Преданная Польша

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Преданная Польша

Англичане говорят, что они никогда не проигрывали войн. Они проиграли множество войн, но в каждой войне они воевали до последнего союзника.

Адольф Гитлер[457]

Предают всегда только свои.

Французская поговорка

В истории Второй мировой войны нет ничего более близорукого, неадекватного и удивительного, чем поведение польского правительства в 1939 году. По сути, руководство этой страны сделало все от него зависящее, чтобы агрессия Германии против Польши состоялась и окончилась оглушительным поражением польской армии. Судите сами. Руководители Польши:

• сначала заняли враждебную позицию в отношении Германии и отказались от всех немецких предложений в грубой форме;

• затем категорически отвергли возможность заключения договора с СССР;[458]

• наконец, вообще не ответили на последние германские предложения начать переговоры.

Старавшийся не ссориться со своими британскими патронами, Гитлер до самого конца пытался решить польский конфликт миром. 29 августа Гитлер потребовал, чтобы 30 августа 1939 г в Берлин приехал для переговоров полномочный представитель Польши. Никто не приехал ни 30-го, ни 31-го. Но 31-го в 18:30 к Риббентропу явился польский посол Липский. На прямой вопрос, есть ли у него полномочия на ведение переговоров, польский посланник ответил отрицательно. «Тогда совершенно бесполезно продолжать разговор!» — заявил рейхсминистр иностранных дел и отпустил посла. До начала германского вторжения оставалось около 10 часов…[459]

Разве поляки не понимали, что это может окончиться войной с Третьим рейхом? Понимали прекрасно. И к войне готовились. Только к совсем другой…

Несмотря на явную угрозу военного конфликта, на границе с Германией польской армией не было построено никаких укреплений. Ничто не помешало танковым клиньям Гитлера быстро разрезать польскую армию на части, окружить и ее разгромить.[460]

Как же так? Почему не было укреплений? Потому что польские генералы готовились не к борьбе с Германией, а к совместной с ней войне против СССР.[461] Поэтому все польские укрепления были возведены на ее восточной границе, против нашей Красной армии. А западной границе Польши отводилась роль тыла, а не линии фронта. «Она не имела никаких укреплений, но зато была обильно насыщена тыловыми базами и складами. К тому же на западе бывшей Польши находились все военно-экономические объекты и центр польской промышленности… В общем, на западе находилась вся экономическая база бывшей Польши. Таким образом, развертываясь на запад против Германии, поляки принимали войну своим тылом, а не фронтом».[462]

Ошибочка вышла у поляков с определением своего противника. Не СССР, который никогда до этого на Польшу не нападал, а дружественная польскому правительству нацистская Германия решила стереть польское государство с карты Европы. И Варшава этого не замечала? Конечно, замечала. Но укрепления все равно не строились, и граница не укреплялась. Не вывозились склады, не защищалась промышленность, расположенная в опасной близости к границам рейха. Потому что ничего этого военные планы Варшавы не предусматривали. «Польская армия была подготовлена прежде всего к войне на Востоке, так как именно Советский Союз был долгое время более реальным потенциальным противником. План войны на Западе пришлось готовить в спешке, только с весны 1939 г.»,[463] — говорит в своем интервью уже цитировавшийся нами польский историк Павел Вечоркевич. Современный российский исследователь М. Мельтюхов обращает наше внимание не только на название военных планов Польши («Захуд»), но и называет более точную дату начала их разработки — март 1939 года.[464] А мы в отличие от всех остальных историков, даже можем назвать еще более точную дату изменения польской военной доктрины: 21–22 марта 1939 года. Потому что понимаем, по чьей указке руководство Польши за одну ночь из закадычного друга превратилось в злейшего врага Третьего рейха.

«Не было также сделано ни одной серьезной попытки возвести полевые укрепления в дни, оставшиеся до открытия военных действий. Польский генштаб беспечно заявлял, что в этом-де нет никакой нужды: война будет проведена как маневренная»,[465] — пишет в своем исследовании советский комбриг Иссерсон. Не перестаем мы удивляться поведению польских военных. О какой маневренной войне они говорят? Неужели о немецком блицкриге? Стараются изо всех сил, чтобы германскому вермахту было удобнее быстро разгромить польскую армию?

