Глава 43 МОРОЗИНИ И МОРЕЯ (1670–1700)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 43

МОРОЗИНИ И МОРЕЯ

(1670–1700)

Он никогда не колебался в своих поступках; всегда был веселым и спокойным и при этом излучал уверенность и благородство. В общем, можно сказать, и это чистая правда, что он был человеком любезным, и у республики никогда не было и, возможно, никогда больше не будет столь сильного защитника.

Филибер де Жари о Франческо Морозини

После падения Кандии Венеция 15 лет пребывала в мире — годы, за которые она могла привести свои дела в порядок и сделать все возможное для того, чтобы восстановить подорванное финансовое положение. Это была задача не из легких. Французские и немецкие — и даже некоторые английские — купцы практически вытеснили венецианцев из Леванта. А тем временем цены на венецианские товары необычайно возросли, с тех пор как война на море вынудила Венецию нанимать иностранные суда для транспортировки или (если она хотела обойтись своими силами) перевозить товары под вооруженным конвоем. Венеция также имела огромный долг, а проценты по ссуде иногда доходили до сорока. Но со временем, благодаря изощренным комбинациям пошлин, поощрениям, налогам, новым протекционистским законам и программе по восстановлению старых пошлин на таможнях по реке Адидже, экономика Венеции набрала обороты. И к тому времени, как в январе 1675 года скончался Доменико II Контарини в возрасте девяноста четырех лет после тяжелого инсульта,[297] который приковал его к постели на 18 месяцев, венецианская казна вновь начала наполняться.

Преемник Контарини Николо Сагредо находился у власти полтора года, в течение которых Венеция переживала экономическое возрождение; как раз в это время Мерчерию впервые замостили камнем. После смерти Николо Сагредо Совет сорока снова отдал предпочтение замысловатой системе, которую использовали с 1268 года.[298] Хоть она и была запутанной, но работала достаточно хорошо в течение четырехсот лет; однако на сей раз, по крайней мере, 28 избирателей были благосклонны к Джованни Сагредо, который успел побывать послом у Оливера Кромвеля и был дальним родственником почившего дожа Николо. На самом деле результаты выборов были настолько очевидны, что во дворец Сагредо уже начали потихоньку прибывать его родственники и друзья для того, чтобы поздравить его, когда кто-нибудь из вновь прибывших сообщит волнующую новость. Около шестидесяти гондольеров собрались под окнами Дворца дожей и яростно порицали Сагредо — даже грозились забросать камнями насмерть на giro di Piazza (посреди площади).

Гондольеры не предъявляли какие-либо четкие обвинения, и было совершенно ясно, что им просто заплатил один из врагов Сагредо (или их было несколько), решив таким образом продемонстрировать свое отношение. Может, так оно и было, и члены Большого совета не собирались игнорировать эти сигналы опасности. Они отказались утвердить решение Совета сорока и обратились к Совету десяти, чтобы он вновь проголосовал. Закончилось это тем, что Джованни Сагредо отказался от должности дожа, а этот пост занял Альвизе Контарини, бывший дипломат и член коллегии, под чьим руководством Венеция продолжила свое мирное движение к процветанию.

Но не всегда было легко сохранить мир. В 1683 году подданные императора Леопольда I подняли восстание, предлагая султану поддержать их, и собрали огромную турецкую армию у ворот Вены. Венецианским дипломатам потребовалось все их мастерство, чтобы объяснить, почему они отказываются принять активное участие в защите одной из самых главных христианских столиц. (Вряд ли они напомнили императору о том, какую ничтожную и бесполезную поддержку он оказал Венеции, когда та сражалась за Крит.) Однако эта война велась на суше; у республики не было военной силы, которую она могла бы предоставить в качестве поддержки. У Леопольда I все равно хватало союзников, в числе которых были курфюрсты Саксонии и Баварии и еще более могущественный — польский король Ян III Собеский. Уверенность Венеции в успехе короля была вполне обоснована. Турки действовали неумело, и у них не было тяжелой артиллерии. Застигнутые смертоносным перекрестным огнем между осажденным городом и войсками короля Яна Собеского (которые он прислал в подкрепление), турки в панике бежали, оставив на поле боя 10 000 убитых солдат. Их влиятельность пошатнулась, легенда об их непобедимости умерла, а свидетелем этого поражения стал весь мир. Турки больше никогда не поставят под угрозу христианский мир.

