Глава 14 Сердце приморской Азии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Сердце приморской Азии

Индонезия – в частности, остров Суматра – и полуостровная Малайзия на противоположном берегу Малаккского пролива образуют сердце приморской Азии. Малаккский пролив – своего рода Фульдский коридор в многополюсном мире XXI в.: место, где встречаются почти все торговые судоходные пути, протянувшиеся от Красного до Японского моря; самый значительный узел и перевалочный пункт всемирной торговли; здесь Индия и Китай соперничают за военно-морское превосходство, а Индийский океан сливается с западной частью Тихого. Число нефтеналивных судов, минующих пролив, к 2020 г. увеличится по крайней мере на 50 % – и соответственно возрастет и без того огромное значение самого пролива.

Индонезия, будучи одной из крупнейших нефтедобывающих стран, останется в течение десятилетий еще и главным южноазиатским поставщиком природного газа. Этот обширный архипелаг со своими природными богатствами, этническим разнообразием, преобладающей мусульманской религией, слабыми государственными учреждениями и стратегически важным расположением превратится в основной предмет всемирных политических помыслов и расчетов [1]. История поучительна. Во второй половине 1960-х Сухарто упрочил свою власть (правда, при этом страна уклонилась вправо) и обеспечил американцам спокойное плавание в тех водах, что сделало вьетнамскую войну вовсе не нужной – только мы не осознали этого своевременно.

Я снова оказался в Банда-Ачехе, у самого входа в Малаккский пролив, чья длина составляет более 800 км, а ширина – здесь, возле северного устья, – равняется 300 с небольшим километрам. У южного устья – вблизи Сингапура, где море буквально покрыто судами, – пролив сужается до 17 с небольшим километров и делается еще у2же из-за предательских мелей. Судоходство там очень густое и разношерстное: супертанкеры, портовые буксиры, мелкие рыбачьи лодки – все ищут возможности протиснуться [2]. Здесь властвует география. Технические достижения, сколько их ни было с античных времен, почти бессильны уменьшить коммерческую зависимость от этой водной полосы. Юго-Восточную Азию составляют 14 государств, и 12 из них остро нуждаются в средневосточной нефти, поступающей преимущественно через Малаккский пролив [3]. Пролив не дает забывать: если Атлантический и Тихий океаны считаются «открытыми», то Индийский именуется «полузамкнутым». Полузамкнутость и делает его столь уязвимым – и оттого еще более важным [4]. В минувшие эпохи самих названий «Индийский океан» и «Южно-Китайское море» не использовали; купцы-мореплаватели считали, что соленые просторы между Восточной Африкой и индонезийскими Островами пряностей, лежащими близ Новой Гвинеи, – всего лишь череда отдельных морей [5].

Если проплыть вниз по проливу три четверти пути, то на малайзийском берегу, немного не достигая Сингапура, возникнет старинный купеческий город Малакка, выстроенный там, где соприкасались две обширные торговые области: индийская и китайская. Вынужденные считаться с особенностью переменных муссонных ветров, суда прибывали в Малакку и стояли в гавани, дожидаясь, чтобы муссон изменил направление и снова сделался попутным. На закате Средневековья мусульманская Малакка сделалась приморским городом-государством, процветавшим малайским городом-рынком, зависевшим от гуджаратского купечества и полагавшимся на китайскую военную защиту. С Китаем у Малакки сложились прочные отношения после того, как в городе побывал флотоводец-евнух Чжэн Хэ. Португальцы взяли Малакку приступом в 1511-м, и на протяжении следующих 130 лет она служила штаб-квартирой их монопольной торговой империи. Захватчики обложили чужеземных купцов настолько чудовищной податью, что многие мореходы стали просто направляться в иные гавани, крепко вредя португальским попыткам подмять и покорить всех и вся [6]. Вытесненные из Малакки бравым индо-тамильским, португальским и китайским трио, гуджаратские купцы-мусульмане en masse[69] пересекли пролив и обосновались в Ачехе, куда и начали ввозить индийские ткани в обмен на перец.

