Митрополит Филипп

Митрополит Филипп

Когда все в трепете и ужасе притихло пред страшной царской грозой, когда бояре даже у себя дома не осмеливались выразить вслух свой страх и скорбь, опасаясь слуг, часто доносивших и клеветавших на своих господ, когда все трепетало перед опричниками, жадно стерегущими свою добычу, тогда неожиданно раздался на Руси смелый голос, осуждавший непомерную жестокость царя.

Беспредельна была власть государя: он был волен в жизни и смерти каждого подданного своего; правда и суд были в его руках; но и над ним была высшая Божия правда. Во имя этой-то правды и заговорил митрополит Филипп. После митрополитов Макария и Афанасия, которые очень смиренно держали себя пред царем и только изредка осмеливались «печаловаться» об опальных, то есть просить царя о милосердии к ним, по воле царя в митрополиты был избран Филипп.

Он происходил из знатного боярского рода Колычевых. В малолетство Ивана Васильевича его взяли ко двору, но был он здесь недолго и тридцати лет удалился в Соловецкую обитель (на Белом море) и там постригся. Лет через десять возвели его в сан игумена. Филипп сделал для обители очень много и своими средствами, и распорядительностью; монастырь при нем достиг цветущего состояния: он соорудил две каменные церкви, кельи, больницы, осушил болота, устроил каналы, дороги и прочее. Молва о деятельном игумене самого отдаленного северного монастыря широко распространялась между православным людом. По делам монастыря Филипп посетил Москву в лучшую пору царствования Ивана Васильевича и понравился ему. Когда царь вспомнил о Филиппе и предложил его в митрополиты, то все духовенство и бояре сказали, что трудно было бы и найти более достойного пастыря церкви, чем он.

По царскому приказу он прибыл в Москву. Царь принял его очень милостиво, с большой честью пригласил к своему столу, но когда предложил ему принять сан митрополита, он отказался и смиренно просил отпустить его в Соловки. Царь настаивал. Тогда Филипп смело сказал:

– Я повинуюсь твоей воле, но отмени опричнину: иначе быть мне митрополитом невозможно!

Государь разгневался. Казалось, дело не сладится; но епископы умоляли, с одной стороны, царя не гневаться, а с другой, Филиппа согласиться. Филипп уступил усиленным просьбам и даже согласился дать письменное обещание не вмешиваться ни в опричнину, ни в обиход царской домашней жизни. Верно, он надеялся, что и при этих уступках ему удастся много пользы принести родной земле. 25 июля 1566 г. торжественно в Успенском соборе, в присутствии царя, совершилось поставление Филиппа в митрополиты.

На некоторое время наступила тишина; царь, казалось, воздерживался от жестокости; но это было лишь временным роздыхом. Опричники, посылаемые царем в Москву разведывать и наблюдать, нет ли измены, доносили ему, что их все избегают, словно язвы, что всюду даже на улицах умолкает разговор, лишь только завидят опричника. Опричников, разумеется, все и боялись, и ненавидели, как доносчиков, готовых лгать и клеветать, и как палачей, обагренных кровью сотен невинных жертв. Нетрудно это было бы понять и царю, но ему чудились всюду крамолы и измены, и в этом случае ему казалось, что в Москве готовится большой заговор. В это время князьям Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому и Челяднину были присланы от польского короля и литовского гетмана призывные грамоты с приглашением перейти на сторону короля. Бояре предъявили эти грамоты царю и отвечали королю бранью и насмешками. Очень вероятно, что сам царь указал, как им ответить. (Быть может, и самые призывные грамоты были придуманы по его приказу, чтобы испытать верность бояр.) По этому поводу начались новые розыски. Первым трем боярам удалось на этот раз счастливо отделаться, но старик Челяднин пострадал. Царь особенно недолюбливал его, и на него было взведено между прочим нелепое обвинение, будто он хотел свергнуть царя с престола и сам сделаться царем. Есть известие, будто царь призвал Челяднина и в присутствии всего двора облачил его в царскую одежду и посадил на трон; затем, сняв шапку, низко и почтительно поклонился ему и торжественно произнес:

– Здрав буди, великий царь земли Русской! Теперь ты принял от меня честь, какой искал! Но я имею власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть тебя с престола! – и с этими словами вонзил нож в сердце несчастного старика.

Митрополит Филипп. Икона

Опричники умертвили и жену его. Затем казнили и мнимых соумышленников Челяднина, князей Куракина, Ряполовского, трех Ростовских; знаменитого полководца, князя Петра Щенятева, который думал спастись в монастыре, отрекшись от мира, замучили, по словам Курбского; князя Ивана Турунтая-Пронского, старика, служившего еще отцу царя, участника всех походов, утопили. Много знатных людей, родичей их и лиц, близких им, погибло в это время в Москве. На иных нападали опричники совершенно внезапно, когда те шли, не ведая за собой никакой вины, в церковь или в должность. Опричники с длинными ножами и секирами рыскали по городу, отыскивая свои жертвы, и убивали ежедневно десятки людей на виду у всех. На улицах и площадях валялись трупы убитых; никто не осмеливался не только хоронить погибших, но даже выражать сожаление о них. Жители боялись даже выходить из домов своих.

