Глава 4 Особо важное задание
Глава 4
Особо важное задание
Москва. Проспект Мира. 1 июля. 7 часов 30 минут
Утром на кухне дым и гвалт, но бриться в комнате Павел не любил. Перекинешься парой слов с Федорычем, посмотришь, как Софья Матвеевна въедливо поучает какую-нибудь из соседок, и совсем проснешься. Он стоял возле раковины, скоблил подбородок трофейной бритвой и пытался одновременно слушать, как Вовка рассказывает результаты вчерашнего дворового футбольного матча, Стефа повествует о несчастной любви своей начальницы и Федорыч читает газету.
Звонки с парадного хода ворвались в утренний шум. Четыре: два длинных и два коротких. Это были позывные Коротковых. Павел взял было полотенце, но Федорыч похлопал его по плечу:
– Брейся, брейся, я сам открою.
Он простучал протезом к дверям, потом обратно и вернулся с двумя офицерами. Одного Павел узнал сразу, хотя знакомы они не были. Полковник Сорокин из центрального аппарата ГРУ, с ним другой, в том же чине, щеголеватый штабной. Сорокин кивнул приветливо, а второй, сразу выхватив взглядом Павла из толпы жильцов, сказал с официальной корректностью:
– Товарищ Коротков? Я за вами. Одевайтесь, и пройдемте со мной.
У подъезда ждал гэрэушный «Фольксваген» и огромный черный ЗИС-110. Павел направился было к первому, но Сорокин дернул его за рукав и указал на правительственный автомобиль. Вот это да! Стараясь держаться как можно более солидно и невозмутимо, майор поместился рядом со штабным полковником. На переднем сиденье, возле шофера, сидел полный генерал-майор в форме военной прокуратуры.
Ехали долго: сначала по городу, потом выбрались на шоссе. Павел созерцал промытые дождем кусты по сторонам дороги и думал. Что бы это все значило? Арест? Случалось, разведчиков увозили в тюрьму под видом вызова на задание. Но арестовывать его совершенно не за что, да и кто он такой, чтобы за ним приезжали генерал с полковником, да еще на правительственной машине? Нет, на ЗИСах майоров уж точно в тюрьму не возят. Может быть, наоборот, – важное задание? А почему бы и нет? Биография у него самая подходящая. Происхождение правильное, рабочее, на фронте служил в разведке, на Украине боролся с бандитами, за время службы всего два выговора, и то по мелочам: один раз за то, что в пьяном виде полез колокол с церкви сбрасывать, другой за моральную неустойчивость.
Как обычно, вспомнив о своих выговорах, он заулыбался, и мысли приняли совсем другое направление. Дело было все в тех же Драгомичах, где находился районный штаб по борьбе с бандитизмом, а заодно и разведотдел. А еще там были очень сильны религиозные суеверия, которые они с друзьями вечером первого мая сорок пятого года, как следует отметив пролетарский праздник, и решили искоренить. Когда Павел, так и не справившись с колоколом, слез на землю, там уже ждали местные жители. Друзья-собутыльники не подпускали их к церковному крыльцу, но одна худенькая девчонка лет шестнадцати все же прорвалась, ибо никто не принял такую малявку всерьез. И зря не принял. Как она тогда его лупила!
Последующая моральная неустойчивость тоже была связана с ней. Перехватив наконец вооруженную палкой ручонку, Павел заглянул нечаянно в темно-серые глаза – и потерял себя. А когда последствия неустойчивости по части морали было уже не скрыть никаким платьем, мать приволокла Стефку за руку прямо к замполиту. Виновник греха своего не отрицал. Наоборот, обрадовался, что все вышло наружу, – до сих пор Стефа отчаянно боялась своей религиозной родни да материнского проклятия, но раз уж мать сама проявила инициативу…
Через неделю они обвенчались в той же церкви, а до того был двухдневный скандал с невестой и ее родней. Вечером второго дня, окончательно обессилев, Павел пошел к начальнику разведотдела и спросил, как следует поступить коммунисту, если ему приходится выбирать между моральным разложением и религиозными предрассудками. Тот махнул рукой, сказав что-то вроде, мол, в целях налаживания контактов с местным населением иногда приходится поступаться некоторыми принципами. Но выговор все равно влепил, за все сразу: и за аморалку, и за «религиозную неустойчивость».
