. Раковский возглавил в нем те же оба участка, которыми он руководил до этого в масштабе РСФСР.

Оценивая общественное положение Христиана Георгиевича, Л. Д. Троцкий 20 февраля 1935 г. сделал следующую дневниковую запись: «Раковский милостиво допущен на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше».[1428] Это было весьма острое и далеко не вполне справедливое суждение, связанное в значительной мере с тем, что Троцкий тяжело переживал поворот Раковского. 25 марта 1935 г. в дневнике Троцкого появилась такая запись: «Раковский был в сущности моей последней связью со старым революционным поколением. После его капитуляции не осталось никого. Хотя переписка с Раковским прекратилась – по цензурным причинам – со времени моей высылки за границу, тем не менее фигура Раковского оставалась как бы символичной связью со старыми соратниками. Теперь не осталось никого».[1429]

«Мелким чиновником» Раковский не стал. Но и самостоятельной общественно-политической позиции теперь он не имел, да и не мог иметь в условиях самодержавного диктата Сталина. Х. Г. Раковский являлся теперь государственным деятелем общесоюзного масштаба, но среднего уровня, хорошо известным медицинской общественности, а также в более широких кругах, которые помнили о его прошлом, хотя обычно опасались говорить об этом публично. Когда летом 1935 г. чествовалось 30-летие восстания на броненосце «Потемкин», в статьях, посвященных юбилею, не было, разумеется, ни одного упоминания о том, что Раковскому принадлежали серьезные заслуги в оказании помощи потемкинцам в Румынии. На торжества, происходившие в Одессе, приглашен он не был.[1430]

В конце 1934 г. Х. Г. Раковский получил новые орденские документы[1431] в связи с обменом таковых. Сохранялась еще некоторая, становившаяся все более эфемерной возможность возвращения к широкомасштабной политической деятельности, но лишь в случае крутого поворота в развитии СССР, например внезапного исчезновения Сталина.

Шли годы. Х. Г. Раковский, проживший яркую, бурную жизнь, изобиловавшую острыми столкновениями, быстрыми изменениями обстановки, судьбоносными моментами, встречами с людьми, имена и деятельность которых были известны всему миру, чувствовал потребность рассказать о прошлом, отчетливо понимая ценность своих воспоминаний для истории. Мы знаем уже, что в ссылке он писал мемуары, которые в Москву с собой привезти не смог и которые, по всей видимости, погибли. О подготовке к изданию новых воспоминаний не могло быть и речи – их опубликовали бы только в том случае, если бы автор пошел на прямую и беспардонную фальсификацию, стал бы воспевать Сталина и клеветать на тех, кого тот сделал своими жертвами.

Отдельные мемуарные вкрапления прорывались в выступлениях Раковского на совещаниях ученых-медиков. Они, правда, носили лишь отчасти политический, а в основном бытовой характер. Выступая перед аспирантами в марте 1936 г., Раковский рассказал о том, как он и его товарищи в студенческие годы подходили к медицине «под углом зрения народничества», стремясь приобрести медицинские знания, чтобы затем идти в народ и помогать ему, вспоминал о своих встречах с В. И. Засулич.[1432]

Однажды рассказал он о своей работе во французской провинции на Луаре в начале века, о том, с каким трудом преодолевались предрассудки. «38° температура – и окно открыть?! Он же схватит “choud et froid”, то есть произойдет смешение тепла и холода, а от этого “получаются все болезни мира”. Вот и говори при таком понимании о физиотерапии, о проветривании комнаты».[1433] Злейшим врагом Раковского был малограмотный мэр Пьер Бланше, лечивший людей знахарскими приемами, например вгонявший в потолок гвоздь при зубной боли и успешно конкурировавший с врачами.[1434] Здорово, видно, досадила эта ничтожная личность Раковскому, если он через четыре десятилетия помнил его имя и фамилию!

Несколько раз Раковский намекнул на свое пребывание в ссылке на Алтае. Сказано это было довольно своеобразно – в виде указания на неиспользованные возможности климатического лечения в Восточной Сибири. «Я знаю, как неподражаемо и беспримерно солнце Восточной Сибири, – говорил он. – Воздух совершенно прозрачен и при морозе 35 и 40° к 12 часам лед начинает таять».[1435]

К воспоминаниям Х. Г. Раковский не раз обращался и в своих контактах с западными журналистами, что отмечал постоянный корреспондент французских газет «Тан» и «Пти Паризьен» в Москве Ж. Люсиани, выступавший под псевдонимом П. Берлан, который встречался с Раковским. Люсиани на долгие годы запомнились галантность, естественное благородство, широта познаний его собеседника.[1436]

Когда на рубеже 1935 и 1936 гг. Х. Г. Раковскому предоставилась возможность командировки для знакомства с периферийными исследовательскими институтами, он избрал города своей ссылки Астрахань и Саратов,[1437] тем более что поездка в Астрахань дала ему возможность встретиться с сыном Аскольдом, которому шел уже восьмой год.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.