II. Новоспасский монастырь

II. Новоспасский монастырь

Этой взнесенной над излучиной полноводной Москвы-реки несокрушимой каменной твердыне не пришлось отбивать атаки врага. Могучие ее башни никогда не окутывал черный дым пушек, бьющих из амбразур «нижнего боя», стены ее не штурмовал враг, и защитники не посылали с них смертоносных стрел и не палили из гремучих пищалей. Стены эти и башни были возведены в 1640 – 1642 годах. К тому времени перестали из южных степей выплескиваться волны нашествий, докатывавшиеся до Москвы. Ногайцев с крымцами, как и непрошеных гостей с западных рубежей Руси, встречали когда-то на подступах к Москве деревянные стены и земляные укрепления Новоспасского монастыря, откуда били по ним из пушек, не подпуская к речным переправам. Лишь при царе Михаиле Федоровиче монастырь был «обнесен каменным городом с лучными, мушкетными и пушечными в нем боями, с башнями и стрельницами». В те годы, как и в более поздние, при Алексее Михайловиче, был построен в России ряд каменных неприступных крепостей-монастырей – вокруг Москвы, на севере и западных рубежах государства. Они стоят до сих пор, поражая нас мощью башен, толщиной стен, неподвластной векам прочностью, однако ни одному из них оборонять страну от завоевателей уже не пришлось. Наступало другое время, и старые замки и монастыри делались столь же ненужными, как панцири и латы: рождалась новая фортификационная наука, и французский военный инженер Вобан – родоначальник ее – уже возводил в Западной Европе свои крепости нового образца и перестраивал старые.

Как выглядели деревянные стены и башни Новоспасского монастыря, мы не знаем, но о том, как велика была его роль в обороне Москвы, сколь много выпало на его долю отважных подвигов и лихих годин, можем судить по множеству дошедших до нас документов и известий. История монастыря уводит нас в седую старину, к тем же трудным годам, когда возникло и Крутицкое подворье. Необычна судьба его, пожалуй, тем, что монастырь не сразу основался на месте, где стоит ныне, а дважды менял адрес, пока, уже в исходе XV века, окончательно не прижился на левом берегу Москвы-реки ниже Таганки.

Основателем Новоспасского монастыря был московский князь Даниил Александрович, известный своей приверженностью вере, – недаром отцы церкви в святцах обозначили его «благоверным князем Даниилом Московским». Духовенство у него было в большом почете. Первоначально монастырь находился на месте нынешнего Данилова монастыря: никаких сведений о том времени до нас не дошло, и первые достоверные известия о монастыре относятся уже к следующему веку.

Согласно записи «Степенной книги» сын Даниила, московский князь Иван Калита, перенес в 1330 году Спасский монастырь на Боровицкий холм в западной части Кремля – северо-восточную занимал в то время ханский двор с конюшнями. И Иван Данилович прослыл человеком набожным, так что предание объясняет это перемещение монастыря желанием князя жить одной жизнью с монашеской братией и иметь монастырь возле своего дворца. Отметим, что хронологически это был первый основанный в самой Москве монастырь. Тогда же был при нем учрежден приют, сюда поступали пожертвования и было начато строительство церкви, получившей впоследствии название Спаса на Бору. О первом настоятеле кремлевского монастыря, архимандрите Иоанне, в летописи сказано, что был он «мужем сановитым, словесным, любомудрым, учительным и добродетельным». Сын Калиты Симеон Гордый продолжал опекать монастырь, и при нем в 1345 году был расписан Спасо-Преображенский собор. Великокняжеский монастырь сильно пострадал во время набега хана Тохтамыша в 1382 году, и восстанавливал его уже Дмитрий Донской.

В княжение Ивана III, женатого вторым браком на племяннице византийского императора Софье Палеолог, началось обстраивание Москвы каменными сооружениями. Приглашенные итальянские архитекторы приступили к возведению кремлевских соборов, новых великокняжеских палат. Надо оговорить, что привлечение иноземных зодчих не означало перенимания западных образцов. Как раз при строительстве столичных соборов заказчики ревниво следили за тем, чтобы храмы строились по отечественным канонам. И тому же Аристотелю Фиораванти было предложено, прежде чем приступить к работе, побывать во Владимире, с тем чтобы будущие кремлевские соборы строились так же, как в старину.

Ивану III, вводившему в великокняжеский обиход обычаи и пышность византийских базилевсов, соседство с монастырем показалось стеснительным, да и не подобало монахам жить в окружении мирской суеты. И в 1462 году Иван III распорядился их из Кремля удалить, назначив быть за городом: под монастырь был отведен участок в урочище Васильцов стан, неподалеку от двора епископов Сарских и Подонских. В церковных кругах вывод монастыря из Кремля расценивался как «великая государева нечесть», и князю московскому пришлось вознаграждать церковных владык за нанесенную им обиду предоставляемыми монастырю льготами и существенными вкладами. Одной ссылки на то, что отданная под монастырь «горка» вроде бы более отвечала идее самого монастыря – основанного в честь Преображения Господня на библейской горе Фавор, – было, разумеется, недостаточно. Перевод монастыря из города на левый берег реки служил соображениям главным образом стратегического порядка – оборонительный пояс столицы усиливался дополнительным звеном.

Таким образом, фактически основанный в XIII веке, Спасский монастырь на том месте, где он находится сейчас, стоит всего пятьсот с лишним лет. Каждое из истекших столетий оставило на его облике свой отпечаток, и дошедшие до нас постройки служат красноречивыми иллюстрациями к нашим сведениям о своем прошлом. Прилагаемые заметки должны помочь современному посетителю восстановить основные вехи истории и события, связанные с этим интереснейшим памятником отечественной истории.

