РЕТРОСПЕКЦИЯ 4 «ТРИ ТОЛСТЯКА»:

РЕТРОСПЕКЦИЯ 4

«ТРИ ТОЛСТЯКА»:

ПРОДОЛЖЕНИЕ С ГИЛЬОТИНОЙ

…В конце пятидесятых годов в Москве посетители одного из наиболее популярных столичных кафе «Националь» почти каждый вечер могли увидеть за маленьким угловым столиком у большого окна, за которым можно было разглядеть зубчатую стену Кремля у Александровского сада, необычный персонаж в потрепанном костюме и с безвольно поникшей головой.

Посещавшая кафе литературная богема старательно избегала этого столика, за которым в полном одиночестве за единственной коньячной рюмкой сидел большеголовый, лохматый, с пепельной гривой сальных волос, неряшливый человечек, в чьем тусклом взоре угадывалась целая потерянная эпоха. Это был он… Автор непревзойденных «Зависти» и «Трех Толстяков» и еще неопубликованных, но гениальных фрагментов «Ни дня без строчки»… Бывший мэтр советской литературы ее первых лет, бывший друг погибших Маяковского и Мейерхольда, бывший великий русский писатель, который, по мнению даже собственных поклонников его старых книг, давно уже был похоронен где-то на одном из московских кладбищ… А он, как оказывается, все еще пребывал на этом свете, хотя и не в своем собственном облике, а в виде своей тени, регулярно появлявшейся в «Национале»…

В тот памятный вечер, незадолго до празднования очередной годовщины Октябрьской революции, окруженный несколькими энергичными поклонниками из литературной молодежи, которые изредка все же подсаживались к столику бывшего мэтра, чтобы в разговоре с осколком ушедшей эпохи ощутить ее вкус от живого свидетеля, Олеша, наслушавшись в который уже раз восторженных похвал в адрес своей нестареющей сказки, на этот раз не сдержался:

– Оставьте! Старый Олеша уже тридцать лет слышит то, что должно было быть предназначено молодому Олеше. А я-то уж точно – не он. И сказку эту, столь любимую вами, не перечитывал, дай мне Бог памяти, поменьше, чем тридцать, но тоже очень много лет. Читаешь – и думаешь: я ли это был? Но если не я, то кто же это писал? Вот удивительный парадокс нашей жизни: мы никогда не можем повторить то, что сами когда-то насотворяли. Попробуешь заново – и все равно получится по-другому. Да и хуже. Как нельзя второй раз войти в одну и ту же реку, так и не макают перо второй раз в одну и ту же чернильницу. Требовали же от меня продолжения «Толстяков»! И долго. А зачем? Сейчас я бы на это продолжение и не замахнулся, а когда-то… Когда-то даже о нем подумывал (слишком уж уговаривали!), но не взялся. К счастью. Потому что я бы такое там понаписал! Стыдно было бы и посейчас. Если бы напечатали, чего бы, конечно, не произошло… Вот так-то, друзья…

– Не напечатали? – переспросил Олешу тот, к которому он, прежде всего, и обращался, – молодой начинающий литератор Борис, только-только входящий в литературу, но уже испорченный духом «оттепели», а значит, и мыслящий вполне «по-олешевски» (если иметь в виду самого мэтра середины двадцатых!). Как вспоминал потом сам собеседник Олеши, мэтр в тот момент уже был сильно навеселе, но в его голосе звучала непривычная тоска.

– Не напечатали бы, да, – продолжал Олеша, поднимая бокал с коньяком и рассматривая через него лица собеседников, – потому что это была бы страшная сказка. И я готов вам ее рассказать. Эту страшную сказку на ночь. Ведь уже наступила ночь, не так ли? И эта новая страшная сказка будет продолжением той, старой… Прошло, правда, уже много времени с тех пор, как она была рассказана, и вслед за последней строчкой сказки «что значит – «вся жизнь» я написал слово «конец». Но ведь вы знаете, как на самом деле трудно рассказать до конца сказку, главным героем которой является народ.