Не мог снести этих ужасов митрополит Филипп. Он дал царю обет не вмешиваться в опричнину, но считал себя вправе давать царю пастырские советы, ходатайствовать, чтоб не лилась без суда неповинная кровь. Святитель отправился к царю и вел с ним тайную беседу. В чем она состояла, неизвестно; но убеждения Филиппа, очевидно, не подействовали на царя. Угодники его из духовных лиц стали ему наговаривать и клеветать на митрополита, которого царь и так уже подозревал в доброхотстве боярам.

Кровь лилась по-прежнему.

Тогда святитель заговорил всенародно. В соборной церкви 22 марта 1568 г. он обратился к царю с такой речью:

– О державный царь! Ты облечен самым высоким саном от Бога и должен чтить Его более всего. Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону. Правда – самое драгоценное сокровище для того, кто стяжал ее. По естеству ты подобен всякому человеку, а по власти подобен Богу; как смертный не превозносись, а как образ Божий не увлекайся гневом. По справедливости властелином может называться лишь тот, кто сам собой владеет, а не рабствует позорным страстям. От века не слыхано, чтобы благочестивые цари так волновали свою державу; при предках твоих не бывало ничего подобного тому, что ты творишь; у самих язычников не случалось ничего такого!

Это смелое обличение привело царя в ярость.

– Что тебе, чернецу, за дело до наших царских решений! – воскликнул он в гневе. – Разве тебе неизвестно, что меня мои же хотят поглотить?!

– Я точно чернец, – отвечал твердо и спокойно Филипп, – но по благости Святого Духа, по избранию святого собора и твоему изволению я – пастырь Христовой церкви и вместе с тобою обязан иметь попечение о благочестии и мире всего православного христианства!

– Одно тебе говорю, отче: молчи, а нас благослови действовать по нашей воле! – возразил государь, едва сдерживая гнев.

Я. П. Турлыгин. «Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного». XIX в.

– Благочестивый царь, молчание наше умножает грех души твоей и может причинить ей гибель, – сказал в ответ святитель.

Царь в негодовании снова напомнил, что на него восстали люди и ищут ему зла, а Филипп советовал ему прогнать от себя людей, говорящих ему неправду, и приблизить советников добрых, а не льстивых. Царь в припадке сильного гнева стал грозить пастырю церкви.

– Филипп, не прекословь державе нашей, – кричал он, – да не постигнет тебя мой гнев, или сложи с себя свой сан!

– Ни просьб, ни мзды, ни ходатаев не употреблял я, чтобы получить этот сан.

Зачем ты лишил меня пустыни? – смиренно ответил митрополит.

В большом гневе на митрополита царь вышел из церкви. Через несколько времени он явился в Успенский собор. Сам государь и опричники, сопровождавшие его, были в черных монашеских мантиях с высокими шлыками на головах.

Государь приблизился к митрополичьему месту, где стоял Филипп, и просил у него благословения. Святитель смотрел на образ Спасителя и молчал.

– Святой владыка! – сказали бояре. – Благочестивый государь пред тобою и просит твоего благословения.

Тогда святитель взглянул на него и с укоризной произнес:

– Царь благий! Кому поревновал ты, приняв на себя такой вид, изменив свое благолепие? Убойся суда Божия: на других закон ты налагаешь, а сам нарушаешь его. У татар, у язычников есть правда – в одной России нет ее; во всем мире можно встретить милосердие, а в России нет сострадания даже к невинным и правым! Здесь, в храме, мы приносим Богу бескровную жертву за спасение мира; а там, за алтарем, льется безвинно кровь христианская. Ты сам просишь прощения в грехах своих пред Богом; прощай же и других, согрешающих пред тобою!

Царь пришел в страшную ярость.

– Нашу ли волю, Филипп, думаешь изменить? – кричал он в гневе.

Митрополит пробовал возразить, что он скорбит не только о тех, чья мученическая кровь напрасно льется, но и о самом царе и его душевном спасении; но царь ничего не слушал, в сильном гневе махал рукой, грозил митрополиту изгнанием и разными муками.

– Ты противишься, Филипп, нашей державе; посмотрим же на твою твердость! – говорил он в ярости.

– Я – пришелец на земле, – отвечал святитель, – как и отцы мои, и за истину благочестия готов претерпеть и лишение сана, и всякие муки.

Тут же в соборе некоторые из врагов Филиппа, в том числе и Пимен, архиепископ Новгородский, желая в угоду царю унизить всенародного святителя, возвели на него небывалые проступки; но Филипп спокойно изобличил своих обвинителей в гнусной клевете. Враги его потерпели на этот раз полную неудачу.