Начальник политотдела академии, когда Павел поведал ему эту историю, хохотал до слез и сказал на прощание: легче Гитлера разбить, чем с бабами справиться, и чтоб он не беспокоился, эти выговоры на его судьбу не повлияют. Неужели же действительно не повлияли, и его выбрали для какого-то важного задания? Неужели вправду услышал Бог Стефкины молитвы? Это же такой случай! Если он справится так, как надо, карьера обеспечена. В Москве оставят…
Занятый приятными воспоминаниями и не менее приятными размышлениями, Павел не заметил, как они остановились. Когда он поднял голову, машина стояла перед высоким забором, часовой проверял пропуск. Наконец ворота открылись, ЗИС въехал на асфальтированную площадку возле самого забора, ограждавшего довольно большой дом посреди роскошного ухоженного участка. Дача, судя по ее виду и по машине, к ней приписанной, кого-то из членов правительства, если не Политбюро. Кому он мог понадобиться в такую рань?
Сотрудник охраны, привычно пригнувшись, открыл переднюю дверцу, потом заднюю. Павел выбрался из автомобиля, сделав вид, будто он тут тысячу раз бывал и ничему не удивляется – по правде сказать, удалось ему это с большим трудом, – выпрямился и взглянул наконец на дом.
От крыльца к ним шел какой-то человек. Утреннее солнце, светившее прямо в глаза, слепило, и лица человека было не разобрать, – но зачем майору Короткову видеть лицо, когда он узнал походку? Он тут же выпрямился и, радостно просияв, щелкнул каблуками. Хрущев стремительно подошел и обнял своего бывшего ординарца, крепко и по-дружески.
– Никита Сергеевич! – сразу растеряв всю официальность, радостно выдохнул Павел.
Тот вместо ответа хлопнул его по плечу и подтолкнул в сторону видневшейся в саду беседки.
– Завтракал?
Майор замялся.
– Вижу, что нет. Пошли.
– Неудобно, Никита Сергеевич, – оглядываясь на сопровождающих генерала и полковника, которых не пригласили, пробормотал Коротков.
– Ишь какой! На фронте из одного котелка удобно было, а теперь он церемонии разводит. Пошли, пошли…
За завтраком Хрущев успел расспросить Павла обо всем. Про жену, про сына, об учебе и о жизни. Под конец Коротков совершенно перестал стесняться, так, словно не на правительственной даче сидел с членом Политбюро, а снова с генералом Хрущевым грязь месил на переднем крае. Никита Сергеевич был все такой же простой и веселый, с ним было все так же легко. Наконец, напившись чаю, он вдруг как-то сразу посерьезнел и заговорил совсем о другом.
– Вижу, ты, Павлуша, как был честным человеком, так им и остался. Оттого и не хотел я тебя к себе брать. Политика дело грязное, жаль было такого парня портить. Думал, отучишься в академии, пошлем тебя на заграничную работу, в какую-нибудь страну с теплым климатом. Но теперь все так поворачивается, что придется тебя побеспокоить, поскольку нужен мне для одного дела надежный и верный человек, преданный нашей партии и памяти товарища Сталина.
– Готов выполнить любое задание, – вскочил с места Павел.
– Ты сядь, сядь, – потянул его за руку Хрущев. – Что ж мне на тебя, снизу вверх глядеть? И мой тебе совет как старшего товарища: никогда так не говори. Любое задание он готов, понимаешь! Нельзя так некритически. Надо делать с разбором. Те, в Нюрнберге, именно так и размышляли: мол, фюрер все за нас решает, а наше дело подчиняться. Знаешь ведь, чем все кончилось… Знаешь?
