Зарождение чиновничьего аппарата Русского государства. Генеалогические заметки[563]
Зарождение чиновничьего аппарата Русского государства. Генеалогические заметки[563]
Проблема зарождения и эволюции государственного аппарата России и тесно связанная с ней проблема состава чиновничьего аппарата давно привлекала внимание исследователей. В силу специфики русских источников, где нет четких указаний на даты возникновения и функции средневековых органов управления, чаще первоначально изучались именно функции и состав чиновников; достаточно вспомнить классический труд Н. П. Лихачева «Разрядные дьяки XVI века» (СПб., 1888) или работы С. К. Богоявленского и С. Б. Веселовского[564]. Большую работу по сбору сведений о личном составе административных служб в конце XV–XVI вв. провел А. А. Зимин[565]. И, наконец, подвел итоги предшествующих исследований и предложил свою концепцию Ю. Г. Алексеев[566], работа которого становится настольной книгой каждого, кто собирается заниматься историей государственного аппарата средневековой России. Благодаря этим трудам, работам генеалогов начала века, которых интересовали родственные связи между дьяческими семьями и семьями титулованных родов, мы можем также проследить процесс срастания служилых и аристократических фамилий. Правда, в силу специфики отечественных источников, этот процесс лучше виден, начиная с середины XVI в.
Накопленный отечественными исследователями опыт позволяет подойти к решению вопросов, которые постоянно возникают в исторической науке: из какой среды выходили первые государственные чиновники, каковы были их родственные связи с аристократическими семьями, насколько срастались эта сословные группы, и наконец, как соотносились придворная служба государю и служба государственного чиновника. Решение поставленных вопросов, безусловно, требует большой исследовательской работы, и автор ограничивается лишь их рассмотрением на истории сравнительно небольшого крута семей, игравших заметную роль в истории России конца XVI – середины XVI в.
Современные исследователи, занимавшиеся историей литовской великокняжеской канцелярии, называли изменение в служебном положении персонала канцелярии как один из существенных фактов ее преобразования из личной канцелярии великого князя в государственное учреждение: служители личной канцелярии великого князя прекращали свою службу с его смертью (канцелярия распускалась), чиновники государственного учреждения продолжали служить после смерти государя.
Интересные наблюдения о московской великокняжеской канцелярии в XIV – первой половине XV в. привел H. П. Лихачев. Он считал, что великокняжеская канцелярия не была одновременно канцелярией великокняжеской думы, и вообще при Думе «не было особого учреждения, которое вело бы протоколы или постановления этого боярского совета», но люди, которые записывали решения Думы, «существовали уже и в эту отдаленную эпоху»[567]. Очевидно, это были лица из канцелярии великого князя.
Н. П. Лихачев, опираясь на тексты духовных московских князей Ивана Ивановича и Василия Дмитриевича, считал, что «казначеи великого князя и в начале XV в. были несвободными людьми»[568].
Более полно сведения духовных XIV–XV вв. разобрал в своей монографии Ю. Г. Алексеев. Автор ничего не пишет о канцелярии Ивана Калиты, отмечая лишь, что в грамотах князя упомянут его дьяк Кострома[569].
Уже в духовной великого князя Семена Ивановича (1353 г.) упомянуты «люди деловые», которые отделены от тех, «кого прикупил» великий князь, от его тиунов, посельских, ключников и старост – Семен Иванович «всем тем людем дал есмь волю»[570]. Можно высказать предположение, что этот текст духовной свидетельствует о роспуске людей, служивших непосредственно великому князю, а группа «людей деловых» составляла его личную канцелярию.
Аналогичный текст духовной великого князя Ивана Ивановича Ю. Г. Алексеев относит к упоминанию «о рядовых членах княжеского двора», которые служат своему князю, т. е. княжеские министериалы, составляющие «аппарат его хозяйственного управления»[571]. Кроме тиунов, посельских и старост более ранней грамоты Семена Ивановича здесь уже перечислены казначеи и дьяки. Всех их князь освобождает от службы («дал есмь им волю»).
