Русское и иностранное происхождение родоначальников боярских родов: исторические реалии и родословные легенды[1020]

Русское и иностранное происхождение родоначальников боярских родов: исторические реалии и родословные легенды[1020]

Идея об иноземном происхождении родоначальников боярских родов и вытекающий из нее вывод о нерусском происхождении всего дворянства были общим местом генеалогических исследований в России конца XIX – начала XX вв. Такой вывод опирался на официальные родословные документы, древнейшие из которых начинались, как правило, с формулы: «Во дни благоверного великого князя… выехал из Прус (из Орды, из Литвы) муж честен…, а во крещении ему имя…». Петровское время создало иные стереотипы легенд: вместо выехавшего «из Прус» Андрея Кобылы здесь появляется потомок императора Гландос Камбила. Но идеи выезда присутствует постоянно[1021]. Особенно популярной у исследователей была ссылка на Джильса Флетчера, который приводил слова Ивана Грозного, гордившегося тем, что его предки не русские, а германцы. В посланиях к соседним государям тот же Иван неоднократно упоминал о происхождении династии от римского императора Августа, что соответствовало родословной легенде конца XV в.[1022]

Основной тенденцией научной генеалогии вплоть до наших дней было установить подлинность таких легенд, содержащихся в них исторических реалий; прекрасным примером тому являются работы С. Б. Веселовского[1023]. Но при скудости фактов о выездах на службу в Москву в XIII – начале XV в. в древних источниках и хорошем знании этих фактов составителями легенд такой метод может оказаться тупиковым.

Кроме того, он исключает исследование родословных легенд как памятников общественной мысли, в нем нет и попытки выяснить, почему и как менялось оформление этого документа в зависимости от времени их создания. Почему, наконец, в летописях и других источниках мы находим гораздо меньше записей о выездах знатных иноземцев в Москву, хотя о начале такой службы родоначальников тексты летописей и родословий иногда совпадают почти дословно[1024].

Говоря о зависимости и соотношении текстов родословных легенд и других документов, надо помнить, что в России давность службы московским князьям была основным критерием, дававшим возможность занимать высшие государственные и придворные должности, и она же определяла знатность происхождения. Родословные документы, чья форма существовала неизменной более двухсот лет, и позволяла определять степень родства между всеми однородцами, изначально имели официальное происхождение, то есть родословная роспись только тогда могла использоваться при определении должности (в Думе, во время военного похода и т. д.), в местническом споре, если она подавалась в государственное учреждение (приказ) и там официально утверждалась. С этого момента официально признавался и предок рода, выехавший служить на русские земли, его происхождение[1025]. Русские родословные росписи представляют записи нисходящего родства всех мужских потомков одного лица. Как правило, биографические сведения ка-саются родства с московскими князьями, службы им же (бояре, окольничие, воеводы в походах, реже – сведения об участии в посольствах); известий о землевладении в росписях практически нет.

Самые древние родословия составлялись семьями, постоянно служившими в Москве и принадлежавшими к Государеву двору. В эти росписи не попадали сородичи, по каким-то причинам перешедшие на службу в соседние – великие и удельные – княжества, к митрополитам, и другие, выбывшие из Государева двора. В XVII в., когда после отмены местничества в 1682 г. начинают собирать росписи дворянских родов, мы отчетливо видим стремление многих семей, впервые официально представлявших свои родословия, приписаться к родословному древу старинных родов, стать еще одной веточ-кой на его стволе[1026].

Правительство было вынуждено разработать ряд мер, регламентировавших такие приписки: родство с новой семьей должны были признать остальные сородичи, уже внесенные в роспись; требовались дополнительные документы о службе новых членов рода; иногда дело кончалось судебным разбирательством. Как показывают родословные дела 80-х годов XVII в., много усилий, чтобы создать единое родословное древо, приложили Бунины и Майковы. Бунаковы, утратившие к этому времени княжеский титул, доказывали общность происхождения с князьями Хотетовскими; а эти последние в своей росписи показали Лариона Бунака Хотетовского бездетным[1027].

