IX. Матрена Кочубей

IX. Матрена Кочубей

Тот, кто будет читать настоящий рассказ о Матрене Кочубей, без сомнения, догадается, что речь идет здесь о той красавице Кочубей, которую Пушкин, в своей поэме «Полтава», почему-то назвал Марией, и при имени которой невольно сам собой встает перед глазами образ этой несчастной девушки, а вместе с тем сам собой повторяется в памяти прекрасный, кованый стих незабвенного поэта:

Богат и славен Кочубей.

Его луга необозримы,

Там табуны его коней

Пасутся вольны, нехранимы.

Кругом Полтавы хутора

Окружены его садами,

И много у него добра:

Мехов, атласа, серебра

И на виду, и под замками.

Но Кочубей богат и горд

Не долгогривыми конями,

Не златом, данью крымских орд,

Не родовыми хуторами —

Прекрасной дочерью своей

Гордится старый Кочубей.

И то сказать: в Полтаве нет

Красавицы, Марии равной:

Она свежа, как вешний цвет,

Взлелеянный в тени дубравной.

Матрена была младшая дочь Василия Леонтьевича Кочубея, генерального судьи малороссийского, в то время, когда гетманом Малороссии был старый Мазепа осыпанный милостями Петра, который не мог не видеть в нем выдающуюся по своим талантам личность и могущественного властелина полунезависимой Украины.

Старшие дочери Кочубея были замужем: одна за Рабеленком, другая за племянником Мазепы, Обидовским.

Кочубей, как генеральный судья, был одним из наиболее приближенных к гетману лиц: гетман сам воспринимал от купели младшую дочь Кочубея, Матрену, и с этой-то крестницей так тесно потом связалась судьба гетмана-изменника. Крестница же эта была причиной того, что и все исторические события того времени – и измена Мазепы, тайный союз его с королями шведским и польским, и страшная гибель отца Матрены, сложившего голову на плахе за несчастную дочь свою и за всю Украину, и Полтавская битва, так вознесшая Петра и всю Россию, весь этот ряд великих исторических событий, отразившихся на всей судьбе Русской земли и соседних с ней государств и сложившихся именно так, как они сложились: – все это неразрывно связано с именем Матрены Кочубей и с ее несчастной, роковой привязанностью к Мазепе.

Когда Матрена стала уже взрослой девушкой – это было около 1703 года (год основания Петербурга) – Мазепа, овдовев, хотел жениться на своей молоденькой крестнице, и испрашивал на то согласия ее родителей. Кочубеи, в виду запрещения подобных браков со стороны церковного устава, отказали Мазепе.

Но молодая дочь их, по-видимому, уже любила старого гетмана, которому было под семьдесят лет!

«Овладела ли девушкой странная, хотя и не беспримерная страсть к старику, стоявшему выше других не по одному гетманскому достоинству, или действовало честолюбие, желание быть гетманшей, – только она позволила себе убежать из отцовского дома в гетманский», – замечает почтенный наш историк С. М. Соловьев.

Дело в том, что девушка покинула отцовский дом под давлением весьма сложных обстоятельств: она, по-видимому, долго боролась со своим роковым чувством, со своей совестью, со строгим запретом родителей. Из показаний самого Кочубея, данных им царю Петру, его сановникам и следователям, уже перед своей страшной казнью, а также во время пыток и до пыток, – из этих показаний видно, что, когда родители Матрены запретили ей свидание с гетманом, она продолжала видеться с ним тайно, между прочим, вечерами, в соседнем с их домом саду. Были ли эти тайные свидания до бегства ее из родительского дома, или уже после того, как Мазепа заставил ее возвратиться домой – неизвестно, но всего вероятнее допустить, что свидания эти происходили ранее побега, именно вследствие запрета явных свиданий.

– На день святого Николая, року 1704 (показывал Кочубей), присылал Мазепа Демьянка, приказуючи, жебы з ним виделася дочка моя, а объявил тое, же дирка в огороде межи частоколом, против двора полковницкого есть проломана, до которой дирки абы конечно вечером пришла для якогось разговору. Якая присылка частокротне бывала, яким способом крайний нам учинилися оболга и поругание и смертельное бесчестье.

В декабре этого же года, по показанию Кочубея, Мазепа предлагает девушке огромные суммы, чтобы только она свиделась с ним, а если это невозможно, то хоть бы отрезала локон своих волос и прислала ему.