Итак, выселенная из Кремля монастырская братия должна была волей-неволей обживать новое место – Васильцов стан, называвшееся так будто бы в память дважды стоявшего здесь против татар и против Шемяки с войском Василия Темного. И сейчас, когда вся местность вокруг застроена, можно все же оценить, что, как для рати, приготовившейся к битве с неприятелем, так и для будущей «сторожи»-крепости, откуда удобно высматривать приближение вражеского войска, этот холм над рекой представлял все преимущества.

Поставленный тут монастырь стал называться Спас на Новом или Новоспасским. Возводился он деревянным. Лишь в сороковые годы XV века здесь построен каменный Спасо-Преображенский собор. С первых же лет, едва монастырь обстроился, он сделался усыпальницей знатных боярских родов. Среди них в 1497 году здесь был похоронен влиятельный боярин Ивана III Василий Юрьевич Захарьин, родоначальник династии Романовых. По возвышении его потомков Новоспасский монастырь стал царской усыпальницей, что, естественно, выдвинуло его на первостепенное место. Но уже в XVI веке, в правление последних Рюриковичей, московские государи проявляют постоянную заботу о монастыре, одаривают его вотчинами. Иван Грозный, предпринявший постройку оборонительных сооружений монастыря, не скупился на вклады. Пожалованный им льготной грамотой монастырь был на два года освобожден от всяких податей, ему же царь отписал свое село Друево в Дмитровском уезде. Среди царских милостей не на последнем месте и пожалование Спасу на Новом «двух перевозов на Москве-реке: от Спасского живого моста по монастырь и между Кожевников и Котельничей». Правда, этот же царь раньше отменил имевшуюся у монастыря «тарханную» грамоту, какие со времени татарского ига выдавались ханами отдельным православным церквам и монастырям, делали их неподсудными обыкновенным судам и свободными от податей.

При царе Федоре Иоанновиче Новоспасский монастырь сыграл значительную роль в отражении набега Казы-Гирея, которому он не дал переправиться через реку. В последовавшее Смутное время монастырь был дотла разграблен поляками, и лишь с воцарением новой династии, Романовых, вступил в длительную полосу процветания и благоденствия. О нем радел не только царь Михаил, но и отец его, патриарх Филарет, жертвовавший крупные суммы на обстраивание и украшение монастыря.

Еще в 1606 году, при Лжедмитрии I, в усыпальницу Спасо-Преображенского собора были свезены останки четырех братьев патриарха, удавленных в заточении в дальних монастырях. На надгробных камнях было коротко сказано: «Преставился в заточении от царя Бориса Годунова в Сибирском городе в Нырлу удавлен…» или: «От царя Бориса в Перми заключен в темницу, а вскоре удавлен» и так далее. Нельзя не пожалеть об уничтожении древних соборных усыпальниц с их такими выразительными, краткими надписями, порой ярче пространного описания дававшими почувствовать дух минувшего сурового времени. Ныне лишь в толстых томах дореволюционных изданий вроде «Исторического вестника», «Записок императорского Археологического общества» и трудах ученых, священников, добросовестно описывающих свои храмы, можно познакомиться с этими поминальными летописями, просто и беспристрастно свидетельствующими правду своего времени. На одном из погребальных камней в крипте древней Знаменской церкви имелась следующая надпись: «Лета 7109 апреля преставися раба Божия княгиня Евфимия болярина князя Ивана Васильевича Сицкого, во инокинях Евдокия; уморил в заточении повелением царя Бориса Михаилко Внуков; погребена в Сумском остроге Соловецкой обители».

Далее значится, что из острога останки старицы Евдокии были по повелению царя Михаила Федоровича перевезены в усыпальницу Новоспасского монастыря. Эти несколько строк словно выхватывают из смутно видимой нами картины прошлой жизни, на рубеже XVI – XVII веков, яркие и драматические эпизоды: тут и трагическая фигура Годунова, расправлявшегося со всеми, в ком видел соперников или недоброжелателей своей такой непрочной династии, и лютый образ какого-то Внукова, в чаянии подачки или милостей новоявленного самодержца взявшегося уморить беспомощную старуху, наконец, сама злосчастная княгиня, повинная лишь в принадлежности к клану, враждебному восторжествовавшему временщику… Они рисуют нам и мрачную обстановку в дальнем глухом монастыре, за стенами которого вершились тайные и жестокие дела, подсказанные беспощадной борьбой за власть…

Со времени царя Михаила Федоровича Новоспасский монастырь приобрел формальный статут государевой крепости: сюда был назначен постоянный гарнизон из сотни стрельцов под началом воеводы Петра Дашкова для «оберега от налетов крымцев и ногайцев». Для постройки каменной ограды и башен из разных монастырей и городков были затребованы каменщики. Они селились небольшими слободками поблизости от монастыря. Так возникали в Москве поныне существующие названия улиц Большие и Малые Каменщики. Кроме укрепления возводились кельи, настоятельский корпус, хозяйственные постройки. Царем Михаилом была предпринята перестройка Спасо-Преображенского собора, отчасти из-за его ветхости, но главным образом чтобы его расширить. В романовской усыпальнице становилось тесно, царю же хотелось, чтобы «пресветлые родители все покоились под сводами».