Не замечая переглядывания его слушателей, Олеша раздраженно дернул плечом, плеснул коньяка в бокал и начал:

– Итак, вы хотели узнать продолжение «Толстяков»? Меня самого всегда занимал вопрос: а что у них там, в Стране Трех Толстяков, было дальше? Помните, чем заканчивается моя книжка? Через год после победы над «толстяками и обжорами» на площади Звезды перед многочисленным народом выступает Суок, напарница Тибула по труппе, и сам бывший «наследник трона» Тутти! Тогда, три десятилетия назад, я так и думал: вожди восставшего народа могут и должны вернуться к своим прежним занятиям: Просперо – в оружейную мастерскую, Тибул – в балаганчик «дядюшки Бризака»…

– А теперь, Юрий Карлович? – собеседник мэтра недоумевал: – Вы хотите «переиграть» финал?

Олеша сердито поднял на него мутные глаза, тряхнул седой гривой:

– Нет, поздно… Да и ни к чему. Кому сейчас охота читать такое «революционное продолжение», вроде: «Время мятежников прошло. По всей вероятности, их не было на самом деле. Просто одних бюрократов со временем сменяли другие!» – он улыбнулся, потом пожевал губами и продолжил: – А если серьезно, хотя народ в «Толстяках» и решил свою судьбу, главные герои «моей», – он подчеркнул это слово, – «моей» книжки не могли уйти «на покой». Какой к черту может быть «покой» в стране победившей революции? Даже если это и страна из детской сказки…

– Не такая уж она и детская, Юрий Карлович…

– Да, Борис, совсем не детская, ведь и там льется кровь. Реализм, так сказать… Ну, а согласно реалистическому продолжению, кто должен был править в Стране Трех Толстяков после свержения этих самых «Толстяков»? Понятно кто – Просперо и Тибул. Кроме них у народа не было других вождей. Трех Толстых посадили в клетку в зверинец, люди ходили смотреть на них, это все прекрасно (или не прекрасно?), но кто теперь, спрашивается, за них управлял, назначал, распределял и казнил? Другие, менее достойные? Какой-нибудь продавец воздушных шаров? Или какой-нибудь возчик? Нет, народ сам не позволил бы моему оружейнику и моему гимнасту отойти в сторону и почивать на лаврах! Они должны были войти в новый Революционный Государственный совет, избранный путем всеобщего голосования вместо старого Госсовета Трех Толстяков, арестованного в полном составе. Просперо стал министром труда, а Тибул (как персонаж более образованный – все-таки «человек искусства», хоть и с подмостков, – ха!) – председателем этого самого Ревгоссовета. Даже доктор Гаспар Арнери, на свое счастье (или несчастье) вдруг так неожиданно оказавший

услугу революции всем этим делом с «куклой наследника Тутти», был назначен министром народного просвещения.

– Дальше, – Олеша глотнул из бокала, прочистил горло и продолжал: – С программой ревстроительства новому Госсовету пришлось тяжелее. Лозунг «Да здравствует народ!» на алых флагах, висевших «на всех перекрестках» в день победы революции, слишком абстрактен; лозунги «Все, что сделано руками бедняков, принадлежит беднякам!» и «Долой лентяев и обжор!» более понятны: народ ни за что больше не допустит существования богатых в Стране Бедняков… Впрочем, ненависть моих голодранцев и их вождей, Проспера и Тибула, к богатству понятна: имущественное неравенство быстро превратит в «толстяка», враждебного народу, любого бывшего бедняка, до этого сражавшегося за этот самый народ. Не очень понятно только: почему после Революции Бедняков бедняки так и остались бедняками, ведь все богатства страны достались народу! Откуда они, спрашивается, продолжали браться эти бедняки, если не стало богачей?…

– Интересно, – собеседник Олеши был явно заинтригован. – А сами-то вы, Юрий Карлович, понимаете, что у вас произошла за революция – буржуазная или пролетарская? Судя по бытовой стороне вашей повести, действие в ней происходит где-то около времен Французской буржуазной революции, с другой стороны, революция у вас явно не «буржуазная»: совершается против «толстяков и обжор» – буржуев то бишь, но совершается не «пролетариатом», которого еще нет, а просто «рабочими, ремесленниками и солдатами». Крестьянство у вас вообще неизвестно где… Непонятно, как эта Жакерия продержалась бы…

– Ага, буржуазная-пролетарская, – проворчал Олеша, – за большевиков-коммунистов, а кто и за Третий Интернационал!… Вы слишком серьезно воспринимаете несерьезные вещи! А жизнь – это такая несерьезная штука! Особенно в свете того, что было бы дальше, если иметь в виду продолжение. Как раз в свете вашей аналогии с Французской революцией продолжение получится с гильотиной…

– Ее, конечно, изобрел ваш «ретивый оружейник» Просперо?