– Року 1704, декамврия, в день святого Савы (говорил Кочубей), прислал его милость гетман з Бахмача риб свежих чрез Демянка, а за тоею оказиею тот Демянка говорил Мотроне на самоте (наедине), же усильно пан жадает, абы для узрепяся к ему прибыла, а обецует 3000 червонных золотых. А потом того ж дня поворочаючися з Бахмача, прислал того ж Демянка, приказавши наговаривати Мотрону, же пан 10.000 червонных золотых обецует дати, абы тилко так учинила; а коли в том она отговаривалася, тогда просил тот хлопец словом пана своего, щоб часть волосов своих урезала и послала пану на жаданье его.

Подозревали даже, что Мазепа чарами привораживает к себе девушку, потому что чарам в то время верила еще вся Европа. «Присылает (говорит Кочубей), гетман брав сорочку ей з тела з потом килко раз, до себе. Брав и намисто (ожерелье, коралы) з шии килко раз, а для чого, тое его праведная совисть знает».

Но мы полагаем, что все это делалось не для чар, не для колдовства, а по тому же непонятному для нормального, не влюбленного человека побуждению, по которому влюбленные считают за счастье иметь от любимой особы локон волос, или, если этого нельзя, то хоть вещь, которую эта особа носила, к которой прикасалась: будь это перчатка, лента, платок или даже старая туфля.

Все это, вероятно, переживал и старый гетман, как можно видеть из его писем к Матрене, да притом же, как мы увидим из этих самых писем, пересылка между ними разных принадлежностей, как-то кораллов с шеи и проч., имела условное значение, когда за Мазепой и Матреной следили и не позволяли переписываться.

Как бы то ни было, но для Матрены в доме отца началась каторга раньше ее побега – и от каторги этой бежала она к Мазепе. Матрена должна была бы выносить семейные сцены, попреки родителей, даже побои, конечно, со стороны матери, Любови Кочубей, которая, действительно, была женщина с суровым характером, с крутым нравом и непреклонной волей.

Всего этого девушка, весьма естественно, не вынесла – и бежала под защиту гетмана, которого любила. Но Мазепа, со своей стороны, любя девушку и ограждая ее честь, настоял, чтобы она воротилась от него.

Правда, отец Матрены объясняет это иначе. В объявлении, поданной им царю, он говорит:

«Нощи же единыя, яко волк овцу ограби, тако он дщерь мою похити тайно. Оле безчеловечия, о неиглаголанные печали! Аз же, не могий что творити, в колокол ударяя, да всяк видеть бедство мое; лучше было бы ему смерти мя предати, нежели славу мою в студ несказан претворити».

После этого набатного звона в колокол, по словам Кочубея, Мазепа и принужден был возвратить Матрену к ее родителям. «Уведав же (говорит он), каков в дому моем содеяся плачь, и рыдания, и вопль мног не могый терпети соболезнующих мной его слов, возврати мне дщерь, посылаемой Григорием Анненком, при запрещении мне глаголя: «не токмо дщерь вашу силен есть гетман взяти, но и жену твой отяти от тебе может».

Но письма Мазепы к девушке говорят совершенно другое, и этим письмам мы должны более верить, чем показаниям Кочубея, который, как раскрыто самим следствием по его делу, хотя и справедливо, донес Петру, что Мазепа задумал изменить России, но многое взвел на него излишне, напрасно – просто из мести, в чем перед смертью и покаялся. Письма же Мазепы, исполненные нежности и страсти к любимой женщине, писаны им, конечно, не для того, чтобы их кто-либо читал, кроме той, к которой они тайно пересылались, и гетман не мог, конечно, думать, что любовная переписка его попадает в руки к Петру Великому, к его сановникам, и потом, получив такую роковую и печальную известность, занесется на страницы истории. В этих страстных письмах он не лгал, и всего менее мог лгать тогда, когда старый гетман оправдывал себя перед девушкой в том, что он сам заставил ее возвратиться из гетманского дома.

