Имя и честь театра НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ МАЛОГО ТЕАТРА ЮРИЙ СОЛОМИН

Имя и честь театра

НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ МАЛОГО ТЕАТРА ЮРИЙ СОЛОМИН

Юрию Соломину, одному из талантливейших воспитанников школы Малого театра, на рубеже веков выпало стать в полном смысле спасителем «Дома Островского» от разрушительных атак на него со всех сторон.

Приняв должность художественного руководителя Малого в самое трудное время, Юрий Мефодъевич вместе с народным артистом СССР Виктором Ивановичем Коршуновым, директором театра, сумел отбить все попытки сделать из гордости русской сцены нечто совсем другое. Болит у него душа и за русский театр в целом…

Виктор Кожемяко. В начале года состоялся всероссийский, как это было названо, форум «Театр. Время перемен». Я видел вас на телеэкране в ходе форума, вас спрашивали о вашем впечатлении, и я понял из короткого вашего высказывания, что вы не особенно оптимистично настроены по поводу «времени перемен» для отечественного театра. Не могли бы несколько подробнее поговорить об этом?

Юрий Соломин. Когда проводятся форумы или какие-то съезды под лозунгом типа «Театр. Время перемен», то я в это не очень верю. Потому что театр – живой организм, неразрывно связанный со всей окружающей жизнью. И время перемен, если уж об этом говорить, оно касается всех. А тут, когда такое кидают, по-моему, вкладывают нечто другое и больше формальное. И все-таки, почему он живой? Потому что вся актерская наша профессия, а стало быть, и театр сотканы из живых связей с людьми, из живых мыслей, которые волнуют нас ежесекундно, из того биения сердца, которое связывает людей, находящихся в одном помещении. Ведь мы в зрительном зале со зрителями находимся в одном помещении, нас разделяет лишь узенькая полосочка света рампы, а так как бы нечто одно целое. Одно бьющееся сердце, одни бьющиеся мысли, одни слезы, которые возникают в зрительном зале, – то по ту сторону рампы, то по эту. Аплодисменты, смех… Потому я и говорю, что время перемен, которое касается нашей жизни, вообще всех нас, существующих, окружающих, всей жизни вокруг нас, – оно касается и тех людей, которые наполняют зрительный зал – и справа от рампы, и слева. У нас одни проблемы, у нас одни чувства, у нас одна боль и одна радость. Я бы сказал так: мы настолько близко стоим к зрителю, к народу, настолько близко мы с ними соприкасаемся всеми нашими нервными окончаниями, можно сказать, что нам не надо самих себя искусственно выделять в особую какую-то статью. Мы особые уже тем, что имеем возможность говорить от лица миллионов людей то, что их волнует. Пожалуй, даже ни один депутат не имеет такой возможности, хотя у них свои округа есть. На мой взгляд, как никто другой, мы выражаем те чувства и выступаем от имени тех миллионов людей, которые доверяют нам и как профессионалам, и, наверное, как людям, потому что некоторые из нашего брата-актера ведь становятся символами того или иного времени.

В. К. То, что вы стали символом, – безусловно. Это я уже от себя говорю.

Ю. С. Мне трудно так говорить, но я бы мог назвать символом определенного времени, скажем, Мордюкову. Это очень талантливая актриса, мы даже приглашали ее когда-то в наш театр, и жаль, что она отказалась, поскольку, дескать, никогда не играла на сцене. А разве не стал символом своего времени Вячеслав Тихонов? Я многих мог бы назвать…

В. К. И в вашем театре такие есть тоже. Если взять из другого времени, то артисты-символы Евгений Самойлов, Николай Анненков, который столетие свое скоро отметит…

Ю. С. Мне как бы неудобно называть моих коллег по сцене Малого театра, но я скажу, что каждый театр, даже из провинциальных, небольших, имеет свой символ. То есть в каждом есть артист, которому по-особому верят, на которого ходят… Я бы так сказал: артист, на которого ходят, – это артист, которому верят.