Но война еще не была окончена; и пока христианские армии продолжали продвижение на всех направлениях, император Леопольд I, которого поддержали папа и Ян III Собеский, снова, и еще более настойчиво, обратился к Венеции. Они убеждали республику в том, что нужно оказать поддержку в момент триумфа; и новый грозный союз государств, в котором морская мощь Венеции воссоединилась бы с их сухопутными войсками, смог бы навсегда изгнать султана из Европы — событие, от которого именно республика получала больше всех преимуществ.

Венеция не сразу ответила на это предложение. Ей потребовалось 10 лет, чтобы восстановиться после Критской войны. Это стоило Венеции огромных жертв и лишений, и только сейчас она начала пожинать плоды мира. Станет ли она снова рисковать из-за каких-то ссор? Но с другой стороны, ситуация изменилась с тех пор, как турки потерпели поражение под стенами Вены. Следующий этап войны мог, по меньшей мере, частично проходить на море; требовали ли сейчас интересы Венеции и ее доброе имя принятия более активного участия? Даже в минувшие несколько лет она вынуждена была молча сносить обиды и унижения от Высокой Порты. За это Венеция дорого поплатилась: страдала ее честь, а иногда и казна. Не слишком ли дорого обошелся Венеции этот нелегкий мир, который султан мог разрушить в любой момент? А если к тому же султан заключит соглашение с королем и его сторонниками, а потом со всей яростью оскорбленного самолюбия обрушится на республику? И что будет, если Венеция согласится выступить против султана: сможет ли она надеяться на поддержку союзников, которым сейчас отказывает в помощи? Турки ослабли и утратили силу духа; великий визирь и верховный главнокомандующий, гнусный Кара-Мустафа, был казнен по приказу султана. Турецкая армия распадалась. Венеция же, напротив, восстанавливала силы. Не пришло ли время перейти в наступление и не просто отомстить за потерю Кандии, а отвоевать этот город и другие бывшие колонии? Этот вопрос очень долго обсуждался; в итоге 19 января 1684 года, посол короля предстал перед коллегией. Ему сообщили, что Венеция вступает в лигу.

О таком поистине историческом решении должен был объявлять сам дож. Однако эта должность все еще была вакантна. Дож Альвизе Контарини скончался за четыре дня до описываемого события, а преемника ему еще не выбрали. Франческо Морозини (который снова стал генерал-капитаном) уже предложил свою кандидатуру и жаждал, воспользовавшись возможностью, отправиться как глава государства и флота в экспедицию, чтобы сразиться со старым врагом. Однако, к его великому сожалению, было решено, что ему следует исполнять военные обязанности внутри государства, а на войну отправить некоего Маркантонио Джустиниани, почтенного ученого, который проявил себя как необычайно успешный посол при дворе Людовика XIV, и, если верить слухам, он совсем не умел воевать.

И при этих добрых предзнаменованиях Венеция вступила в войну, которая оказалась ее самой удачной военной кампанией за последние две сотни лет. Тут же начались приготовления для летней экспедиции. А тем временем Джованни Капелло (секретарь покойного байло) в Константинополе официально объявил войну султану и в тот же вечер благоразумно покинул столицу, переодевшись моряком.