Поляки говорили о маневренной войне, потому что собирались… сами вторгаться на территорию Германии!

Оказывается, «в основу польского стратегического развертывания в сентябре 1939 года был положен наступательный план, ставивший своей задачей захват Данцига и Восточной Пруссии».[466] Вместо обороны польские войска готовились наступать! Согласитесь, это даже не смешно. Огромная германская военная машина собирается напасть на Польшу, а ее руководство вместо обороны само готовится вторгнуться на немецкую территорию! Эти странности польского военного планирования не преминул отметить в мемуарах Уинстон Черчилль: «По численности и вооружению польская армия не могла тягаться с наступавшим противником, да и диспозицию ее нельзя было признать разумной. Все польские вооруженные силы были разбросаны вдоль границ Польши. Резервов в центре не было».[467]

Немецкая агрессия против Польши удалась, потому, что поляки понадеялись на своих западных друзей. Германские солдаты ломают пограничный шлагбаум

Поведение Польши накануне войны — это ошибки, ошибки и еще раз ошибки. Ошибки во всем: в оценках противника, его планов, сил и направлений ударов. Почему же польские военные ошиблись буквально во всех аспектах, прогнозируя будущий конфликт с Германией? Ведь начав весной 1939 года, когда над Варшавой сгустились тучи, к концу августа можно было сделать хоть что-нибудь. А поляки не делали вообще ничего для обороны своей страны. Как такое возможно?

«Сосредоточение германских сил нарастало из месяца в месяц, из недели в неделю».[468] В Варшаве знали о концентрации немецких войск, ее видели, но почему-то совершенно по этому поводу не беспокоились. Либо мы признаем, что все высшее военное и политическое руководство польской республики было выпускниками одного и того же сумасшедшего дома, либо надо предположить, что, совершая свои странные поступки, поляки учитывали еще какие-то важнейшие факторы. Этими факторами, заставившими поляков совершить целый фейерверк блистательных глупостей и ошибок, были союзные отношения Польши с Англией и Францией. Польское государство слепо верило своим «друзьям». А британцы и французы в рамках своей дипломатической игры по натравливанию Германии на Россию через «труп» Польши уверенным курсом вели поляков к их национальной катастрофе. Понять все странности польской политической линии очень просто. Надо осознать, что Лондон и Париж дали Варшаве такие обещания военной помощи, что нападение Германии казалось полякам совсем неопасным.

Говоря языком охотников, британцы просили поляков немного побыть тем живцом, на которого будут ловить крупного гитлеровского хищника. Еще Первая мировая война показала, что кайзеровская Германия не могла вынести войну на два фронта. Не обладавшая военными запасами и запасами сырья, Германия фюрера точно так же не могла выдержать совокупного удара: Польши — с одной стороны, Англии и Франции — с другой.[469] Отсюда и невероятный оптимизм поляков. По их мысли, любая война с Германией при наличии таких союзников неминуемо закончится поражением немцев.

Задача поляков (сначала по указке англичан и французов, а потом согласно собственным военным планам) была в принципе не такой уж и сложной: выдержать первый немецкий удар, а затем перейти в контрнаступление.[470] Поскольку французская армия была серьезным военным инструментом, то немцы будут обязаны львиную долю своих войск оставить на Западном фронте против французов. Сомнений в том, что против Польши двинется не вся германская армия, а лишь ее часть, у Варшавы не было. Почему? Да потому что прямо на границе с Францией располагался жизненно важный для Германии Рурский промышленный район. Его захват приводил к быстрому окончанию войны. Кстати, с такой оценкой был согласен и Адольф Гитлер. Уже позднее, 23 ноября 1939 года, выступая в имперской канцелярии перед своими генералами, он совершенно откровенно сказал, как можно было быстро и эффективно разгромить германский рейх.