«Жгучая ягода тропической лозы», благоденствующая в муссонном – влажно-сухом – тропическом климате, перец был основным предметом здешней торговли: точно тем же, чем ладан был по другую сторону океана, и тем же, чем ныне стала нефть. Выращивание перца – дело трудоемкое и сложное, а перца требовали все: и древние римляне, и средневековые китайцы. Черный, или «истинный», перец (piper nigrum) славился подобно ладану и лечебными свойствами: как снадобье, укрепляющее сердце и почки. Важность перца трудно переоценить. А на Северной Суматре – в Ачехе – перца было сколько угодно [7]. Одной из главных причин, помешавших португальцам прибрать к рукам перечную торговлю на Суматре – хоть Португалия и владела Малаккой по другую сторону пролива, – явилась деловая дружба гуджаратских купцов с ачинскими единоверцами. Мусульмане сговорились переправлять перец к побережьям Красного моря новым способом: сначала на Коромандельский берег Индии, а затем сквозь Иран [8]. И если под конец XVI в. португальцы ежегодно возили вокруг мыса Доброй Надежды 1,2 млн фунтов перца, то через Красное море доставляли примерно 4 млн фунтов. В то время Ачех уже находился на вершине своего морского могущества. При султане Алла-аль-Дине Риайят Шах аль-Кахаре (1537–1571) он был сильнейшим государством в малайском мире. Международные связи Ачеха тянулись далеко к западу и досягали Оттоманской Турции [9]. Но при одном из более поздних правителей, Алла-эд-Дине, к Ачеху подошли первые корабли Британской Ост-Индской компании. Это случилось в 1602 г.

Примерно в тот же исторический период, на заре XVII в., португальцев почти полностью вытеснили из Ост-Индии голландцы, умело бравшие противника в осаду на суше и на море. Помимо прочего португальцы поплатились за свои хищнические торговые повадки: поначалу население приветствовало голландцев как освободителей. Освободители вскоре создали систему ничуть не менее жестокую, чем португальская, но гораздо более основательную и всеобъемлющую: они завладели не только торговыми путями, но и до немалой степени сельским хозяйством в глубинах индонезийской суши [10]. Учитывая, что Голландия воевала с Португалией за Малаккский пролив, а Британия в 1786-м утвердилась на островке Пинанг близ Малайского полуострова – поскольку торговала гораздо мягче и справедливее своих европейских соперников, – можно сказать, что в начале новой истории Малаккский пролив являл собой настоящее яблоко раздора в борьбе великих держав. Впоследствии Британия и Голландия согласились: вооруженная вражда невыгодна и бесцельна. Страны подписали Лондонский договор (1824), согласно которому британцы обязывались ограничить свое присутствие в тех краях Малайским полуостровом, а голландцы – Индонезийским архипелагом [11]. Политическая карта нынешнего мира начала обретать очертания.

Вернемся к нашим голландцам – ибо современную Индонезию создавали они. Даже Сукарно и Сухарто правили на высокомерный, централизованный голландский манер, достраивая и укрепляя неопрятную империю, сколоченную Голландией.

Империалистов расчетливее и прижимистее голландских не бывало. Эта черта национального характера возникла и получила развитие в борьбе с природой Нидерландов – страны, сплошь состоявшей из прорытых каналов, осушаемых болот, ветряных мельниц и водокачек. Повсюду звучал «голос вод, вещавший о бесконечных стихийных бедствиях, – голос внятный и пугающий». Нидерландам повсеместно требовались «точность, согласованность, умение сотрудничать: инженерный склад ума», равно как и «стремление к порядку». Это, в свой черед, породило пунктуальность: опаздывать куда-либо значило расписываться в собственной никчемности и безответственности. В подобной культуре не оставалось места ни для «католической пышности и напыщенности», ни для «римского легкомыслия». Голландцы жили в соответствии с жесткими требованиями кальвинизма [12].

Воду можно «сдержать», однако невозможно «осилить». Отсюда возникла необходимость в добрососедских отношениях внутри любой голландской общины – отношениях, из которых рождались вышеупомянутые умение сотрудничать и согласованность действий. Это была «культура единодушия».

Если география вылепила национальный голландский характер, отчего же подобного человеческого племени – механически-сухого, любящего технику и согласованное сотрудничество, – не появилось в другой гигантской речной дельте, в Бенгалии? В Бенгалии, как и в Нидерландах, воды свирепствовали напропалую. Казалось бы, и в Бенгалии требуется коллективное людское сотрудничество, способное обуздать стихию. Но бенгальский национальный характер отличается от голландского – поскольку поведение и предпочтения каждого отдельно взятого человека ничуть не менее важны, чем географические особенности страны. В Бенгалии правили «местные повелители, которым сельчане… платили налог и подать». Если Ганг изменял течение, а море затопляло сушу, крестьяне, не владевшие землей, которую возделывали, просто перебирались на ближайший нетронутый участок плодородной почвы и принимались распахивать его. Лишь когда английские колонизаторы ввели в Бенгалии земельную собственность, упомянутые местные повелители начали оберегать свое новое достояние, обносить его плотинами или окапывать, чтобы сдержать или уменьшить натиск воды [13].