Франческо Морозини тогда было 64. Несмотря на то что он не получил назначения на желаемую должность, Морозини решительно и с энтузиазмом принял под командование 68 военных кораблей, включая 6 галеасов. Требовалось время, чтобы подготовить такой большой флот, и Морозини смог отправиться в плавание только в июле. За это время успели прибыть несколько кораблей, посланные в поддержку папой, герцогом Тосканы и рыцарями Мальтийского ордена. Покинув гавань, Морозини направил свой флот к первой цели — острову Санта-Маура (современный Лефкас) и захватил его 6 августа, после 16-дневной осады. Несколько стремительных побед могли иметь серьезное стратегическое значение; поскольку остров располагался между Корфу (Керкирой) и Кефалонией, Санта-Маура контролировала выход как в Адриатическое море, так и в Коринфский залив. Остров также являлся плацдармом, с которого через месяц или чуть позднее небольшое сухопутное войско переправилось на материк и принудило крепость Превеца сдаться. Тем временем в северной части побережья христиане валахи Боснии и Герцеговины одновременно подняли восстание против турок и двинулись на юг, в Албанию и Эпир. Армии императора и Яна Собеского продолжали свое продвижение через Венгрию. Зима положила конец первому этапу военной кампании, а Венеция и ее союзники могли смело гордиться своими успехами.

В 1685 году с приходом весны Морозини посылает в бывший венецианский порт Корону (который турки захватили в 1500 году) около 9500 солдат из немецких, папских и тосканских войск, а также включая 3000 венецианцев и 120 рыцарей ордена Святого Иоанна. На этот раз османский гарнизон отчаянно оборонялся; лишь к августу белый флаг был поднят над цитаделью. Затем, когда обсуждались условия капитуляции, из турецкой пушки открыли огонь, убив нескольких венецианцев. Переговоры тут же сорвались; союзные войска яростно обрушились на город и устроили там побоище. Были захвачены еще несколько крепостей; и в течение последующих двух или трех месяцев большая часть Мореи оказалась под контролем лиги, а шведский генерал, граф Отто Вильям фон Кенигсмарк, которого наняла республика за 18 000 дукатов, возглавил командование сухопутными войсками.

Ранее, в 1686 году, Морозини и Кенигсмарк встретились на военном совете в Санта-Мауре. Им предстояло выбирать из четырех главных объектов наступления: остров Хиос, Негропонт, Крит или оставшаяся часть Мореи. И похоже, что настойчивое требование Кенигсмарка повлияло на решение; выбор пал на последние три направления. Понятно, что это было не самое разумное решение, но оно не причинило атакующим особых беспокойств. На следующие три летние кампании лига предполагала захватить Модону и Наварино, Аргос и Навплион, Лепанто, Патрас (Патре) и Коринф.

Утром 11 августа 1687 года до республики дошли новости о том, что последние три города из вышеупомянутых захвачены. Вся Венеция ликовала. Наконец-то за Кандию отомстили. Тут же Большой совет прервал совещание, чтобы его члены смогли принять участие в благодарственном молебне, организованном по этому случаю в базилике Сан Марко. Также сенат отдал приказ о воздвижении бронзового бюста Морозини, чтобы потом поместить его в Оружейном зале во Дворце дожей с такой надписью:

FRANCISCO MAUROCENO

PELOPONNESIACO ADHUC VIVENTI

SENATUS.[299]

В это время армия стремительно захватила Морею. Кенигсмарк был занят тем, что подавлял внутренние очаги сопротивления — в основном в регионах Мистры и Спарты. А Морозини со своим флотом тем временем направлялся в Аттику, чтобы начать осаду Афин.

Там-то и разгорелась одна из двух великих исторических трагедий, которые, увы, пришлись на долю Венеции. Ужасная повесть о Четвертом крестовом походе уже была рассказана;[300] а сейчас нам придется с прискорбием засвидетельствовать то, что в понедельник, 26 сентября 1687 года, около 7 часов вечера немецкий лейтенант выстрелил из мортиры, установленной на холме Мусейон напротив Акрополя, по Парфенону, в котором турки, к несчастью, хранили порох. Он попал точно в цель. Последовал взрыв, который практически полностью уничтожил целлу и фриз Парфенона, 8 колонн на северной и 6 колонн на южной стороне вместе с антаблементами.

Но это были еще не все разрушения. После захвата города Морозини — который, вне всяких сомнений, помнил о том, что в 1205 году были захвачены 4 бронзовых коня с ипподрома в Константинополе, — попытался снять лошадей и афинскую колесницу, составляющие часть западного фронтона храма. В итоге весь этот ансамбль упал на землю и разбился на мелкие кусочки. Непреклонный завоеватель был доволен и меньшими сувенирами: двумя из четырех львов, расположенных по бокам (сейчас все четыре льва находятся в Арсенале[301]).