Дворянские семьи, сделавшие в XVII в. блистательную карьеру при дворе, стремились удревнить свое происхождение, приписавшись к польским семьям, только что начавшим службу в Москве. Так произошло со старинным родом Лихачевых, которых признали однородцами Краевские[1028]. Основное требование авторов таких росписей показать давность службы предков московским государям.

С конца XV в. в Москве существовало родословие московских великих князей – Сказание о князьях владимирских[1029]. Корень московских правителей – через князей владимирских и киевских, легендарного Рюрика – выводился от римского императора Августа.

Это родословие было окружено сходными легендами о происхождении великих литовских князей (многие Гедиминовичи к этому времени обосновались в Москве), молдавских господарей (сын Ивана III был женат на Елене Стефановне), но знатнейшие нетитулованные боярские роды начинали свое происхождение от дружинников Александра Невского, боярина Федора Черниговского, пострадавшего вместе с князем в Орде, бояр Дмитрия Донского, героев Куликовской битвы. Даже иноземное происхоясдение основателей рода указывалось кратко: «из Прус», «из Орды». Но Прусы – это и родина Рюрика по Сказанию о князьях владимирских. Лишь это упоминание об общей прародине родоначальников династии и боярского рода деликатно указывало на общность их иноземных корней.

По сохранившимся официальным родословным документам XVII в. можно отчетливо представить значение легенды о происхождении, как определителя знатности, средства получить и закрепил право на высокие должности, службу. Почетнее всего было доказать свое происхождение от Рюрика. Основное количество споров возникло вокруг документов нетитулованных фамилий, стремившихся приписаться к родам черниговских или смоленских князей. Земли этих княжеств долгое время входили в состав Великого княжества Литовского, и реальные потомки этих династий были плохо известны в Москве. Еще в конце прошлого века генеалоги с большим сомнением относились к подобным припискам, сделанным составителями Бархаткой книги – основной официальной родословной конца XVII в.[1030]. Больше всего споров было вокруг родословия Татищевых, которых создатели Бархатной книги признали потомками литовской ветви смоленских Рюриковичей. А князья Кропоткины, выехавшие из Литвы в начале XVI в., в своей росписи назвали родоначальником выходца из Орды, и уже дьяки, работавшие с генеалогическими долкументами, поправили их, указав, что князья Кропоткины – смоленские Рюриковичи[1031].

В тех случаях, когда доказать княжеские корни было невозможно, боярские семьи пытались приписаться к литовским. После продолжительных войн XVII в. в Москве появилось много представителей польско-литовской шляхты. При подаче росписей некоторые из них соглашались признать своими сородичами русские боярские семьи, чьи представители сделали блестящую карьеру при Дворе первых Романовых[1032]. Таким был союз Краевских с Лихачевыми. Первые – ветвь древнего польского рода – появились в Москве в середине XVII в., а вторые – древние потомки новгородских вотчинников – быстро выдвинулись при дворе Алексея Михайловича и Федора Алексеевича[1033].

Принципиально новым в это время было возрождение «римской» темы в родословных легендах. До сих пор такое происхождение было лишь у Рюриковичей. Но династия угасла в конце XVI в., а боярский род Кошкиных-Захарьиных, из которого вышли новые цари, никогда не роднился с русскими князьями и не мог претендовать на античные корни.