Ряд монастырских построек возведен заботами патриарха Филарета: патриаршие палаты (в значительно перестроенном виде сохранившиеся и поныне), а также «Филаретовская» колокольня с приделом в честь святого Саввы, день празднования которого пришелся на день освобождения патриарха из польского плена (разобраны в XVIII веке). Федор Никитич Романов, ставший патриархом Филаретом в 1608 году, в 1610 году возглавлял «великое посольство» к Сигизмунду III, был задержан поляками и пробыл в Варшаве девять лет. Оттуда он отписывал в Москву, чтобы при переговорах о выкупе его из плена за него не отдавали «ни пяди русской земли»!

Начатое при Михаиле Федоровиче огромное строительство в монастыре было завершено уже при его сыне, по праву считавшемся первым радетелем благосостояния и украшения Новоспасского монастыря. Никто не сделал столько вкладов, не пожертвовал такого количества икон – более двухсот, – утвари, облачений, не отписывал ему столько вотчин, мельниц, рыбных ловлей, как «благоверный государь, царь всея Руси Алексей Михайлович», точно знал он, что суждено ему стать последним богомольным и приверженным церковному благолепию царем. Всего четверть века спустя начнутся кощунственные действа всешутейного собора его сына!

Еще при царе Михаиле были заведены постоянные посещения Новоспасского монастыря. Постепенно выработался и церемониал этих царских богомолий за пять верст от Кремля. В дворцовых книгах находим дотошно записанные обиходные подробности. Вот одна из таких записей 1633 года: «Января 23 день. Ходил государь ко Спасу на Новом к вечерней панихиде. А на государе было платья: шуба санная, сукно темно-вишневое; зипун комнатный, шапка, сукно вишнево с тафтяными петли; да в запас отпущено: стул сафьяновый, подножье теплое меньшое, кебеняк лундыш[7] вишнев, три суконца кровельных. У запасных саней был стряпчий Павел Клементьев да портной мастер Ондрошка Иванов».

Нам остается догадываться, для какой надобности сопровождал царя в поездке «портной мастер» и каково «великий государь» выглядел в «комнатном зипуне»… Эти подробности подтверждают наши сведения о том, что в XVII веке Новоспасский монастырь сделался, по тогдашней терминологии, «комнатным», то есть придворным. И еще именовался он царским, «великой, пресловутою, первостепенной обителью». Из описания, оставленного известным путешественником архиепископом Павлом Алеппским, сопровождавшим посетившего Москву в 1668 году Антиохийского патриарха Макария, узнаем, что в братском корпусе монастыря имелись две особые кельи, предназначенные для царя и царицы.

Приведу несколько строк из этого описания:

«Монастырь находится на юго-западе города, более часа пути. Нас ввели в великую церковь, в облачениях повели в самый низ церкви, чтобы прочесть молитвы над гробницами сановников государства. Тут могила бабки царя. Все гробницы покрыты бархатными, расшитыми золотом и жемчугом покровами, горят неугасимые свечи. Ежедневно совершаются панихиды…

…Восемь огромных башен, бойницы с пушками, озеро близ монастыря для рыбы. Он подобен Шейху Абу Бекр в Алеппо. Собор построен Никоном. Пять куполов, галерея, три больших двери, благолепные иконы, одна из белой слоновой кости размером с лист бумаги – на ней резные господни праздники. Это царское сокровище…

…На площади – огромный колокол, окружность около 50 пядей. Как только перевезли его из города? В монастыре до ста монахов. Келии просторные, новые. Есть веселые помещения с видом на реку и город. Словом, монастырь неприступный, со множеством пушек, и виднеется из города, как голубь, ибо весь выбелен известью».

Автор этого отрывка справедливо отметил двойное назначение монастыря – оплота веры и мощи государства, городской крепости и царской усыпальницы. Но уже во время посещения его Павлом Алеппским монастырь имел и третье назначение: он служил тюрьмой, оборудованной глубокими казематами и застенками. Как раз перед поездкой ближневосточных иерархов в одном из них скончался после долгих лет заключения настоятель Троице-Сергиева монастыря Дионисий, прославившийся организацией успешной его обороны в годы польской интервенции. Он же рассылал по городам грамоты с призывом восстать против оккупантов. Дионисия лишили сана и заключили в темницу по обвинению в ереси: наступал период острых религиозных разногласий, завершившийся расколом русской церкви.

В последней четверти XVII века Русь вошла в беспокойную полосу боярских смут и перемен. Они привели к отходу от традиционно сложившихся устоев жизни Московского государства: над ним уже занималась заря Российской империи. В 1676 году скончался процарствовавший тридцать лет Алексей Михайлович и престол перешел к его пятнадцатилетнему сыну Федору. Долгое царствование Алексея «тишайшего» помогло сохранить заведенные порядки, вернее, их видимость, но веяния века неудержимо вторгались во все области жизни, и уже в короткие шесть лет правления юного царя были отменены некоторые исконные обычаи управления страной, в частности уничтожено местничество, введено подворное обложение.

Государством фактически правили разные группы бояр. Царь Федор еженедельно ездил на панихиды по своей тетке Ирине в Новоспасский монастырь, делал ценные вклады, но уже не оделял его вотчинами. Влияния церковных иерархов еще доставало на то, чтобы противостоять проектам правительства секуляризировать церковные имущества, но в росте благосостояния духовенства наступал застой. Новоспасский монастырь, как и прежде, был многоместным и первостатейным, сюда приезжали правительница Софья, ее братья Иван и Петр, однако обитель не обстраивалась больше. Недаром Петр вскоре предпишет: «…строение излишнее в монастыре не затевать». Не за горами были и крупные перемены, непосредственно отразившиеся на судьбе Новоспасского монастыря.