В духовной Дмитрия Ивановича говорится, что все его казначеи, тиуны, дьяки «ни моей княгини, ни детем моим не надобе», а на волю отпускаются «купленные люди»[572].
Ю. Г. Алексеев предположил, что духовную Семена Ивановича и Ивана Ивановича писал один и тот же человек – дьяк Нестор, который, будучи отпущенным на волю одним князем, остался служить его преемнику, и сделал вывод, что «юридический статус министериалов должен был постепенно меняться»[573]. Можно также сказать, что при неизменной юридической форме отпуска слуг «на волю» в жизни канцелярия великого князя постепенно приобретает черты, присущие государственному учреждению. Это подтверждают материалы, приведенные Ю. Г. Алексеевым: «дьяк Федор», подписавший в 50-е гг. XV в. грамоты великого князя Василия Васильевича, вероятно тот же «дьяк Федор», который в 70-е гг. подписывает грамоты его сына[574].
Традиционная формула о том, что казначеи, тиуны, посельские, дьяки «не надобе» семье завещателя, есть в первом варианте духовной Василия Дмитриевича, в грамоте его сына Василия Васильевича и внука Ивана III. Она отсутствует в завещании Василия Ивановича (1523 г.), где в связи с различными поручениями князя названы его печатник, дьяки, казначеи и «приказные люди», то есть обширный персонал великокняжеской канцелярии, выполняющий великокняжеские поручения[575].
Можно допустить, что во второй половине XV в. постепенно происходят изменения в статусе великокняжеской канцелярии. Юридически она связана с личностью правителя: в своем завещании государь распускает своих слуг. Однако в жизни они могли и оставаться, чтобы служить наследнику. Расширяется номенклатура княжеских слуг. «Деловые люди» княжеской канцелярии распадаются на печатников, дьяков, казначея и неких «приказных людей». Эта последняя категория лиц имеет параллели в записях родословных книг о службе отдельных лиц: «а в приказе был» или «в приказе не был»[576]. Поскольку хронологически такие записи относятся к лицам, жившим на грани XV–XVI вв., и речь в них не идет о конкретных государственных структурах, можно предположить, что имеются в виду люди, выполнявшие конкретные поручения великого князя – «приказы».
Такие постепенные изменения в положении великокняжеской канцелярии находят параллели и в организации других государственных структур: к концу XV в. относятся первые упоминания о Государеве дворе, Оружейной палате. В Судебнике 1497 г. постоянно упоминаются дьяки и подьячие, как чиновники, имеющие четко прописанные функции. Очевидно, к этому времени можно отнести и превращение великокняжеской канцелярии в государственное учреждение.
Дьяки как чиновники, по словам Ю. Г. Алексеева, «новая фигура на исторической сцене», начинают активно действовать с середины XV в., до этого времени их функции еще не определены достаточно четко, и вообще сведения об их деятельности скудны[577].
Трудно определить и социальную среду, из которой они вышли. Немногочисленные известия родословных росписей позволяют говорить, что верхушка дьяческой среды XV в. – чаще всего младшие линии боярских родов, тесно связанные родством с придворной средой. Очевидно, дьяческая служба до середины XVI в. не была достаточно престижной, чтобы о ней, как о службе в Думе или участии в известных битвах, упоминали в родословных росписях.