В XVII в. впервые появляются легенды боярских родов, чьи предки вышли из Рима. Наиболее красочна родословная у Римских-Корсаковых, составленная после того, как боярский род Корсаковых официально получил разрешение прибавить к своей фамилии прозвище Римских[1034]. В начале века историю происхождения Римских-Корсаковых исследовал Н. П. Лихачев[1035]. Высоко оценив эрудицию анонимного автора, знание им древних текстов. Лихачев все же признал за этой генеалогией право называться литературным произведением, не имеющим никакого отношения к реальной истории боярской семьи. Можно добавить, что создание такого научного труда в XVII в. – показатель и нового отношения к истории. Ведь древняя история Корсаковых (потомков античного Корса) – это попытка связать историю семьи с древней историей, показать участие предков в исторических событиях, представить обосновавшихся в России потомков античных героев (Геркулеса, Кроноса) носителями давних традиций. В легенде о происхождении Корсаковых не только использованы сведения но истории из 65 античных и средневековых авторов; составитель родословной обращается и к литовской редакции сказания о происхождении Гедимина, сделав одного из Корсаковых – Кринуса – внуком великого литовского князя Палемона, основателя династии. А уже из Литвы Корсаковы пришли на Русь.

Более скромно о своем римском происхождении тогда же написали Елагины, Нерыцкие, Потемкины[1036]. Супоневы, также выдвинувшиеся при дворе в XVII в., составили легенду, по которой их предки путешествовали в древности по разным странам Европы вплоть до Испании, породнились с несколькими королевскими домами: каждый из таких предков имел прозвище Суп[1037]. Такие легенды дают прекрасный материал дня исследования исторического сознания к России XVII в., попытки по-новому осмыслить исторический процесс, но ни к реалиям происхождения семьи, ни к формированию этноса они отношения не имеют.

Если вернулся к соседним с Россией странам, прародинам выезжавших родоначальников, мы заметим, что выезды «из Литвы», о которых охотно пишут составители родословий, как правило связаны с усилением роли католической церкви в Великом княжестве. Действительно, оттуда в XIV – начале XVI в. выезжали православные князья Рюриковичи и Гедиминовичи со своими дворами. Последним среди таких массовых отъездов следует назвать отъезд Михаила Львовича Глинского, его братьев и большой группы православных бояр в 1508 г.[1038].

Не исключено, что упоминания о выездах родоначальников «из Орды» также связаны с появлением на русских землях в Поволжье служилых татар, часть которых приняла православие. Но такие иноземные предки из XIII–XIV вв. к моменту составления родословных росписей в середине XVI – второй половине XVII в. имели уже православных, обрусевших потомков, которые ничем не отличались от потомков дружинников первых московских князей.

Историки, изучавшие исторические реалии родословных легенд, обходили молчанием один существенный вопрос. Русское средневековое дворянство было православным: упоминание о крещении родоначальника в православную веру – необходимая деталь почти всех родословных легенд. А уже по документам XVI–XVII вв. мы видим четкое разграничение между иностранцами-наемниками на временной службе и иностранцами, переходившими в подданство к царю и вливавшимися в русское дворянство: последние обязательно становились православными. Это вело к тому, что происходила быстрая адаптация «нововыезжих иноземцев» в местной среде: усваивался язык, браки с русскими женщинами способствовали усвоению нового образа жизни, культуры.

Но и появление в XVII в. регионов, где земля давалась только принявшим русское подданство иноземцам (преимущественно Поволжье от Казани до Астрахани), вело к созданию локальных вариантов русской культуры, ее проникновению в культуры местных пародов. Поэтому, как представляется, проблемы реального существования иностранцев среди боярства Русского государства, взаимовлияние культур надо изучать, опираясь на историю землевладения в различных регионах страны.

Родословная легенда, зафиксировавшая выезд иноземного предка, скорее служила точкой отсчета давности службы рода русским князьям. В Русском государстве XVI–XVII вв. именно это давало право занимать определенные государственные и придворные должности. В XVII в. пышные родословия как никогда удовлетворяли амбиции родов, выдвинувшихся благодаря близости к новой династии, и уравнивали их с древними фамилиями. Но такие родословия показывают изменения в историческом сознании общества, задолго до появления первых научных исторических трудов именно в них проявилась попытка связать историю семьи, а через нее и Россию, со всемирной историей. И именно здесь активно осваивались исторические и генеалогические произведения соседних с Россией европейских государств.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.