Павел молча кивнул, совершенно сбитый с толку. Услышать такое от своего старого командира было странно.
– Удивляешься? – продолжал тем временем Хрущев. – Думаешь, разве партия может отдать преступный приказ? Партия, мил друг, не может, а вот отдельные враги, в нее пробравшиеся, очень даже могут, и долг коммуниста всегда быть бдительным.
– Это вы меня проверяете? – понял наконец Павел.
– Это я тебя воспитываю, по старой памяти, чтобы не был теленком. Теперь о том, зачем ты мне понадобился. Мы нынче не на фронте, ты мне не ординарец и от дела этого имеешь полное право отказаться, если оно придется тебе не по душе…
Павел нахмурился и вопросительно взглянул на Хрущева. Тот положил ему руку на локоть.
– Не то ты подумал, товарищ Коротков. Задание у тебя будет самое что ни на есть чистое, достойное настоящего коммуниста, но неприятное. А ты очень уж человек хороший…
– Никита Сергеевич, – обиженно сказал покрасневший от таких похвал Павел, – я же не гимназистка. Мне приходилось и допрашивать, и расстреливать, и во вражеский тыл ходить!
– Ну, коли так, слушай, – Хрущев хлопнул ладонью по столу. – Буду говорить прямо. Ты об аресте врага народа Берия знаешь?
– Кто же не знает, – пожал плечами Павел.
– Сейчас этот мерзавец сидит у нас в тюрьме. И ты, если согласишься, будешь у него следователем.
– Я? – от неожиданности Коротков даже поперхнулся. – Так ведь в МВД и в прокуратуре специалисты – не мне чета.
– Правильно. И эти специалисты тоже будут допрашивать Берию обо всех его подлых изменнических делах. Но у тебя задание особое. Ты придешь к нему и скажешь: ты сотрудник центрального аппарата ГРУ, тебя прислал товарищ Маленков, председатель Совета Министров, чтобы Берия рассказал тебе подробности реформ, которые он собрался проводить.
– Вредительство? – оживился Павел. – Это я умею, на Украине разматывать приходилось.
– Украина у нас вообще на все случаи жизни энциклопедия. Не знаю уж, вредительство или не вредительство… В общем, пусть Берия тебе рассказывает, что он там в экономике задумал. И чем больше говорит, тем лучше. Он ведь тоже жить хочет, и постарается доказать, что он для страны человек полезный. А ты можешь пообещать ему смягчение участи: мол, если докажет свою незаменимость, то Маленков убедит партию и правительство его помиловать…
Хрущев замолчал, налил себе еще чаю. Павел несколько секунд сосредоточенно думал, потом поднял голову:
– А на самом деле?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Хрущев, взглянув быстро и весело.
– Расспрашивать Берию об экономике может кто угодно, для этого верный человек не нужен. Какое будет мое настоящее задание?
– Да, забыл я, каков ты есть, Паша. Глаз алмаз, руки золото, а про голову и говорить нечего. Одно слово: разведчик. Не ошибся ты, задание у тебя на самом деле другое. Можно сказать, ювелирное. Следствие будет вести Генеральный прокурор товарищ Руденко, он на Берию нажмет крепко, а ты постарайся с ним, как бы это… помягче, поспокойней. Войди в доверие, пусть он к тебе проникнется… и ты к нему проникнись. Он, конечно, враг, но ведь и человек тоже. Может, он запутался, может, враги его охмурили, настроили против нашей партии и против ее Политбюро. Найди в нем это человеческое и за него зацепись…
Павел нахмурился.
– Не по душе тебе, вижу, – тут же быстро сказал Хрущев. – Ладно, в таком случае езжай домой и забудь обо всем, что я тут говорил…
– И в самом деле, не по душе мне с врагом народа психологию разводить. Но если это для дела нужно, то мои чувства значения не имеют. Сделаю, как надо…
– Для дела, Паша, для дела. Твоя задача – чтобы он тебя завербовал. Ему очень нужна связь со своими подельниками, оставшимися на свободе. Пусть он попробует установить ее через тебя, доброго и глупого следователя. Понял?
