Глава V. Истребление даков

Глава V. Истребление даков

Наступление мирного времени после напряжённой войны Траян использовал для строительства двух сооружений. Одно из них знаменовало торжество римлян в связи с одержанной победой, другое означало, что впереди, скорее всего, новая война. Первым был построен так называемый Tropaeum Traiani — «Трофей Траяна», памятник, посвящённый богу Марсу Мстителю в память о победе римлян над сарматами. Он находился в провинции Нижняя Мёзия (совр. румынская Добруджа), на плато в долине Урлуя у Адамклиси. Именно там римские легионеры разгромили грозную тяжеловооружённую конницу сарматов. На поле боя, напомним, пало до четырёх тысяч римлян. Кто был архитектором памятника — неизвестно. Есть предположение, что был им великий зодчий Аполлодор из Дамаска, ибо основа памятника круглая, а постоянное использование округлых форм — характерная черта архитектурного творчества Аполлодора Дамасского.[285] В то же время монумент в Адамклиси продолжал традиции памятника времён Августа в Турби на северо-западе Италии.[286]

«Трофей Траяна» являл собою мощный, диаметром в 27 метров, цилиндр, окружённый ступенями. Памятник увенчивала коническая вершина, покрытая чешуевидной черепицей. На самой вершине возвышалась шестигранная призма, несущая трофей — человеческую фигуру высотой в 4,5 метра, одетую в чешуйчатые сарматские доспехи и конический сарматский же шлем. В обеих руках фигуры были сарматские щиты. Всё это изображало сарматское оружие, ставшее римским трофеем. У ног фигуры находились три статуи. Две — женские, со связанными за спиной руками. Третья — мужская. Две женщины — две нации, покорившиеся Риму, сарматы и даки. Мужчина — предположительно, Децебал, покорившийся Траяну.[287] Высота всего монумента достигала 32 метров.

Этот величественный памятник простоял недолго. Во время войн римлян с германским племенем маркоманов на Дунае при императоре Марке Аврелии он был разрушен варварами. Современный его вид — реконструкция румынских архитекторов 1977 г.

Отмечая столь блистательным монументом победу не только над сарматами, но и над даками Децебала, Траян всё же Дакийскую войну завершённой не полагал и самым серьёзным образом готовился к новым кампаниям. Свидетельство этого — строительство грандиозного каменного моста через Дунай у крепости Дробета (совр. Турну-Северин в Румынии), что заметно облегчало римлянам новое вторжение в Дакию. Строительством руководил Аполлодор Дамасский, и мост этот стал воистину инженерным и архитектурным чудом своего времени. Собственно, во всём тогдашнем мире ничего подобного не было и, наверное, быть не могло. Мост покоился на двадцати могучих опорах, толщиной 20 метров и высотой 50 метров каждая, построенных из обтёсанных камней. Расстояние между опорами составляло 57 метров. Так что общая протяженность моста была более километра. Само строительство этого подлинно великого сооружения заняло около двух лет (103–105 гг.). Вот описание моста через Дунай, сооружённого Аполлодором из Дамаска по повелению Траяна, данное Дионом Кассием:

«Траян построил каменный мост через Истр (Дунай), и я не в силах должным образом выразить своё восхищение этим его деянием. Ведь у Траяна есть и другие превосходнейшие свершения, но это превосходит их. Мост имеет двадцать опор, сложенных из четырёх гранитных каменных блоков; в высоту над основанием они имеют сто пятьдесят футов и в ширину шестьдесят, отстоят друг от друга на сто семьдесят футов и соединены арками. Как можно не удивляться издержкам, понесённым на них, и тому искусству, с каким каждая из них была установлена на такой глубокой реке, имеющей столько водоворотов и столь илистое дно? Ведь отвести поток куда-либо было невозможно… В силу того, что в этом месте река с большого открытого простора попадает в узкий проход, сужается в своём течении, а затем снова разливается ещё более широким потоком, то именно здесь она становится особенно бурливой и глубокой, что значительнейшим образом увеличивает трудность сооружения моста. Это только увеличивает величие замысла Траяна».[288]

В то же время, пока шло строительство моста через Дунай, Траян укреплял свою армию. По его приказу были набраны два новых легиона. Один из них, получивший номер ХХХ, был удостоен родового имени самого императора и потому вошёл в историю как ХХХ Ульпиев легион. Он, кстати, стал последним в нумерации всех известных римских легионов. XXXI легион уже не появился. ХХХ Ульпиев легион был набран в 103 г. и размещён в Паннонии на Дукнае, в крепости Бригецион.[289] Было очевидно, что оттуда путь его лежит в Дакию.

Другой вновь набранный легион получил наименование II Траянов легион. Номер легиона оказался таким, скорее всего, потому, что набран он был в германских провинциях на Рейне, где набирался и существовавший уже II легион.[290] Новый легион также удостоился императорского прозвания.

Любопытно, что II Траянов легион принцепс не предназначал для уже очевидной грядущей кампании в Дакии. Он был отправлен на Восток и размещён в приморском портовом городе Лаодикее в Сирии. Похоже, Траян полагал дакийскую войну лишь прологом к главной войне своей жизни — походу на Восток против Парфии. Собственно, это и было воплощением несбывшихся замыслов божественного Юлия.