– Свято место пусто не бывает… Если хочешь соответствовать эпохе-с… Которой в одном веке служит газовая камера, в другом – гильотина. Ну пусть будет не гильотина, а ее итальянский прообраз – «маняйя», тоже машинка для отпиливания голов… С кого начнем? – Олеша вновь налил коньяка на дно пустого бокала и быстро заговорил:

– Не буду придумывать ничего нового, пойду по стопам предшественников, раз уж вы сами вспомнили лукавых французишек. Понятно, что мои санкюлоты оказались ничем не хуже ни французских, ни наших русских: переименовали Дворец Трех Толстяков в Дворец Равенства, Дворцовый парк – в Парк Равенства, улицу Тени, где жил доктор Гаспар -

в улицу Света, Площадь Звезды так и осталась Площадью Звезды (ну, разве что, может быть, ее переименовали в Площадь Пятиконечной Звезды), зато Площадь Суда теперь стала называться Площадью Революции (удивительно, «редкое» название – у нас в каждом городе есть площадь с таким именем!). При старом порядке здесь стояло десять плах, новый порядок ограничился одной – гильотиной…

Предназначенной для бывших «толстяков и обжор», то есть тамошних «врагов народа». Каких, в частности? – Олеша на мгновение запнулся: – Ну, например, голов лишились капитан дворцовой стражи граф Бонавентура, государственный канцлер Трех Толстяков, другие члены Государственного совета, в том числе и министр народного просвещения (за него заступался доктор Гаспар, но безуспешно), бывший воспитатель наследника Тутти (сам экс-наследник даже не узнал об этом). Три Толстяка, к величайшему огорчению всего народа, до казни не дожили. Вскоре после своего заточения они погибли в своей клетке, «заеденные вшами», как писала революционная пресса, или попросту заморенные голодом и плохим обращением. В точности так же, как кончил предводитель восставших сицилийских рабов Евн

в Древнем Риме или предводитель гаитянских рабов-негров Туссен-Лювертюр.

Впрочем, далеко не все «бывшие» пошли на плаху. Нашлось много приспособленцев и перебежчиков. Так, те гвардейцы Трех Толстяков, которые примкнули к восставшим еще до победы революции, образовали ядро революционной гвардии, ее командиром стал бесстрашный капитан Цереп, которому все равно какому режиму было служить. Учитель танцев Раздватрис теперь занимался шагистикой и разучивал со своими учениками революционные марши. Бывшему продавцу воздушных шаров повезло еще больше – за его помощь в деле «куклы наследника Тутти» (помог же ведь он Тибулу раскрыть секрет подземного хода!) он даже был назначен крупным революционным чиновником.

Что дальше? Естественно, внутренние смуты, гражданская война и интервенция. Нужды населения из-за расплывчатой социальной программы удовлетворить не удается. Страну лихорадит. Народ недоволен. Террор против врагов приходится усиливать с каждым днем. Разногласия в Революционном Государственном совете нарастают. Власть шатается. Во весь рост встает вопрос о диктаторе. Им может стать либо Тибул, либо Просперо – самые популярные вожди.

Тибула поддерживает почти такой же популярный в народе доктор Гаспар Арнери и фактическое знамя всех тайных «монархистов», то есть всех тех, кто желал бы возвращения старого порядка, бывший наследник Тутти. Просперо тут же выдвигает против своего друга и соперника обвинение в реставрации: Тутти – законный наследник, Суок – его сестра, Тибул вполне может стать через нее регентом… Забыл-забыл оружейник, как спасся из подземелий лишь благодаря бывшей танцовщице…

На плаху идет все больше людей. После явных «бывших» настает очередь «бывших» из перебежчиков»: казнен Цереп, казнен бывший продавец воздушных шаров. Обвинения этим людям выдвигаются «не пустяшные»! Арестованного Раздватриса справедливо обвиняют в том, что он пытался пронести сломанную куклу наследника во дворец и тем помешать Суок освободить Просперо! На плаху его! Казнят гвардейца Вурма (помощника Церепа) и смотрителя зверинца (уже как смотрителя «революционного зверинца»!) за то, что они принимали участие в преследовании Просперо в ночь побега. Казнят циркового силача Лапитупа и заодно всех его напарников (в том числе испанца и директора балагана) как личных врагов революционного вождя Тибула. И наоборот, революционные судьи все больше начинают интересоваться связями бывшего гимнаста с представителями «бывших» сословий. В том числе

с такой одиозной личностью, как наследник «Трех Толстяков»!