– Теперь понял, – улыбнулся Павел. – Не первый день в разведке, Никита Сергеевич! Ради этого можно и в Берии человеческое поискать.
– Ну вот и молодец. Если все пойдет хорошо, можешь наведаться к его дружкам, установить связь между ними и Берией. В общем, задача твоя выведать об этих предателях как можно больше. Так, чтобы мы смогли сразу накрыть всю организацию. Если выполнишь, не обижу и не забуду.
– Никита Сергеевич, – обиженно вскочил Павел, – я с вами на фронте не ради наград… И теперь тоже… Все сделаю, что смогу!
– Все-таки обиделся… Ну прости дурака, забыл я, какой ты у нас горячий. И еще раз я тебя обижу, Павлушка. Потому что предупрежу: о задании твоем – никому и ни при каких обстоятельствах. Ни под пыткой, ни в бреду, ни жене в постели… У Берии всюду глаза и уши, и если они о тебе узнают, никого не пощадят. Им не привыкать. Знал бы ты, сколько невинных душ на их кровавых руках. Им что женщина, что ребенок… Эти люди, они те же фашисты… нет, они хуже фашистов, потому как воюют против своего народа. Но мы им голову отрубили, отрубим и их грязные руки. Понял?
Павел, посерьезнев, кивнул.
– Ну, тогда иди. Сейчас тебя отвезут прямо к нему. Проведи первый допрос. Лошадей не гони, в душу не лезь, просто присмотрись, определи, как работать дальше. И помни: партия надеется на тебя, товарищ Коротков…
Штаб МВО. 10 часов 45 минут
Обратно Павла везли на обычной потрепанной «эмке», чтобы не привлекать внимания. В штабе его уже ждали. Коренастый полковник, кивнув, предложил следовать за собой и повел во второй двор, по углам которого стояли танки, блокируя все подступы к бункеру. Спустившись вниз, полковник представил Павла худощавому строгому майору. Они прошли по узкому коридору в небольшую комнату. Стены завешаны картами, на одной портрет Сталина, в углу сложены штабелем несколько простых столов и стульев. Один из столов стоит по центру, за ним – удобное кресло, перед ним – стул. Вот и вся меблировка.
– Сейчас приведем, – сказал полковник и вышел.
Павел уселся за стол, успокаивая себя. Ну что такое, в самом-то деле, – волнуется, как мальчишка перед первым свиданием. Можно подумать, он в жизни своей никого не допрашивал. Будь Берия хоть трижды министр, а все равно он враг, и вести себя с ним следует вполне определенным образом. Может быть, мандражит из-за того, что задание сверхответственное? Если его выполнить, потом служба пойдет, как по шоссе…
По правде-то сказать, на утреннем свидании он изрядно в дурачка поиграл. Нет, конечно же, он был рад встрече со своим генералом, – но майор Коротков давно уже не тот простоватый парнишка, который бегал за членом Военного совета Хрущевым по траншеям. Задание партии есть задание партии, и он, как коммунист, его выполнит… но слова Хрущева о врагах он услышал и понял, почему первый секретарь ЦК КПСС не вызвал его к себе в Кремль, а приказал тайно доставить утром, в самый неурочный час, на дачу. И к тому, что среди подельников Берии могут оказаться очень важные персоны, он тоже готов. Вот только не Никите Сергеевичу учить его, военного разведчика, допрашивать врагов. Сказал тоже: «проникнуться», человеческое поискать… Да если он сейчас начнет играть, хотя бы в самой мелочи, такой опытный волк, как Берия, тут же его размотает. Не проникаться к нему надо, а вести допрос, как положено. Связь нужна не ему, а Берии, вот пусть он и «проникается», пусть ищет в молодом следователе то человеческое, за которое его можно зацепить и завербовать. А он понаблюдает, опыта наберется…