«У нас есть ахиллесова пята, — говорил фюрер, — это Рурская область. От владения Руром зависит ход войны. Если Франция и Англия через Бельгию и Голландию нанесут удар по Рурской области, мы подвергнемся огромной опасности. Немецкое сопротивление придет к концу».[471]

Пусть нас не смущает дата выступления: Рурская область и в 1940-м, и в 1939-м была для Германии сказочным яйцом, в котором хранится «смерть кащеева». Вообще Рур всегда был уязвимым местом германского государства. Вспомним, что в 1923 году Франция оккупировала именно эту территорию, желая подвигнуть Германию более активно платить репарации. Так что французы прекрасно знали Рурскую область и представляли себе ее специфику и важность. Поэтому союзные Франции поляки с оптимизмом смотрели в будущее. Разве мог Гитлер оставить эту свою промышленную жемчужину без должной охраны? Оставит мало войск — французы оккупируют Рур, и война закончится. Оставит много — и его удар по Польше будет слабым. В любом случае бояться Гитлера у польских генералов причин нет.

Польское руководство, убежденное, что Англия и Франция будут по-настоящему воевать за союзников, своими действиями исключило всякое мирное решение кризиса. Вот почему Польша вдруг проявила такое упрямство и слепоту. Вот почему так неадекватно оценивала сложившуюся обстановку. Ведь Варшава получала из Лондона и Парижа сплошную ложь в виде обещаний помощи. Оттого и не пугало поляков превосходство Гитлера в самолетах и танках, что англичане обещали сразу предоставить Варшаве 1300 боевых самолетов и немедленно предпринять бомбардировки Германии в случае начала войны.[472] Аналогичное обязательство начать воздушные налеты на германские объекты взяла на себя и французская сторона. Германской авиации в таком случае очень быстро станет не до поляков — вот как виделись перспективы развития военных действий из упоенной сладкими союзными обещаниями Варшавы. Да и Рурскую область можно ведь не только захватить, но и разбомбить.

Считая, что нападение Гитлера станет началом его быстрого и триумфального разгрома, польское правительство «не замечало» явных признаков надвигающейся войны. Сначала, как обычно, появились косвенные приметы ее приближения — экономические. «Газета Польска», к примеру, писала, что Германия вдруг перестала платить за поставляемые Польшей продукты и полезные ископаемые. Стали отмечаться случаи замораживания немецкой стороной ранее обещанных кредитов, а вместо поставок машин и аппаратов увеличились поставки в Польшу бус, гармоник и прочих «товаров народного потребления».

Следом за ростом поставок немцами губных гармошек и других «стратегических товаров» вместо станков и продовольствия резко обострилась ситуация вокруг Данцига. А поскольку Польша в свое время заявила, что любые попытки возвратить его будут означать войну, то нагнетание немецкой стороной напряженности в таком пикантном вопросе явно говорило об окончательной готовности Германии к крупному военному конфликту. 22 августа 1939 года, практически одновременно с приездом в Москву Риббентропа для подписания Пакта о ненападении с СССР, в Данциг-Гданьск по приглашению городского сената с «визитом вежливости» прибыл германский линкор «Шлезвиг-Гольштейн». Об этом визите польское правительство даже не было уведомлено. И на то были весьма веские причины. Визит линкора был отправной точкой в «мягком» государственном перевороте. На следующий день после прибытия германского корабля городской парламент — сенат, практически полностью состоявший из этнических немцев, провозгласил нацистского гауляйтера Ферстера главой города.[473] Хотя включение Данцига в состав Германии формально еще не провозглашалось, его руководитель уже был «верным гитлеровцем», включенным во властную вертикаль нацистского государства. А значит, руководителем «вольного города» с этого дня являлся один из германских чиновников, подчиненный непосредственно Гитлеру, что, по сути, являлось ползучей аннексией.[474]