Вот одно из этих писем, исполненное нежности, но вполне деликатное, вежливое, совершенно отстраняющее всякое подозрение в том, что между Мазепой и девушкой могли существовать какие-либо другие отношения, кроме чистых отношений дружбы, участия, взаимного уважения, не отрицавших в то же время и полной страсти с обеих сторон. Мазепа говорит, что если бы девушка оставалась у него в доме, то дружеские отношения их не могли бы долее продолжаться, – что ни он, ни она не в силах были бы устоять против своего чувства, а жить как муж и жена – они не смеют, не должны: им запрещает церковь.

«Мое серденько! Зажурилемся, почувши от девки такое слово, же ваша милость за зле на мене маеш, иже вашу милость при собе не задержалем, але одослал до дому. Уваж сама, щоб с того виросло.

«Першая: щоб твои родичи по всем свете разголосили, же взяв у нас дочку у ноче кгвалтом и держит у себе место подложнице.

«Другая причина: же, державши вашу милость у себе, я бым не могл жадной мерой витримати, да и ваша милость так же: мусели бисмо из собой жити, як малженство (супружество) кажет, а потом пришло бы неблагословение од церкви и клятва, жебы нам с собой не жити. Где ж бы я на тот час подел? И мне б яке чрез тое вашу милость жаль, щоб есь на дотом на мене не плакала».

Следовательно, никакого похищения или того, что называется бесчестьем девушки, тут не было.

Может быть, к этому возвращению Матрены в родительский дом побудило и письмо Кочубея, присланное им гетману после того, как дочь его оставила свой дом и перешла в дом гетмана. Видно из этого письма, что Кочубей, пораженный горем и стыдом, все-таки боится своего могущественного, страшного гетмана, от одного мановения которого могла слететь его голова, не смеет показаться ему на глаза, и решается только отправить к нему свое глубокоскорбное и, по тяжелой необходимости, самое униженное послание.

Вот его дословное содержание, с соблюдением всех особенностей тогдашней малорусской письменной речи, сильно испорченной внесением в нее полонизмов, проникавших и в язык, и в самую жизнь высших классов Украины.

«Ясне вельможный, милостивый пане гетмане, мой велце милостивый пане и велики добродею!

«Знаючи тое мудрцево слово, же лепша есть смерть, нижли горкий живот, раднейший бым был перед сим умерти, нежели в живых будучи, такое, якое мя обняло, поносити зелжене, зело естем подлий и ваги токой, якой есть пес здохлий; но горко стужает и болит мое сердце быти в таких реестре, котории до якого своего пожитку дочки свои выдаючи ку воле людской, безецнимы и выгванья и горлового караня годнимы, правом твердим суть осужени. О! горе ж мини несчастливому! чи споусвался я, при моих не малих в войскових делах працах, в святом благочестии, под сдавним рейментом вашой вельможности такое получити укорение. Чи заслуговался я на такую язвами болесними окриваючую мя ганебность? чи деелося коли кому тое з тех, котории предо мной чиновне и нечиновне при рейменторах живали и служили? О! горе мне мизирному и от всех оплеванному, по такий злий пришовшому конец! Пременилися мне в смутох все надеи о дочце моей – будучая утеха моя, обернулася в плачь моя радость, а веселость в сетование! Естем один з тих, котории сладко приимуют память смерти. Хотел бым спитатися в гробех будучих, котории в животе своем были несчастливы: если были боле их такии, яко моя есть сердце пророжаючая болезнь? Омрачился очей моих свет, обышом ми мерзеныл студ, не могу право зрити на лица людские и перед власними ближними и домовниками моими, окривает мя горвий срам и поношение. В том толь тяжком слутку моем всегда з бедной супругой моею плачучи и значное здоровя моего относячи сокрушение, не могу бывати у вашей вельможности, в чом до стопи ног вашей вельможности рабски вланяючися, пренаиворне прошу себе милостивого рассмотрительного пробаченя».

