Ордин–Нащокин и Матвеев

Ордин–Нащокин и Матвеев

Никогда раньше не сознавалась так необходимость просвещения и преобразований, как при царе Алексее; никогда и потребность сближения с Западом не сказывалась так сильно, как в это время.

Наряду с пришлыми «новыми людьми» являются в Москве и свои новые люди, притом даже в среде ближайших к царю сановников; особенно замечательными был и двое: Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и Артамон Сергеевич Матвеев.

Сын небогатого псковского помещика, Афанасий Лаврентьевич благодаря заботам отца получил возможность ознакомиться с латинским языком, немецким и математикой. Уже эти крайне редкие в те времена знания должны были выдвинуть молодого Нащокина: в людях, знающих иностранные языки, особенно нуждались при сношениях с иноземцами, и потому Нащокину пришлось быть при посольском деле. Скоро он выказал по этой части большие способности; о нем даже заговорили в Москве, что он-де знает «немецкое дело и немецкие нравы». Царь стал ему поручать важные дипломатические дела, – самым крупным было заключение Андрусовского перемирия: здесь выказались во всем блеске его дарования, которые признавали за ним даже его враги. Царь очень высоко ценил заслуги Нащокина и нередко оказывал ему особенное внимание. Раз большое несчастье случилось в семье Нащокина: единственный его сын бежал за границу. Отец дал ему по тому времени прекрасное образование, но юноша от своих учителей, пленных поляков, наслушался занимательных рассказов о Европе, соблазнился «иноземной прелестью» и, несмотря на то что пользовался милостью государя и шел хорошо по службе, бежал… Весть о бегстве сына да еще с разными указами о делах поразила Нащокина-отца как громом, и горе, и страх овладели им, – он уже думал, что навеки лишится милости государя. Пристрастие к иноземному считалось тогда большим грехом; но опасения Нащокина были напрасны… Царь пишет ему письмо, старается прежде всего успокоить, утешить и его, и жену его, отзывается о беглеце добродушно.

«Он человек еще молодой, – говорится в письме государя, – хочет создания Владыки и творения рук Его видеть на этом свете, как птица, которая летает туда и сюда и, полетав довольно, опять к своему гнезду возвращается…»

Так и случилось, – молодой Нащокин вернулся, раскаялся в своем увлечении и был прощен.

После заключения Андрусовского перемирия Ордин-Нащокин был пожалован высоким саном ближнего боярина и дворецкого, а затем получил в управление Посольский приказ (1667) с титулом царственные большие печати и государственных посольских дел оберегателя. Высокое положение Нащокина, человека вовсе не родовитого, и доверие к нему государя, конечно, вызывали вражду к нему со стороны знатных, именитых бояр, которые видели в нем выскочку, хотя не могли не признавать за ним больших заслуг и дарований; но большинство бояр того времени родовитость ставило выше всего. Сам царь нередко уступал этому взгляду и, поручая Нащокину важные посольские дела, во главе посольства ставил для вида знатных бояр. Много помехи и докуки вынес Нащокин от них. Были у него и другие враги, тоже немаловажные, – это дьяки Посольского приказа. Дьяки в приказах, при несведущих начальниках-боярах, были по большей части главными дельцами и хозяйничали по-своему. При деятельном Нащокине это время миновало для них: он их прибрал к рукам, преследовал всякие злоупотребления, указывал царю на важность преобразования Посольского приказа, на необходимость в нем людей чистых, которые могли бы с честью поддержать достоинство России в глазах иностранцев. Понятно, сколько недоброжелателей у Нащокина было среди всяких своекорыстных дельцов и как они готовы были тормозить все его начинания…

А замыслы были у него широкие… Он думал о сближении с Западом, помышлял, подобно Крижаничу, о возможности славянского союза, силы которого думал направить на двух главных врагов России: на Турцию, тогда еще могущественную, поработившую южных славян, и на Швецию, которая очень усилилась после Тридцатилетней войны и закрыла русским более удобные морские пути в Европу. Мечтал Нащокин сделать Россию средоточием в торговле Европы с Азией. Англичане и голландцы давно уже наперебой старались захватить русские речные пути для торговли с Востоком; уже это одно могло заставить дальновидного Нащокина подумать о том, какие выгоды может извлечь Россия из своего географического положения и водных путей. Он старается поднять русскую торговлю, оградить ее от опасного соперничества и злоупотреблений иноземцев; в новом торговом уставе (22 апреля 1667 г.) отменяет множество мелких пошлин, которые стесняли на каждом шагу торговлю; заботится об устройстве торговых обществ (купеческих компаний), хочет дать им больше свободы и самоуправления, поднять обороты. Чтобы обезопасить торговое движение по Волге и на Каспийском море, решено было завести военные суда. В 1668 г. там построено было несколько мелких судов и первый большой мореходный корабль «Орел», сожженный Разиным у Астрахани. Нащокин очень заботился об усилении не только торговых, но и политических сношений с Западом. Учреждена была впервые заграничная почта, чтобы вовремя получались известия о событиях на Западе, откуда до тех пор доходили в Москву случайные и не вполне верные вести от иностранных да от своих посольских людей. Почте Нащокин придавал большое значение. «Это великое государственное дело, – пишет он государю, – вперед к умножению всякого добра царству Московскому будет». В это же время, по его мысли, являются так называемые «куранты», первые русские газеты (рукописные); сюда вносились в переводе сообщения иностранных газет о европейских событиях. Иностранцы, имевшие дело с Нащокиным, отзываются о нем восторженно.