Согласитесь, основания для беспокойства у поляков были весьма вескими. А еще через три дня последние сомнения варшавского руководства в том, будет ли война, должны были растаять, словно дым. Вспомним, что первоначальной датой агрессии Гитлер назначил 26 августа 1939 года. Однако в самый последний момент фюрер решил нападение отложить. Ведь 25 августа англичане ответили на заключение советско-германского пакта ратификацией британо-польского договора. Гитлер, который ни в коем случае не хотел воевать с Великобританией, дрогнул и решил еще раз прощупать почву дипломатическим путем. Однако приказ, отменявший нападение на Польшу, успели получить не все германские части. В результате одно из диверсионных подразделений вермахта начало выполнять ранее полученное задание. На рассвете 26 августа 1939 года группа из 14 человек под руководством лейтенанта Хайнцеля проникла на территорию Польши в районе местечка Силен, что на бывшей чехо-словацко-польской границе. Задачей диверсантов было захватить и удерживать до подхода частей 7-й пехотной дивизии важный туннель на участке Силен-Краков и прилегающую железнодорожную станцию. Немцы отлично выполнили свое задание: более сотни польских солдат и пограничников были ими разоружены и заперты в сараях и подвалах станции. Прошло несколько часов в ожидании подхода германской пехоты, и лейтенант Хайнцель заподозрил неладное и вышел на связь. Тут-то он и узнал, что, кроме него самого и его тринадцати солдат, с Польшей больше никто не воюет. Не знаю, извинялся германский офицер перед «панами» пограничниками или нет за случившееся недоразумение, однако немецкая диверсионная группа, оставив поляков под замком, без потерь вернулась к своим, почти целые сутки проторчав на территории Польши!

Согласитесь, что любой военный, получив информацию о столь странной операции немецких коммандос, был просто обязан понять, что германская армия находится в последней стадии готовности к агрессии.[475] Какой вывод должен был сделать из этой информации польский генеральный штаб? Что необходимо срочно объявлять мобилизацию! Что же происходило на самом деле?

…Разгром Польши был действительно молниеносным. Колонны германских танков, легко прорвав оборону польских дивизий, ринулись в прорыв. 8 сентября 1939 года, на восьмой день войны, бронетанковые части группы Гота уже подошли к польской столице. Варшава героически сопротивлялась до 27 сентября, но потом капитулировала. Правящая верхушка, втянувшая свою страну в кровавую бойню, героизма проявлять не пожелала. Польское руководство при первых же сведениях, что на столицу мчатся колонны танков, еще 5 сентября бежало в Люблин, а 17 сентября перешло румынскую границу. Вслед за правительством бежало и высшее руководство армии, ее генеральный штаб. Около 500 польских самолетов вместо того, чтобы сбивать и таранить немецкие самолеты, погибнуть в бою с честью, «разлетелись» в Румынию, Латвию и Литву.[476]

Мобилизацию в Польше не объявили. Точнее говоря, за два дня до войны, 29 августа 1939 года, Польша все-таки решила это сделать. Но тут же передумала: уже наклеенные плакаты, сообщавшие о начале мобилизации в армию, были сорваны со стен домов польских городов и деревень. Почему польское руководство так странно поступило? Потому что послы Англии и Франции официально попросили поляков повременить с объявлением мобилизации до 31 августа.[477] При этом руководство западных демократий было прекрасно уведомлено, что германское вторжение произойдет ранним утром 1 сентября. Просьба английской и французской дипломатии преследовала лишь одну цель: облегчить германской армии нанесение первого удара.

Цель эта была достигнута. Затягивание польской мобилизации действительно окажет германской армии огромную помощь.[478] Польских мужчин начнут призывать в армию уже под ударами немецкой авиации. Железнодорожные и грунтовые пути будут забиты резервистами, двигавшимися навстречу начавшим отступление войскам. А отступающие польские дивизии в то же самое время оказались лишены пополнения.

Отрезвление к полякам пришло очень быстро. 1 сентября глава польского МИДа Бек, тот самый, что в решающий момент польско-германских переговоров вдруг улетел не в Берлин, а в Лондон, немедленно позвонил английскому послу в Варшаве Кеннарду и сообщил, что война между Германией и Польшей началась. Варшава ждала немедленной реакции своих союзников. И она последовала: англичане и французы вручили германскому правительству ноту, в которой сообщали, что выполнят свои обязательства по отношению к Польше, если немцы не прекратят вторжение. Одновременно Лондон и Париж заверили Берлин, что предъявленные ноты носят лишь предупредительный характер и не являются ультиматумами.[479] Английское и французское министерства иностранных дел продолжали поддерживать у Гитлера иллюзию, что они в войну на стороне Польши не вступят. Их главной задачей было не остановить немецкое вторжение, что могло привести к переговорам, а углубить боевые действия с целью быстрого разгрома Польши немцами и их выхода к советским границам. Поэтому несмотря на то, что 1 сентября английский король подписал указ о мобилизации армии, флота и авиации, а во Франции увидел свет аналогичный декрет премьер-министра, Гитлер был твердо убежден, что боевых действий союзники не начнут. Возможно даже, что и до объявления войны дело не дойдет. Надо как можно скорее разгромить поляков, и тогда повод для конфликта отпадет сам собой. А даже если война и будет формально начата, то после уничтожения Польши под тем или иным предлогом с Западом можно будет снова договориться.