Мазепа, не считая, однако, себя ни в чем виноватым перед Кочубеем, разве только в том, что девушка любит его и ищет у него в доме убежища от строгих родителей, «страха ради смертного», подобно Варваре-мученице, бегавшей из родительского дома к овчарям, в расселины каменные, а не в гетманский дом, с такой резкой иронией отвечает отцу Матрены на его покорное письмо:

«Пане Кочубей! Доносишь нам якийсь свой сердечный жал. Рачий бы належало скаржитися на свой гордую, велеречивую жену, которую, як вижу, не вмеешь, чи не можешь повстягнути, и предложите тое, же ровний муштук як на коне, так и на кобили кладут. Она-то, а не хто инший, печали твоей причиной, ежели якая на сей час в дому твоем обретается. Утекала святая великомученица Варвара пред отцом своим Диоскором не в дом гетманский, але подлейшое местце, межи овчаре, в расселини каменния, страха ради смертного. Не можеш, правду рекши, некогда свободен быти от печали, а барзе своего здоровя певен, поки с сердца своего бунтоввичого духу не виблюнеш, которий, так разумею, не так з уломности натуральной, яко з подусти женской в себе имееш, и если ж з бозкого презрения, теды и всему дому твоему зготовалася якая пагуба, то не на кого иншого нарекати и плакати, тилко на свой и женскую проклятую пиху, гордость и высокоумие имееш. Чрез лет шестнадцети прощалося и пробачалося великим и многим ваптим, смерти годным, проступкам, однак нечего доброго, як вижу, ни терпливость, ни добротливость моя не могли справити. А що взменкуеш в том же своем пашквильном письме о якомсь блуде, того я не знаю и не разумею, хиба сам блудигаъ, коли жонки слухаеш, бо посполите мовит: gdzie ogon rzadzi, tam pewnie glowa bladzi» (где хвост управляет, там голова непременно заблуждается).

При всем том Мазепа настаивает, чтобы девушка возвратилась к родителям.

Матрена не выносит домашней муки, упреков матери – и снова просит Мазепу взять ее к себе.

И вот что, между прочим, гетман отвечает ей в своих, в высшей степени любопытных, письмах:

«Мое сердце коханое! Сама знаешь, як я сердечне, шалене люблю вашу милость: еще некого на свете не любив так. Мое-б тое щастье и радость, щоб нехай ехала да жила у мене, тилко-ж я уважив, який конец с того может бути, а звлаща при такой злости и заедлости твоих родичов. Прошу, моя любенко, не одменяйся ни в чом, яко юж не поеднократ слово свое и рученку дала есь, а я взаемне, поки жив буду, тебе не забуду».

Матрену, по-видимому, решились увезти куда-то дальше от тех мест, где могли продолжаться ее свидания с Мазепой, и вот гетман шлет ей свое сожаление о разлуке, печаль о том, что не будет видеть ни ее «глазок» («очици»), ни ее «личика беленького»:

«Мое серденко, мой квете рожаной (мой цветок розовый)! Сердечне на тое болею, що на далеко под мене едеш, а я не могу очиц твоих и личка беленкого видети: через сее писмечко кланяюся и вси члонки (члены) целую любезно».

В следующем письме гетман просит ее увидеться с ним, убеждает ее же чувством, ее же словом, данным ему в том, что она всегда будет любить его. Коротенькое письмецо это дышит нежностью, в него невольно врывается поэтический склад, ибо известно, что Мазепа, – эта в высшей степени даровитая и многосторонняя личность, – писал прекрасные стихи, и ему приписывают одно замечательное стихотворение политического содержания, которое и было представлено Петру в числе обвинительных против гетмана пунктов, – стихотворение, начинающееся словами: «Все покой щире прагнут» и взывающее в сынам Малороссы о том, чтобы они надеялись лишь на свой собственную силу, чтобы слились все воедино и саблей завоевали бы себе право и независимость Малороссии.

В этом письме к Матрене Мазепа говорит:

«Мое сердечне коханье! Прошу, и велце прошу, рачь зо мной обачитися для устной розмови. Коли мене любишь, це забувай же; воли не любишь, не споминай же! Спомни свои слова, же любить обещала, на що-ж мине и рученку беленкую дала.

«И повторе и постокротне прошу, назначи хоч на одну минуту, коли маемо з собой видетися для общего добра нашего, на которое сама-ж преже сего соизволила есь была; а нем тое будет, пришли намного (кораловое ожерелье) з шии своей, прошу».

Девушка обещает ему свиданье, и вот старый гетман шлет к ней доверенную женщину, Мелашку, и просит свою «Мотреньку», «обнимая с ножки», скорей исполнить свое обещание, говоря, что она иссушила его «красным личиком своим».

«Мое сердечко! Уже ти мене иссушила красным своим личком и своими обетнищами (обещаниями).

«Посилаю теперь до вашей милости Мелашку, щоб обо всех розмовилася з вашей милостью. Не стережися ей не в чем, бо есть верная вашей милости и мине во всем».