Наверное, в Венеции не очень переживали из-за судьбы Парфенона, все были поглощены празднествами. Они уж и забыли, когда одерживали такие значительные победы — битва при Лепанто была более ста лет тому назад, а завоевания Морозини не имели себе равных с XV века. Однако гораздо большее значение они придавали тому, что, наконец-то, исчезла мрачная тень Османской империи, которая так долго тревожила республику. И появилась надежда на возврат к далеким временам торговой империи. Неудивительно, что они так ликовали и провозгласили своего победоносного адмирала величайшим военным героем за всю историю Венеции; неудивительно и то, что в марте 1688 года, когда умер Маркантонио Джустиниани, его преемником единогласно выбрали Франческо Морозини.[302]

Наконец-то самые смелые амбиции Морозини реализовались, поскольку он не собирался отказываться от командования. 8 июля 1688 года он вывел флот, насчитывавший 200 кораблей, из Афинского залива и направился к следующей цели — острову Негропонт. Как и Крит, Негропонт достался Венеции в результате раздела Византийской империи после Четвертого крестового похода, и, несмотря на то, что Венеция уступила его туркам два столетия назад, в 1470 году, эта потеря все еще терзала ее. Теперь этот остров был хорошо укреплен, и турецкий гарнизон в 6000 солдат, даже если он не получит подкрепления, будет активно сражаться. Однако военные силы лиги превышали силы противника более чем в два раза, и ни у дожа-адмирала, ни у графа Кенигсмарка не возникало каких-либо серьезных сомнений по поводу того, что они вскоре овладеют этим островом.

Но небеса им не благоволили. Внезапно удача отвернулась от них, и вскоре после начала осады христианский лагерь поразила эпидемия. Мы не знаем, что это было, многие полагают, что дизентерия или малярия. В течение нескольких недель армия потеряла треть своих солдат, включая самого Кенигсмарка. В середине августа из Венеции прибыло подкрепление — 4000 воинов. Морозини решил продолжить осаду, но тут же поднялось восстание. Королевские войска из Брунсвика-Ганновера категорически отказались участвовать в военных действиях. Недовольство распространялось почти так же быстро, как эпидемия, и Морозини вынужден был уступить.

И даже сейчас он не мог позволить себе унизительное возвращение в Венецию. Еще одной победы, пусть и небольшой, было бы достаточно для того, чтобы честь Морозини не пострадала, а его подданные приветствовали бы его после происшедшего как героя. Крепость Мальвазия (Монемвазия) как нельзя лучше подходила для этой цели на юго-восточной оконечности Пелопоннеса, она была одним из немногих турецких опорных пунктов, расположенных на континенте. Но, увы, фортуна, которая улыбалась адмиралу, на дожа смотрела неодобрительно. К крепости, расположенной на очень высокой и практически неприступной скале, можно было пробраться лишь по узкой тропе, ширина которой была меньше ярда. Эта тропа оказалась бы бесполезной для армии, попавшей в окружение. Надеяться приходилось только на бомбардировку, и Морозини приказал соорудить две батареи. Однако болезнь поразила дожа еще до того, как все было завершено. Оставив командование на своего генерал-проведитора, Джироламо Корнаро, Морозини отправился домой в январе 1689 года, несчастный и больной. Ему оказали восторженный прием, но едва ли это могло порадовать Морозини. Он долго вызоравливал, находясь на своей вилле на материке.

Корнаро оказался хорошим преемником и более удачливым, чем его предшественник. Он захватил Мальвазию, над которой, впервые за полтора столетия, взвился флаг Святого Марка. Услышав, что османский флот движется через архипелаг, Корнаро снова устремляется на север, чтобы разгромить его у Митилини, понеся при этом значительные потери. Вернувшись снова в Адриатическое море, он неожиданно напал на Авлон, взял его и разрушил оборонительные сооружения. Корнаро все еще находился в Авлоне, когда его сразила лихорадка; через день или два он был мертв. Это была настоящая потеря. И она казалась еще более значительной, поскольку Доменико Мочениго, которого выбрали верховным командующим, оказался ненадежным человеком. Он пытался отвоевать Ханью в 1692 году, но, услышав о том, что с Мореи прибыл вспомогательный турецкий флот (что оказалось безосновательными слухами), Мочениго и вовсе отказался от своего смелого предприятия.