Так мыслил ситуацию глава Германии. Маневры западных дипломатов обманывали не только его. Польское руководство очень медленно начинало понимать, что предвоенные обещания Англии и Франции оставались пустыми словами. Где обещанные самолеты? Почему союзная авиация еще не бомбит германские объекты? Почему Франция не оказывает Польше помощь в соответствии с договором? Когда же Франция объявит агрессору войну?

Эти и другие вопросы задавал во французской столице министру иностранных дел Франции Бонне польский посол. Ответ Бонне не оставляет сомнений в желании Парижа дать Гитлеру фору в несколько дней, чтобы германская армия спокойно переломила хребет армии польской. Французское правительство, сказал Бонне, сможет направить ультиматум лишь после «решения парламента, заседание которого состоится во второй половине дня».[480] А ультиматум, который еще только будет направлен в Берлин, истечет лишь через 48 часов. И только потом можно будет объявлять войну.

Такой ответ привел польского посла в ужас. Отчаяние поляков можно понять: мы все сделали, как вы нам говорили, теперь нас бьют почем зря, а поддержки все нет. Потерявшие терпение поляки начинают уже не просить, а требовать выполнения обещанного. Вечером 2 сентября, после заседания французского парламента, польский посол снова обратился к министру Бонне. Тот ответил, что вопрос об ультиматуме Германии еще только должен обсуждаться на заседании совета министров. «Тогда польский посол потерял терпение и прямо сказал Бонне, что он о нем думает, и потребовал немедленного предъявления ультиматума Германии».[481] Точно такая же картина наблюдалась и в британской столице. В ночь на 3 сентября польский посол в Лондоне получил указание срочно явиться к лорду Галифаксу и напомнить об обязательствах английского правительства.

В итоге целых три дня Германия находилась в состоянии войны с одними поляками.

Обращения польского правительства к Англии и Франции с каждым часом становятся все более настойчивыми. Особенно требовалась помощь союзной авиации. Начинали сказываться все ошибки, допущенные поляками «под руководством» их друзей из Лондона и Берлина. Большая часть польской авиации была уничтожена на аэродромах, и завоевавшие полное господство в воздухе германские самолеты громили польские войска и срывали мобилизацию, с которой Варшава тоже протянула по совету из Лондона и Парижа. Появление над Германией хотя бы нескольких воздушных подразделений союзников могло коренным образом изменить обстановку, но не было не только самолетов, а даже ясности, объявят ли англичане и французы Гитлеру войну!

Начиналась гнусная и грязная политическая игра Запада, вошедшая в историю под названием «странная война». 3 сентября 1939 года Великобритания и Франция действительно объявили войну Третьему рейху. Немедленно из Варшавы в Лондон вылетела польская военная миссия. Несложно догадаться, что польские генералы прилетели обсуждать конкретные совместные действия по сокрушению вторгшегося агрессора. Мы можем только отдаленно представить себе чувства, охватившие этих патриотов. Ведь польская военная миссия ждала приема британского начальника генерального штаба генерала Айронсайда целую неделю!

Когда же он принял поляков, то сразу заявил, что английский генеральный штаб не имеет никакого плана помощи Польше, и посоветовал полякам закупать оружие… в нейтральных странах![482] В ответ на гневные реплики поляков Айронсайд смягчился и пообещал выделить 10 тысяч устаревших винтовок «Гочкисс» и 15–20 млн патронов к ним. Германские танки рвались к Варшаве, немецкие самолеты добивали беспрерывными налетами окруженные польские дивизии. Для того чтобы выстоять, Польше были нужны противотанковые пушки, зенитки, истребители. А англичане, по сути, предлагали подбивать германские танки и самолеты из устаревших винтовок.