Очевидно, финансовое положение Империи было достаточно прочным, поскольку позволяло Траяну и грандиозное строительство на Дунае вести, и новые легионы набирать, причём один из них перемещать через всю Римскую державу. Надо полагать, финансовое ведомство Империи было в надёжных и умелых руках. Известно, что как раз в начале правления Траяна должность префекта Сатурнова эрария (заведующего государственным казначейством) занимал в течение трёх лет Плиний Секунд (Младший). Траяну в этой должности он достался ещё от Нервы. Нравственные и деловые качества Плиния произвели на Траяна наилучшее впечатление.[291] Пожалуй, даже большее, нежели знаменитая его речь, достижениям нового императора посвящённая.

Думается, и преемники Плиния на посту префекта Сатурнова эрария были люди дельные.

В делах финансовых Траян имел также и семейную поддержку. Помпея Плотина и здесь была его верной помощницей, особо энергично борясь со злоупотреблениями чиновников на местах. Аврелий Виктор писал: «Кажется совершенно невероятным, насколько Помпея Плотина содействовала славе Траяна. Когда его прокураторы (финансовые чиновники — И.К.) стали допускать притеснения в провинциях и клевету, так что, как говорили, имея дело с зажиточными людьми, один начинал с вопроса: «На каком основании это у тебя?», другой — с вопроса: «Откуда ты это взял?», третий — со слов: «Выкладывай, что у тебя есть!», — она упрекала за это мужа, ругая его, что он не заботится о своём добром имени, и так на него воздействовала, что он впоследствии не допускал незаконных изъятий и стал называть фиск (императорскую казну — И.К.) лианой, от процветания которой хиреют остальные растения».[292]

Разумеется, Траян самым добросовестным образом заботился о благополучии Империи, как никакой, пожалуй, другой принцепс до него. Отсюда и столь высокая оценка его личных качеств современниками и потомками в Риме. Наверняка он многое извлёк из беседы с Дионом Хрисостомом, когда милостиво принимал его после возвращения философа и ритора из ссылки. Этот-то приём и вдохновил Диона на публикацию четырёх речей, высшей власти посвящённых.[293] Конечно, Траян был знаком с их содержанием. Потому искренне старался соответствовать образу такого правителя, чтобы никто не сомневался, что наилучшая форма правления — монархия. А это лишь в том случае, если монарх — мудрейший и лучший из людей, справедливый, мужественный, энергичный, выдержанный. Именно тогда он не тиран, а отец своих подданных.[294]

Такой император, конечно же, должен был немалое время уделять правосудию. И вот по возвращению в Рим из Дакии, справив триумф и порадовав римский народ развлечениями, Траян обратился к делам гражданского управления и правосудию, как о том свидетельствует «Римская история» Диона Кассия: «Он (Траян — И.К.), однако, отнюдь не малое внимание уделял гражданскому управлению и правосудию, как можно было бы ожидать от человека военного, но, напротив, рассматривал судебные дела то на форуме Августа, то в так называемом портике Ливии, а иногда и в других местах, восседая на трибунале».[295]

Форум Августа в центре Рима был не только парадным комплексом, но предназначался и для общественной жизни. По словам Светония, Август отвёл свой форум «для уголовных судов и для жеребьёвки судей».[296] Портик Ливии, названный так в честь супруги Августа и матери Тиберия, находился на холме Эсквилин. Он был освящён в 7 г. до Р.Х. В центре его колоннады располагался храм богини Согласия — Конкордии.

Помимо заседаний на форуме Августа и в портике Ливии Траян любил проводить и, что называется, выездные сессии. Об одной из таковых Плиний Младший писал своему другу — всаднику из Бергамо Корнелиану:

«Плиний Корнелиану привет.

Я был вызван нашим цезарем на совет в Центумеллы (так зовётся это место). Удовольствие я получил большое: так приятно наблюдать в государе справедливость, чувство достоинства, приветливость, тем более в уединении, где эти качества особенно раскрываются».[297]

Очевидно, Плиний полагал, что отсутствие толпы любопытствующих, каковая была бы неизбежна на форуме ли, у портика Ливии ли, могло только положительно повлиять на ход совета, созванного Траяном.

Стоит обратить внимание и на место проведения этого совета, указанное Плинием. Центумеллы, ныне Чивита Веккья, — город и гавань, основанные Траяном на берегу Тирренского моря в нескольких десятках миль к северу от Рима. Это процветающий римский порт и спустя девятнадцать столетий после Траяна.

Но недолго принцепсу удалось посвящать себя делам гражданского управления, правосудию и финансам Империи. Децебал оправдал самые худшие его подозрения. Он действительно старался использовать наступивший мир лишь как передышку в сложившихся обстоятельствах.[298]

Траяну стало известно, что Децебал проявляет исключительную активность в подготовке войны-отмщения. Слово Диону Кассию: «Когда до него дошли сведения, что Децебал, действуя во многих отношениях вопреки договору, и оружие запасает, и перебежчиков принимает, и укрепления восстанавливает, и посольства к соседям отправляет, и вред чинит тем, кто прежде не был с ним заодно, и даже отобрал у язигов часть их земель (которые Траян впоследствии, когда они об этом просили, им не вернул), тогда сенат вновь объявил его врагом, и Траян, не доверяя командование другим военачальникам, предпринял против него новую войну, лично возглавив войска».[299]