После смерти патриарха Андриана в 1700 году ему не было назначено преемника. Царь Петр, не доверявший московскому духовенству, назначил местоблюстителем патриаршего престола своего убежденного сторонника Стефана Яворского, представителя Малороссийской церкви. Монастырь оставался в ведении царского двора и подчинялся высшей церковной власти, но двор уже перебрался в Петербург, где в 1721 году был учрежден Святейший синод, упразднивший патриаршее правление. И там же, на невских берегах, уже возводился Петропавловский собор – новая усыпальница российских императоров. Последовала и регламентация монастырских порядков, были разработаны «духовные штаты», казна отпускала средства на содержание монахов, причем настолько осмотрительно, что число их быстро уменьшалось. Правительство стало входить во все мелочи монастырских распорядков. При Петре Новоспасскому монастырю было, как мы бы сказали теперь, «спущено штатное расписание». В нем перечислялись:

Архимандрит, наместник, проповедник, казначей, рядовые старцы и вотчинный надзиратель, инквизитор и священник на жалованье.

Для монастырского хозяйства: должностные монахи и трудники: квасовар и пивовар, стольничный, поваренный, трапезный, хлебный, хлебодар, подкеларщик, воротенный, конюшенный, огороденный, чашник, погребный, часовод, житейный и житничный, звонарь, просвирник, пономарь, рухлядный монах, служащий больным, – каждому жалованья шесть рублей и шесть четвертей хлеба на год.

Для письмоводства: канцелярия из приказного, стряпчего, канцеляриста, двух подканцеляристов и четырех копиистов.

Для домашнего обихода: оконничник, два печника, два плотника, два кузнеца, двенадцать конюхов в монастыре, да в селах восемь, сапожник, два портных, приспешник, готовивший пирожное, архимандричный повар, архимандричный истопник, два рыбака, два сторожа церковных, бочар, колесник, шесть слуг для выезда с архимандритом и прочими властями.

Петр лично просматривал этот список. На нем его рукой приписано: «…да обще властям для приезжих и праздников на вино 100 рублей, на пиво 50 рублей».

Таким образом, царь, прибирая одной рукой земли и доходы монастыря, другой милостиво оделял средствами, чтобы властям монастырским можно было угоститься в праздник и принять гостей. Впрочем, тот же Петр, снимавший колокола с новгородских звонниц, чтобы перелить их на пушки, распорядился отлить для Новоспасской обители колокол чудовищного веса – в одну тысячу сто пудов! Петра не обвинишь в непоследовательности: скорее всего, деньги на пиво и пожертвованный колокол – позолота какой-нибудь очень горькой пилюли, которую сей самодержец заставил духовенство проглотить! Известно, что монастырские затворы и темницы очень пригодились царю в период стрелецких бунтов: сюда приводили захваченных мятежников, тут шли дознания, отсюда их вели на казнь на Красную площадь.

Новоспасский монастырь. Вид на Спасо-Преображенский собор в начале ХVIII века

Впрочем, подвалы монастыря не пустовали и во время преследований в страшные годы укрощения оппозиции петровским реформам. Сюда, в Новоспасский монастырь, отсылались из зловещих Преображенского и Сыскного приказов, из Преображенской и Раскольничьей канцелярий «под начал для исправления ума под видом и названием изумленных и сумасшедших, какими и подлинно делались от страха и мучений в застенках». Попадали сюда и престарелые и увечные преступники, и по подозрению оговоренные, вытерпевшие тяжелый искус застенков и «очистившиеся кровью», то есть после трех застенков не сознавшиеся в возводимых на них преступлениях. Одни из них, секретные, содержались по затворам в колодках и цепях, другие употребляемы были на «монастырские труды и тяжкие послушания», по усмотрению настоятеля. Иногда, как пишет историк Иван Снегирев, «в стенах обители раздавалось роковое «слово и дело», которое вело в застенки Преображенского приказа на дыбу, встряску и терзание кнутом».

Правосудие над «монастырскими людьми» также вершилось по усмотрению надзирателя. Так, если кто из них, – по свидетельству монастырских документов, – «держал у себя заповедное продажное питье, или зернь[8], или карты, или табак, оказался в буйстве, бесчинии и драке, тот, по приговору архимандрита с братиею, смирялся монастырским смирением». «Смирение» это состояло в том, что виновного сажали на цепь и в колодки и, смотря по важности вины, били нещадно плетьми или шелепами[9] или определяли на мукосейные труды, ставили на земные поклоны в церкви.

Так что Новоспасский монастырь оказывался не только «царским богомольем и обителью благочестия». В XVIII веке сюда из Коллегии экономии стали отправлять «на пропитание» престарелых и увечных отставных; поселяли здесь, обеспечивая содержанием, офицеров, чиновников и рядовых, неспособных к службе, иногда с их семействами. В царствование Анны Иоанновны Бирон стал посылать в монастырь «иноверных» инвалидов, что вызвало ропот монастырских властей, однако на сей счет Сенат сделал заключение: «…в том предосуждения быть не может, понеже пропитание будут получать по указам, а до веры их в том не касается».

Монастырю пришлось не только допускать «схизматиков» в свои стены, но и содержать их: они состояли на «монашеских порциях». Впрочем, недовольство духовенства вряд ли могло беспокоить всесильного временщика и его приспешников из немецкой придворной партии – шли тридцатые годы XVIII столетия… Лишь когда были утверждены окончательно монастырские штаты и отобраны монастырские вотчины, правительство прекратило помещать в них инвалидов и отставных военных.