Вот почему не надо нам выгораживать себя в какую-то отдельную касту. Сейчас мы знаем, что в нашей стране очень многие страдают, экономически страдают, все это мы прекрасно понимаем. И большинство театров, особенно провинциальные театры, актеры, испытывают те же самые тяготы, те же самые страдания, что и окружающие их люди. Вот почему я говорю, что они не могут выражать других каких-то чувств и эмоций. Потому что они живут в одном доме, ездят в одном транспорте, у них одна боль. Смотрят одну и ту же телепрограмму… То есть это та боль, которая существует сегодня у большинства наших людей.

В. К. К сожалению, сейчас, когда говорят «актер-символ», чаще всего выражаются несколько иначе: «секс-символ». Например, Владимир Машков – секс-символ. Как вы на это реагируете? Неужели актеру может нравиться, если про него так пишут в газетах, говорят по телевидению и радио?

Ю. С. Понимаете, когда говорят «секс-символ» или «секс-» что-то там еще, мне хочется этих людей направить к врачу. Потому что это уже медицина, клиника. И все порнофильмы, секс-фильмы, они, наверное, должны продаваться по рецептам врача. У меня сразу неприличные какие-то напрашиваются выражения, когда слышу: «секс-символ». Хочется сказать: ну что же он, ходит и шипит весь от похоти, что ли? Почему его назвали так? Хороший артист! Вы знаете, Машков мне нравится как артист. Я не знаю, оскорбляет ли его или семью его, когда так про него говорят. Он для меня олицетворяет мужское начало, но вовсе не подразумевая то «начало», о котором обычно теперь идет речь…

В. К. А Малый театр остается хранителем высоких традиций духовности нашей отечественной культуры, на которые идет яростное со всех сторон наступление. Совершенно же очевидно. И для меня, как для многих, Малый театр – один из оплотов, которые держат то, на чем росло наше поколение, чем мы жили, да и предыдущие поколения тоже. Оплот нашей отечественной русской духовности, без которой, собственно, не может быть России.

Ю. С. Что ж, это действительно коренная, истинная традиция нашего театра. Мы стараемся ее сохранить. И вот, видите, слава Богу, дотянули до 175-летия. У нас таких проблем, о которых вы говорили, как бы не возникает. Почему? Потому что прежде всего в нашем репертуаре – классика. Спрашивают: «А какой у вас портфель?» У нас портфель – весь мир! От Шекспира и Мольера до Распутина. В нашем распоряжении неисчерпаемый объем работы, и, должен вам сказать, когда ты работаешь на этом материале – а мы работаем уже со студентами на материале классики – и Пушкин, безусловно, и Лермонтов, и Островский, и, конечно, Чехов, и Пиранделло и так далее – все это не дает возможности заниматься разными глупостями.

В. К. Нет, многие все равно занимаются. Даже на таком репертуаре, на классике! Чего стоят хотя бы шекспировские «Укрощение строптивой» и «Двенадцатая ночь» в постановке Владимира Мирзоева на сцене столичного Театра имени К. С. Станиславского! Не Шекспир, а сплошное секс-кабаре.

Ю. С. При очень большом желании можно и в «Ромео и Джульетте» увидеть пьесу на сексуальную тему. Первая любовь, первое влечение. Что такое первая любовь? Тут многое замешено. Наверное, и сексуальное чувство есть. Но я категорически против того, чтобы на этом все сосредоточивалось, чтобы оно выпячивалось на первый план и тем более чтобы весь, так сказать, процесс показывался в кино или на сцене. Шекспир такого не писал. Островский не писал. И Пушкин, и Чехов. Не писали они этого! Они писали совершенно другое! А когда классика насильственно препарируют (он сам ведь, увы, не может себя защитить), когда из контекста «вытягивают» то, чего там вовсе нет, но что сегодня режиссеру «очень хочется», – получается безобразие. Понятно, таким способом режиссер хочет «выскочить» на массового зрителя, его как бы заинтересовать, пощекотать. Но это же жульнический прием! Ты выскочи на Шекспире или на Пушкине по-настоящему, на их глубине.

В. К. Из Тургенева даже ухитрился тот же Мирзоев сделать «секс-автора», из пленительного и проникновенного «Месяца в деревне»…

Ю. С. Малый театр 26 декабря прошлого года представил зрителям премьеру спектакля «Коварство и любовь».

В. К. Почему вы взяли именно «Коварство и любовь» Шиллера?