Справедливости ради должно заметить, что соседи Дакии, памятуя об исходе предыдущей кампании Траяна, отнюдь не рвались испытывать заодно с даками на себе всю мощь очевидно рассвирепевшей Империи. Захват части земель сарматского племени язигов, занявших степи Среднедунайской низменности между Дунаем и Тиссой, говорил скорее об отчаянии обрести соседей-союзников, нежели о силе дакийского царя. Об этом же, пожалуй, говорит и попытка Децебала установить связи с Парфией, куда было отправлено дакийское посольство с дарами тамошнему царю. Парфия, конечно же, извечный враг Рима. Причём враг, немалых успехов в борьбе с ним стяжавший. Но нужен ли был парфянам союз с Дакией? Им в это время хватало своих внутренних неурядиц, сложившиеся на то время отношения с Римом их вполне устраивали, да и велика ли польза от сомнительного союзника, столь далеко находящегося? От Дуная до Евфрата не одна тысяча миль. Потому ни ближних, ни дальних союзников Децебал не обрёл. Проигрыш Дакией первой войны и неизбежные ужасающие последствия войны новой для всех были очевидны. Именно по этой причине не только соседи даков, но и многие даки стали переходить на сторону римлян.[300]

Децебал заметался. Сначала он начал просить у Траяна мира, но, поскольку римский император понимал таковой исключительно как сложение даками оружия и сдачу в плен самого царя, из переговоров ничего не вышло. С учётом сложившегося положения, решительности намерений римлян и возможностей их легионов предложение Траяна должно считать исполненным великодушия. В римском понимании, разумеется. Отвергнув условия римлян, Децебал «стал открыто собирать войска и призывать себе на помощь соседние народы, заявляя, что если они оставят его, то сами окажутся в опасности, и что если они вступят в войну на его стороне ещё до того, как на них обрушится какая-либо беда, то скорее и легче сохранят свою свободу, чем если они допустят гибель его народа, после чего они и сами, лишённые союзников, окажутся порабощёнными».[301]

Соседи, однако, скорее полагали, что, как раз поддержав Децебала, они навлекут на себя гнев Рима со всеми отсюда вытекающими печальными последствиями. Кроме того, достаточно очевидно было, что войну римляне ведут не с задунайскими и прикарпатскими народами вообще, а исключительно против дерзкого дакийского царя и его подданных, в недавнем прошлом немало зла Империи причинивших. Причём, ведь не римляне Дакию первыми потревожили, но варварский царь вторгся в их владения. Потому и решили соседи Дакии Рим лишний раз не дразнить. Да и разгром сарматской конницы в Нижней Мёзии стал впечатляющим примером и для них самих, и для прочих племён Карпато-Дунайских земель.

Не дождавшись помощи от соседей и не будучи уверен в успешном исходе предстоящего военного противостояния, Децебал решился на действительно отчаянные шаги, могущие только усугубить его и всей Дакии положение. «Терпя неудачи в открытом противоборстве, Децебал, однако, с помощью обмана и хитрости чуть было не погубил Траяна. Он послал в Мёзию нескольких перебежчиков, чтобы они попытались убить императора, так как тот, легко доступный в обычное время, и теперь, в условиях войны, допускал к себе для разговора любого желающего. Однако им не удалось это сделать, поскольку один [из них], вызвав подозрение был схвачен и под пыткой раскрыл весь заговор».[302]

Любопытно, что столетием с лишним ранее подобным образом германцы пытались остановить легионы Тиберия, неумолимо продвигавшиеся к Альбису (Эльбе). Тогда варвар из племени бруктеров покушался на жизнь римского полководца. Но попытка эта не удалась.[303]

К чести римлян, к подобному ведению войны они относились с величайшим презрением. Некогда, в далёком 279 г. до Р.Х., после их поражения от войск эпирского царя Пирра некий грек из его окружения предложил за деньги отравить могучего врага. Римляне не только брезгливо отвергли это подлое предложение, но и известили Пирра о замыслах его приближённого.[304] В 19 г., уже в эпоху Империи, вождь германцев-хаттов Адгандестерий предлагал Тиберию свои услуги, изъявляя готовность отравить Арминия, вождя германского племени херусков, за десять лет до этого истребившего в Тевтобургском лесу три римских легиона. Император дал подлому варвару достойный ответ, указав, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия.[305]

Кем же теперь выглядел Децебал в глазах римлян? Понятно, что и ранее он симпатий у них не вызывал, но определённым уважением пользовался как мужественный, доблестный противник, искусный в военном деле. Теперь же он мог восприниматься просто как преступный, презренный варвар, ни толики снисхождения не заслуживающий.

Децебал тем временем, удручённый провалом плана истребления римского императора, как будто задался целью утвердить римлян в представлении о себе именно как о самом скверном в нравственном отношении человеке. Очередной раз прикинувшись готовым вести мирные переговоры, царь Дакии пригласил к себе одного из ближайших соратников Траяна Гнея Пинария Эмилия Цикатрикула Помпея Лонгина. О самом высоком статусе Лонгина говорят занимаемые им должности: он был консулом в 90 г., наместником Иудеи в 86 г., Верхней Мёзии — в 93 и 96 гг., Паннонии — в 97–98 гг. Участвовал Лонгин и в войнах с даками. В 88 году он под знамёнами Теттия Юлиана бился в победном для римлян сражении при Тапе, в 101–102 гг. был одним из главных римских военачальников в I Дакийской войне. Но, главное, он входил в круг тех, кого Траян считал своими друзьями. И в начинающейся войне Лонгин возглавлял немалую часть римского войска, и Децебал полагал его для себя весьма опасным.[306]