Подобно тому как на родной земле железная голландская дисциплина возникла из острейшего страха перед надвигавшимися волнами, постоянно грозившими совершенно плоской западноевропейской стране, расположенной точно на уровне моря, дисциплина имперская возникла из того обстоятельства, что колониальная голландская власть сплошь и рядом «висела на волоске». Голландцев «с Формозы вытеснили… из Бразилии вышибли пинками», а затем англичане вышвырнули их из Нью-Йорка. Вся океанская торговля обернулась «азартной игрой» [14]. Но голландская морская империя продолжала расти и цвести, особенно в Индийском океане и Ост-Индии. Голландский писатель Геерт Мак сообщает: на вершине могущества, в середине XVII в., океаны бороздило семь с лишним сотен голландских кораблей – «больше, чем было их у Англии, Шотландии и Франции, вместе взятых» [15]. Между 1600 и 1800 гг. из Европы в Азию плавал 9641 корабль – и половина из них была голландскими. «К 1648 г., – пишет Ч. Р. Боксер, – голландцы, бесспорно, сделались величайшей в мире купеческой нацией, чьи торговые оплоты и укрепленные фактории были рассеяны от Архангельска до Ресифи, от Нового Амстердама до Нагасаки». Средоточием этой коммерции стал Индийский океан [16]. Удивительнее всего то, что маленькая, тесная страна возобладала везде и всюду, не поддерживая и не защищая свои корабли и фактории сколько-нибудь значительными военными силами [17]. Португальцы пришли в Индийский океан, подобно крестоносцам, голландцы же явились как торговцы – и торговцы прежде всего. Торговля была их религией [18]. В этом отношении Голландия XVII в. выступила предшественницей деловых и промышленных империй, создаваемых ныне крупнейшими корпорациями, – малых и средних азиатских государств, подобных Сингапуру и Южной Корее, – обширного Европейского союза, появившегося уже в многополюсном послеамериканском мире, где военная мощь, безусловно способствующая национальному процветанию, отнюдь не играет решающей роли.

Британский историк Дж. Х. Плам писал: лица, глядящие с полотен таких голландских мастеров, как Рембрандт и Халс, – лица «добропорядочные, рассудительные, самодовольные, ничем не примечательные… почти ничем не проявляющие своих затаенных помыслов – зато красноречиво говорящие: эти люди привержены трезвости и трудолюбию» [19]. Есть что-то очень современное – эдакая корпоративная решительность – в голландских лицах времен голландской империи. И это не случайно. Голландский национальный характер закалялся частным землевладением и постоянной необходимостью препятствовать затоплению побережий, голландцы – равно как и британцы – создали империализм, в немалой степени покоившийся на плечах торговых компаний. В 1602-м Голландская Ост-Индская компания получила монопольное право торговать и плавать к востоку от мыса Доброй Надежды – в Индийском океане – и к западу от Магелланова пролива – в Тихом.

Компания стала государством внутри государства, имела право заключать договоры, вступать в союзы и вести оборонительную войну от имени Соединенных Провинций (предшественниц нынешних Нидерландов). Голландские завоевания на востоке не были государственными – это были захваты, осуществлявшиеся частными лицами, купцами, вольными продать созданные ими заморские оплоты кому и когда угодно. «Проповедуя свободу международной торговли вообще и свободу торговли морской в частности, торговые олигархи Голландии и Зеландии руководствовались в первую голову… собственной выгодой», – подмечает историк Боксер [20].

Голландская империя появилась и расширила свое влияние образом, отдаленно похожим на тот, которым возник и расширился нынешний Европейский союз. Семь мятежных провинций, или штатов, существовавших на северных европейских низменностях, – Голландия была важнейшей из них – согласились в 1579 г. вступить в Утрехтскую унию, чтобы совместно противоборствовать натиску извне. Внешнюю политику поручили ведению Генеральных штатов, заседавших в Гааге, – парламента, обладавшего административной властью. Постепенно вопреки многим внутренним трениям семь провинций (штатов) сплотились на основе общей торговой и денежной политики, что в итоге привело к возникновению Ост-Индской компании – одно из тогдашних наиболее выдающихся голландских достижений. Амстердам стал процветающим средоточием международного торгового судоходства, которому всемерно способствовали из-за моря: купеческие общины голландцев, зеландцев, фламандцев, валлонов и марранов уже распространялись по всему свету.