Ю. С. Во-первых, Шиллер – автор мира. Шекспир, Шиллер, Достоевский. Понимаете, он в этой категории. Во-вторых, Шиллер всегда был автором Малого театра. И почти все его пьесы шли на сцене Малого театра. Но с 1949 года «Коварство и любовь» у нас не идет. Между тем меня не оставляла мысль, что пьеса сегодня особенно нужна. Конечно, там есть, казалось бы, все, на чем можно было бы «заработать» крепко, выскочить в какую-то «новизну». Любовь двух молодых людей, безумная любовь – тут есть ведь на чем поиграть.

Но дело в том, что Шиллер написал об этом не так, как пишет какой-нибудь современный спекулянт от драматургии. Он написал совершенно другие чувства. И, честно вам скажу, когда 26 декабря мы играли ту премьеру и я увидел, что половина зрительного зала – молодежь, я был на грани шока. Боже мой, я об этом и не подумал! Что же будет? И вот пошел спектакль. Гробовая тишина была на всех сценах, когда герои не валили друг друга, а стояли, смотрели в глаза и говорили о своих чувствах. Не целовались зубами, так сказать, как это сейчас делается, а едва друг друга касались. Это первое прикосновение шестнадцатилетних. А потом – обвал аплодисментов в конце. И именно когда на поклоны выходила эта молодая пара – артисты Василий Зотов и Татьяна Скиба, играющие Фердинанда и Луизу, а они последними выходили, – гром аплодисментов увеличивался. И так каждый раз. Три дня назад я снова был на спектакле. И – та же самая реакция! Там играют наши замечательные мастера – Евгений Валерианович Самойлов, Валерий Александрович Баринов, Василий Иванович Бочкарев, Алевтина Николаевна Евдокимова и другие. Но молодые герои – в центре. И так же на протяжении всех этих месяцев откликается зал. Значит, оказывается, зрителей что-то другое волнует, а не примитивное «вали!». Понимаете? Не это их волнует, а они внимательно вслушиваются в то, что на сцене говорят! Значит, за сотни лет человеческое сердце не изменилось, человеческие чувства не изменились, и я думаю, что где-нибудь в тишине и темноте зрительного зала какая-то пара робко и нежно взялась за руки. Вот в этом-то и заключается сила искусства!

Правда, недавно одна критикесса по фамилии Агишева попыталась как бы уничтожить молодую пару в своей рецензии.

В. К. В «Московских новостях»?

Ю. С. Да. Она попыталась ее изничтожить. Ну, наверное, им рикошетом досталось через меня, потому что, уверен, все-таки основной удар был нацелен на меня. Но ведь логики в профессиональном построении критикессы никакой нет! Она сравнивает молодых героев с Отелло и Дездемоной. Ума у нее все-таки хватило сравнить с Отелло, только она забывает, что это дети, совсем еще молодежь. И по их возрасту уровень актерского мастерства мне представляется наиболее высоким. Это можно не заметить лишь при условии, если ты видеть и слышать не хочешь! Но как же можно не услышать хотя бы зрительный зал, его реакцию? А какой удар по актерам! Слава Богу, это мои ученики, они мне верят, поэтому я сказал: «Ребята, спокойно, это не вас, это меня».

В. К. Серьезная травма для молодых… А вас, насколько я понимаю, некоторые критики и критикессы все время держат на особом прицеле?

Ю. С. Еще бы! Удивляюсь при этом вопиющей непрофессиональности. Хотя бы та же Агишева в своей статье: оказывается, оркестр играет блестяще, а дирижер – плохой. Понимаете, какая штука! Пишут, что, дескать, Соломин – сильный художественный руководитель, даже они согласны признать, но… вроде бы не режиссер. Как же такое быть-то может? И вот эта тенденция – с пренебрежением говорить об актерской режиссуре. Они называют «актерская режиссура», имея в виду, что это «не очень профессионально», а ведь сегодня девяносто процентов художественных руководителей и главных режиссеров в театрах – бывшие актеры. Но почему-то вот эта проблема волнует только по отношению к Малому театру.

В. К. По отношению к Дорониной – тоже…

Ю. С. Ну, ее вообще замалчивают. Аналогичный вариант. Значит, мы не нравимся. Хотя такая актриса, как Доронина, – она просто не может, в совершенстве зная эту профессию, не может она сделать хуже, чем какой-нибудь Пупкин. Хотя Пупкину дают премию! А не Дорониной.