Дакийский царь пригласил Лонгина в свой стан для переговоров, Демонстрируя, наконец-то, полное смирение, Децебал обещал римскому полководцу выполнить всё, что тот ему предпишет от имени Траяна. Когда же Лонгин, никакого подвоха не ожидавший, прибыл на переговоры к Децебалу, то немедленно оказался под стражей, а торжествующий варвар в присутствии своих приближённых провёл допрос пленённого, расспрашивая его о планах Траяна. Лонгин, истинный римлянин, презрительно отверг вопросы Децебала. Тогда тот приказал держать его при себе под стражей, а Траяну было отправлено письмо, в котором царь требовал(!) в обмен на возвращение Лонгина возвращения римлянами всех земель, занятых ими после I Дакийской войны, вплоть до Дуная, а также денежного возмещения своих расходов на ведение всех предыдущих военных действий.

И захват Лонгина, подлейшим путём совершённый, и умопомрачительные по дерзости требования уступок от римлян — явное свидетельство утраты Децебалом способности здраво оценивать существующее положение дел. Он окончательно подписал беспощадный приговор себе и, что действительно ужасно, всей Дакии.

Надо помнить, что римлянин во славу отечества всегда был готов пожертвовать и своей собственной жизнью, и жизнями своих родных и близких. Так что шантаж Децебала был изначально бессмыслен. Траян никогда не пошёл бы на уступки. В то же время император сделал попытку спасти жизнь своего друга, затеяв дипломатическую игру. Дакийскому царю «Траян отвечал уклончиво, так, чтобы Децебалу оставалось неясным, придаёт ли он случившемуся слишком большое или ничтожно малое значение. [Такой ответ был дан для того] чтобы, с одной стороны, не навлечь на него гибель, а с другой — не добиться его спасения ценой чрезмерных уступок».[307]

Ответ Траяна заставил Децебала погрузиться в раздумья относительно его подлинного смысла. Пока царь решил никаких действий не предпринимать.

Лонгин в это время, прекрасно понимая свою обречённость, решил сам уйти из жизни, не доставив варвару удовольствия расправы над римским полководцем. Для этого ему надо было добиться расположения Децебала, чтобы тот ослабил постоянный надзор. Лонгин пообещал царю уговорить Траяна помириться с Дакией и её правителем. Дабы тот не усомнился в подлинности такого намерения пленённого, Лонгин передал Децебалу письмо для Траяна, где все предложения о примирении были подробно изложены. Царь, обрадованный таким поворотом дел, позволил Лонгину отправить гонцом к императору вольноотпущенника, его сопровождавшего и вместе с ним захваченного даками. Того не мог знать Децебал, что верный либертин, за которым даки, очевидно, не столь внимательно следили, как за самим Лонгином, ухитрился в Сармизегетузе раздобыть яд, каковой он и передал своему господину. Когда вольноотпущенник отправился в путь и находился уже в безопасности, Лонгин ночью принял яд. Мужественная смерть истинного римлянина! Отметим, что, жертвуя собою, Лонгин сумел спасти жизнь своего либертина. И ещё одна римская жизнь оказалась спасенной. Децебал, совсем уже потеряв чувство реальности, отправил Траяну письмо с требованием выдать вольноотпущенника в обмен на тело Лонгина и десятерых пленных римлян. Письмо императору доставил центурион, захваченный даками вместе с Лонгином. От него, кстати, и стала известна вся история с захватом римского посольства. «Однако Траян ни центуриона не отослал назад, ни вольноотпущенника не вернул, полагая, что сохранение его жизни более важно для достоинства Империи, нежели погребение Лонгина».[308]

Поняв, что остановить войну невозможно, Децебал решил сам пойти ей навстречу. Весной 105 г. даки начали наступление на римские гарнизоны в крепостях к северу от Дуная. Они решились даже атаковать укрепления Дробеты, охранявшие подступы к мосту, построенному Аполлодором Дамасским. В ряде случаев им даже на первых порах сопутствовал успех. Так дакам удалось захватить римский лагерь близ Сармизегетузы, причём истребив всех его защитников. Письменные источники не оставили нам подробных сведений об этих боях. На помощь историкам, конечно же, здесь пришла колонна Траяна. Изображения её барельефов показывают, что многие отряды римлян были захвачены врасплох. Не успев взять в руки оружие, легионеры отбиваются от напавших на них даков топорами и лопатами, что едва ли сулит им успех.[309] За стенами лагерей сражаются вспомогательные войска (ауксилиарии). На помощь им ускоренным маршем идут легионы.[310] Прибытие их к местам сражений оказалось своевременным. Так войска, пришедшие из Мёзии, отбили даков, пытавшихся захватить подступы к вновь построенному каменному мосту через Дунай.[311]

Траян до самого лета 105 г. находился в столице Империи и только 4 июня покинул столицу, отправившись на войну. Этот день в Риме отмечался как день Геркулеса — Hercules Magnus Custos (Геркулес Великий Хранитель). Спустя два года после победоносного завершения Дакийских войн Траян возблагодарил Геркулеса Непобедимого (Hercules Invictus) на своих монетах.[312]

Барельефы колонны Траяна изображают весь путь императора на театр военных действий. Сначала он во главе преторианской гвардии пересёк Италию с запада на восток. На побережье Адриатики его уже ждали боевые корабли Равеннского флота, переправившие войско в Далмацию. Здесь Траян совершил положенные ритуальные жертвоприношения, после чего маршем прибыл к берегам Дуная. По дороге к преторианцам присоединялись двигавшиеся на войну легионы. В Дробете близ Дунайского моста и были сосредоточены основные силы для завершающего удара по Дакии.