Дверь скрипнула, появился майор, ведя перед собой арестованного. Павел с некоторым удивлением смотрел на него, не узнавая. На портрете в академии Берия был строгим, подтянутым военным лет сорока, и майор, хотя и видел фотографии в газетах, все же безотчетно настроился на встречу именно с таким вот сильным и опасным врагом. Но перед ним стоял пожилой, толстый, обрюзгший человек, какой-то сонный и вялый. Некстати, а может, и кстати вспомнился детский стишок: «К сундуку бежит толстяк, от жары он весь размяк, щеки, как подушки, шляпа на макушке…» Портрет – точнее не бывает! Павла слегка передернуло от внезапно вспыхнувшего отвращения. Неужели это и есть легендарный товарищ Берия, маршал-чекист, о котором Вовка еще первого мая рассказывал стихи: «Сегодня праздник у ребят, ликует пионерия, сегодня в гости к нам пришел Лаврентий Палыч Берия!» Ну что ж, добро пожаловать, дорогой Лаврентий Палыч, в гости к нам, не все веревочке виться…
Берия сел на стул, дисциплинированно завел руки назад, за спинку. Майор поднял над его головой наручники и вопросительно посмотрел на Короткова.
– Не надо, – сказал Павел. – Я думаю, гражданин подследственный будет вести себя хорошо. Не так ли?
– Без сомнения, – коротко ответил Берия.
Ну еще бы! Когда стягивают руки таким вот образом, это сильная мера. И ведь вроде не пытка, вот что интересно! Не пытка, а простая мера безопасности, но они таким способом здоровенных мужиков-бандеровцев доводили до слез. А у этого стула спинка довольно широкая, мало врагу народа не покажется…
– Вот и славно, – кивнул Коротков. – Поговорим спокойно. Я попросил бы вас, товарищ майор, оставить нас наедине.
Тот замялся.
– Вы что-то хотите сказать?
– Я должен вас предупредить, этот человек гораздо опаснее, чем кажется.
– Ничего, я тоже не из теста. Если опасаетесь, можете запереть дверь.
Все это время Берия сидел молча, опершись на спинку, чуть сгорбившись и глядя пустым взглядом прямо перед собой. Да, крепко напугали майора, если он считает этого опасным. Павел видывал таких. Грозен, пока на воле и в силе, а потерпев поражение, погружается в полную апатию. Усталый, сломленный, равнодушный ко всему человек, вызывающий брезгливую жалость. Хотя чего его жалеть – работал бы честно, сидел бы не здесь, а у себя в кабинете…
Когда дверь захлопнулась, Павел поднялся и прошелся по комнате, тоже не просто так, а со смыслом – показать подследственному, что следователь нисколько его не опасается. Если бы опасался, отгородился бы столом. Пройдя до портрета Сталина и обратно, он присел на край стола и бодро заговорил:
– Ну что ж, давайте знакомиться. Я ваш новый следователь, майор Коротков.
Берия поднял голову и сухо, начальственным тоном сказал:
– Послушайте, майор. Если вы решили поиграть в доброго и злого следователя, то оставьте эти игрушки для шпаны. И достаньте протокол, коли собираетесь вести допрос…
Вот тебе и апатия! Павлу сразу стало весело и интересно. Значит, будет у нас впереди не легкий бой, а тяжелая битва. Ну и славно!
– Видите ли, гражданин Берия, протокол нам не понадобится, – снова поднимаясь, сказал он.
– Ах вот оно что? – усмехнулся уголком рта человек на стуле. – Значит, вы не добрый следователь, а злой? Да, видно, Руденко на меня обиделся крепко… Только вы зря от наручников отказались. Не обманывайтесь, я ведь могу и сдачи дать…
Павел озадаченно молчал, пытаясь понять, о чем говорит подследственный. Понял, поморщился, чувствуя, как начинает краснеть. Ну ладно, раз ты такой умный, то устроим мы тебе маленькую психическую атаку. Чтобы ты понял, инициатива наказуема…
Он зашел подследственному за спину и остановился вплотную к стулу. Около минуты Берия все так же сидел, молча глядя перед собой, потом слегка повернул голову. А вот фиг ты меня увидишь!