Словом, чтобы спастись самому (и спасти Революцию!) Тибулу приходится пожертвовать привязанностями своей бывшей напарницы по балаганчику «дядюшки Бризака» Суок. Позднее приходится уничтожить и обезумевшую от горя Суок, ибо все-таки она была сестрой самого «наследника Толстых тиранов»! Возможно, что и брата и сестру убирают не публично, а тайно, так сказать, «втихую», но разоблачать покойного «наследника» приходится уже «громко»!

Понятно, что за танцовщицу Суок вступается все еще находящийся на свободе доктор Гаспар Арнери. Он все решительнее выступает против казней, что наводит на мысль, что он, как «бывший», тоже неисправим. Поэтому революционный суд приговаривает к смерти также и беднягу доктора. Арнери вовремя успевает принять яд из своих известных пробирок и, прежде чем умереть, поджигает собственный дом-лабораторию. Тетушка Ганимед пропадает без вести, дом доктора со всеми его неопубликованными сочинениями и открытиями сгорает дотла, и народ революционной столицы распевает:

Как построить в небо мост,

Дух свой зашвырнуть до звезд,

А из тела сделать пар –

Знал покойный наш Гаспар…

После гибели столь популярного «народного доктора» наступает развязка. Просперо и его сторонники своими руками избавили Тибула от неудобных, хотя, наверное, и очень сердечных, связей. Но что делать: вожди не могут иметь прошлого, даже прошлого «балаганчика дядюшки Бризака», – интересно бы узнать, куда подевался старый клоун Август, наверное, тоже как-то незаметно угодил под топор? И теперь гибкий канатоходец Тибул может переиграть ретивого, но чересчур грубого Просперо. Бывший оружейник, бывший вождь революции, бывший политзаключенный старого режима, член Революционного Государственного совета Просперо арестован Тибулом, осужден и публично казнен за попытку вернуть к власти «толстяков и обжор» и самому стать «главным толстяком»! Тибул объявлен первым лицом государства (его официальный титул должен был бы звучать, как мне кажется, как «первый гражданин», хотя, быть может, даже как и «первый бедняк»! – хм!). На страну опускается ночь военной диктатуры бывшего клоуна и гимнаста…

Что было дальше – покрыто мраком. Даже для меня. Была ли диктатура Тибула временной и ее быстро, как это бывает в таких случаях, сменила диктатура какого-нибудь выскочки-генерала, а сам бывший канатоходец был казнен? Или все-таки ему удалось еще долго бегать по «канату революции» над Площадью Пятиконечной Звезды? Вернулись ли вновь к власти «толстяки и обжоры» после двадцати лет непрерывных войн? Не знаю. Знаю только, что и в моей сказке наверняка начал со временем действовать тот непреложный «сатурновский» закон всех «революций – революции пожирают своих детей… А закон, как говорится, есть закон, плох он или…

Собеседник Олеши позволил, наконец, выразить свое негодование:

– Но есть еще и законы литературы, Юрий Карлович! А благодаря какому литературному закону вы смогли бы превратить светлые образы-символы вашей замечательной сказки Тибула и Проспера (а они ведь не более чем символы, олицетворяющие восставший народ!), которые для миллионов советских детей навсегда останутся героями, в их противоположность – опереточных злодеев из третьесортной драмы? Это было бы насилием и над текстом и над автором… Так что уж лучше, как автор, забудьте навсегда о вашем ненаписанном и неудачном продолжении и идите домой спать…

Но Олеша, не давая себя увести, склонившись над столом, мотал своей седой сальной гривой и упрямо повторял одну и ту же фразу:

– Я был бы не прав, если бы не был прав… Боги… боги жаждут…