Сложилось представление, будто монастырским и государственным крестьянам жилось легче, чем помещичьим, однако и в вотчинах Новоспасского монастыря случались крестьянские возмущения. Об одном из них, вызванном злоупотреблениями и незаконными поборами монастырских приказчиков, сохранилось красноречивое, хотя и неумело написанное, повествование[10], дающее представление о нравах эпохи. Произошло оно в Спасском уезде Тамбовского наместничества в 1756 году, и, чтобы подавить это возмущение, потребовалось прислать воинскую часть. Укажем тут, что до введения «духовных штатов» за монастырем числилось, по одним сведениям, четырнадцать, по другим – восемнадцать тысяч крестьян. Владел он и двумя подворьями в Москве – в Кремле у Вознесенского монастыря и у Яузских ворот, да «осадным двором» во Владимире.

Неизбывным злом в старинные времена были пожары: деревянные города и слободы горели факелом. Годы самых опустошительных пожаров служили хронологическими реперами: по ним вели счет лет. Московский большой пожар 1737 года, случившийся в Троицын день, вошел в хроники как «троицкий пожар». Для богобоязненных хронистов пожары были небесной карой, ниспосылаемой людям за грехи наравне с мором и гладом.

Не был, разумеется, исключением и Новоспасский монастырь: он не раз горел и отстраивался заново. В огне лютых московских пожаров 1737 и 1747 годов погибло много церковных ценностей, но особенно сильно разорил монастырь 1812 год, когда его дотла разграбили французы. Вдобавок вспыхнул сильнейший пожар, оставивший от большинства строений одни стены. В Вологду, куда переправлялось имущество монастыря, когда неприятель подходил к Москве, удалось увезти далеко не все – недостало подвод. Кое-что из оставшейся драгоценной утвари и оклады с икон наспех попрятали в тайники. Догадались об этом французы или нашелся доносчик, но они искали монастырские сокровища неистово: разрывали могилы, вскрывали в усыпальницах гробы, допрашивали с пристрастием попадавших местных жителей. Французами был до смерти замучен местный священник Петр Гаврилов, настоятель храма Сорока Мучеников на монастырском кладбище за оградой, где в моровые поветрия хоронили монастырских крестьян и служек[11]. От него требовали, чтобы он указал, где зарыты серебряные ризы с образов и другие церковные ценности. После ухода французов тело этого священника похоронили торжественно, и на могиле его было высечено:

«Здесь погребен Сорокосвятской, что у Новоспасского монастыря, церкви раб Божий священноиерей Петр Гаврилов, которого тело предано земле через три месяца и три дня по кончине, 1812 года. Жития его было 66 лет».

Некий безымянный «пиита» воспел его героическую кончину:

Здесь скромно погребен

Служитель алтаря,

Герой, вкусивший смерть

За веру, за Царя.

При зареве Москвы,

Вселенну изумившем,

И кары грозные

На злобу ополчившем,

При храме божием

Он пал, пронзен врагом,

Жив, о господи,

В бессмертии святом.

Давно утрачена могила настоятеля. Стерлась память о старике, растерзанном осатаневшими от алчности солдатами. Мучители кололи его штыками, топтали, таскали за бороду, но так и не добились своего… И тем более отрадно, что кое-какие материалы и предания позволяют почти через два столетия рассказать о подвиге этого безвестного русского человека.

В тот жестокий пожар 1812 года пылала и колокольня монастыря. С третьего яруса оборвался, круша своды, петровский тысячепудовый колокол. Его на мелкие куски раздробил упавший на него меньшего веса «полиелей» – в 425 пудов… Разоренный монастырь был в развалинах, опустошен и осквернен. Раскрытые монастырские помещения стояли с закопченными стенами, зияя провалами пустых окон. Могло показаться, что более уже не воскреснуть простоявшей здесь пятьсот лет обители…

Настоятелем монастыря в те годы был Филарет Дроздов, будущий митрополит Московский, известный церковный деятель и проповедник, пользовавшийся большим влиянием, хотя сами цари его недолюбливали за самостоятельность суждений и авторитет. И именно ему во многом обязан монастырь возрождением.

Однако о том, как восстанавливались монастырские строения, о подходе тогдашних архитекторов к своим задачам, вернее всего можно судить после знакомства с результатами работ, развернутых теперь.

Церковь Сорока Мучеников на монастырском кладбище за оградой

Еще издали привлекает внимание к монастырю его монументальная колокольня, обличающая своими спаренными колоннами по углам и декоративными вазами на парапетах стиль и вкусы XVIII века. Это сооружение действительно принадлежит крупному зодчему того времени, как тогда говорили, – архитектуры гезелю – подмастерью Ивану Жеребцову, заложившему ее в 1759 году. Однако завершена колокольня была много позднее, через шестнадцать лет: возведение ее было, по современному выражению, «законсервировано» из-за недостатка средств. И лишь в семидесятые годы тогдашнему настоятелю Иосафу II, бывшему в миру крупным сановником с влиятельными связями, удалось выхлопотать у Екатерины II двадцать тысяч рублей, позволивших закончить постройку. Помогли и частные пожертвования.

Существует мнение, что проект Жеребцова был при постройке изменен: колокольню лишили задуманного им пятого яруса. При значительной высоте – «37 сажен и 2 аршина» до главки (то есть около семидесяти пяти метров) – она выглядит несколько приземистой. Нет в колокольне той стройности, как, например, у ее сверстницы, – воздвигнутой архитектором Д. В. Ухтомским в Троице-Сергиевой лавре. Можно было бы предположить, что в изъятии пятого яруса колокольни сыграли роль соображения экономии, хотя запись о расходовании на крест и главу колокольни тридцати одного фунта червонного золота говорит о нескудных средствах.