А. Л. Ордин-Нащокин. Гравюра. XIX в.

«Нащокин, – говорит один из них, – человек неподкупный, строго воздержный, неутомимый в делах… великий политик, очень важный и мудрый государственный министр и, может быть, не уступит ни одному из европейских министров».

Нащокин действительно обладал большим государственным умом: у него была та дальновидность, которая является отличительной особенностью настоящих государственных людей, было то умение сообразить все средства, пользоваться обстоятельствами, которое отличает лучших дипломатов. Но немногое из задуманного удалось Нащокину привести в исполнение; некоторые из его замыслов были осуществлены впоследствии, при Петре Великом. Нащокина, конечно, сильно томила неспособность многих понять его цели, томила и мелкая личная вражда людей, не выносивших его превосходства, – тем более что он был не из тех людей, которые способны скрывать свои преимущества. Тяжело было ему видеть, как дорогое для него дело, полезное для отечества, гибло отличной злобы к нему.

– У нас, – горько жалуется он царю, – любят дело или ненавидят, смотря не по делу, а по человеку, который его сделал; меня не любят и делом моим пренебрегают!

Недоброжелатели Нащокина, конечно, не раз пытались охладить к нему царя. После многих житейских огорчений и неудач Нащокин, на закате дней своих (1672), удалился в Крыпецкий монастырь близ Пскова и постригся там под именем Антония. Но к иноку Антонию не раз Алексей Михайлович, а потом и сын его Феодор обращались письменно за советами по разным политическим делам, – так ценились ум и дарования его.

Другим выдающимся «новым человеком» при дворе царя Алексея был Артамон Сергеевич Матвеев; он был сын дьяка, – стало быть, принадлежал к людям «худородным», как говорилось тогда. Еще в молодости Матвееву как-то удалось попасть на службу при дворе и обратить на себя внимание царя. Умный и скромный Артамон Сергеевич умел нравиться всем, с кем ему приходилось встречаться. Он был из тех людей, о которых говорят, что они «знают свое место»: не в свое дело он не мешался, в дружбу никому не напрашивался, но и не сторонился ни от кого, не превозносился ни пред кем, к боярам и сановникам был всегда почтителен; таким образом он достиг того, что все при дворе к нему привыкли и даже полюбили, забывая его худородство. Царю же он пришелся очень по душе… Милославские, которые были особенно в силе при дворе, благодаря царице и не спохватились, как у них явился придворный соперник. И кто бы мог раньше подумать, что станет им такой скромный и тихий человек, как Артамон Сергеевич!

1669 г. был несчастным годом для царской семьи. 2 марта скончалась нежно любимая супруга царя Марья Ильинична, и Алексей Михайлович был в страшном горе. Устроены были великолепные похороны; богатые пожертвования разосланы по церквам и монастырям; повсюду велено поминать усопшую… Не успел царь еще опомниться от горя, как чрез три месяца скончался царевич Симеон; затем чрез несколько месяцев новая тяжкая утрата, – умер царевич Алексей. Тяжелыми ударами были эти бедствия для впечатлительного царя, – сильно затосковал он в своем одиночестве; сердце его нуждалось в привязанности, в утехе. В эту пору государь особенно сблизился с Матвеевым, – дошло до того, что без него не мог уже обходиться, с ним, что называется, отводил душу. Когда Матвеев отлучался из Москвы, царь писал к нему самые дружеские письма, называл его «мой друг Сергеич».

«Приезжай к нам поскорее, – говорится в одном письме царя к нему, – дети мои и я осиротели без тебя! За ними присмотреть некому, а мне посоветоваться без тебя не с кем».

Царь, случалось, запросто захаживал к своему любимцу, который жил сначала очень уж незатейливо в небольшом деревянном домике, так что сам Алексей Михайлович посмеивался над ним; но Матвеев скромно отговаривался:

– Я – человек маленький, незнатный, – негоже мне в богатых хоромах жить!

Но настояния царя заставили наконец Матвеева соорудить себе дом получше. Занимая после Нащокина высокую должность начальника посольского приказа, Матвеев должен был принимать у себя иноземных послов и разных знатных людей, и тесниться в небольшом домике да бедниться ему было неудобно. И построил он себе палаты на славу!

Рассказывают, будто простой народ в Москве, прослышав о том, что Артамон Сергеевич задумал строиться, да камня для закладки дома не может достать, изъявил готовность сообща снести ему даром камни с могил своих отцов, – такою любовью у народа пользовался приветливый и тороватый царский любимец.