В. К. Юрий Мефодьевич, злые нападки на вас, на Татьяну Васильевну Доронину… Мне кажется, нечто большее за ними стоит, нежели просто нападки на актеров, которые берутся за режиссуру. В моем представлении эти атаки на русский национальный театр, на его традиции, попытки если не уничтожить его, не ниспровергнуть, то утвердить несколько такое пренебрежительное к нему отношение – как к чему-то второсортному, несовременному, изжившему себя…

Ю. С. Вы знаете, мне бы не хотелось в это верить, но… Я вообще не считаю себя националистом, я интернационалист. И разве не интересно, что первый национальный театр из России, который гастролировал в Израиле, был Малый театр? Он был выбран! Продюсер такой – Фридман, приехал сюда, он посмотрел, наверное, все спектакли в Москве. Был у нас, был в других театрах. Это в 1990 году. Отбирал театр для первых гастролей в Израиле. И потом он с нами встречался. Вот какая его реплика была: «Скажите, почему к вам так плохо относятся театральные деятели?» Мы с Коршуновым ничего не ответили – сказали: не знаем, ну, наверное, у них есть на то свои причины. Он сказал: «Я сделаю все зависящее от меня, чтобы первым театром из России в Израиле был Малый».

И мы поехали туда. И вот тогда были буквально ошеломляющие гастроли, когда зрительный зал вставал после спектакля и не кричал «браво», а кричал «спасибо» по-русски. Когда пожилые люди в первом ряду сидели, я не могу этого забыть, – они не могли встать, просто физически, – и они плакали.

Репертуар тоже выбирала принимающая сторона. Мы возили туда Чехова – «Вишневый сад» и «Лешего», а еще «Царя Федора Иоанновича». Этот спектакль играли меньше, поскольку все-таки Чехов более современный. Было запланировано поначалу всего два или три спектакля. Но потом попросили: нельзя ли добавить еще «Царя Федора»? Мы добавили, отдали свой выходной день. Затем была опять просьба: нельзя ли еще? И когда мы играли «Царя Федора», скажу честно, я испытывал потрясение такое же, какое испытал, когда сыграл эту роль в 1976 году – 27 сентября…

В. К. Что это за день был?

Ю. С. Это был срочный ввод мой, когда я первый раз сыграл ее. Смоктуновский перешел во МХАТ, и вот тогда за десять дней мне надо было ввестись. Казалось, подобного потрясения уже не будет. И вот второй раз – когда мы играли в Израиле, довелось пережить. Потрясающий прием и потрясающая реакция! Когда люди слушают, затаив дыхание и ловя каждое слово! Я такого не испытывал больше, хотя играю эту роль уже двадцать четвертый сезон. Мы играли «Царя Федора» в Германии, играли в Болгарии, в Венгрии, в Японии… Да у нас обширная гастрольная афиша! Мы играли во Франции и в Греции, в Южной Корее – везде нас принимали хорошо. Хотя об этом почти не писалось в нашей прессе! Не странно ли? А они там говорили: вот – русский театр! И там они это хотят видеть, понимаете?

В. К. Поразительно, как все складывается…

Ю. С. Здесь нас пытаются сравнять с каким-то полузападным театром, который в нашей стране все больше насаждают. А он уже там неинтересен стал! Я говорю это вполне ответственно, потому что общаюсь с деятелями театральными из многих стран. Они говорят: уже волна эта спала, это уже не вызывает интереса. Некоторые говорят о Малом: да, это традиционный такой театр. Мы согласны: совершенно верно. А «традиционный» можно сказать ведь с разным подтекстом. «Кабуки» в Японии – тоже традиционный театр. В Корее есть национальный театр – тоже традиционный. В Китае Пекинская опера – традиционная, Шекспировский мемориальный театр в Англии, «Комеди Франсез»…

Поэтому я говорю: и в России должен быть такого уровня коллектив. Мы не претендуем на первенство. Если кто-то будет в этих традициях лучше – пожалуйста, ради Бога! Но пока нету такого театра. Если он появится, мы с удовольствием протянем руку и уступим место. А пока этого нет. Хотелось бы, чтобы к возрасту этого коллектива и к тем традициям, которые не так просто сохранить, относились нормально. На большее мы не претендуем – нормально надо относиться.