Широкий, в десять метров высотой сводчатый проем колокольни служит главными воротами монастыря. Над ним, на втором ярусе, помещалась Сергиевская надвратная церковь, на третьем – находились колокола. Их всех было два десятка, среди них и восьмисотпудовый, перелитый из осколков петровского и окрещенный тем же именем. В монастырских описях значится, что восстановление колокольни после пожара 1812 года произведено «иждевением купеческой вдовы Наталии Бабкиной».

Миновав решетку и гулкие своды Святых ворот, оказываешься на просторном монастырском дворе, за которым – прямо напротив – возвышается громада Спасо-Преображенского собора, обращенного сюда восточным фасадом с тремя круглящимися апсидами алтаря. Старинные кирпичные стены, расчлененные полуколонками, украшенные наличниками оконные проемы, пятиглавое завершение храма – все говорит о седой старине, о далеко ушедших от нас временах Московского государства и отвлекает от впечатления, произведенного колокольней классической архитектуры более близкого нам времени.

Мы знаем, что собор заново перестраивался при Михаиле Федоровиче. В те времена старались не преступать отцовских заветов и лишь очень осторожно прибегали к новшествам. Быть может, были несколько изменены очертания куполов, по-новому распределены оба яруса окон, пристроено красное крыльцо с ризницей, возведены гульбища, но едва ли намного отступили от силуэта и пропорций старого храма. И вряд ли мы сильно ошибемся, представляя себе собор XV века примерно таким, каким он был в XVII веке. Такое предположение закрепляется открытиями современных реставраторов. Вопреки древнему известию о том, что старый собор был разобран «до подошвы», оказалось, что в кладке западной и южной галерей собора замурованы резные колонны с белокаменными капителями прежнего храма. Не исключено, что продолжающиеся исследования обнаружат и другие следы кладки XV века.

Грандиозные пропорции собора по-настоящему постигаешь, когда вступаешь под его своды. Поражает в таком древнем здании обилие света и воздуха. Помещение обращено в склад материалов – всюду нагромождения ящиков, рулонов, пачек картона, тюков, но кажутся они ничтожными, теряются в огромных объемах помещения. Да и человек ощущает себя лилипутом у подножья высоченных столбов. На уровне глаз – сплошная лента узорчатых полотенец, какими расписаны стены собора у основания. Четыре огромных столба поддерживают где-то высоко над головой своды, и в недосягаемой выси льется свет из окон барабана центрального купола. И там же, наверху, поблескивают позолотой резные тябла и колонки верхнего пояса пятиярусного иконостаса.

От пола до купола стены и столбы собора покрывает потемневшая, наверняка не раз поновленная сплошная роспись. Все это работа иконописцев XVII века. К реставрации фресок собора пока не приступали: она на очереди. Подходит к концу расчистка ценнейшей живописи южной галереи – работы известного изографа Федора Евтихиевича Зубова, возглавлявшего артель прославленных костромских иконописцев. Тут – на низких сводах красного крыльца и на боковых стенах и арках – уже выступили светлые краски и контуры живописи XVII века, освобожденной от позднейших записываний. Наряду с изображениями традиционных святых и евангельских персонажей помещены портреты киевских и других великих князей, начиная с Владимира Святославовича, тут и галерея царей. Уделено место и «десяти эллинским мудрецам»: изображены Орфей, Омир, Солон, Платон, Птоломей и прочие античные персонажи, каких в диковину увидеть на стенах православного храма.

Эта затея старинного изографа производила, видимо, некоторый соблазн. Во всяком случае, уже упоминавшийся митрополит Филарет счел нужным пояснить, почему язычники оказались на стенах православного собора. «Отцы наши хотели выразить, – сказал он, – что никогда языческая мудрость не восходила выше низших ступеней христианского храма».

Как уже говорилось, русские цари жертвовали Спасо-Преображенскому собору Новоспасского монастыря иконы, утварь, драгоценные облачения. В его ризнице хранились несметные, по нынешним оценкам, художественные сокровища живописи, ювелирного искусства и художественного шитья. Среди древних икон имелась и рублевская – вклад инокини Марфы, матери царя Михаила. В 1647 году, при Алексее Михайловиче, в Москву был доставлен из Вятки – тогдашнего города Хлынова (переименован в 1781 году) образ Нерукотворного Спаса, почитавшийся чудотворным. Перемещение иконы, тем более широко известной и почитаемой, было на Руси событием чрезвычайным и обставлялось торжественно. И в этом случае была устроена парадная встреча, икону поместили в Успенском соборе и лишь впоследствии передали Новоспасскому монастырю. Как раз тогда Фроловские ворота, через которые икону вносили в Кремль, велено было переименовать в Спасские, а всем прохожим – снимать шапку. Стоит упомянуть, что в 1640 году Нерукотворный Спас был «отпущен» монастырем с полком князя Долгорукова в поход против Степана Разина – образ должен был помочь боярам справиться с сильно переполошившим правительство восстанием, которое охватило все Поволжье.

Напоминанием о романовской усыпальнице под Преображенским собором служит шатровое крыльцо у его восточного фасада, над лестницей, ведущей вниз, в подклет. Крыльцо было сооружено к празднованию трехсотлетия дома Романовых в 1913 году, в духе господствовавшей в начале века моды на стилизованную русскую старину. Свежесть красок узорчатых изразцов выступает несколько крикливо на фоне подлинной древней кладки собора.

Непосредственно к Преображенскому собору с южной стороны примыкает заложенный в 1673 году двухъярусный Покровский храм с двумя приделами. Они принадлежат нашему веку: их возвели также по случаю трехсотлетия династии. Церковные главки, стенной декор и обрамление оконных проемов пристроек выдержаны в стиле основного храма, разве что бросаются в глаза куполки и барабаны, отлитые из металла в подражание каменным образцам. К паперти храма примыкают сооруженные в пятидесятые годы XVI века двухэтажные трапезные палаты.

