«Не умели мы поутру взять Мюрата живым»: Тарутинский бой
«Не умели мы поутру взять Мюрата живым»: Тарутинский бой
Когда Кутузову стало ясно, что отстоять Москву наличными силами невозможно, он решил оторваться от противника и занять такую позицию, которая прикрывала бы русские базы снабжения в Туле и Калуге и угрожала бы операционной линии наполеоновских войск, чтобы выиграть время и создать условия для перехода в контрнаступление. Именно этот маневр вошел в историю войны 1812 года как Тарутинский маневр. Так, еще вечером 5 (17) сентября главнокомандующий отдал приказ отступающей русской армии свернуть с Рязанской дороги и идти к Подольску. Никто из командующих корпусами не знал, куда и зачем сворачивает армия, и только к вечеру следующего дня армия вышла к Тульской дороге близ Подольска. Далее российские войска отправились по старой Калужской дороге на юг к Красной Пахре, пройдя которую остановились у села Тарутино.
Военный историк и адъютант Кутузова А. Михайловский-Данилевский детально описывал преимущества, которые получила русская армия от этих перемещений: «Став твердою ногою на Калужской дороге, князь Кутузов имел возможность:
1) прикрыть полуденные губернии, изобиловавшие запасами;
2) угрожать пути неприятельских действий от Москвы через Можайск, Вязьму и Смоленск;
3) пересекать отрядами растянутые на чрезмерном пространстве сообщения французов и
4) в случае отступления Наполеона к Смоленску предупреждать его по кратчайшей дороге».
Этот марш-маневр, который считали гениальным как сторонники, так и противники Кутузова, завершился успешно. Действительно, он позволял российским войскам прикрыть от неприятеля одновременно и провиантские запасы в Калуге, и оружейные заводы в Туле, и литейные дворы в Брянске. Также Наполеону был отрезан путь в плодородные украинские губернии. И именно такое расположение лишило французов возможности осуществить так называемый «осенний план» похода на Петербург.
Французский генерал А. Жомини признавал, что в истории войн с античных времен «то отступление, которое совершила русская армия в 1812 году от Немана до Москвы… не допустив себя расстроить или частично разбить такому неприятелю, как Наполеон… конечно, должно быть поставлено выше всех прочих» не столько по «стратегическим талантам» генералов, сколько «в отношении удивительной уверенности, стойкости и твердости войск».
Отдельно необходимо указать, что Тарутинский маневр остался незамеченным для французов. Так, Кутузов писал в донесении императору: «Армия, делая фланговое движение, для скрытности сего направления вводила неприятеля на всяком своем марше в недоумение. Направляясь сама к известному пункту, она маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск, делая демонстрации то к Коломне, то к Серпухову, за коими и неприятель следовал большими партиями».
Реакцию самих французов в своих воспоминаниях описывал немецкий врач Мюрат Г. фон Роос: «Мы поехали, сопровождаемые дымом, который гнало на нас со стороны города. Солнце светило сквозь дым, окрашивая все видимые предметы в желтый цвет. Совсем близко перед нами были казаки, однако в этот день мы не обменялись даже пистолетными выстрелами… На следующий день, 16 сентября, мы потянулись дальше по дороге, ведущей на Владимир и Казань. Своих противников мы увидели лишь вечером, когда приблизились к деревянному городку Богородску, стоявшему вправо от дороги». После этого французы еще день двигались в том направлении, в котором исчезли казаки. И только на третий день «ранним утром, – писал Роос, – я нанес визит своему командиру полковнику фон Милькау. Он встретил меня словами: «Мы потеряли врага и всякий его след; приходится оставаться здесь и ждать новых приказаний».
По сути, Мюрат, двигаясь по Рязанской дороге, упустил фланговое движение российских войск, и когда 10 (22) сентября казаки рассеялись вместе с туманом, он обнаружил перед собой пустую дорогу. Настроение французских войск в это время довольно красочно описывал маршал Б. де Кастеллант: «Наш авангард в двенадцати милях. Неаполитанский король, стоя в грязи в своих желтых сапогах, со своим гасконским акцентом разговаривал с офицером, посланным императором, в таких выражениях: «Скажите императору, что я с честью провел авангард французской армии дальше Москвы, но мне надоело, надоело все это, слышите ли вы? Я хочу отправиться в Неаполь заняться моими подданными».
Сам Кутузов был очень доволен реализацией своего замысла. В очередном донесении императору Александру I он отметил: «До сих пор получаю я сведения об успехе своего фальшивого движения, ибо неприятель последовал частями за казаками (то есть за отрядом, оставленным на Рязанской дороге). Это дает мне ту удобность, что армия, сделав завтра фланговый же марш в 18 верст на Калужскую дорогу и послав сильные партии на Можайскую, весьма озаботить должна тыл неприятельский. Сим способом надеюсь я, что неприятель будет искать дать мне сражение, от которого на выгодном местоположении равных успехов, как и при Бородине, ожидаю».