В. К. Хотел бы, Юрий Мефодьевич, спросить по поводу того же форума «Театр. Время перемен». Когда так говорят, здесь ведь вкладывается еще какой-то смысл реконструкции организационной. Вот эта антреприза, например, да? То есть отказ, как я понимаю, от постоянной стабильной труппы. У вас какое вызывает отношение?

Ю. С. Вы знаете, я считаю: пусть цветут все цветы. Вскрытие покажет. Но традиционность, стабильность труппы, воспитание ее в определенной школе – традиция Малого театра. На этой основе возник не только Малый театр, но и МХАТ. Станиславский создал науку о театре. Опираясь, как он сам об этом пишет в своей книге, на опыт Малого театра. Он учился у мастеров Малого театра. Но он пошел дальше.

И вот была создана целая школа. На этой науке и в этой школе стали обучаться актеры, утвердилась и наша школа театральная. Скажем, Якутский театр полностью создан был коллективом нашего училища. Четыре выпуска… И так далее. Многие театры. В Казани национальный театр татарский – тоже несколько наших выпусков было. С киргизами я работал, прекрасные были ребята. Таджики. Я учился с таджикской студией. Северная Осетия. Вот сейчас у меня обучается группа из Южной Кореи. Уже третья группа в нашем училище, и они заказывают еще.

Поэтому антреприза, может быть, в чем-то хорошо, но нельзя забывать, что это появилось уже после того, когда была создана матка-театр. Все-таки Шекспир 400 лет назад ездил со своими артистами, и у него была постоянная труппа. Нам по сегодняшний день все актеры мира завидуют – нашим постоянным труппам, нашему репертуарному театру, ибо репертуарный театр – создает и сохраняет те традиции, о которых мы с вами вели разговор. Только репертуарный, какие бы звезды ни были! Антреприза? Пусть работают. У нас в Малом театре многие актеры приглашаются в антрепризу, работают там наши звезды, и мне предлагалось тоже не раз. Но я не могу, потому что я здесь занят. Пусть работают они, пусть возникают новые театры, однако нельзя при этом рубить сук, на котором сидишь. Новшества бывают хороши, но они должны идти параллельно с уже опробованными путями.

В. К. Не стоит выплескивать вместе с водой ребенка?

Ю. С. Нельзя. Тем более что у нас уже есть примеры, и не только у нас, а во всем мире. Разрушить легче всего, создать – труднее. А вот то обстоятельство, что сегодня в нашем обществе какая-то группка людей может диктовать свои вкусы и правила, навязывать весьма агрессивно, третируя несогласных, вот что тревожит. Причем ведь это те самые люди, которые кричали: «Нас зажимают! Свободу!» А теперь сами хотят зажать других. Свобода? Так будьте любезны писать и о других справедливо. Умейте понять и оценить тех, у кого иной вкус, умейте быть к себе самокритичными!

В. К. Беда еще в том, согласитесь, что законы бизнеса, коммерции диктуют театру и вообще искусству свои требования. Деньги! Отсюда процветание так называемого шоу-бизнеса, да и всего, что заполонило эстраду, сцену, телевидение. Отсюда массовое дурновкусие – очень низкий пошиб, засилье пошлости, дешевки, грубо говоря. Ведь вы сами все это видите, особенно на телеэкране. Коммерциализацией душат! Скажем, начинают показывать «Метель» пушкинскую со Свиридовской музыкой, и только титры кончились, пошел фильм – уже «памперсы», «кариес»… Ну это ли не разрушение культуры?

Ю. С. Меня еще крайне раздражает, как на телеэкране говорят. Плохо говорят, неправильно, речь зачастую какая-то полублатная. И потом… кроме коммерциализации – повальная криминализация. Убийства во всех видах! Не удивительно, что и в жизни их все больше. Думаю, что от лица нескольких миллионов телезрителей я могу сказать: нам бы хотелось видеть не столько печальные последствия всяческих преступлений, сколько – передачи из зала суда. Наказуемость! Что преступник пойман, ответил. Тогда в подкорке у нас у всех останется: вот за это можно получить, за это можно ответить. А когда без конца кровь, насилие, мордобой и в художественном варианте, и в документальном, то мне кажется, это никак не на пользу обществу.