Траян впервые увидел воочию великое творение Аполлодора, созданное по его повелению. Мост был освящён, и легионы во главе со своим императором двинулись на северный берег Дуная.

Для II Дакийской войны Империя сосредоточила колоссальные силы. Всего в этой кампании приняли участие тринадцать легионов, не считая десятков тысяч вспомогательных войск. Известно участие в войне 106–106 гг. I Вспомогательного легиона, I Италийского легиона, I легиона Минервы — им командовал муж внучатой племянницы Траяна Сабины и любимец его жены Плотины Публий Элий Адриан, II Вспомогательный легион, IV Флавиев легион, V Македонский легион, VII Клавдиев легион, Х легион Близнецы, XI Клавдиев легион, XIII легион Близнецы, XIV Марсов Победоносный легион Близнецы, XV Аполлонов легион и только что созданный повелением Траяна ХХХ Ульпиев легион. 10 легионов и преторианская гвардия участвовали в предыдущей кампании, три легиона — V Македонский, XI Клавдиев и ХХХ Ульпиев шли против Дакии впервые.

Какова была численность этой армии? Со времени Августа в основном составе легиона было около 5200 человек. Примерно столько же при каждом легионе было солдат из вспомогательных войск. Итого — это 10 тысяч с небольшим. Следовательно, на II Дакийскую войну двинулось не менее 130 тысяч римских воинов. К ним должно добавить 7 тысяч преторианцев (именно до такого числа сократил императорскую гвардию, получавшую повышенное жалование, экономный Веспасиан). Так что Траян возглавил примерно 140-тысячную армию. Это была огромная сила. Большее войско у Империи было только под командованием Тиберия во время подавления Паннонского восстания 6–9 гг. — 15 легионов и равное число вспомогательных войск. Тогда Риму противостояли мятежные силы паннонцев и далматов числом до 200 тысяч пехоты и 9 тысяч конницы. Август всерьёз говорил, что повстанцы, если двинутся в Италию, то достигнут Рима за 10 дней. Ныне же речь шла не о защите римских владений, но об обретении новых. И вёл легионы полководец, по дарованию военному с Тиберием сопоставимый.

Начав войну, Траян вёл её с мудрой осторожностью.[313] В этом он достойно следовал завету божественного Августа. Как писал Светоний, «Образцовому полководцу, по его (Августа — И.К.) мнению, меньше всего пристало быть торопливым и опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения: «Спеши, не торопясь», «Осторожный полководец лучше безрассудного» и «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей».[314] Сам Август, правда, полководцем не был, но его преемник и великий полководец Тиберий в сраженьях никогда не полагался на удачу и случай.[315]

Что ж, завоёвывая Дакию, четырнадцатый Цезарь — Траян шёл по пути, завещанному Цезарем Первым — божественным Юлием. При этом он следовал заветам Цезаря Второго — божественного Августа и повторял боевой опыт Третьего Цезаря — Тиберия.

С мудрой осторожностью Траян вовсе не спешил закончить войну в одну летнюю кампанию. В 105 г. римляне только вошли в Дакию, отбросили противника от своих лагерей, построенных ещё после войны 101–102 гг., и разбили свои новые лагеря-крепости в центральных областях Дакии. Занятые территории старательно зачищались как от дакийских войск, так и от всего непокорного населения. Все вражеские крепости и укреплённые пункты были захвачены и разрушены. Решительное наступление Траян перенёс на весну 106 г. Зиму легионы и вспомогательные войска провели во вновь построенных, мощно укреплённых лагерях. Даки уже не пытались их атаковать. Ещё бы! Ведь в Дакии теперь сосредоточились тринадцать легионов, т. е. около сорока процентов всех римских вооружённых сил. Всего Империя располагала на то время тридцатью одним легионом, которые оберегали рубежи необъятной державы от севера Британии до песков Аравии, от Атлантики до Закавказья, от Рейна до Евфрата.

Весной 106 г. началось решительное наступление. Римская армия разделилась на четыре части. Одну вёл сам Траян, вторую — его верный друг Сура, третью — испытанный воин Максим, четвёртую — доблестный предводитель мавританской конницы Лузий Квиет, обратившийся к Траяну с просьбой разрешить ему выполнить самую сложную задачу — овладение горной дорогой в Сармизегетузу.[316]

Одна за другой пали дакийские крепости, преграждавшие римской армии путь к Сармизегетузе. К началу лета легионы достигли столицы Дакии. «Во время этой войны и сам император явил немало образцов и полководческого искусства, и личной храбрости, и его воины вместе с ним стойко перенесли многие опасности и проявили доблесть» — писал об этих днях Дион Кассий.[317]

Далее историк приводит пример такой исключительной доблести римских воинов: «На этой войне некий тяжелораненый всадник был вынесен с поля битвы в надежде, что его можно вылечить, но, когда он узнал, что его рана неизлечима, он выбежал из палатки (ибо несчастье не сразило его окончательно), снова заняв своё место в строю, и погиб, проявив великое мужество».[318]

К сожалению, подробности осады Сармизегетузы армией Траяна, её падения у Диона Кассия не приводятся. Они восстанавливаются историками, подобно и многим другим страницам обеих Дакийских войн, исключительно по барельефам колонны Траяна, являющей собой, по словам величайшего немецкого антиковеда Теодора Моммзена, высеченную в камне книгу о Дакийской войне. Впрочем, есть и мнение, что изображения эти представляют собою неполное и недостоверное изложение событий.[319] Возможно, это и так, но других источников у историков просто нет, потому толкование иллюстраций барельефа — единственная возможность проследить ход завершающих сражений II Дакийской войны.