Один из редких случаев составления дьяческой родословной – роспись известных московских дьяков первой половины XVI в. Циплятевых. Она помещена в ранней редакции родословных книг, близкой к Государеву родословцу 1555 г. и сохранилась в рукописи конца XVI в.[578] Как доказал Н. П. Лихачев, именно думный дьяк Иван Елизарович (сам он писался обычно как Иван Елизаров) был составителем Государева родословца. Ю. Г. Алексеев, разобравший службы представителей этой семьи в XV в., полагает, что в данном случае «мы имеем редчайшую возможность познакомиться с родословными связями удельнокняжеского дьяка», и эта генеалогия «далеко не типична для дьяка XV в.»[579]. В родословной, озаглавленной «Род Монастыревых», доведенной до Ивана Дмитриевича Ципли, указано родство предков Циплятевых с московскими великими князьями по женской линии и записано происхождение фамилии Монастыревых: бабушка родоначальника семьи Александра Монастыря воспитала внука в монастыре, где постриглась, оставшись вдовой. А земельные владения купила у своей сестры на Белоозере. Старший сын Александра Монастыря Дмитрий Александрович, боярин великого князя Дмитрия Ивановича, погиб в битве на р. Воже (1378 г.), не оставив наследников. Ему принадлежала вол. Ерга на Белоозере. Дочери Дмитрия вышли замуж за представителей семей, которые во второй половине XIV в. принадлежали к самым аристократическим родам московского боярства. Старшая вышла замуж за боярина Ивана Хромого (из рода Акинфовичей), вторая – за боярина Александра Белеута, третья – за Ивана Чепечку (его сын Михаил, воевода великого князя, убит под Суздалем в 1445 г.), четвертая – за Семена Мелика, воеводу Дмитрия Донского, убитого на Куликовом поле, и младшая – за представителя рода Фоминских князей – Ивана Федоровича Толбугу.
Очевидно, если бы у Дмитрия Александровича были потомки мужчины, в истории Москвы был бы еще один знатный боярский род. Однако за отсутствием таких наследников, высокое положение семьи естественно прекратилось.
Потомки младших сыновей Александра Монастыря служили боярами уже великой княгине и удельным князьям на Вологде и Верее, поскольку по завещанию Дмитрия Донского земли Белоозера, где находились их владения, отошли к Верейскому уделу[580].
При верейском дворе положение Монастыревых было очень высоким: бояре и наместники. Один из Монастыревых – Иван Федорович Судок – в 1454 г. бежал в Литву вместе с князем Иваном Андреевичем.
Циплятевы происходили от младшего сына Александра Монастыря – Василия. Внуком Василия опять от младшего сына был Иван Дмитриевич Ципля. В этом случае его дьяческая служба, когда дяди и двоюродные братья были боярами верейского князя, выглядит типично для европейского средневекового общества. Имя Ивана Дмитриевича часто встречается на белозерских актах, а его потомки Елизар Иванович и Иван Елизарович уже принадлежат к дьяческой элите московского двора[581].
Елизар Иванович в начале XVI в. упоминается на службе в Москве, до 30-х гг. он связан с посольской службой, участвовал в приеме послов. В 1531 г. назван в документах «великим дьяком», 1534–1537 гг. он думный дьяк Разрядного приказа, умер около 1546 г. Елизар Иванович постригся в Кирилло-Белозерском монастыре[582].
Иван Елизарович, как и отец, был думным дьяком Разрядного приказа (1549–1556 гг.), с 1546 г. как дьяк участвовал в военных походах вместе с царем; принимал участие в приемах послов. После 1556 г. известий о его службе нет. Умер в 1567 г.; перед смертью постригся в Кирилло-Белозерском монастыре[583]. Возможно, семейная традиция, связывавшая Циплятевых с Белоозером, отразилась и на больших вкладах, которые Иван Елизарович и его отец сделали в Кириллов монастырь.
Дочь Ивана Елизаровича Анна была женой князя Василия Даниловича Пронского, происходившего из рода рязанских великих князей; он принадлежал к младшей линии потомков Андрея Ивановича Сухорукого. Отец Василия – Данило Дмитриевич стал боярином в 1547 г., брат Петр Данилович служил старицкому князю, а затем стал опричником. Потомки рязанских князей вошли в Думу сравнительно поздно, в 20-е гг. XVI в., и не составляли, как показал А. А. Зимин, самостоятельной княжеской корпорации[584]. Анна Ивановна умерла еще при жизни отца; очевидно род Циплятевых пресекся в 60-е гг. XVI в. Почти не сохранилось сведений о Семене Ивановиче, брате Елизара, который также был великокняжеским дьяком.