– Ну же, приступайте, – напряженно сказал тот. Ага, храбрится, а самому-то страшно! – Впервые замужем, что ли? Неужели раньше никого бить не приходилось?
– По морде, случалось, давал, – хмыкнул Коротков. – Особо упрямым врагам. Но костоломом не работал, для этого есть младший командный состав с крепкими сапогами.
Берия повернулся на стуле, взглянул на него с удивлением.
– Вы разве не из штаба округа?
– Я сотрудник Главного разведывательного управления, – сухо отчеканил Павел, возвращаясь на свое место за столом. – И нахожусь здесь по поручению Председателя Совета Министров товарища Маленкова. Сядьте как положено.
Вот теперь Берия вздрогнул. И еще как! Принял прежнюю позу, выждал секунд пять и спросил с плохо получившимся равнодушием:
– Вас прислал Георгий? Что ему нужно?
– Его интересует ваша вредительская деятельность на государственном посту. Что вы уже сделали и что собирались сделать.
– Вредительская? – удивленно спросил Берия. – Это его формулировка?
– Это моя формулировка, – тут же сориентировался Павел. – Если ваша деятельность не была вредительской, зачем Председателю Совета Министров ею интересоваться?
Коротков внимательно наблюдал за собеседником и все же упустил момент, когда Берия преобразился. Он сидел все в той же позе, так же смотрел прямо перед собой, и лицо было таким же отекшим, но что-то изменилось – словно бы внутри этого мешковатого человека развернулась тугая пружина.
– Короче, – резко оборвал он. – Чего хочет от меня Маленков?
– Он хочет получить планы экономической реформы, которую вы разрабатывали в последнее время, – против воли захваченный его напором, в том же темпе и в том же тоне ответил Павел.
Внезапно Берия рассмеялся. По-видимому, он не того ждал.
– Реформы? Неужто они намерены ее реализовать? Передайте Георгию, у возглавляемой им команды на это мозгов не хватит. Они думают, реформа – это автомат по продаже газировки? Бросил гривенник, получил стакан воды и пей? Постарайтесь понять и объяснить Маленкову, гражданин следователь, что реформу надо проводить. За ней необходимо наблюдать ежедневно, отслеживать все процессы и вовремя принимать меры. В нашем замечательном правительстве человека, способного провести такую работу, сейчас не наблюдается. И даже если он когда-нибудь появится, к тому времени все эти планы будут устаревшими. Поэтому передайте Георгию, что о реформе он может забыть.
А вот тут Никита Сергеевич глядел точно в корень. Как раз об этом он и предупреждал.
– Вы пытаетесь объяснить правительству, что вам следует сохранить жизнь? Об этом уже подумали. Я уполномочен передать, у вас есть шанс. Если вы сумеете доказать свою необходимость для государства…
– Ваши хозяева повысили цену? – хмыкнул Берия. – Я уже сказал: нет!
Кровь бросилась майору в лицо.
– Послушайте, гражданин Берия! Вы мне тут в шпионов не играйте! Я не собачка, и хозяев у меня нет! Не знаю, кто и что хочет у вас купить, а меня прислал товарищ Маленков – говорить с вами об экономической реформе. И будьте уверены, никто ваши гениальные планы кулаками из вас выбивать не станет. Не больно-то они и нужны…
Берия внезапно поднял голову и очень внимательно посмотрел на него.
– Это тоже Маленков сказал? Или это ваше мнение, гражданин следователь?
– О чем вы? – не понял Павел.