Согласно изображениям колонны Траяна, римляне вели осаду столицы Дакии по всем правилам военного искусства того времени, используя все свои технические возможности и опыт подобного рода военных действий. Сармизегетуза была плотно окружена римскими осадными сооружениями. К стенам города были придвинуты осадные башни, построенные на месте из срубленных в близлежащих густых лесах деревьев, созданы высокие земляные насыпи. Город непрерывно обстреливался из метательных орудий. В них использовалась сила упругости закрученных верёвок из бычьих жил или конского волоса. Наиболее употребительными орудиями являлись катапульты, баллисты и скорпионы. Первые метали стрелы, вторые — большие стрелы, камни, брёвна, а скорпион был тяжёлым орудием для метания больших камней.[320] В нижних этажах деревянных осадных башен помещались тараны — длинные тяжёлые брёвна с металлическим наконечником, обычно в виде головы барана. Таран (aries) при умелом применении разрушал наиболее уязвимые места стен осаждённой крепости. На последнем этапе воины врывались на вражеские стены по мостикам, перебрасываемых с осадных башен, с насыпей, а также используя многочисленные штурмовые лестницы. У стен штурмующих защищали специальные большие деревянные щиты, применялось, естественно, упоминавшееся уже построение «черепаха».

Даки, отдадим должное их мужеству и стойкости, защищались героически, не помышляя о сдаче. Со стен Сермизегетузы на римских солдат лился дождь стрел, падал град камней. Но римские осадные сооружения неуклонно приближались к стенам столицы. Траян не ускорял хода событий, не спешил с решительным штурмом, желая избежать больших потерь, неизбежных при столь яростном сопротивлении противника.

Осада продолжалась всё лето. Когда стало очевидно, что до последнего штурма и падения города остаётся в лучшем случае несколько дней, Децебал сделал отчаянную попытку добиться если не почётных, то хотя бы не совсем беспощадных условий сдачи. К Траяну прибыли его посланники из числа высшей дакийской знати. Но император не стал с ними разговаривать, отправив посольство ни с чем обратно в осаждённый город. Ему уже не был нужен даже сдавшийся Децебал. Нужен был лишь Децебал мёртвый, чьё тело можно было бы доставить в Рим и швырнуть на камни лестницы Гемоний на южном скалистом склоне Капитолия, где традиционно выставлялись для последнего глумления трупы отъявленных преступников. Да и в покорности самой Дакии Рим более не нуждался. Лишь полная беспощадность представлялась Траяну гарантией закрепления за Империей земель бывшего царства Децебала.

Дальнейшие события потрясают своим трагизмом. Когда римлянам удалось ворваться в Сармизегетузу с запада, с востока часть даков, надеясь, должно быть, подобным образом спасти свои собственные жизни, открыла ворота столицы перед легионерами. Осознав, что город пал, жители стали поджигать свои дома. В огне погибали как сами деревянные в основном строения, так и их обитатели, предпочитавшие самую лютую смерть покорности завоевателям. В центре столицы в огромном котле был сварен яд. Первые чаши его всем решившим умереть, но не покориться, передавал сам Децебал. Когда римляне достигли центра города, то они были потрясены жутким зрелищем: котёл, наполненный смертельной жидкостью, и множество мёртвых тел тех, кто испил роковой напиток. Среди них и воины, и старики, и женщины, и дети. Сармизегетуза погибла, но не покорилась. Немного в истории примеров такого сопротивления захватчикам. Можно вспомнить защитников иберийского города Сагунт, также поджегших свои дома и погибших в огне, когда ворвались туда, преодолев крепостные укрепления, карфагеняне, ведомые Ганнибалом в 219 г. до Р.Х.[321] В 73 г. защитники Масады, последнего оплота иудеев, сначала перебили своих жён, детей, стариков, после чего и друг друга, дабы никто не достался живым торжествующим победу римлянам.[322]

Децебал, однако, не возжелал себе ни огненной смерти, ни смертной чаши. Сопровождаемый немногими ближайшими соратниками он по тайному ходу сумел вырваться из павшей столицы. Ещё ранее, предвидя её печальную участь, царь попытался лишить Траяна добычи, укрыв свои действительно богатейшие сокровища так, чтобы римляне ни за что их не обнаружили. Возможно, он надеялся когда-нибудь их снова обрести, но увы… Как сообщает Дион Кассий, победоносными римлянами вскоре «Были найдены и сокровища Децебала, хотя они были спрятаны под рекой Саргецией, которая протекала рядом с его дворцом. Дело в том, что с помощью пленных он отвёл русло реки в сторону и выкопал в её дне яму, куда сложил большое количество серебра, золота и других драгоценностей, которые могли выдержать определённую влажность, и потом завалил всё это камнями, засыпал сверху землёй и после того вернул реку в своё русло. С помощью всё тех же пленных он сложил плащи и другие вещи подобного рода в пещерах. Сделав это, он расправился с ними, чтобы они не могли ничего рассказать. Однако некий Бицилис, его товарищ, знавший о сделаном, был схвачен и всё выдал».[323]