В. К. А все большая зависимость культуры от неких «доброхотов» – спонсоров не беспокоит вас?

Ю. С. В России было другое слово – меценаты. Они много сделали для нашей культуры. Мамонтов, Третьяковы, Морозовы… Они создали и театры, они создали музеи, они собрали великолепные коллекции для нашего народа. Мне кажется, таких людей сейчас почти нет. Если есть, то очень мало.

Понимаю, не каждый, конечно, отдаст свои деньги на что-то «просто так». Значит, надо создавать какието условия, чтобы отдавали. Чтобы вкладывали деньги в культуру.

Это, кстати, важно не только для самой культуры. Я не перестаю повторять: образованный, культурный и здоровый человек поднимет нашу экономику! Стало быть, надо вложить хорошие деньги прежде всего в медицину, культуру, образование вкупе с наукой. Только эти три «кита», на мой взгляд, могут поднять Россию. А у нас пока, увы, они-то и находятся в самом обделенном, самом бедственном положении.

В. К. Да, такое впечатление, что государство нынче совсем ничего не делает для поддержки этих «китов». Раньше сетовали: финансирование культуры осуществляется по остаточному принципу. Но все же было финансирование! А сейчас? Ну что может сейчас Министерство культуры? Скажите, пожалуйста, как бывший министр культуры Российской Федерации.

Ю. С. Много странного и непонятного. Вот говорят: уходят куда-то деньги, отследить невозможно. Как же это? Создается бюджет. Государственный. Тебе – столько-то, тебе – столько-то, Министерству культуры – столько-то. Сидят вроде бы умные люди, экономисты, которые по телевидению нас учат, как жить. А дальше что получается? Потом оказывается, что промышленности недодали столько-то денег, медицине – тоже, образованию, культуре тоже денег нет. Но их же ведь распределяли! А куда они делись? Ведь их послали по почте или как? Кто-то расписался? Ну так проследите. Вы же видите, что везде нет!

В. К. Мы узнаём сегодня, где наши деньги. На зарубежных счетах.

Ю. С. Такое, конечно, не может не возмущать. Чтобы разграбили богатейшую страну! Чтобы она, стояла на коленях с протянутой рукой! Нет, никто нам не поможет. Но у нас есть все для того, чтобы самим себе помочь. У нас есть ресурсы, у нас есть недра наши, которыми мать-земля питает нас, у нас все есть. В каких-то там Арабских Эмиратах, где, кроме нефти и песка, ничего нету, человек, родившийся на этой земле, коренной житель, уже при рождении имеет определенные деньги. Мы же имеем лес, мы имеем и запасы ископаемых, и драгоценные камни, и нефть, и все что угодно, а при рождении – только талончик под номером таким-то…

В. К. Юрий Мефодьевич, вернемся к театру. Перед закрытием прошлого сезона я еще раз посмотрел у вас «Дядю Ваню». Была жуткая июльская жара, невозможно душный вечер, а зал между тем – почти полный. И какая напряженная тишина в зале, какое внимание, сколько продолжались овации после спектакля! Это же совершенно искренне – как говорится, не по заказу, а от души. Возникает мысль, что уникальный зритель наш, отечественный. Это радует, дает надежду. Когда становлюсь свидетелем и участником такого, у меня душа испытывает необыкновенный подъем. А все-таки зритель как-то изменился за последние годы? В лучшую, в худшую сторону – как вы это ощущаете?

Ю. С. В общем зритель, конечно, изменился. Изменилась жизнь – и человек в чем-то не может не измениться. Но я думаю, что существует у каждого театрального коллектива свой зритель. Или, может быть, так: еще и у каждого репертуара существует свой зритель. И мне думается, что все-таки у Малого театра зритель свой. И те люди, которые приводят к нам своих детей, и те ребята – школьники, которые приходят, чтобы посмотреть у нас классику, они воспитываются в определенном духе. Наверное, уже в первые моменты соприкосновения с нашим театром, с детских заветных лет и происходит воспитание зрителя.

Сентябрь 1999 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.