Турецкая война, которая так славно началась, теперь подошла к своему унизительному завершению. Венеция вновь искала активного лидера на должность дожа. Морозини, которому исполнилось 74 года, так и не смог поправить свое здоровье, и тем не менее он не колебался, когда ему предложили взять управление в свои руки. Накануне, в среду, 24 мая 1693 года, он должен был отправиться в плавание на корабле. Он принял участие в торжественной процессии, направлявшейся к собору. Морозини облачили в роскошную мантию генерал-капитана, украшенную золотой вышивкой, а в руке он держал жезл. Многие из его подчиненных, как нам стало известно, возражали против жезла «как слишком явного символа власти в свободном республиканском городе». Однако даже это не помешало им приветствовать его громкими возгласами из открытых окон, когда дож появился вслед за народными массами, чтобы совершить церемониальный тур вокруг Пьяццы, проезжая сквозь многочисленные триумфальные арки, которые возвели специально по этому случаю.

На следующий день, как и прежде, в сопровождении эскорта из карабинеров и алебардщиков, знаменосцев, военного оркестра и трубачей, патриарха и духовенства, синьории, прокураторов Сан Марко, папского нунция и иностранных послов, сената и, наконец, его семьи и друзей, Морозини совершил торжественное шествие от монетного двора, что расположен на углу Пьяццетты, вдоль Ривы к самым отдаленным местам Кастелло, где его ожидал «Бучинторо», чтобы провести по лагуне через плотное скопление ярко украшенных гондол, сначала к церкви Сан Николо на Лидо для последнего богослужения перед отплытием, а затем к его галере. Как только Морозини оказался на палубе, якорь подняли, и судно с развевающимися парусами и львом святого Марка на носу, миновав порт Лидо, направилось к Мальвазии, где уже сосредоточилась основная часть флота.[303]

После столь славных торжеств последняя кампания Франческо Морозини, казалось, пошла на спад. Турки воспользовались передышкой и в течение зимы и весны укрепили оборонительные сооружения как в Ханьи, так и в Негропонте. Встречные ветра не позволили Морозини попытать счастья в Дарданеллах; в это время турецкий флот очень умело избегал встреч с венецианцами. Гарнизон в Коринфе уже был укреплен, а вместе с ним еще пара опорных пунктов на Морее. Морозини начал погоню за алжирскими пиратами и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, оккупировал Саламин, Гидру и Спеце, прежде чем отправиться зимой в Нафплион. Но уже тогда было ясно, что силы покидают Морозини. Весь декабрь он промучился от болей из-за камней в желчном пузыре, а 6 января 1694 года скончался.

Похороны, как и ожидалось, были очень торжественными: сначала в Нафплион, где забальзамировали сердце и внутренние органы дожа, чтобы отправить их в церковь Сан Антонио, а затем в Венецию в церковь Санти Джованни э Паоло, откуда тело доставили в Сан Стефано для совершения церемонии погребения. Здесь, на его могиле, была установлена резная плита; но главный мемориал Морозини находится не там, а во Дворце дожей, в самом конце зала голосования, где возвышается огромная мраморная триумфальная арка, которая почти достигает крыши. Украшена она шестью символическими картинами Грегорио Лазарини. Эта арка выделяется[304] своей архитектурой и художественным оформлением, и даже более того, она кажется несколько неуместной в столь неожиданной окружающей обстановке. И все же немногие памятники смогут лучше передать то уважение, которое проявляла Венеция к последнему из своих великих дожей-воителей, и благодарность, которую она испытывала к Морозини, поскольку он, по крайней мере на несколько лет, вернул Венеции ее былую уверенность.