«Прошу и велце, за нужки вашу милость, мое серденко, облапивши, прошу, не одкладай своей обетници»!

В следующий раз, отъезжая по делам, Мазепа шлет к девушке подарок от себя на память и пишет:

«Мое серденко!.Не маючи ведомости о повоженью вашей милости, чи вже перестали вашу милость мучити и катовати, теперь теды одъежаючи на тыждень на певние местца, посилаю вашей милости одъездного через Карла, которой прошу завдячне принята, а мене в неотменной любве своей ховати».

Но тяжела жизнь Матрене дома: ее «мучат и катуют» как палачи («катовать» – наказывать через палача, «ката»); мать преследует ее, корить ее поведение, не дает ей покоя, и Мазепа, соболезнуя ей и не имея возможности оградить девушку от страданий, советует ей, наконец, идти в монастырь, и «тогда – говорит – я буду знать, что мне делать»:

«Мое серденко! Тяжко болею на тое, що сам не могу з вашею милостью обширне поговорите, що за одраду ваша милость в теперешнем фрасунку (печали) учините. Чого ваша милость по мне потребуешь, скажи все сий девце. В остатку, коли они, проклятии твои, тебе цураются (чуждаются), иди в монастир, а я знатиму, що на той час з вашею милостью чиныти. Чого потреба, и повторе пишу, ознайми мине ваша милость»!

Кочубей в донесении Петру, между прочим, говорит, что письма Мазепы и его чары поддерживали Матрену в постоянном возбуждении нравственном, и она «возбесилася»: «на отца и на мать плевала».

«Прельщая своими рокописанными грамотками дщерь мой непрестанно к моему зломыслию, посылая ей дары различные, яко единой от наложниц, да бых аз от печали живот погубил, но егда не возмог лестию, преклонися ко обаянию и чародеянию, и сотвори действом и обаянием, еще дщери моей возбеситися и бегати, на отца и матерь плевати» – это слова Кочубее Петру.

Со своей стороны, мать Матрены, скорбя о своем несчастии, позволят себе бить бедную девушку, и Мазепа знает это, но оградить любимой женщины не может. И вот какое страстное и грозное послание шлет он к девушке, говоря, что, на зло ее и своим ворогам, не перестанет любить ее, пока жив.

«Моя сердечне коханая! Тяжко зафрасовалемся (запечалился), почувши, же тая катувка (палачка) не перестает вашу милость мучити, яко и вчора тое учинила. Я сам не знаю, що з нею, гадиной, чинити. То моя беда, що з вашею милостью слушного не мам часу о всем переговорит Болш од жалю не могу писати, тилво тое яко-ж колвек станеться, я, поки жив буду, тебе сердечне любити и зичити (желать) всего добра не перестану, и повторе пишу – не перестану, на злость моим и твоим ворогам».

Затем он вновь посылает ей гостинец – книжку и брильянтовый «обручик» при таком нежном письмеце:

«Моя сердечне коханая Мотренько! Поклон мой отдаю вашей милости, мое серденко, а при поклоне посплаю вашей милости гостинца, книжечку и обручик диаментовий, прошу тое завдячне приняти, а мене в любве своей неотменно ховати, нем даст Бог с лепшим привитаю. Затим целую уста коралевии, ручки беленкие и все члонки телця твоего беленкого, моя любенко коханая»!

Но мать, как видно, не даром мучит девушку: она, наконец, побеждает ее упрямую волю, и Матрену решаются выдать замуж за другого.

Вероятно, узнав об этом и думая, что девушка выходит за другого своей волей, а не от «катованья», Мазепа шлет ей упреки, плачется, что она изменилась, забыла данное ему слово, забыла свои клятвы:

«Моя сердечне коханая! Вижу, же ваша милость во всем одмевилася своею любовию прежнию ку мине. Як собе знаешь: воля твоя – чини що хочешь! Будешь на потум того жаловати. Припомни тилко слова своп, под клятвой мне дание на тот час, коли выходила есь з покой мурованого (каменного) од мене, коли далем тобе перстень диаментовий, над которий найлепшого, найдорогшого у себе не маю, же хочь сяк, хочь так будет, а любовь межи нами не одменится».