Через некоторое время, как писал Роос, французы «снова обрели русских, которые словно канули в пропасть с того момента, когда… видели их на вершине холма у Богородска. Снова началась кровавая военная потеха; все виды оружия приведены были в действие, ежедневно, нередко с утра до вечера, происходила пушечная пальба…»
Таким образом, после отхода из Москвы российская армия к началу октября 1812 года расположилась в укрепленном лагере близ села Тарутино за рекой Нарой (к юго-западу от Москвы). Солдаты получили отдых, а армия в целом возможность пополнения материальной части и живой силы.
В начале октября главнокомандующий отправил императору Александру I официальный рапорт, в котором сообщал, что привел в лагерь 87 035 человек при 622 орудиях. Имеются сведения, что сразу после прибытия в Тарутино Кутузов объявил: «Теперь ни шагу назад!».
В Тарутинском лагере произошло официальное переименование войск. С этого времени 1-я и 2-я Западные армии слились в Главную армию, которой командовал М. И. Голенищев-Кутузов. Первые дни пребывания армии в лагере сопровождались определенными трудностями: не хватало как продовольствия и боеприпасов, так и организованности. О недостатке провианта писал Радожицкий: «Приближаясь к опустошенной дороге, мы сами начали терпеть нужду, особенно лошади наши: фуража вовсе не было, и бедные животные кормились только гнилою соломою с крыш. Еще у меня был небольшой запас овса от Тарутинского лагеря; будучи хозяином в Фигнеровой роте артиллерии, я весьма экономил овес и только лакомил им лошадей. День ото дня становилось тягостнее; исправность артиллерии зависела от лошадей, а потому я старался сберегать их, покрывая попонами; канонеры же кормили их иногда сухарями».
В Тарутинском лагере обострился затихший на время конфликт между М. Кутузовым и М. Барклаем-де-Толли. В письме Александру I Кутузов объяснял сдачу Москвы плохим состоянием войск после потери Смоленска, таким образом, фактически свалив всю вину на Барклая-де-Толли. Последний же прекрасно понимал, что армия оказалась в запустении после Бородина, а от Смоленска она отходила в полном боевом порядке. Соответственно, помнил Барклай-де-Толли и тот факт, что на военном совете в Филях он выступил сторонником отступления без боя, раскритиковав при этом диспозицию, предложенную Беннигсеном. Известно, что в Бородинском сражении Барклай-де-Толли демонстрировал небывалую отвагу и персональную храбрость. Несмотря на то, что это было отмечено многими, ему не удалось избавиться от репутации «немецкого предателя». В результате, 4 октября Барклай-де-Толли написал Кутузову записку, в которой просил «по болезни» освободить его от должности. Эта просьба была удовлетворена, и бывший командующий 1-й Западной армией покинул войска.
Находясь в Тарутинском лагере, Кутузов особо заботился о материальной составляющей армии. При наличии проблем для перевозки сохранившегося снабжения в Риге, Пскове, Твери, Киеве и Калуге он требовал от властей всех ближайших губерний деятельного сотрудничества в этом вопросе, постоянно получая от них боеприпасы, хлеб, сапоги, полушубки и даже гвозди для подков. Об этом фельдмаршал писал калужскому и тульскому губернаторам следующее: «Я не нахожу слов, коими бы выразить мог, сколь величайшая польза произойти может оттого, ежели пожертвованный провиант беспрерывно настигать будет армию и удовлетворять потребностям для безостановочного ее продовольствия; и, напротив, не могу без величайшего прискорбия изъяснить, что медленное доставление к армии продовольствия в состоянии остановить движение армии и прекратить совершенно преследование бегущего неприятеля».
Кроме официальных властей российским войскам помогали также и местные жители. В совокупности все принятые Кутузовым меры привели к тому, что к 21 октября русская армия уже имела провианта больше, чем ей требовалось.
Вместе с тем Наполеон, занявший Москву, оказался, как мы уже говорили, в очень затруднительном положении – его войска не могли полностью обеспечить себя необходимым в городе. К тому же активизировавшаяся партизанская война препятствовала нормальному снабжению армии. Для фуражирования французам приходилось отправлять значительные отряды, которые не часто возвращались без потерь. При этом для облегчения сбора провизии и охраны коммуникаций Наполеон был вынужден держать крупные войсковые соединения далеко за пределами Москвы.
Действительно, используя эти обстоятельства, Кутузов воздерживался от активных боевых действий и прибегнул к «малой войне с большим преимуществом» – войне партизанской. В частности, российские войска даже угрожали тракту Москва – Смоленск, по которому французы получали подкрепление и продовольствие.
Позднее проявилось дополнительное преимущество позиции Кутузова возле села Тарутино. Так, не дождавшись мира от российского императора, Наполеон, как уже говорилось, рассматривал вариант похода на Петербург. Но кроме упомянутых причин отказа от такой идеи (в частности, приближение зимы), необходимо назвать и собственно расположение войск Кутузова возле Тарутино, то есть фактически южнее Москвы. Соответственно, в случае начала похода французов на Петербург, русская армия оказалась бы у него в тылу.