Незавидная задача Франческо Морозини теперь перешла к Сильвестро Вальеру, выбранному дожем. Сильвестро — сын того самого Бертуччо Вальера, который занимал это место 40 с лишним лет назад, правда недолго. Уже после избрания нового дожа стало ясно, что он и не думал принимать военное командование, как это сделал его предшественник. И многие венецианцы — истые республиканцы, которые искренне восхищались Морозини, все же беспокоились из-за того, что в руках одного человека будет сконцентрирована гражданская и военная мощь, поскольку это было потенциально опасно; также они не хотели, чтобы это вошло в традицию. Таким образом, в новом promissione дожа было прописано, что отдельные выборы генерал-капитана могут в будущем быть временно приостановленными только с согласия четырех из шести советников герцога или с согласия двух из трех глав кварантии; но даже при соблюдении этого условия решение должен одобрить сенат и две трети Большого совета, для которого кворум будет не менее 800 человек. Все эти предосторожности были более чем достаточны: в истории республики дож больше никогда не вступал в войну.

Тем временем верховное командование было передано в руки Антонио Дзено, который отправился в плавание следующим же летом и уже 7 сентября 1694 года прибыл на Хиос с 9000 воинов. Остров был известен тем, что здесь проживало множество христиан, как католиков, так и православных. И у тех и у других был свой собственный епископ, и оба они спешили поприветствовать венецианцев и заверить их в своей поддержке против турецкого гарнизона, насчитывавшего всего лишь 2000 солдат, которые сосредоточились в цитадели над городом. Сразу же начали артобстрел; порт, включая три турецких судна, которые рискнули стоять на якоре, взяли без боя, и гарнизон сдался 15 сентября в обмен на возможность свободного прохода к материку.

До тех пор все шло превосходно: и когда до острова Хиос дошло сообщение о том, что приближается турецкий флот, насчитывающий около 50 парусных суден, настроение венецианцев даже улучшилось. Долгое время турки делали все возможное, чтобы избежать морских сражений, а их успешное маневрирование и несомненная храбрость вызвали прилив энтузиазма у капитанов Дзено. К несчастью, в тот момент, когда генерал-капитан собирался выйти из узкой части пролива, отделяющего Хиос от материка, и направиться к открытому морю, ветер спал; при таком штиле сражаться было нельзя. А 20 сентября поднялся очень слабый бриз, что было туркам на руку, и они, осознавая опасность положения, быстро собрались домой и достигли гавани Смирны прежде, чем венецианцы смогли их нагнать. Дзено, все еще готовый сражаться, встал на якорь на рейде за пределами гавани; но вскоре после этого на борт его флагмана прибыли местные консулы, представляющие три европейские державы, не входящие в состав лиги — Англию, Францию и Нидерланды, — которые просили его не рисковать христианскими жизнями и имуществом города из-за ненужной атаки и к своим просьбам (как нам стало известно) прилагали также внушительную денежную сумму. Дзено согласился скорее из-за того, что нуждался в продовольствии, нежели по какой-то иной причине. Он вернулся в Хиос.[305]

Однако великая морская битва, которой так жаждали многие венецианские капитаны, не заставила себя ждать. Султан, взбешенный потерей одного из наиболее ценных островов, находящихся недалеко от материка, отдал приказание любой ценой немедленно его отвоевать. И в начале февраля 1695 года вышел новый османский флот из 20 самых крупных боевых кораблей — так называемые sultanas (султаны), — а также 24 галеры и несколько галеонов. Антонио Дзено снова отправился им навстречу примерно с таким же флотом, состоящим из внушительной эскадры от рыцарей Мальтийского ордена. И 9 февраля, около в 10 часов утра, началась битва в стороне от острова Эспальмадор на северной оконечности пролива. Сражение было долгим и неистовым, венецианцы не раз проявляли чудеса доблести (вероятно, и турки отличились в этом сражении, но об этом венецианцы не упоминали); но когда оба флота с наступлением ночи разошлись, несмотря на тяжелые потери с обеих сторон (со стороны Венеции — 465 погибших и 603 раненых), победы не было.