В истории рода Монастыревых мы видим типичную и для европейскою средневекового общества картину, когда младшие потомки семей, близких к государю, служат в канцеляриях правителя, а позднее занимают высокие должности в государственных учреждениях.
К росписи Монастыревых близка родословная Сорокоумовых, также содержащая много уникальных биографических сведений. Родословная помещена в рукописи 60-х гг. XVI в.; она давно привлекла внимание Н. П. Лихачева, который подробно изучил сведения о лицах, записанных в этой росписи[585]. К роду Сорокоумовых принадлежали Добрынские, скомпрометировавшие себя во время феодальной войны[586].
К этому роду принадлежали и дьяки Гусевы; из этой семьи наиболее известен Владимир Гусев. А. А. Зимин, изучив биографию самого В. Гусева и окружавших его лиц, пришел к выводу, что Гусев и его соратники принадлежали к административной элите конца XV в., к той ее части, которая начинала службу в уделах[587].
В конце XV в. именно из дьяческой среды вышел ряд памятников общественной мысли, надолго определивших идеологию Русского государства. Кроме Судебника 1497 г. это и разработка обряда возведения на престол наследника великого князя. Если Судебник фиксировал связь между великим князем и его подданными, для которых он был высшим судьей и вершил «правый суд», то обряд возведения на престол символизировал заключение союза между Богом и правителем, сакрализируя персону государя.
Кроме того, в то же время была создана родословная легенда о происхождении русских великих князей от императора Августа и русская редакция «Повести о Дракуле», где трактовалось, каким должен быть государь. Эта повесть, как полагают исследователи, была составлена дьяком Федором Курицыным, принадлежавшим к той же среде, что и Владимир Гусев.
Для дьяческих семей юнца XV – начала XVI в. характерны близкие родственные отношения с боярскими родами, тесно связанными с московским домам и его уделами. Но уже в начале XVI в. начинает проявляться новая тенденция формирования дьяческой среды, скорее говорящая о возрастании роли государственной службы в России XVI в.
Эту тенденцию продвижения по службе в Государеве дворе дал Н. П. Лихачев: «Роды родословные обыкновенно своих юных сочленов устраивали на службу не ниже московского дворянства, а многие стольниками с малых лет. Для таких фамилий деловая, приказная служба была редким исключением. Неродословное дворянство, чтобы выбиться из рядовых детей боярских, получить положение и почести, наоборот, выдвигало лучших своих представителей именно путем службы в Приказах»[588].
Путь «службы в Приказах» Н. П. Лихачев раскрывает на примере собственного рода. В конце XV в. среди семей, испомещенных Иваном III в Новгородские пятины, были сыновья Алексея Лихача, от второго сына и пошли Лихачевы – «рядовые дети боярские, сидящие на земле»; их выдвижение в Москве начинается с 40-х гг. XVI в. В 1545 г. Андрей Кириллович Лихачев и подьячий Алеша Байдаков посылаются из Москвы в Бежецкую пятину собирать деньги для казанского похода. В 1564, 1570, 1571 гг. Андрей Кириллович Лихачев описывал земли Обонежской пятины[589].
Андрей еще не пишется «дьяком», а его племянник Терентий Григорьевич служил в Галицкой чети (1576 г.) и несколько лет был дьяком Пушечного приказа, посылался в походы «у наряда». В частности, был при «наряде» во Пскове в 1568 г. во время осады города Стефаном Баторием. В 1575 г. он был одним из уполномоченных при заключении перемирия со шведами и имел собственную печать для скрепления грамот. Внуки Терентия Григорьевича в первой половине XVII в. уже были стольниками; старший Василий Богданович в 1659 г. был послан во Флоренцию: «в Италии это событие увековечено картиной»[590].
Племянником Терентия Григорьевича был известный политический деятель XVII в. думный дьяк Федор Федорович Лихачев. Благодаря бракам его потомков Лихачевы породнились с Салтыковыми, князьями Лобановыми-Ростовскими, графами Апраксиными и Шереметевыми, а также другими знатными придворными семьями[591].