– Не поняли, так и неважно. Передайте Георгию: в то, что мне сохранят жизнь, я не верю. Говорить о государственной работе согласен, но пусть он выберет более простые темы. Те, которые сейчас действительно актуальны, а не эту мифическую реформу. А сейчас попрошу меня отпустить. Я плохо себя чувствую. И не притворяйтесь многоопытным следаком, у вас не получается. Просто делайте, что вам поручено.
Павел, чувствуя, как краска заливает лицо, подошел к двери, поднял руку, чтобы постучать. Не оборачиваясь, спросил:
– Прислать к вам врача?
– Нет, – отрезал Берия. – Лечиться в моем положении вредно. Я бы предпочел умереть раньше, чем Руденко и его компания возьмутся за меня всерьез.
– Вы о чем? – не сразу понял Павел. – А, все о том же… Почему вы полагаете, будто к вам станут применять несанкционированные методы?
– Вы большой ребенок, – голос за спиной мгновенно изменился. Теперь он был бесконечно усталым. – Полагаю? Я просто это знаю…
В Кремль на доклад к Хрущеву он шел пешком – надо было собраться с мыслями. Павел вышел из бункера оглушенный и сбитый с толку, с головной болью. Он пытался проанализировать допрос, но ничего не выходило, все его построения расползались на глазах. «Постарайся к нему проникнуться, – так сказал Никита Сергеевич. – Найди в нем человеческое». Как раз человеческого-то в Берии было с избытком, но от этого не легче, ибо Павел не представлял себе, как за это человеческое «зацепиться». Попробуй-ка сделай это, когда подследственный видит следователя насквозь, и если не играет с ним, как кошка с мышью, то лишь оттого, что не находит нужным.
Хрущев поднялся из-за стола ему навстречу, радостно и нетерпеливо.
– Ну как?
Павел, так и не разобравшийся, к каким результатам привел его допрос, лишь покачал головой. Хрущев хлопнул его по плечу.
– Да, вижу, ошарашил он тебя. Это он умеет. Трудновато пришлось?
Майор опустил голову.
– Размотал он меня за минуту. С первых же слов начал про доброго и злого следователя – мол, приберегите это для шпаны… Я так и не понял, кто из нас кого допрашивал. Слабоват я против него, Никита Сергеевич, врать не буду.
– Это ничего, ничего… – Хрущев радостно потирал руки. – В твоей слабости вся твоя сила и есть. Ты знаешь, как сделай? Ты представь себе, будто Берия невинно арестованный, как… про графа Монте-Кристо слышал? Вот как этот самый граф. Дай ему убедить себя, сам поверь – мол, сидит он без вины, злые недруги его туда засадили, да… Клюнет Берия, не может он не клюнуть! Ты не огорчайся, все идет правильно. Ты мне лучше скажи: что угадал этот мерзавец и чего он не угадал?
Павел поднял глаза к потолку, припоминая.
– Боюсь, он заподозрил, что я Маленкова и в глаза не видел. Все время переспрашивал, его ли я слова передаю, или говорю от себя. Сказал, пусть, мол, выберет более простые темы, а не эту мифическую реформу. А мне и крыть нечем. Никита Сергеевич, если эту легенду продолжать, нужно получать инструкции непосредственно от товарища Маленкова.
– Ах, Георгий, сукин сын! – стукнул кулаком по столу Хрущев. – А ведь это он мне про реформу-то говорил. Мол, без Берии ее никак не провести… Ну, нечего делать, придется устроить тебе с ним встречу. Но только будет это не скоро. Завтра мы открываем Пленум ЦК, и пока он не кончится, Георгию Максимилиановичу будет не до того. Ну, а потом я вас сведу, получишь у него инструкции и станешь работать. Знаешь что, Павлушка? Велю-ка я выписать тебе гостевой билет, и сходи-ка ты на пленум. И самому полезно, и с Берией будет о чем поговорить, да и не только с Берией. То, чем ты занят и с кем работаешь – это государственная тайна. А вот то, что будет на пленуме – информация несекретная. Билет тебе дадут через академию. Если станут спрашивать, скажешь, дескать, был в обкоме, случайно меня встретил – я ведь там бываю, – и я тебя туда направил. Политинформации по пленуму проведешь в академии, дома можешь рассказать – а то знаю я вас, молодых, свербит у вас перед женой покрасоваться. Этим и покрасуешься… Ну, а что он еще говорил?