Но чувство еще «не отменилось»: девушка колеблется между страстью к Мазепе и покорностью к родителям, – она еще не дала окончательно слова на замужество с другим, она только страдает от домашних преследований, – и гетман опять грозить местью ее притеснителям, сожалея о том, что и мстить он не может: связала ему руки она, которую он любит, потому что месть его должна обратиться на мать той, которую он любит:

«Мое серденко! Бодай того Бог з душею розлучив, хто нас розлучает!

«Знав бы я, як над ворогами помститися, тилко ти мне руки звязала. И з великой сердечной тескницею (тоской) жду от вашей милости ведомости, а в яком деле – сама добре знаешь; прошу теды велце учини мне сворий ответ на сее мое писанье, мое серденко»!

Наконец, последнее письмо Мазепы, – письмо, в котором, по-видимому, разыгрывается и последний акт их личной драмы и сквозит последняя, беспощадная решимость гетмана отмстить своим лиходеем, – как бы на прощанье напоминает девушке об их прежних свиданиях, о ее клятвах любить его до смерти, даже и в таком случае, когда бы он ее разлюбил:

«Моя сердечне коханая, наймильшая, найлюбезнейшая Мотроненько! Вперед смерти на себе сподевався, неж такой в серцу вашом одмени. Спомни тилко на свои слова, спомни на свой присягу, спомни на свои рученки, которие мине ее поеднокрот давала, же мене, хочь будешь за мной, хочь ве будешь, до смерти любнти обецала».

«Спомни на остаток любезную нашу беседу, коли есь бувала у мене на покой: «Нехай Бог неправдивого карает, а я, хочь любишь, хочь не любишь мене, до смерти тебе, подлуг слова свого, любити и сердечне кохати не перестану, на злость моим ворогам: прошу, и велце, мое серденко, яким-колвек способом обачься зо мной, що маю з вашею милостью далей чинити, бо юж болж не буду ворогам своим терпети, конечне одомщение, учиню, а якое – сама обачиш.

«Щасливший мои писма, що в рученках твоих бувают, нежели мои бедние очи, изо тебя не оглядают»!

Но драма разыгралась не так, как предполагали Мазепа, Матрена и ее родители: она имела более страшный последний акт для всех – и для Мазепы, и для Кочубеев, и для всей Малороссии.

Матрену помолвили замуж за Чуйкевича. Волей она шла за него от человека, которого клялась любить до могилы, – от человека, обаяние которого было так неотразимо не только для нее, молоденькой девушки, но и для всей Украины, для таких лиц, как царь Петр, его сотрудники: Меншиков, Головкин, Шафиров, как, наконец, Карл XII: – волей ли она отверглась от него, или ее неволей отворотили от страшного гетмана – неизвестно. Но известно только то, что Матрена продолжала поддерживать известную близость дружеских отношений к Мазепе, равно как и Мазепа был вхож по прежнему в дом Кочубеев.

Гетман, как показывал после Кочубей, отговаривал его от намерения отдать Матрену за Чуйкевича. Вот что объяснял он царю, обнаруживая измену Мазепы:

– Когда я пришел к гетману просить позволения сделать торжественное обручение дочери моей с Чуйкевичем, гетман сказал мне, чтобы я пышного обручения не делал и людей немного сбирал и свадьбой не спешил: «Як будем з ляхами в едности – тогда знайдется твоей дочце жених тоей стороны лядское, знатний який шляхтич, которий твоей фортуне доброй будет подпорой, ибо хотя бы мы ляхам по доброй воле и не поддались, то они нас завоюют и непременно будем под ними». Я пришел в ужас от этих слов, сказал об них свату Чуйкевичу, и мы положили обвенчать детей наших без откладывания, что и сделали.

После уже, когда Матрена была замужем, Мазепа, 29 мая 1707 года, приглашал ее крестить с собой одну еврейку, и за обедом сказал бывшей своей возлюбленной:

– Москва мает у крепкой роботу взяти всю малороссийскую Украину. Кроме того, в июле 1707 года, когда уже чуть ли не ждали вглубь России Карла XII-го со шведами и поляками и когда Кочубей уже решился донести на измену Гетмана, чтобы вместе отомстить и за свою дочь, мать Матрены говорила монаху Никонору (первому доносителю) о гетмане:

– Бездельник он, б…… сын и беззаконник!