Индийский океан послужил естественной областью для экспансии голландской торговли, которая велась в Средиземноморье и на Леванте. Этому способствовали еще и голландцы, ранее плававшие на португальских кораблях, а потому хорошо изучившие Ост-Индию. Предметами насущного коммерческого интереса купцов служили фарфор, чайный лист, перец и другие восточные пряности – не говоря уже о европейской алчности к индийским тканям, особенно гуджаратским хлопковым, к персидским, бенгальским и китайским шелкам, к яванскому кофе и сахару. Существовал высокий спрос – как в самой Азии, так и за ее пределами – на индиго и селитру из Индии, на цейлонских слонов, на араканских и балийских невольников. Вышло, что в первые десятилетия XVII в. голландцы начали соперничать с португальцами, осаждать их поселения на Молуккских островах, в Малайе, на Цейлоне, в Индии и т.?д. – пока в итоге не вытеснили Португалию вон[70].

Чем же, собственно, представала эта «компания» в Индии? Как вели себя голландцы? Отвечаю: омерзительно. Историк Холден Фэрбер пишет: «В сосредоточенной целеустремленности, в жгучей жажде личного обогащения, в бессердечном презрении к человеческой муке» не было равных завоевателю маленького яванского порта Джакарты – Яну Петерсону Куну. Из той же самой породы, что и Кун, как бы поторопившийся родиться, были другие творцы империи, два столетия спустя захватившие Южную Африку. Кун решил обратить Джакарту – переименованную голландцами в Батавию – в средоточие азиатской морской торговли, которая велась от Персидского залива до Японского моря. Он умело распространил голландское владычество на бо?льшую часть архипелага, учредил беспощадную голландскую монополию на торговлю тремя основными пряностями – гвоздикой, мускатным орехом и перцем – и начал ввозить в Индонезию голландских переселенцев, исправно снабжая их подневольными туземными работниками [21]. Среди подвигов и достижений Куна – почти поголовное истребление исконных обитателей маленького архипелага Банда, лежащего к востоку от Явы, среди Молуккских островов. Жестокость Куна вовсе не предстает чем-то исключительным. Между хорошо воспитанными людьми, что позировали перед голландскими живописцами, и отпетыми уголовниками, которые служили на голландских кораблях, сновавших по Индийскому океану, зияла поистине бездонная пропасть. Голландия уже успела продвинуться по пути, уводившему к нынешней цивилизации, ощутимо дальше, чем Португалия, – но жители тропических земель, к берегам которых приплывали голландские парусники, этого отнюдь не ощущали. Нидерландский востоковед, исследователь ислама Христиан Снук Гюрхронье (1858–1936) пишет: «Главные действующие лица вызывают заслуженное восхищение своей неутомимой энергией – но цели, ради которых они трудились, средства, которыми пользовались, чтобы этих целей достичь, таковы, что, даже строго придерживаясь правила “суди поступки и деяния согласно меркам и законам тогдашних времен”, мы едва способны обуздать наше омерзение» [22].

И поясняет: азиатским обитателям привелось повстречаться с «последними отбросами голландского народа, которые относились к туземцам почти с невыносимым презрением, которым было велено не щадить усилий ради того, чтобы там, на родине, обогатилась кучка пайщиков [Ост-Индской компании]» [23]. Лишь немногие служащие получали от компании сколько-нибудь приличное жалованье – остальные пополняли свой кошелек самыми бесчестными способами. Не следует забывать и про тяготы 6–8-месячного плавания. Необходимо помнить, как опасно жить в тропиках, не имея понятия о местных болезнях и о том, как предотвратить их. Поскольку среднему голландскому обывателю подобные испытания приходились не по вкусу, компания часто вербовала наемников из гнуснейших общественных подонков, а купцы, соглашавшиеся плыть на восток, принадлежали к числу самых бесчестных. Корабельные экипажи развратничали, напивались, убивали. Их можно было держать в повиновении только «железным жезлом, точно дикое зверье» [24]. Порки и побои считались явлением обыкновенным, уличенных в гомосексуализме связывали спина к спине и швыряли за борт.