В центральном кусте зданий, стена к стене со Спасо-Преображенским собором, стоит Знаменская церковь. Крытые переходы соединяют оба храма, но ничуть не согласовывают кричащее разногласие их архитектуры. Знаменскую церковь строил на месте разобранной «за ветхостью» в 1791 году ученик Василия Баженова Елезвой Назаров в типично московском классическом стиле: четыре выступающих портика, закругленные углы, один центральный купол. Церковь называлась Шереметевской, поскольку нижний ярус был родовой усыпальницей Шереметевых.

При расчистке культурного слоя на территории монастырского двора был обнаружен обширный некрополь. Вернее, его остатки – тесно примыкающие друг к другу захоронения, полностью разграбленные и перерытые. По некоторым обломкам надгробий можно было определить, что лежали здесь останки как дворян и чиновников, так и купцов, духовенства, посадских, – словом, людей разных сословий, да так плотно, что, по образному выражению одного сотрудника музея, ступая по двору, ходишь по костям. Я приводил уже жалобы Крутицкого протоиерея, писавшего царевичу Алексею, что подворье «только погребениями кормится». Можно предположить, что и бедневший Новоспасский монастырь в особенно скудные времена обратил в доходную статью дозволение хоронить на своем дворе? В старые времена почиталось удачей и привилегией быть похороненным под церковными стенами.

Церковь Знамения. Построена архитектором Е.С. Назаровым в 1791 – 1795 годах

Где-то у Спасо-Преображенского собора стояла некогда шатровая колокольня, построенная патриархом Филаретом. В упоминавшейся выше надвратной Сергиевской церкви из внутреннего убранства ничего не сохранилось. Обширное помещение будет, по замыслу реставраторов, обращено в конференц-зал будущего музея реставрации.

Чтобы исчерпать список церквей монастыря, остается упомянуть еще Никольскую, построенную в 1652 году, «с преогромной трапезною и с колокольнею, а под оными для больных и престарелых две палаты, а под ними погреба с выходами». Церковь находится у северо-восточной башни монастырской ограды, на пересечении казначейского и братского корпусов, стоящих соответственно параллельно восточной и северной стенам ограды, справа от главных ворот. Сохранившаяся центральная главка церкви видна со двора, из-за крыш примыкающих двухэтажных зданий, да если зайти в неширокий проход между монастырской оградой и казначейским корпусом, открывается часть ее аркатурного пояса и верх стены. Как раз упомянутые «погреба с выходами» Никольской церкви служили главной монастырской темницей.

Ныне помещения церкви и больничных палат используются одним из цехов Союзреставрации. Точно так же под всевозможные мастерские – швейные, гранильные, художественные и прочие – приспособлены и другие строения монастыря. Снаружи они частично или полностью отреставрированы, а внутри переделаны и распланированы по-новому, как того требует то или иное производство. Однако тут придется вернуться несколько назад, чтобы яснее выявились масштабы и значение развернутых ныне в монастыре реставрационных работ.

Представим, что мы на пепелище после пожара 1812 года. Предстоит по возможности быстрее привести в порядок разоренные храмы, заново соорудить жилье, возвести новые хозяйственные строения вместо сгоревших. И если церковные здания нуждались в поновлении, замене похищенного убранства, восстановлении «святолепности» помещений, то в жилых и служебных корпусах надо было настелить полы, возвести кровли, поставить новые балки и перекрытия. Строители не стали заботиться о сохранении исторически сложившегося облика братских корпусов и других помещений, а принялись как можно скорее восстанавливать жилье. Они заменяли обрушившиеся своды плоскими перекрытиями, растесывали оконные проемы, пробивали коридоры, устраивали новые лестницы. Так исчезли прежние окна келий, глядевшие из глубины ступенчатых ниш, не стало старого членения братских корпусов на секции, с наружной дверью и двумя кельями в каждой. На месте обрамлявших с трех сторон монастырский двор корпусов старомосковской архитектуры, с типичным стенным декором XVII века, появились баракоподобные двухэтажные безликие строения. И такими они простояли весь XIX век и первую половину XX, все более утрачивая свое лицо под медленным воздействием утилитарных требований, предъявляемых временем. На двор смотрели с побеленных гладких стен два уныло одинаковых ряда квадратных окон…

Тому, кто запомнил братские корпуса Новоспасского монастыря в таком виде, покажется, несомненно, чудом увидеть их теперь с древними окошками в нижнем ярусе, восстановленным фризом, дверными арочными проемами, выводящими на низенькие деревянные крылечки прямо во двор. Не все завершено, еще остались в верхнем этаже непеределанные окна, но есть и полностью отреставрированные участки. А казначейский корпус уже во всех деталях глядится таким, каким был в XVII веке! Одни реставраторы знают, каких трудов стоит возвращение зданию, подвергавшемуся повторным перестройкам и переделкам, его первоначального облика.

Особенно трудную задачу решали реставраторы, когда принялись за палаты патриарха Филарета. Далеко не сразу удалось разобраться в головоломке переделок, изменении этажности, пристройках, приспосабливающих здания к вкусам и требованиям хозяев – архимандритов, сменявших друг друга на протяжении трех веков.