Однако оказалось, что это был лишь первый этап битвы. Флоты встали на якорь вне досягаемости от орудий противника и ждали целых 10 дней. Затем, когда 19 февраля поднялся сильный северный ветер, турки снова атаковали врага. Шло сражение, ветер все усиливался. Начался шторм. Море забурлило. И уже невозможно было осуществлять близкие маневры. Венецианцы отчаянно сражались, чтобы попасть на наветренную сторону, однако их постепенно сместили в узкий пролив у стен порта. При такой погоде вход в порт, по крайней мере для крупных галеасов, был закрыт. Они могли только встать на рейде, а турки не переставали вести обстрел продольным огнем. Это была катастрофа. Венеция понесла огромные потери, Турция — относительно небольшие. Генерал-капитан созвал военный совет, но итог был, в сущности, очевиден. Венеция не имела достаточного количества людей, чтобы удержать крепость; оборонительные сооружения находились в плачевном состоянии; казна пустовала; продовольствия почти не осталось. Задолго до того, как Венеция смогла бы получить помощь, турки бы снова атаковали. А это означало, что последствия были бы катастрофическими. Лишь командующий сухопутными войсками, барон фон Штейнау, верил, что еще можно удержать Хиос, но его предложение отвергли. Как сказано в одном письме, написанном в то время, генерал-капитан плакал, как ребенок; его дух был совершенно сломлен, и он мог лишь повторять слова: «Поступайте, как знаете: все в ваших руках!»

Таким образом остров Хиос потеряли менее чем через 6 месяцев после его взятия. В ночь на 20 февраля всю артиллерию и боеприпасы, которые можно было вывезти, погрузили на корабли, укрепления уничтожили или демонтировали — если это вообще того стоило. А на утро, 21 февраля, флот покинул порт, чтобы избежать мести турок. Подавляющей части знатных католических семейств острова даровали новые владения в Морее, чтобы компенсировать то, что они оставили на Хиосе. Однако судьба и тут не сжалилась над Венецией: едва последнее судно обогнуло дамбу, как самый важный из оставшихся кораблей Дзено, «Abbondanza Richezza», перевозивший оружие и амуницию, сел на мель. Все попытки освободить судно не увенчались успехом, и его пришлось оставить вместе с нетронутым грузом на борту.

Венецианцы, совсем недавно праздновавшие взятие Хиоса, узнав о том, что остров потерян, скорее пришли в ярость, нежели опечалились. Капитаны кораблей один за другим обвиняли генерал-капитана в нерешительности, робости, непредусмотрительности, отсутствии инициативы и других лидерских качеств. Сенат потребовал немедленно начать расследование, а несчастного Дзено, двух его проведиторов и нескольких старших офицеров доставили в Венецию в кандалах. Сам Дзено скончался в тюрьме 6 июля 1697 года, когда расследование еще не окончилось, и это несмотря на то, что ранее Дзено написал в свою защиту длинную речь. Потом правительство Венеции опубликовало ее. Тот жест рассматривали как оправдание обвиняемого; однако официальные результаты расследования так никогда и не объявили.

В это время, к счастью для венецианцев, преемник Дзено, Алессандро Молин — которому на суше оказал поддержку знаменитый барон фон Штейнау — одержал несколько значительных побед. Высадке турок на Арголиде помешали, и следующее морское сражение, состоявшееся в стороне от Хиоса, помогло Венеции смыть позор, причиненный в прошедшем году. Венецианцы также одержали победу в 1697 году близ Андроса, а затем, в сентябре 1698 года, у входа в Дарданеллы, где они вновь, правда на время, получили контроль над Эгейским морем. Однако потеря Хиоса все еще причиняла боль, и рана эта кровоточила еще много лет.

Таким образом, пока Венеция участвовала в сражениях лиги в Средиземноморье, ее северные союзники палец о палец не ударили. В 1686 году герцог Карл Лотарингский отвоевал Буду. Город вернулся к империи после того, как 145 лет находился под властью турок. А падение Белграда в 1688 году способствовало тому, что большая часть Боснии, Сербии и Валахии оказалась под властью христиан. Крепость была вновь захвачена в 1690 году, но эту потерю смягчило то, что в следующем году завоевали Трансильванию. Смерть Яна Собеского в 1696 году стала тяжелым ударом, а лига получила нового полезного союзника в лице Петра Великого. По его просьбе в тот же год Венеция выслала в Россию 30 корабельных плотников. В конце концов в 1697 году принц Евгений Савойский практически уничтожил османскую армию на Закинфе, оставив на поле боя 20000 турецких солдат.