Вербовщиками Голландской Ост-Индской компании, пишет Геерт Мак, выступали так называемые zielverkopers (торговцы душами). Они подбирали на улицах бездомных бродяг, давали им приют, кормили – а потом, «под барабанный бой и пенье рожков», извещали: компании требуются моряки. Новоиспеченных моряков препровождали на корабли и отправляли в плавание, где люди гибли сотнями – сорвавшиеся с рей и разбившиеся о палубу, смытые за борт волнами, убитые в стычке с пиратами, унесенные цингой, малярией либо дизентерией – или «канувшие на дно вместе со своими парусниками». Каждый десятый матрос отплывавший из Голландии, не успевал даже достичь места назначения; а всего из 671 тыс. мореходов, покинувших в то время Амстердам, не вернулись домой 266 тыс. [25]. Каждая неделя вынужденного дрейфа в экваториальной штилевой полосе близ мыса Доброй Надежды обходилась голландцам в десятки покойников – и по пути на восток, и на обратном пути [26].

Двигаясь к востоку и обогнув мыс Доброй Надежды, многие капитаны, отнюдь не обделявшие мясом и вином себя самих, урезали паек, положенный матросам, а потом сбывали в Батавии образовавшиеся излишки провианта и прикарманивали выручку. Эти корабли, плывшие к восходу солнца, звались «индийскими парусниками». Живописные извне, парусники были мрачными, холодными и сырыми внутри. Тесные трюмы, заполненные матросскими сундуками, бочками пресной воды и солонины, почти не проветривались. Разумеется, не было достаточно места, чтобы отделять захворавших от здоровых. Болезни свирепствовали – в частности, оттого, что многие матросы не трудились пройти на бак, чтобы ответить известным зовам природы, а справляли все нужды в ближайшем углу. Многие так маялись морской болезнью, что не смогли бы доплестись до бака при всем желании. Царили вонь и грязь. Пища плесневела, кишела червями; солонина была гнилой и отвратительной.

Путешествие от Амстердама к мысу Доброй Надежды, вокруг него и затем на восток часто занимало месяцев семь. Голландцы шли вдоль «ревущих сороковых» широт, между 36-м и 50-м градусами, к Зондскому проливу. С 1652-го, когда Ян ван Рибек утвердил там голландский флаг, и до самого открытия Суэцкого канала двумя с лишним столетиями позже «мыс оказывался гостеприимным домом на полпути из Европы в Азию», или «постоялым двором в Индийском океане». Там пополняли запасы, напивались до бесчувствия и отдыхали перед новым океанским переходом в темной и смрадной преисподней, именовавшейся трюмом [27].

Как и в случае с португальцами, пройдя сквозь ужасные испытания, матросы превращались в истинных извергов. Высадившись на берег, они почти не протрезвлялись и люто помыкали туземцами, которых считали низшей расой. Чернь отыщется в каждой стране, а голландцы и португальцы отправляли в свои колониальные владения и фактории наихудшую людскую мразь. Туземцы встретили самых отталкивающих представителей западного общественного дна[71]. Сила или слабость любого империализма зависит лишь от того, каким предстанет его лицо населению захваченной страны. Британия сбывала в Индию не столько своих негодяев, сколько заурядных обывателей. У Соединенных Штатов настоящих колоний вообще не было – были военные форпосты, где служили отлично обученные и в большинстве случаев дисциплинированные солдаты, преимущественно выходцы из рабочих семей. За последние годы люди такого свойства создали Америке хорошую международную репутацию. Нельзя отрицать: вторжение в Ирак привело к массовой жестокости; но это было скорее следствием великодержавной политики Вашингтона, чем злой солдатской волей (исключая происшествия, подобные истории с Абу-Грейбской тюрьмой). В итоге британский и американский империализм (если последний существует вообще) оказывались мягче и снисходительнее португальского и голландского. Исключение из правила составляет голландское обращение с жителями Японии, Формозы и Персии: тамошних могущественных повелителей – хоть сёгуна, хоть шаха – поневоле приходилось ублажать.

В целом голландцы оставили на своих колониях меньший культурный отпечаток, чем португальцы – на своих. Португальцы гораздо больше перенимали туземные нравы и усваивали обычаи, они до конца дней своих оседали в тропиках, откуда голландцы бежали опрометью, лишь только срок их службы истекал. Торжественная и пышная обрядность португальского католичества завораживала обитателей отдаленных индоокеанских земель, напоминая – задумчивым перебиранием четок, почитанием святых и тому подобным – вероучение индусов и даже иногда буддистов. Голландский кальвинизм – холодно-логический и скудный обрядами – состязаться с католичеством попросту не мог. Португальские священники блюли обет безбрачия, на долгие годы оставались в одном и том же месте и, следовательно, заводили добрые отношения с туземцами. Голландские проповедники были женаты, вынуждены заботиться о своих семьях – и часто меняли местопребывание. По сравнению с католиками кальвинисты, поглощенные европейскими религиозными распрями, слали в тропики чересчур мало миссионеров. Как только Ост-Индская компания прекратила поддерживать проповедников, кальвинизм перестал производить особое впечатление. Все это, вместе взятое, на века превратило португальский язык в lingua franca азиатских побережий, а голландский – точней сказать, его искаженное наречие – укоренился только в Южной Африке.