И устройство дома, и весь жизненный обиход у Матвеева отличался новым, европейским складом. Кроме образов, в комнатах были и картины; совершенной новинкой являлись зеркала и часы; вместо обычных в русских боярских домах скамей, покрытых коврами, в комнатах у Матвеева была европейская мебель. Жена его выходила свободно к гостям не для того только, чтобы чинно, потупив глаза, попотчевать их водкой перед обедом, как это водилось в Москве, а чтобы принять участие в общей беседе, занимать гостей, которые в дом Матвеева приезжали не для сытных обедов, а для того, чтобы приятно провести время в разговоре с умным, приветливым хозяином и радушной хозяйкой. Жена Артамона Сергеевича, Авдотья Григорьевна, была родом шотландка и приняла это имя при переходе в православие; взял он ее из Немецкой слободы, и потому новые порядки в доме водворились легко, сами собой. Матвеев, сохраняя вполне русское благочестие и добрые нравы, был уже открытым сторонником европейских порядков жизни. Многие косо поглядывали на него за это; но любимцу царя можно было уже не обращать на это внимания. Артамон Сергеевич вполне сознавал необходимость просвещения, ценил западное искусство, даже завел в своем доме иконы итальянского письма, страстно любил читать книги и сам писал.

Посольский приказ под его начальством работал и над книжным делом. Здесь под его руководством переводились и составлялись книги. Написана была «Государственная большая книга», русская история с портретами государей и патриархов.

В доме Матвеева воспитывалась дочь небогатого помещика Кирилла Полуектовича Нарышкина, звали ее Натальей; она сызмала освоилась с новыми порядками жизни. В 1670 г. царь как-то навестил Матвеева и увидел Наталью Кирилловну, которая была уже в возрасте невесты. Сильно приглянулась она государю, и чрез несколько времени он объявил Матвееву, что желает жениться на ней; впрочем, обычай выбора невесты и на этот раз был соблюден. В конце 1669 г. были собраны девицы в Москву на смотр и невестою царя объявлена Наталья Кирилловна; Матвеев, и без того уже очень близкий к царю, теперь становился во дворце вполне своим человеком. Хотя было сделано несколько попыток расстроить этот брак, – с этой целью подкидывались подметные письма к царю, но все было напрасно. 22 января 1671 г. совершилось бракосочетание Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной.

Новым духом повеяло во дворце, когда вступила туда молодая супруга царя, воспитанная в доме Матвеева. С ужасом глядели ревнители старины, когда стала показываться на улице в открытой карете государыня, которая, вопреки прежнему обычаю, не скрывалась от народа. Мало того, у царя завелась новая, небывалая до тех пор потеха, устроен был театр, где лицедеи (актеры) разыгрывали разные истории в лицах. В Москве явились странствующие немецкие актеры и музыканты под управлением Ягана Готфрида Григори. В Преображенском селе устроена «комедийная хоромина», а затем в Кремлевском дворце «комедийная палата». Здесь были приспособлены щиты с декорациями, место для музыкантов, царское место и боковые места для прочих зрителей – лиц, приближенных к государю.

А. С. Матвеев. Гравюра. XIX в.

Сначала разыгрывались «История Олоферна и Юдифи», «Комедия о Навуходоносоре», «Комедия о Блудном сыне» и др. Последние две пьесы были составлены Симеоном Полоцким; написаны они были тяжелыми виршами, и настоящего таланта в них не видно было; но для того времени и эти вещи казались очень занимательными. Алексею Михайловичу, очень склонному к изяществу и удовольствию, полюбилась сильно эта новая потеха, – больше пришлась она по душе, чем шуты да дураки. Сначала благочестивого царя тревожила мысль, не грешно ли тешиться лицедейством; но духовник успокоил его тем, что и византийские цари забавлялись подобными зрелищами. В 1672 г. на Масленице давался даже балет, где главным действующим лицом был мифологический Орфей. Веселая музыка, а особенно пляска сначала смущали царя, но потом он успокоился, когда узнал, что такие увеселения в ходу при европейских дворах.

Все эти новинки в придворной жизни, за которые винили особенно Матвеева, были очень не по нутру большинству русских людей; в этих затеях многие видели отступление от святой старины, склонность к иноземщине; а иные из ослепленных ревнителей древнего строя жизни даже негодовали, – заявляли, что приближаются времена антихриста, с враждой указывали на Немецкую слободу, которая тут же бок о бок с благочестивой Москвой разрослась в целый город и где все было не так, как у православных: дома, одежда, нравы, обычаи – все было своеобразно и ново для русского человека. Здесь «иноземная прелесть» свила себе уже прочное гнездо.

И вот в ту пору, когда так пугали еще всех русских людей старого покроя европейские новинки, когда так еще мало было «новых» людей, в Москве явился на свет Божий «новый» человек: 30 мая 1672 г. родился царевич Петр.

К. Деккер. «Вид города Астрахани и фрегата «Орел» с флотилией». 1670 г.