Когда монах спросил, почему она так бранит гетмана, Любовь Кочубей сказала:

– Хотел он нашу родную, а свою крестную, дочь взять замуж; мы ее за него не отдали, потому что она ему крестная дочь, и он, зазвавши ее к себе в гости………. обесчестил (это несправедливо, потому что не подтверждается последующим ходом взаимных их отношений). Такой он, гетман, вор: хотел он нас разорить. Был он у нас в доме на именинах мужа моего, на Новый год, и говорил нам: для чего мы своей дочери за него не отдали? Я ему говорила: «Полно тебе коварничать: не только ты дочь нашу……… обесчестил, ты и с нас головы рвешь, будто мы с мужем переписывались в Крым».

Видно, одним словом, из всего, что дружеские отношения между Мазепой и Матреной были прочнее, чем простая вспышка страсти, и отношения эти могли быть вполне безупречны и Матрена не прекращала их и после замужества.

Но Мазепе пробил уже роковой час.

Дальнейшая судьба всех лиц этой страшной драмы, так или иначе группирующихся около Матрены, – была ужасна.

За дочь, за себя, за жену и за Украину Кочубей шлет на гетмана донос царю. Царь не верит доносу, во всем полагаясь на Мазепу, который умел усыпить и Петра, и его сподвижников. Кочубея и Искру призывают в царский стан, и допрашивают: страшные пытки выносят оба мученика, путаются в показаниях, под муками невыносимых пыточных ударов, отказываются от своих слов, противоречат друг другу, уличаются в извете – и головой выдаются Мазепе, приговоренные в казни.

Берут и жену Кочубея – Любовь. Когда за ней прискакал отряд волохов, чтобы ее взять, она была в церкви.

– Не пойду из церкви! – отвечала она бравшим ее: – нехай по-стражду меж олтарем, як Захария!

В обоз в Мазепы, за Белой Церковью, на Борщоговце и Ковшевом, топор палача всенародно отсекает головы Кочубею и Искре. Это он мстил за Матрену…

Но скоро Карл XII поворотил со своими войсками в Малороссию.

– Дьявол его несет сюда! – говорит со злобой Мазепа, ожидая бедствий для своей Украины от войны в самом ее сердце.

Но поворота для него уже не было: он передался Карлу, надеясь победой над русским царем завоевать (себе) царский венец на свой седую голову вместо потерянного им венца жениха.

Но надежды его и на этот венец рухнули под Полтавой – и тут нашелся другой жених для этого венца. Мазепа с Карлом бежал в Турцию, и потом от тоски и стыда умер. Опозоренное имя его проклиналось в церквах, портрет его был подвергнут публичной казни чрез палача. Малороссия страшно поплатилась за измену гетмана, которому верила.

Царь много скорбел о гибели Кочубея, и по-царски наградил его семью. Род Кочубеев носит ныне княжеский титул.

Обезглавленные тела Кочубея и Искры похоронены были в Киевской лавре. На гробе их высечена надпись:

«Кто еси мимо грядый о нас неведущий,

Елицы здесь естесмо положены сущи,

Понеже нам страсть и смерть повеле молчати,

Сей камень возопиет о нас тя вещати,

И за правду и верность к монарсе нашу

Страдания и смерти испыймо чашу,

Злуданьем Мазепы, всевечно правы

Посеченны заставше топором во главы,—

Почиваем в сем месте Матере Владычне,

Подающия всем своим рабом живот вечный».

«Року 1708, месяца июля 15 дня, посечены средь обозу войскового, за Белой Церковью, на Борщоговце и Ковшевом, благородный Василий Кочубей, судья генеральный; Иоан Искра, полковник полтавский».

* * *

А Матрена? – Что она должна была пережить, когда казнили ее отца, когда потом ее любовь и гордость, седой гетман, потерял под Полтавой и ее, Матрену, и свой гетманскую булаву, и всю свой Малороссию со светившейся в недалеком будущем короной?

Матрена все пережила, а потомки ее от Чуйкевича живут и до сих пор в Малороссии.

Письма Мазепы к Матрене, в современных копиях, хранятся и теперь в коллежском архиве, а подлинные возвращены были Мазепе графом Головкиным.

Письма же Матрены к Кочубею не дошли до нас, и потому не наследовали того печального исторического бессмертия, какое выпало на долю письмам к ней Мазепы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.