В итоге сокрушило голландскую империю не это. Подобно многим иным империям, она испускала дух постепенно и по простой причине: как выразился йельский историк Пол Кеннеди, «империя раздулась донельзя» [28]. И не только в том дело, что голландцы основали множество поселений и факторий и на берегах Индийского океана, и вдоль впадающих в него рек, и в другом полушарии, в Америке. Дело в том, что все упомянутые владения следовало содержать, а расходы и усилия, связанные с военными авантюрами на Иберийском полуострове и во Фландрии – голландцы участвовали в этих кампаниях, – не оставили для этого ни денег, ни возможностей. Голландский флот попросту не мог поспевать повсюду и поддерживать порядок на всем земном шаре. Во всех Соединенных провинциях лишь Амстердамское адмиралтейство наскребло средства на постройку достаточного числа боевых кораблей – 33, между 1723-м и 1741-м. Сравните: Роттердам спустил на воду четыре парусника, Зеландия – четыре, Фрисляндия – один, а провинции, не имевшие прямого выхода к морю, – ни единого.

Бросается в глаза поверхностное сходство с Америкой: американские военные базы разбросаны по всему свету. Вспомните об огромных расходах на сухопутные военные действия в Ираке и Афганистане, учтите американский судостроительный спад и то, что численность боевых кораблей сократилась: 600 единиц в начале 1990-х и менее 300 под конец первого десятилетия XXI в. Соединенные Штаты XXI в., подобно Соединенным провинциям века XVIII, могут раскидывать свои форпосты по всему миру, но уж навряд ли стоит одновременно развязывать войны, дорогостоящие и утомительные для державы.

Раздумья о голландской империи служат главной опорой тому, кто хочет разобраться в городских нагромождениях Джакарты. Город стоит у вод Яванского моря и вырастает из старинного порта Сунда Келапы, где сохранились длинные белые склады пряностей, крытые рыжей черепицей и сооруженные Голландской Ост-Индской компанией еще в XVII столетии. Толстые стропила тикового дерева почернели от времени. Возле зданий высятся изящные ряды кокосовых пальм. Неподалеку видны железные крыши хибарок и усеянные мусором каналы. В этой части города высотных зданий нет, и можно представить себе прежний облик Батавии. Именно здесь кое-кто из позировавших Рембрандту сколачивал свое состояние. Три с половиной столетия назад море было гораздо ближе к городу, чем сейчас, – поскольку с тех пор дельцы-строители расширяли прибрежную полосу, намывая почву. Я поднялся на какую-то башенку и у самой морской кромки разглядел паромы и рыбачьи шлюпки, вытащенные на берег и стоящие бок о бок. Отсюда город и потянулся некогда к югу, ныне став настолько огромным, что следует, пожалуй, звать его не городом, а городом-государством.

Почти сразу же после голландцев сюда в изобилии хлынули китайцы – и больше уже не уходили. Китайцы служили торговыми посредниками, если речь велась о продаже сахара или пряностей; они в известной степени занимали то же место в обществе, что и евреи, жившие на землях Восточной Европы. Их и бранили точно так же: людей, играющих исключительно важную роль для экономики, объявляли причиной всех приключавшихся невзгод. Тысячи китайцев погибли в мятежах 1740 г., а уцелевших раз и навсегда обязали селиться вне городской черты. Китайские погромы составляли периодическую особенность местной истории. Последний грянул в 1998 г. Но все же вокруг Сунда Келапы существуют оживленные китайские кварталы.

Был предпоследний день китайского Нового года (года Быка), и я посетил китайский храм, возведенный в 1650-м, в пределах старой Джакарты. Это был маленький мирок, полный пурпура и золота, пламени и дыма. Китайцы жгли деньги (ненастоящие, разумеется), чтобы символически почтить своих вознесшихся в небо предков. Целый свечной лес пылал передо мной; вокруг изваянных из камня драконов стояли китайцы, поднимая к небесам связки тлевших благовонных палочек.