От Филарета и его предшественников остались приземистые сводчатые покои, окна с решетками, дверные проемы, через которые не пройдешь, не пригнувшись. Второй ярус возводился много позднее, кельи уступали место более просторным помещениям, а ближе к нашему времени понадобились и парадные приемные, зеркальные окна, паркетные полы…

Восстановлена и монастырская ограда, сооружение монументальное, протяженностью в 367 сажен (около 730 метров) и высотой в 3 с лишком сажени (6 метров), оборудованное бойницами, стрельницами, площадками «верхнего», «среднего» и «нижнего» боев. Восстанавливать ее было чрезвычайно трудно. Несколько прясел стены обрушилось, часть их разбиралась на кирпичи. Из пяти башен одну – северо-западную – пришлось строить почти заново, она более других пострадала от времени и пожаров. Реставраторы восстановили ее, согласно проведенным исследованиям, сверяясь с историческими данными. Даже конструкции внутрибашенных перекрытий, система деревянных стропил кровли и балок, лестницы воспроизведены в точности такими, какими их делали зодчие XVII века.

Ныне реставрация справедливо причислена к наукам, и термин «научная реставрация» вошел в обиход, вполне соответствуя разработанным отечественными специалистами методам. Современный реставратор уже не гадает о возрасте строительных материалов или их составе, а обращается в специализированные лаборатории, где получает точный научно обоснованный ответ. Разработаны и тончайшие методики зондажей и обследований на месте.

Нахождение производственных цехов на территории монастыря накладывает, естественно, свой отпечаток. В непосредственной близости от башен высятся индустриальные конструкции с трубами и металлическими каркасами; крепостные стены облеплены всевозможными складами и огороженными площадками, работают компрессоры и станки; у складов погрузочно-разгрузочные работы, повсюду стоят грузовики. С другой стороны, то, что производства, изготовляющие необходимые для реставрации материалы и детали находятся тут же, на месте, представляет несомненные преимущества: у заказчика-реставратора все под рукой.

Впрочем, есть здесь цех, демонстрирующий воочию связь с прошлым и знакомящий с забытыми ремеслами. Я имею в виду художественные мастерские, где вручную реставрируют, или, вернее, копируют, старые вышивки, старинные штофы и гобелены, что показываются в музеях. Художники размещены в том крыле братского корпуса, где на втором этаже находились царские кельи – просторные, с окнами на реку и заречные дали: не их ли вспоминал Павел Алеппский, когда писал о «веселом помещении с видом на город и реку»?

Вошедшего в цех останавливает картинка, воскрешающая сюжеты Венецианова и Тропинина: девушки сидят за пяльцами или склонились над шитым шелками узором… Столы завалены мотками ниток всех мыслимых цветов. Тут же – стопки сложенных образцов старинных обоев, какие можно видеть на стенах зал и гостиных бывших царских дворцов. Мне стоило заговорить о знаменитых обоях с куропатками в кабинете петергофского дворца, как тут же был продемонстрирован образец: именно здесь, в соседнем ткацком цехе реставрационных мастерских, было изготовлено нужное количество этих удивительных обоев, словно воплотивших всю изысканную прелесть пасторального века. Но в цехе, где выполняли заказ, – механические станки; здесь же, за пяльцами, – мастерицы вручную продевают шелковинки между нитями основы, подправляют их иглой, потом прижимают особой лопаточкой. На то, чтобы выткать вручную один квадратный метр шелка тонкой работы, затрачивается год!

Любуясь десятками образцов реставрированных или воспроизведенных здесь старых штофов всевозможных рисунков, я вспомнил, что в шестидесятых годах прошлого века будущий художник Огюст Ренуар, тогда еще подмастерье, расписывавший фарфоровую посуду перед обжигом, сокрушался по поводу вытесняющего ручную работу серийного производства и предсказывал гибель искусства. Справедлив ли такой прогноз? Не вернее ли сказать, что предмет массового выпуска, как бы ни был совершенно сделан, никогда не сравняется с вышедшим из рук мастера и что тот и другой имеют свое назначение и могут сосуществовать, не соперничая между собой?

Из помещения я вышел, унося память о мастерицах за пяльцами и впечатление о немеркнущей красоте, сотворенной их искусными руками. И еще подумал, что здесь очаг, который не даст заглохнуть древнему искусству художественного шитья и передаст его следующим поколениям!

В заключение расскажу об одном эпизоде из многовековой летописи Новоспасского монастыря – ничтожном по своему удельному весу, но красноречиво говорящем о нравах своего времени. Как всякая таинственная придворная история, дающая пищу толкам и догадкам, случай этот привлек пристальный интерес историков и волновал их воображение. Широко известна и картина – особенно по открыткам – художника середины прошлого века Константина Флавицкого «Княжна Тараканова». На ней изображена в живописной позе отчаяния молодая прелестная женщина, сильно декольтированная, в вишневом бархатном платье, гибнущая в каземате Алексеевского равелина Петропавловской крепости в наводнение: через окно уже хлынули буйные невские воды, на убогую тюремную кровать, где ищет спасения несчастная узница, лезут тонущие крысы…

Думаю, что многим будет небезынтересно узнать, что подлинная героиня этой легенды отнюдь не погибла в петербургское наводнение, а судьба ее завершилась здесь, в ограде Новоспасского ставропигиального монастыря… Если, выйдя из Святых ворот на монастырский двор, сразу повернуть направо, можно увидеть через пристроенные к ограде всевозможные времянки и заборчики куполок с торчащим покосившимся железным крестом. Пробравшись к нему через проделанный в заборе лаз, оказываешься перед небольшой полуразрушенной, облезлой часовенкой. Из сравнительно недавних архивных документов можно узнать, что часовня эта была сооружена в 1908 году над каменной плитой, высеченная надпись которой гласила, что здесь покоится прах инокини Досифеи, скончавшейся 4 февраля 1810 года, 64 лет от роду.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.