Предисловие к немецкому изданию

Предисловие к немецкому изданию

В ночь перед тем, как приступить к работе над этой книгой, я увидел кошмарный сон: на маленьком разбитом самолетике я лечу где-то над Россией. Самолетик то и дело приземляется и бежит по ухабистым взлетным дорожкам. Я знаю, на его борту – атомные бомбы, неудивительно, что меня охватывает паническая дрожь. К счастью, вскоре я проснулся. Растолковать сон было нетрудно – он был почти открытым выражением неуверенности и тревоги. Прежде я предпочитал «средний уровень высоты» и подтрунивал над универсальными трудами по экологической истории, авторы которых взирали на Землю с высоты птичьего полета. Теперь мне самому предстоял рискованный экскурс во всемирную историю. Удастся ли мне найти подходящие места для посадки? Не станут ли тяжким балластом в дальнем полете те годы, которые я провел за изучением ядерных технологий? Что значило экологическое, а вместе с ним и экономическое фиаско коммунистического блока для тех экоисториков, которые возлагали надежды на социалистическую государственную экономику, ее способность преодолеть разрушение природы, вызванное частным корыстным интересом?

Вскоре после моего 50-летия я прочел в статье по истории лесов Индии, что согласно одному древнеиндийскому идеалу жизненного цикла, человеку, которому минуло 50, полагалось отправляться на поиски истины в лес (см. примеч. 1[1]). Эта мысль мне понравилась – история леса с давнего времени была и моей любимой темой. Но как выглядит историческая мудрость, вынесенная из леса? Вряд ли она будет столь громкой и звенящей, как мудрость пророка, пришедшего из пустыни; она прозвучит скорее вполголоса, сдержанно, преломленно, как свет, проходящий через древесные кроны. Экологическому историку, заранее уверенному в том, чем все кончится, нет нужды уходить в лес.

По словам Эрика Л. Джонса, чтобы написать универсальную историю, ему пришлось превратиться из ежа в лисицу (см. примеч. 2). А я, с тех пор как у меня появился свой сад, и в интеллектуальном отношении склонен скорее к ежиному образу: мне часто кажется, что тайны истории сокрыты прежде всего в микромирах и ускользают от того, кто привык колесить по свету. Подлинный прорыв экологическая история сможет совершить только через региональные полевые исследования. Собирая данные для этой книги, я в сомнительных случаях также опирался в основном на работы с «местным», локальным привкусом. Правда, сегодня региональные исследования нередко строятся на основе более общих исторических представлений и потому до путаницы похожи друг на друга. Чтобы понять особенности места, иногда нужно отойти подальше от него. Даже Оливер Рекхем с его неутомимыми издевками над всеобщими псевдоэкоисторическими трудами признается, что изменил точку зрения на английские живые изгороди, когда попал в Техас (см. примеч. 3). У путешественника, повидавшего террасированные поля Майорки, Гималаев, Анд, появляется странное ощущение: все они друг на друга и похожи, и не похожи. Совсем неплохо «наездить» себе в путешествиях эмоциональную канву для восприятия истории среды.

Основная прелесть экологической истории состоит в том, что она настраивает человека видеть и читать историю не только в «исторических местах», но во всем пространстве ландшафта. Постепенно понимаешь, что следы человеческой истории сокрыты буквально повсюду, даже в «нетронутой» природе: на скалистых осыпях, в степи, в джунглях. Во мне страсть к перемещениям поддерживалась страстью к безудержному, «дикому» чтению – пейзажи сменяли друг друга от «Истории государства инков» Инки Гарсиласо де ла Вега до «Сокровенного сказания монголов». История среды требует порой блуждающего взора, взора бродяги. Доверие природе включает уверенность, что из пестрого разнообразия в итоге возникнет новый порядок – абрис новой всемирной истории.

Как бы ни восхищала меня продуктивность американских экологических историков, но именно на конференциях по истории окружающей среды (enviromental history) в США я как никогда ясно осознал, что в эту историю необходимо включить опыт Старого Света: вместо культа «дикой природы» вспомнить об устойчивости древних культурных ландшафтов, вместо изучения образов индейцев проанализировать институциональные традиции (см. примеч. 4). Моему многолетнему собеседнику Франку Укёттеру (см. примеч. 5), который безжалостно разделался с первым вариантом рукописи этой книги, я обязан мыслью, что основной ключ к подлинно серьезной истории окружающей среды находится в различных институциях и организациях. Прежде я противился подобным взглядам.

Понятие «sustainability» – «устойчивость», бережное обращение с природными ресурсами, гарантирующее их сохранение для будущих поколений, вышло на сцену в качестве основной цели мировой экономики в 1992 году, начиная со Всемирной конференции в Рио-де-Жанейро. Однако в немецком лесоводстве это понятие имеет многовековую историю. Современные критики воспринимают термин «sustainability» как пустую словесную оболочку, легитимирующую разграбление природных ресурсов. Но исторический комментарий может придать этой «оболочке» цвет и вещественность. Правда, та же история лесного хозяйства лучше всего демонстрирует многозначность этого концепта и его открытость для различных манипуляций. В любом случае лучшей альтернативы пока не видно.

Я и сам не раз высмеивал стандартные шаблоны и неразрешимые противоречия экологической истории: с одной стороны, постоянный рефрен «все это уже было…» (сведение лесов, хищническое разграбление недр, загрязнение рек), с другой – гимны древней гармонии человека и природы у индейцев… С одной стороны, пессимистичная «История человечества как история уничтожения природы», с другой – ревизионистская концепция «Человек как эпизод в вечной эволюции природы»: противоположные позиции до сих пор существуют независимо друг от друга. Однако у этого дискуссионного дефицита есть свои причины. Эмпирические исследования в большинстве своем заняты узкой тематикой, так что до фундаментальных вопросов дело просто не доходит. И это еще раз подтверждает, что пришло время попытаться написать всемирную историю окружающей среды так, чтобы использовать в ней мудрость, вынесенную из леса, пусть даже при этом неизбежны бесчисленные промахи и прорехи (см. примеч. 6).

Йоахим Радкау

2000

Данный текст является ознакомительным фрагментом.