Даже сегодня индонезийским китайцам закрыта дорога в армию, судопроизводство и т.?п. Что ж, они прибрали к рукам торговлю… Невзирая на это и на прошлые погромы, вдоль всех улиц, ведущих к храму, выстроились индонезийцы, участвовавшие в китайском празднестве. Нынешнее отношение к китайцам гораздо сложнее, чем можно предположить, помня о страшных исторических событиях, вызванных национальной враждой. И оно, разумеется, влияет на отношение индонезийцев к самому Китаю.

С 1998-го китайских погромов не случалось, а китайскоязычные средства массовой информации процветают в Индонезии. Ни китайцев, обитающих в Джакарте, ни китайцев, населяющих Пекин, уже не рассматривают как национальных врагов. Скорее они являют собой растущую силу – стратегическую и экономическую, – с наличием которой Индонезии следует мирно согласиться, даже если Индонезия пытается ее сдержать. В 2005-м Индонезия и Китай подписали договор о стратегическом партнерстве, а следом, в 2007-м, соглашение о сотрудничестве в области оборонительной. Одновременно Индонезия ограждает себя от Китая, содействуя включению Австралии и Новой Зеландии в состав участников грядущей восточноазиатской встречи на высшем уровне [29]. Слово «Китай» не сходит с уст, стоит лишь заговорить о роли, которую Соединенные Штаты с Индией играют в Юго-Восточной Азии. Чем шире военно-морские силы Вашингтона и Нью-Дели разворачиваются вблизи Малаккского пролива, тем более независимой чувствует себя Индонезия. Величайшая в мире мусульманская страна втайне приветствует американскую боевую мощь – и рассматривает как собратьев людей, исповедующих индуизм и населяющих Индию, глубоко националистическую демократию, находящуюся в сердце Азии. Высшие индонезийские руководители говорили мне: надеемся, Тихоокеанское командование США сумеет вовлечь Китай в некое тихоокеанское союзное содружество – и тем, по сути, обезвредит китайцев.

Индонезия, похоже, была бы не в состоянии сопротивляться Китаю. Китайская национальная корпорация по разработке нефтяных месторождений на шельфе – крупнейшее нефтедобывающее предприятие в Индонезии. Помимо того, Китай скупает каучук и уголь на Калимантане, индонезийской части острова Борнео. Индонезия полагается на китайскую помощь при расширении своей электроэнергетической системы. Китайские военные суда посещают индонезийские гавани.

Именно благодаря успешному демократическому развитию, выразившемуся, например, в том, что военные стали чисто внутренней силой, поддерживающей порядок, Индонезия, как никогда прежде, уязвима перед лицом великого китайского натиска, заметила Конни Рахакундини Бакри, исполнительный директор Джакартского исследовательского института по вопросам обороны и безопасности. Вместе со многими другими она говорит: поскольку военные запятнали себя поддержкой режима Сухарто, нарушавшего человеческие права, армия до известной степени утратила доверие индонезийских граждан – и оттого довольствуется очень скромным бюджетом. В Индонезии 240 млн обитателей, общей протяженностью государство не уступает Соединенным Штатам, а индонезийской армии выделяется денег меньше, чем войскам крошечного города-государства Сингапур, и столько же, сколько малайзийской армии, хотя Малайзию населяет вдесятеро меньше людей, чем Индонезию. У Сингапура четыре боеспособные подводные лодки. У Индонезии две – неисправные.

Помня, что демократия в конечном счете означает децентрализацию, что бо?льшая часть индонезийских природных богатств, которые вызывают вожделение у многих, сосредоточены в Ачехе и на Папуа – географически противоположных оконечностях государства, – Рахакундини тревожится: если Индонезия не создаст хотя бы подобия современным вооруженным силам, обладающим боевыми кораблями, «нас можно будет неофициально разъять на части – по кусочкам разделить на сферы незаметного постороннего влияния». Ирония заключается в том, что ранее индонезийская армия скомпрометировала себя на родной почве, слишком уж рьяно участвуя во внутриполитических делах, а ныне возникла отчаянная нужда в этой же армии, чтобы выполнять задачи политики внешней: сдерживать вероятного противника. Индонезия, раскинувшаяся при слиянии двух океанов, Индийского и Тихого, стратегически делается все важнее и важнее. Она становится все более демократической страной и примером блистательного мусульманского успеха, но рост региональных военно-морских сил – китайских, индийских, японских – и соответствующее развитие рыболовства означают: Индонезия может понемногу лишиться любой независимости, даже символической.