Но и это еще не все! Поистине глубина предательства не имеет предела! Ведь даже бесполезные винтовки англичане обещали доставить в Польшу только через… 5–6 месяцев! А вся война Германии с Польшей в реальности уложилась менее чем в один месяц.[483] Помощь Лондона означала полное отсутствие обещанной помощи. Польша была самым вопиющим образом предана своими союзниками. И это предательство не будет казаться непостижимой глупостью или слепотой, если правильно оценить истинные цели Лондона и Парижа. Наоборот, оно логично вытекало из всей предвоенной дипломатической суеты западных правительств и являлось закономерным итогом политики Англии и Франции.

Эту болезненную тему затронул в упоминавшемся нами интервью польский профессор истории Павел Вечоркевич: «О планах британцев лучше всего свидетельствует то, что они почти с самого дня подписания знали о тайном протоколе Пакта Молотова-Риббентропа, который получили от сотрудника посольства Германии в Москве фон Герварта. Конечно, они не сообщили об этом полякам, чтобы случайно не воспрепятствовать началу войны. Однако, как представляется, если бы в Варшаве знали о германо-советских договоренностях, Польше осталось бы только капитулировать перед Германией. Война в такой обстановке была бы просто бессмысленна. Естественно, с точки зрения Польши, а не Великобритании».[484]

Но может быть англичане и французы действительно не могли отправить полякам вооружение и свою авиацию, потому, что использовали их против Германии в другом месте? Собственно говоря, именно так британское руководство и пыталось объяснить свои действия возмущенным полякам. Министр иностранных дел Великобритании Галифакс, выражая соболезнование польскому послу в Лондоне Рачинскому, заявлял, что Англия «не может распылять силы, необходимые для решительных действий».[485]

То, что руководство Польши осознало гнусность действий своих союзников, сомнений не вызывает. Показательный факт: польское правительство в изгнании (в Лондоне) было укомплектовано совершенно другими персоналиями по сравнению с довоенным руководством. Причина проста: те, кого англичане предали, работать с ними больше не хотели. Да и самим британцам было значительно легче общаться с людьми, которым они не давали никаких обещаний.

Но это было очередной порцией лжи. Ничего англичане и французы против Германии предпринимать не собирались. Обещанное наступление союзных войск так никогда и не состоялось. Мобилизованная французская армия совместно с британскими войсками заняла укрепления на границе с Германией и далее не пошла. Отдельные французские части продвинулись лишь на несколько километров в районе Саара, да и то когда немцы оттуда ушли, заминировав местность.[486] «С середины сентября 1939 года французская армия остановилась на заранее подготовленных оборонительных позициях».[487]

Более того, французское командование даже издало приказ, запрещавший обстреливать немецкие позиции.[488] Английское военное руководство в свою очередь отдало приказ о запрещении бомбардировок немецких военных объектов. Абсолютно бездействовал и громадный британский флот, имевший возможность без всяких усилий не допустить обстрела польских позиций немецкими кораблями в Балтийском море. Но будем справедливы: англичане и французы и вправду не могли послать в Польшу свои эскадрильи. Союзные самолеты были действительно заняты — они сбрасывали над Германией… не бомбы, а листовки![489] Утром 8 сентября английская авиация сбросила над Северной Германией около 3,5 млн листовок. В ночь с 9 на 10 сентября британские самолеты вновь сбрасывали разноцветные листочки бумаги вместо фугасных бомб над Северной и Западной Германией. Всего же с 3 по 27 сентября только английские ВВС обрушили на головы немецких обывателей 18 млн листовок. В то же время ни одна бомба не упала на промышленный Рурский район. Французский писатель, мобилизованный в армию, оставил в своем дневнике следующую запись: «Ни одного авиационного налета на Германию. Ни одной, хотя бы незначительной, атаки немецких позиций. Ежедневно в коммюнике указывалось: „ничего существенного не произошло“ или „в течение ночи на фронте было спокойно“».[490]

А это, между прочим, его запись от 18 сентября 1939 года. С момента гитлеровской агрессии прошло уже 18 дней.