Переданные Бицилисом сведения были по приказу Траяна немедленно проверены. Римляне быстро и умело построили плотину, отвели русло реки и в обнажившемся дне провели раскопки, подтвердившие истину признания соратника Децебала. Все сокровища дакийского царя были найдены и составили воистину колоссальную добычу. Цифры здесь называются прямо фантастические. Захваченное золото оценивается в 18 тысяч талантов, серебро — в 34 тысячи талантов (талант — 26 кг). Для сравнения, Сулла в своё время покарал провинцию Азия за предательскую поддержку понтийского царя Митридата VI штрафом в 20 тысяч талантов золота и серебра.[324] Помпей Великий после своего похода на Восток, когда он справлял триумф над следующими побеждёнными странами и народами: «Понтом, Арменией, Каппадокией, Пафлагонией, Мидией, Колхидой, иберами, альбанами, Сирией, Киликией, Месопотамией, племенами Финикии и Палестины, Иудеей, Аравией»,[325] внёс в государственную казну «чеканной монеты и серебряных и золотых сосудов на двадцать тысяч талантов, не считая того, что он раздал воинам».[326]

Неудивительно, что в науке распространено вполне обоснованное мнение, что дакийские трофеи Траяна преувеличены в 10 раз.[327]

Не забудем и уведённых в рабство плененных даков — около 500 000 (если, конечно, это число не преувеличено на порядок).

В любом случае, добыча была огромна, что и обеспечило Траяну возможность развернуть строительные работы в Риме, Италии и в иных землях Империи, просто невиданные доселе по размаху и великолепию сооружений. Речь об этом впереди, а пока вернёмся к злосчастной судьбе того, кому сокровища эти принадлежали до войны с Римом, к дакийскому царю Децебалу.

Децебал бежал из Сармизегетузы на северо-запад страны, надеясь, возможно, продолжить там сопротивление, а, может, просто полагаясь на недоступность для римлян этих отдалённых мест. Но римляне вовсе не собирались останавливать военные действия и предоставлять беглому царю какую-либо передышку. Вскоре пала крепость Апул — последний оплот дакийского сопротивления. На очереди оставался только захват Децебала. Для этого были снаряжены люди, имеющие отличный боевой опыт и искусные в разведке. Ни время года, ни природные и погодные сложности для них не были препятствием в исполнении порученного им дела, долженствующего увенчать обе Дакийские войны. Удача сопутствовала Тиберию Клавдию Максиму, многоопытному воину. Он начинал свой боевой путь в коннице VII Клавдиева легиона, где с повышением в чине был переведён в конную охрану знаменосцем при легате легиона. Участвовал в войне с даками при Домициане и заслужил воинские награды за проявленную доблесть. При Траяне служил во второй Паннонской кавалерийской але. С двойным окладом был переведен в разведку. Справедливость этого назначения он замечательно и подтвердил в преследовании Децебала.

Царь с немногими спутниками был обнаружен римлянами в верховьях реки Тырнава Маре (совр. название), там, где она замыкается горами Хацега.[328] Беглецы были настигнуты и окружены на лесной прогалине. Успеху преследования не помешал даже лежавший в горах глубокий снег. Поняв безнадёжность положения, Децебал сошёл с коня и изогнутым кинжалом перерезал себе горло. Уже мёртвому царю Тиберий Клавдий Максим мечом отсёк голову и правую руку.

В 1967 г. в Греции у деревни Грамени, на территории бывшей римской колонии Филиппы, был обнаружен надгробный камень славного декуриона (начальника над десятью воинами) — кавалериста Тиберия Клавдия Максима, надпись на каковом и сообщала потомкам, что именно ему принадлежала честь захвата Децебала, точнее, его мёртвой головы. Эту голову врага Рима Максим доставил в крепость Ранисторо, где-то в Иллирии.[329] Затем её привезли в Рим, где она была выставлена на позорище, а затем брошена на Гемонии. Отличившийся декурион получил в награду от Траяна золотой торквес (ожерелье).[330]

Итак, покорённая Дакия стала очередной провинцией Римской империи. Власть Рима на вновь завоёванных землях обеспечивал XIII легион «Близнецы», расположившийся укреплённым лагерем на месте бывшей дакийской крепости в Апуле. Наряду с легионом в Дакии остались также подразделения ауксилиариев — вспомогательных войск. К югу от Дуная в Мёзии на постоянной основе стояли I Италийский, V Македонский, VII и XI Клавдиевы легионы. Относительно скромное количество войск в только что присоединённой провинции свидетельствовало, что римляне не ждали здесь для себя особых неприятностей ни извне, ни на землях бывшего царства Децебала. В состав новой, тридцать шестой по счёту римской провинции вошли земли между Дунаем и рекой Тимиш (совр. область Банат в Румынии и Сербии), большая часть Трансильвании — земли Внутрикарпатского плато, а также Олтения — земли между западной ветвью Южных Карпат и Дунаем и рекою Олт на востоке. Существует мнение о вхождении в состав римской Дакии также земель Мунтении (территория между Карпатами и Дунаем, ограниченная с запада течением Олта, а с востока — Сирета) юга Молдовы (низовья Сирета) и южной Бессарабии (земли между Днестром и Прутом от Дуная до так называемого Траянова вала (центральная часть его — близ современного города Чимишлия).[331] С этим, однако, нельзя согласиться. В степных районах Нижнедунайской низменности и Буджака (южная Бессарабия) римские войска не располагались и там, естественно, не могли располагаться римские поселения. Границы Дакии были укреплены вдоль реки Олт.[332] Потому степные земли Мунтении, юга Молдовы и Бессарабии, где традиционно со времён древних киммерийцев господствовали номады, не могли быть римскими владениями.