Военные, сказал мне министр обороны Джувоно Сударсоно, избрали «стратегию долготерпения»: держать безмолвную оборону, пока не окрепнет средняя буржуазия – состоятельные налогоплательщики, способные содержать большую армию и флот. А пока следует участвовать в миротворческих действиях ООН, восстанавливая таким образом прежнюю международную репутацию индонезийских войск, – и получать моральную поддержку от международного сообщества.

Юго-Восточная Азия по мере того, как ее разнообразные политические системы начинают потрескивать от напряжения, все больше втягивается в сферу китайского торгового преобладания. Таиланд – когда-то цельный региональный оплот – разделяется надвое: часть избирателей тяготеет к идущему в рост сельскому рабочему классу, а другая часть – к средней буржуазии, сосредоточившейся в Бангкоке. Досточтимый таиландский король старится, а его сын и вероятный наследник, мягко говоря, не пользуется всенародной любовью. Чем беспокойнее сделается демократия, тем слабее станет государство Таиланд. Малайзия и Сингапур увязли в сложных демократических преобразованиях, поскольку оба тамошних опытных и сильных строителя государства – Махатхир бен-Мохаммад и Ли Куан Ю – сходят со сцены [30].

По сути, Малайзия – полная противоположность Индонезии. Если примерно 85 % индонезийцев – мусульмане, то в Малайзии мусульман всего 60 %. Малайзия – откровенно суровое исламское государство. Поскольку все коренные малайцы – мусульмане, в Малайзии ислам связывается с национальной принадлежностью; в итоге проводится резкая черта между малайскими, индийскими и китайскими общинами. Исламизация привела к тому, что за минувшие 20 лет Малайзию покинули 70 тыс. китайцев, оставшиеся отдают детей в школы, где обучение ведется на китайском языке. Политические невзгоды и стычки в Малайзии множатся после того, как под конец 2007-го 10 тыс. индийцев учинили митинг, протестуя против малайско-исламского политического преобладания. Неудивительно, что Малайзия, подобно Индонезии, находит присутствие военно-морского флота США в Юго-Восточной Азии удобной защитой от китайских поползновений, хотя Куала-Лумпур и заигрывает с Пекином, предлагая протянуть нефтепровод через Северную Малайзию и тем сделать Пекин менее зависимым от нефтяных поставок по Малаккскому проливу. Малайзия все больше оказывается китайской служанкой, хоть ее правители – коренные малайцы и мусульмане – трактуются Пекином как неисправимые шовинисты [31]. Иными словами, неприязнь к рассеянным по всей Юго-Восточной Азии китайцам необязательно влияет на вопросы, касающиеся возвышенной внешней политики. Пекин становится чересчур сильным и требует почтительного к себе отношения. Все тамошние страны надеются на то, что американское военно-морское присутствие совместно с ростом флотского могущества таких стран, как Япония и Южная Корея, создаст противовес китайской мощи.

Тихий ужас, испытываемый перед Китаем, всего нагляднее предстает в действиях Сингапура, города-государства, расположенного в самом узком месте Малаккского пролива. В Сингапуре соотношение этнических китайцев и этнических малайцев равняется 77 : 14. Однако Сингапур боится стать вассалом Китая и оттого издавна проводит совместные военные учения с Тайванем. Министр-наставник Ли Куан Ю всенародно призвал Соединенные Штаты сохранять военное и дипломатическое присутствие в регионе [32]. Степень, в которой Сингапур сумеет сохранить свою задиристую независимость, окажется мерилом регионального китайского влияния.

Пришли дни, когда мягкая сингапурская версия авторитарного правления ставится под вопрос. Доброе имя правящей Партии народного действия неизменно зависело от экономического положения в стране, а поскольку всемирный экономический спад влияет и на эти края, партия может поневоле сделать политическую систему открытой [33]. Пускай в отдаленном будущем и Сингапур, и вся Малайзия выиграют, сделавшись демократическими, – в ближайшем будущем трудности, связанные с избирательной политикой, вскроют внутренние государственные слабости, из-за которых Сингапур и Малайзия могут сделаться более восприимчивыми к давлению из Пекина. В отличие от голландцев и прочих европейцев, правивших своими колониями в Юго-Восточной Азии как бы издали, за тридевять земель от родных берегов, китайцы находятся рядом и географически доминируют в регионе. Это дает им возможность властвовать изощреннее и действеннее, чем колонизаторы-предшественники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.