Единственная сложность, с которой при этом сталкивались руководители польских союзников, — это постараться объяснить своим честным и прямолинейным подчиненным причины столь странного поведения Англии и Франции. Такие же сложности возникнут позднее у западных историков, пытающихся дать сколько-нибудь разумное объяснение творившейся на фронте невиданной картине: французские солдаты на одной стороне Рейна спокойно занимаются своими делами на виду немецких военнослужащих, находящихся на другой стороне реки.

Никто не стреляет. Никто не прячется. Молчит артиллерия. Нет бомбежек.

Пока немецкие самолеты спокойно бомбили Польшу, английские вместо бомб сбрасывали над Германией листовки

Пройдет совсем немного времени, и озабоченное досугом (!) солдат, находившихся на фронте, правительство Франции создаст в вооруженных силах «службу развлечений». Делать ребятам в окопах совершенно нечего до такой степени, что был отменен налог на игральные карты, «предназначенные для действующей армии». А еще военное ведомство Франции закупило для солдат этой самой «действующей армии» 10 тысяч футбольных мячей. Французы играли, а болели за них германские офицеры с другой стороны фронта, рассматривая футбольные баталии через прекрасную цейсовскую оптику своих биноклей. И снайперских прицелов. Но гитлеровцы не стреляли, потому что имели соответствующий приказ: воздерживаться от активных боевых действий. Разрешены лишь ограниченные действия разведывательных подразделений и полеты разведывательной авиации. Ну и рассматривание футбольных матчей противника.

Вслед за французами свои места в окопах заняли английские солдаты. Проблем с прибытием на материк у них не возникло. Германский флот тоже получил от своих командиров очень миролюбивые директивы. Поэтому экспедиционный британский корпус спокойно, не встречая каких-либо помех со стороны противника, высадился во французских портах. И начал играть в футбол.

Первая жертва британской армии на алтарь общей победы была принесена лишь через три месяца и одну неделю после начала войны: только 9 декабря 1939 года был убит первый английский солдат.[491] И это притом, что уже к 11 октября 1939 года во Франции находились четыре британские дивизии численностью 158 тысяч человек.[492] Как легко увидеть, за два месяца «боев» в британской армии погиб всего один военнослужащий. Недаром британский историк Фуллер писал, что «такой бескровной войны мир еще не знал».

Рациональное объяснение такой идиллии было очень сложно найти. Поэтому из уст высокопоставленных джентльменов звучали подчас явные глупости. Когда министру авиации Великобритании Кингсли Вуду предложили сбросить зажигательные бомбы на лесные массивы Германии, он ответил: «Что вы, это невозможно. Вы понимаете, что это частная собственность?»[493]

Может быть, Англия и Франция не имели сил для борьбы с Гитлером, как это любят повторять защитники «странной войны»? Нет, военных сил этих государств было вполне достаточно для решительного наступления. У французов и англичан было почти в четыре раза больше солдат, в пять раз больше орудий. Союзники имели 3286 танков и около 1500 самолетов, а второсортные, плохо вооруженные германские дивизии состояли из солдат запаса далеко не первой молодости, с запасами снаряжения и боеприпасов лишь на три дня боя, а танков и самолетов не имели вовсе.[494]

После войны на допросах и в своих мемуарах немецкие генералы признавали, что, если бы англо-французские войска перешли в то время в наступление, они без особого труда продвинулись бы в глубь Германии, оккупировали Рурскую область и тем самым поставили бы в начавшейся войне жирную точку уже через месяц после ее начала.

«У военных специалистов, — писал генерал Вестфаль, — волосы становились дыбом, когда они думали о возможности французского наступления сразу же в начале войны».[495] Генерал Гальдер был еще более категоричен: «В сентябре 1939 г. англо-французские войска могли бы, не встретив серьезного сопротивления, пересечь Рейн и угрожать Рурскому бассейну, обладание которым являлось решающим фактором для ведения Германией войны».[496] Не скрывал своего недоумения на Нюрнбергском процессе и генерал Кейтель: «Мы, военные, все время ожидали наступления французов во время польской кампании и были очень удивлены, что ничего не произошло. При наступлении французы натолкнулись бы на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону».[497]

А ведь ситуация была очень прозрачной: союзники тихо сдавали Польшу Гитлеру в надежде, что, окрыленный своими успехами, фюрер плавно переведет польско-германскую войну в новую — германо-советскую. Вот и все причины «странного» поведения Англии и Франции в этот период. Все остальное не более чем красивые объяснения, придуманные историками, политиками и писателями, чтобы хоть как-то прикрыть нелицеприятную правду.