После завоевания Дакии римляне немедленно приступили к освоению новых земель, прежде всего создавая новые города, опору своей власти. Уже Траян основал три города.[333] Они строились либо на местах, либо близ бывших дакийских центров. Главным городом новой провинции стала основанная в 106 г. — сразу после завоевания колония, носившая имя Колония Ульпия Траяна Дацика Сармизегетуза. Появился римский город Апулум на месте грозной дакийской крепости (совр. Альба Юлия). Стоит выделить такие города, как Напока (совр. Клуж), Потаиса (совр. Турда), Рациария (совр. Аркар). Все они расположены в центральной части Трансильвании. Естественно, на покорённых землях шёл процесс романизации. И здесь нельзя не поразиться его эффективности именно на территории Дакии. Римским легионерам суждено было стоять здесь всего 165 лет. В 271 г. император Аврелиан вывел войска из провинции, завоёванной Траяном, не надеясь более успешно защищать здесь рубежи Империи. По свидетельству его биографа Флавия Вописка, римское население Дакии при этом переселилось на южный берег Дуная в Мёзию.[334] Тем не менее, оставшиеся в Карпатах потомки римлян стали основой восточных романцев. Современные восточно-романские государства Румыния и Молдавия занимают территорию, много большую, нежели былая римская Дакия, соответствующую в основном землям гето-дакийского мира. В то же время, для сравнения, в Британии римские легионы стояли почти четыре столетия — с 43 по 415 гг., но никаких этнических последствий это не вызвало. Романизация бриттов не состоялась. В чём же феномен романизации Дакии?

Думается, первопричина в том, что не было здесь процесса романизации даков, а было заселение новой провинции римским населением, пришедшим на земли, где почти не осталось населения предшествующей эпохи. Имеются свидетельства о фактическом геноциде, устроенном римлянами в отношении даков. Вот что сообщает Евтропий: «Когда Траян покорил Дакию, то со всего римского мира переселил он сюда огромное количество людей для возделывания полей и строительства городов, поскольку Дакия во время войны с Децебалом весьма обезлюдела».[335] Именно римский состав населения Дакии удержал преемника Траяна Адриана от мысли вывести оттуда войска, ибо «его уговорили друзья, убедив не отдавать великого множества римских граждан варварам».[336] Император Юлиан Апостат (Отступник) (361–363 гг.) приводит такие слова Траяна: «Один я победил народы за Дунаем и уничтожил целиком племя даков».[337] Знаменитый писатель-сатирик II века Лукиан из Самосаты приводит слова личного врача Траяна Критона, что император так хорошо сделал своё дело, что в живых осталось только сорок даков.

Конечно, такие свидетельства не могут абсолютно приниматься на веру. Часть даков могла уйти за Восточные Карпаты, где обитали родственные им фракийцы-карпы, какую-то часть дакийской молодёжи римляне включили в состав своей армии, но эти даки оказались далеко за пределами своей исторической родины. Немногие оставшиеся в Дакии коренные жители были, очевидно, быстро ассимилированы римлянами.

Данные археологии подтверждают вывод о резкой смене населения в Дакии после её завоевания.[338] Инвентарь погребений, относящихся к эпохе римского господства в Дакии по составу римский.[339] Археолог Линда Эллис оценила события завоевания Траяном Дакии как своего рода «нулевой год», полагая, что римляне просто стёрли её с лица земли и начали строить свою цивилизацию на покорённой земле, что называется, «с чистого листа». Вот её вывод на основании археологических источников: «Нет преемственности дакских традиций, ни религиозных, ни экономических, ни политических, потому что цивилизация даков была буквально стёрта с лица земли, и на её место пришёл новый римский порядок».[340]

К сходным выводам пришла русский учёный, крупнейший специалист по истории Карпато-Дунайских земель в римскую эпоху Ю. К. Колосовская: «Одной из важнейших особенностей новоиспечённой провинции была массовая колонизация её выходцами из других регионов Империи, но особенно активно уроженцами восточных провинций (Малой Азии и Ближнего Востока), которые и составили большинство гражданского населения Дакии взамен истреблённых или покинувших свою родину коренных обитателей. Определённое влияние на темпы и характер романизации Дакии оказало растущее присутствие римской армии, которая существенно влияла на особенности социально-экономической структуры дакийских городов, что позволяет в известной мере ответить на вопросы о степени романизации Дакии».[341] Её же выводы: «Сложение социальных структур в провинции (Дакии — И.К.) происходило едва ли не на пустом месте… Мы лишены свидетельств существования после римского завоевания местных племенных общин, сохранявшихся в соседних дунайских провинциях — Норике и Паннонии.

Возможно, некие остатки местного населения продолжали обитать на землях тех городов, которые существовали на основе своего обычного права. Но, к сожалению, ни в литературных источниках, ни в эпиграфике таких сведений нет».[342]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.