К семьям, сделавшим карьеру именно на государственной службе, следует отнести и дворянский род выходцев из Рязани – Апраксиных. Это ветвь рязанских вотчинников Вердеревских[592]. В 90-е гг. XV в. Андрей Ярец Никитин подписал грамоты как дьяк великого рязанского князя[593]. Сын Андрея Матвей по родословной Апраксиных выехал в Москву к Ивану III, возможно, после смерти в 1500 г. великого рязанского князя и роспуска его слуг, и получил владения в Муромском и Владимирском уездах. «Старые вотчинники» Апраксины известны в этих владениях весь XVI в.[594]
С владениями во Владимирском у. связана и грамота 1495 г., которую писал Ярец Опраксин: братья Корякины выкупили свою вотчину, д. Близнина. Не исключаю, что Ярец Опраксин и есть дьяк Андрей Ярец Никитин, который на двух грамотах великого князя поставил свою официальную подпись дьяка, а третью грамоту – как частное лицо и подписал лишь прозвищем.
Очевидно, из этой семьи происходили дьяк Ерофей Ярец: в 1495 г. Ерофей Матвеевич Ярец – дьяк рязанского князя, а между 1505 и 1516 гг. он получил в кормление вол. Отъезжую и Бибиково от московского князя[595]. Не исключено, что его сыном был Иван (Иона) Беляницын, в 1512 г. он келарь, а в 1515 г. старец Троице-Сергиева монастыря, участвовавший в межевании монастырских земель[596].
Племянник Ерофея Ярцева – Рюма Иванов Апраксин – был убит при взятии Казани в 1552 г. вместе с другими муромскими вотчинниками[597].
До середины XVI в. Апраксины известны в основном как чиновники: они упоминаются в связи с межеванием земель, как ключники, управляющие великокняжеским хозяйством[598]. Они не занимали командных должностей в армии и редко встречаются в разрядах.
Возвышение рода произошло в начале XVII в. и связано с именем дьяка Федора Никитича Апраксина. В 1610 г. он начал служить королю Сигизмунду, был послан дьяком в Устюжскую четь, позднее как дьяк подписался под грамотой о выборе царя Михаила Федоровича; служил дьяком в Муроме и Новгороде, а также до 1628 г. в московских приказах. Последний раз его имя записано в Боярской книге 1628 г., но еще в 1627 г. он упомянут как государев дьяк «не у дел»[599]. В это же время (1628 г.) его сын Корнилий выкупает у Троице-Сергиева монастыря родовые владения Апраксиных, а Федор Никитич передает свои выслуженные владения племяннику Василию Петровичу.
В 1633 г. Ф. Н. Апраксин сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь по своей семье[600]; к этому времени его сын умер, брат Петр постригся. Вскоре и сам Федор Никитич умер совсем больным[601]; 13 июня 1636 г. патриарх участвовал в отпевании Федора Апраксина в Златоустовском монастыре в Москве, где была родовая усыпальница Апраксиных[602].
«Путь наверх» для представителей городовых детей боярских был более длительным, чем для дьяков, выходцев из боярских семей; со знатью их связывали браки дочерей с представителями титулованных фамилий, которые участились со второй половины XVI в. Но этот вопрос нуждается в тщательном исследовании[603]. Все чаще наследники дьяческих семей занимают должности при дворе, но если для аристократических родов служба рындой или стольником обычно становилась началом придворной карьеры, то для детей дьяков она была вершиной.
Однако эти изменения в отношении к дьякам во второй половине XVI–XVII в. говорят о том, что служба в государственном аппарате в Русском государстве приобрела иное качество, чем служба младших сыновей боярских родов в канцелярии великого князя. Постепенно служилая бюрократия завоевывала видное место в формировании русского абсолютизма, как это показало исследование, проведенное Н. Ф. Демидовой[604].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.