…Наступал самый важный момент польской кампании. Ключевым событием было вступление в Польшу советских войск, как это предусматривалось договоренностями между Германией и СССР. Несмотря на заключение Пакта, нельзя было исключать возможность возникновения случайных или преднамеренных военных столкновений с германскими войсками с последующим их «творческим» развитием в полномасштабную войну. Почему Сталин ввел войска именно 17 сентября 1939 года, а не раньше и не позже? Именно точная дата советского вмешательства в польские события показывает нам, насколько хрупкими были советско-германские отношения. СССР только тогда ввел войска в Польшу, когда был полностью убежден, что ему не грозит в самом плохом варианте война на два фронта. Ведь именно 16 сентября 1939 года был окончательно окончен конфликт с Японией на территории Монголии! И сразу же, на следующий день после получения информации, что японское руководство официально известило об окончании боевых действий, Красная армия вступила на территорию Польши.

Польская армия оказала советским войскам «бешеное» сопротивление. В результате возвращение России Западной Белоруссии и Западной Украины обошлось нашей армии в 795 убитых, 59 пропавших без вести и 2019 раненых. В плен Красная армия взяла 452 500 польских военнослужащих, большая их часть была сразу распущена «кровавым сталинским режимом» по домам. 125 400 человек оказались в лагерях НКВД; 15 131 человек были впоследствии найдены расстрелянными в Катыни. До сих пор стопроцентной уверенности, что поляков расстреляли чекисты, а не нацисты, нет.[498]

Сталин перестраховывался: ведь гарантию того, что Гитлер не нарушит взятых обязательств и не нападет, не мог дать никто. Но глава Германии понимал, что война с СССР в тот момент ему была не нужна. Дружба с Советским Союзом была куда более интересным вариантом. Тем более что вновь переметнуться к своим бывшим «патронам» из Англии и Франции можно было всегда.

Зато для дипломатов Запада ситуация получалась совсем невеселой. Когда развеялся пороховой дым, стало окончательно ясно, что допущена страшнейшая ошибка. Польша, лояльная своим союзникам, исчезла с карты Европы. Третий рейх и СССР теперь имели общую границу и совершенно разные идеологии. Однако воевать друг с другом они не собирались. Прямо по окончании полькой кампании, 28 сентября 1939 года, потенциальные соперники заключили между собой Договор о дружбе и полюбовно поделили польскую территорию.

Когда мы оцениваем события того времени, стоит обратить внимание на один момент. Англия и Франция, которые дали Польше гарантии и вроде бы выполнили свои обязательства перед ней, не сделали этого в отношении СССР. Лондон и Париж объявили Гитлеру войну за его вторжение на территорию польского государства. Сталин, хоть и с красивыми дипломатическими оговорками, что защищал трудящихся Западной Белоруссии и Украины от военной стихии, по сути, совершил то же самое: без разрешения польского правительства вступил на территорию Польши. Но войны ему никто не объявил. Почему? Внятного ответа историки и политики дать не могут. Запад, говорят они, не хотел толкать Сталина в объятья Гитлера и делать его союзником рейха. Это полуправда, а вернее, все та же ложь. Объяви союзники войну еще и СССР, и тогда Москва и Берлин действительно стали бы соратниками поневоле. Но Лондону и Парижу нужна не Красная армия для сокрушения гитлеровского агрессора, а германский вермахт для уничтожения России. И войну СССР не объявляют, чтобы не толкать Гитлера в сталинские объятья, а не наоборот! Фюреру дают шанс одуматься и все исправить. И в результате он действительно одумается и нападет на нашу страну.

Но не будем забегать вперед. Ведь с сентября 1939 года до 22 июня 1941 года пройдет еще очень много времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.