– Думал, бить его буду. Советы давал, подбадривал – почему не начинаешь, мол, впервые замужем или как? Когда я жизнь ему пообещал, сказал: цена повысилась, но он все равно не согласен. Не знаю, о чем это…
– То другие дела, – сказал Хрущев. – Передам Руденко. Ничего… Сейчас твое задание главное, а вот когда ты с ним отработаешь, возьмемся за него как следует. Тогда и посмотрим, какое «нет» он нам споет…
– Ну так вот… – закончил Павел. – Умный он и тертый, а все же кое-чего не угадал. Самую малость: то, что я пришел от вас и какое у меня настоящее задание.
Он взглянул на своего бывшего генерала и лукаво улыбнулся. Хрущев погрозил пальцем:
– Ну, шутник! Уж эти мне твои шуточки…
– Так ведь у вас учился, Никита Сергеевич!
Первый секретарь кивком головы указал на дверь кабинета.
– Пойдем выпьем чайку. И докладай мне все, как было, подробно и по порядку…
Павел рассказал Хрущеву все, кроме одного: как вздрогнул Берия, услышав имя Маленкова. Непрост был утренний разговор, ох, как непрост! Не зря Хрущев заговорил о врагах народа, пробравшихся на высокие партийные посты, и о преступных приказах. И есть у майора Короткова одно подозрение по поводу того, кто может быть таким врагом. Сейчас еще рано об этом говорить, но впредь он будет смотреть в четыре глаза и слушать в четыре уха, запоминать каждое слово и Берии, и Маленкова. Он проведет свое расследование и положит на стол Никите Сергеевичу уже не беспочвенные подозрения, а настоящие улики. Восемнадцатилетним пацаном на фронте ему случалось брать немецких офицеров, а теперь он, курсант академии, майор-разведчик, изобличит первого человека в стране, матерого и опасного врага.
Выйдя из Кремля, Павел улыбнулся, расправил плечи – так, словно бы он приходил сюда не по вызову, а по праву, – и пошел в сторону дома. Узнав, что у него болит голова, Хрущев велел идти домой, отсыпаться…
Бункер штаба МВО. 24 часа
Руденко и сегодня не оставил его в покое. Вызвал вечером и мурыжил глупыми вопросами часа четыре. Хорошо хоть обошлось без наручников. Впрочем, и Лаврентий вел себя тихо, ему хватило утреннего допроса, с так ярко вспыхнувшей надеждой и мгновенным разочарованием, когда он понял, что мальчишка и в глаза Маленкова не видел. Если бы видел, никогда не ляпнул бы: «не больно нужны ваши советы». Но какой-то след Георгия в этом деле все же есть…
Денек выдался тяжелый и вымотал его вчистую, но заснуть Берия не мог. Нервы разыгрались не на шутку. Кто же это такой хитрый, кто подослал парня с его «реформой»? Через кого действовал Маленков? Надо мальчишку повыспрашивать, он молодой и резвый, проговорится…
Устав лежать на боку, Берия повернулся на спину, натянул на лицо одеяло, чтобы прикрыть глаза от слепящего света лампочки под потолком. Мальчишка… А ведь парню-то к тридцати. Разве Лаврентию столько было, когда он разматывал на допросах лидеров боевых отрядов? Когда они с Багировым ставили на ноги Азербайджанскую ЧК, Мир-Джафару исполнилось двадцать пять лет, а Берии – двадцать два, и к тому времени он был уже опытным разведчиком. Хотя и этот парень в двадцать лет не у мамки под юбкой сидел, фронтовик – по глазам видно. Но все же не то время – Берия в его годы отвечал за всех чекистов Закавказья. Правда, это его совершенно не радовало…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.