Турок не одолели, но потрепали серьезно. И казалось, что появилась возможность достигнуть мира в результате переговоров. Император Леопольд, в свою очередь, тревожился по этому поводу, так как он знал, что приближается новый кризис — на сей раз не на восточной, а на западной границе, где полубезумный и бездетный король Испании Карл II доживал свой век. На трон было два главных претендента — сам император и Людовик XIV Французский, оба являлись племянниками Филиппа III и зятьями Филиппа IV; Леопольд хотел получить свободу действий, чтобы вести предстоящую борьбу за трон. Англия и Голландия, пришедшие в ужас от одной мысли о том, что Франция и Испания объединятся под властью Людовика, предложили султану посредничество. Польша и Венеция, полагая, что они сохранят за собой завоеванные территории, были только рады тому, чтобы сложить оружие после пятнадцати лет войны. А Петр Первый в это время сделал более чем достаточно для того, чтобы вытащить из Средневековья свое государство. Приготовления очень быстро завершились, и уже 13 ноября 1698 года несколько заинтересованных сторон встретились в Венгрии в Карловице.

Переговоры прошли не так гладко, как ожидалось: представители султана обратили внимание на то, что их господин, не желающий идти на уступки, не видит никаких причин, по которым он должен отдать территории в руки христиан. В частности, он имел в виду свои владения в Средиземноморье. Венеция могла получить Морею, султан не возражал против этого. Она также могла сохранить Санта-Мауру, или Эгину, и некоторые крепости на далматском побережье. А себе он хотел оставить Афины, Аттику и все греческие территории к северу от Коринфского залива. Представитель Венеции, Карло Руццини, возмущенно возразил, но у него оказалось мало сторонников. Король, заручившись поддержкой Венгрии и Трансильвании, хотел как можно скорее добраться до дома и сообщить венецианцам, что, если они будут чинить препятствия, он не станет мешкать и заключит сепаратный мир. Республика продолжала сопротивляться, и когда 26 января 1699 года был подписан договор, среди подписавших его сторон Венеции не оказалось. Однако разум в конечном итоге восторжествовал над гордостью, и 7 февраля дож Вальер добавил и свою печать.

Хорошо, что он все-таки сделал это, поскольку договор в Карловице являлся одним из дипломатических ударов, который предрешил закат Османской империи. И Венеция, которая дольше всех остальных христианских государств вела с ней прямую борьбу, больше всех заслуживала того, чтобы принять в этом участие. С другой стороны, вынужденный отказ Венеции от своих значительных завоеваний был не просто ударом по ее самолюбию, но создавал серьезные препятствия, мешающие ей защищать оставшиеся территории. Турки взяли на себя обязательство разрушить фортификации в Лепанте и Превеце. Однако ничто не мешало им напасть на Морею со стороны Аттики или с северного побережья Коринфского залива, что они вскоре и попытались сделать.

Менее чем через год, субботним утром 7 июля 1700 года, дож Сильвестро Вальер скончался от внезапного удара после ссоры со своей женой. И, возможно, чувство ответственности за эту смерть заставило супругу поручить архитектору Андреа Тирали выстроить огромную барочную гробницу, занявшую четвертую часть церкви Санти Джованни э Паоло. В этой гробнице ныне покоятся Сильвестро Вальер, его супруга и его отец — дож Бертуччи. Наверное, так и должно было быть, что эта гробница — последняя и, вероятно, самая роскошная из всех дожеских гробниц Венеции, должна была хранить в себе останки последнего дожа XVII столетия. С избрания преемника Сильвестро Вальера, Альвизе II Мочениго, началась новая эра — скорее эра утонченности и сдержанности, нежели напыщенности и помпезности. Период, достойный того, чтобы открыть новое столетие, прежде чем сама республика закончит свое существование и войдет в историю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.