Царь приказал схватить всех приближенных митрополита; их заключили под стражу, подвергли пыткам, стараясь выведать от них что-либо предосудительного для митрополита, но ничего не допытались. А злым царским советникам и опричникам надо было погубить святителя, чтобы спасти себя; они боялись, чтобы слово его как-нибудь не дошло до сердца царя.

В это время начались в Москве новые дикие бесчинства опричников. Страдали тут и люди, на которых даже и тени подозрения в какой-нибудь вине против царя не могло падать; не только их, но и жен, и дочерей их опричники страшно оскорбляли. Казалось, они хотели испытать, способен ли еще запуганный люд возмущаться чему-либо и роптать.

Последнее всенародное объяснение царя с митрополитом произошло 28 июля. Шла митрополичья служба в Новодевичьем монастыре. Тут был государь со своими опричниками. Во время крестного хода по монастырской стене, когда митрополит у святых ворот остановился читать Евангелие, он увидел, обратившись к народу, что один опричник стоит в тафье.

– Чтение слова Божия, – сказал митрополит царю, – следует слушать христианам с непокровенной головой, а эти откуда взяли агарянский обычай предстоять здесь с покрытыми головами?

– Кто такой? – спросил царь и стал в толпе искать глазами виновного. Но опричник уже успел снять тафью.

Тогда государя его приближенные уверили, что митрополит говорит неправду по злобе на опричников, издеваясь над царской властью. Царь вышел из себя от гнева, стал всенародно бранить святителя лжецом, мятежником и злодеем.

После этого случая царь порешил во что бы то ни стало низложить Филиппа; но в Москве высоко чтили его, знали его святую жизнь, и врагам святителя, чтобы хоть сколько-нибудь придать законный вид его низложению, пришлось прибегнуть к клевете. В Москве говорили только о добродетелях его, и потому послано было несколько лиц в Соловки расследовать тамошнюю жизнь бывшего игумена. Ласки, угрозы, подкупы – все было пущено в ход, чтобы найти лжесвидетелей. Хотя и с большим трудом, но удалось наконец навербовать несколько иноков, в том числе даже и игумена Паисия, готовых клеветать на Филиппа. Их привезли в Москву. Немедленно для суда над митрополитом открыт был собор, на котором присутствовал сам государь. Призван был обвиняемый. Выслушаны обвинения, но Филипп и не думал оправдываться; он только обратился к Паисию и кротко заметил:

– Чадо, что сеешь, то и пожнешь!

Затем, обратившись к царю и всему собору, сказал, что не страшится смерти; что лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония. Тут же он положил свой пастырский жезл и начал слагать с себя знаки своего сана: белый клобук, мантию… Это смирение и величественное спокойствие святителя раздражили царя; он приказал Филиппу остановиться, исполнять свои святительские обязанности и ждать судебного приговора.

8 ноября 1568 г., когда Филипп совершал богослужение в соборе и стоял в полном облачении пред алтарем, вдруг вошел в церковь Алексей Басманов, царский любимец, с опричниками. По его приказу прочтен был соборный приговор о низложении митрополита. На глазах народа, пораженного ужасом, совершилось неслыханное дело: опричники кинулись на митрополита, сорвали с него святительское облачение, набросили на него ветхую, изодранную монашескую одежду и с позором метлами выгнали его из церкви. Народ со слезами на глазах бежал следом за ним, когда его везли, посадив на дровни. «Молитесь!» – говорил он народу. Лицо его было светло, и он ласково благословлял людей.

Филиппа отвезли сначала в Богоявленский монастырь в заключение; здесь целую неделю просидел он в смрадной темнице, в оковах, томимый голодом. Царь хотел было осудить его на сожжение, так как клеветники обвиняли его между прочим в чародействе; но по ходатайству духовных лиц согласился оставить ему жизнь. Между тем царь беспощадно истреблял род бояр Колычевых. Говорят, будто он прислал Филиппу отсеченную голову одного из любимых его родичей и велел сказать: «Вот твой любимый сродник: не помогли ему твои чары!» Святитель поклонился до земли пред головою, благословил ее, с любовью облобызал и отдал принесшему. Наконец, по приказу царя Филипп был удален из Москвы и сослан в заточение в Тверской Отрочь-монастырь. Скоро здесь он и умер мученической смертью.

Когда царь с опричниками ехал в Новгород творить кровавую расправу, Малюта Скуратов по пути заехал к Филиппу в монастырь просить благословения.

– Я благословляю только добрых и на доброе! – ответил святитель.

Тогда Малюта задушил его подушкой, а затем пустил молву, что он задохся от сильного жара в келье.

Впоследствии Филипп был причтен клику святых. Мощи святого мученика ныне покоятся в Успенском соборе в Москве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.