В частности, авангард Мюрата с середины сентября расположился, наблюдая за русской армией, недалеко от их Тарутинского лагеря на реке Чернишне в 90 километрах от Москвы. Эта группировка состояла из следующих частей: 5-й корпус Понятовского, две пехотных и две кавалерийских дивизии, все четыре кавалерийских корпуса императора Наполеона. Ее общая численность, согласно армейским ведомостям на конец сентября, насчитывала 26 540 человек (эти данные приводил капитан гвардейской конной артиллерии Шамбре). В то же время сам Шамбре, учитывая потери за предшествующий месяц, оценил силы авангарда накануне боя в 20 000 человек.
Необходимо отметить, что авангард имел сильную артиллерию (197 пушек). Впрочем, как указывал Клаузевиц, они «скорее обременяли авангард, чем могли быть ему полезны». Фронт и правый фланг растянутого расположения Мюрата были прикрыты реками Нарой и Чернишней, левый фланг выходил на открытое место, где только лес отделял французов от русских позиций.
Некоторое время и российская армия и французский авангард соседствовали без боевых столкновений. Как указывал генерал А. Ермолов, «гг. генералы и офицеры съезжались на передовых постах с изъявлениям вежливости, что многим было поводом к заключению, что существует перемирие». В таком положении обе стороны оставались две недели.
Когда же партизаны сообщили, что Мюрат на случай нападения не имел подкреплений ближе, чем в Москве, было решено атаковать французов, использовав при этом удачную диспозицию.
План атаки был разработан генералом от кавалерии Беннигсеном, начальником Главного штаба Кутузова. Прежде всего было решено использовать то обстоятельство, что к левому флангу французов почти вплотную подходил большой лес, а это давало возможность скрытно приблизиться к их расположению.
По плану армия должна была атаковать двумя частями. Первая (четыре пехотных корпуса, один кавалерийский корпус, десять полков казаков под командованием генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова), под личным командованием Беннигсена, должна была скрытно через лес обойти левый фланг французов. Другая, под командованием Милорадовича, сковать боем другой (правый) фланг французского авангарда. При этом задание перерезать Мюрату пути отхода получил отдельный отряд генерал-лейтенанта Дорохова. Сам же главнокомандующий Кутузов должен был оставаться с резервами в лагере и осуществлять общее руководство.
Понимая рискованность своего положения, Мюрат также имел сведения о предстоящей атаке. Скорее всего, подготовка российских войск не осталась для него тайной. Поэтому за день до сражения французы всю ночь стояли под ружьем в полной готовности. Но ожидаемого нападения не последовало. Как оказалось, запланированная атака российских войск опоздала на день из-за того, что отсутствовал начальник штаба Ермолов, который находился в то время на званом обеде.
По сути, это обстоятельство сыграло на руку Кутузову. Так, на следующий день Мюрат издал приказ об отводе артиллерии и обозов. Но его адъютант, доставив приказ начальнику артиллерии, застал того спящим и, не подозревая о срочности пакета, решил подождать до утра. В результате французы абсолютно не подготовились к отражению атаки. Момент для сражения оказался удачным для русской армии.
Подготовка к атаке началась с того, что колонны Беннигсена, соблюдая осторожность, перешли реку Нару возле Спасского. Но опять-таки на ход событий повлияла очередная ошибка. В частности, ночной марш и неправильный расчет обходного движения привели к замедлению, поэтому российские войска не успели своевременно подойти к неприятелю. Только казачьи полки Орлова-Денисова еще до рассвета достигли села Дмитровского за левым флангом французов. Милорадович на правом фланге французов также не предпринимал активных передвижений до рассвета.
Когда начался рассвет (на это время планировалось начало атаки), пехотные корпуса Беннигсена так и не показались на опушке. В такой ситуации, не желая упускать внезапность и удобный момент, Орлов-Денисов принял решение атаковать самостоятельно. В результате французы из корпуса генерала Себастиани успели второпях сделать несколько выстрелов, но в беспорядке бежали за Рязановский овраг. После этого казаки бросились грабить лагерь и Орлов-Денисов долго еще не мог их собрать. От полного разгрома левый фланг французов спас Мюрат, который, собрав бежавших, организовал контратаки и остановил продвижение казаков.
Один из свидетелей этого сражения вспоминал: «Король Мюрат немедленно бросился к атакованному пункту и своим присутствием духа и мужеством приостановил начавшееся наступление. Он бросался на все биваки, собирал всех попадавшихся ему всадников и, как только успевал набрать таковых эскадрон, так мгновенно бросался с ними в атаку. Наша кавалерия обязана своим спасением именно этим последовательным и повторенным атакам, которые, остановив неприятеля, дали войскам время и возможность осмотреться, собраться и пойти на неприятеля».
Именно в этот момент на опушке возле Тетеринки, прямо напротив французской батареи показался один из корпусов Беннигсена. Им командовал генерал-лейтенант К. Багговут. Завязалась артиллерийская перестрелка. В ней и погиб Багговут, принимавший до этого участие в Бородинском сражении. Это событие не позволило его корпусу действовать более решительно. Беннигсен, также не склонный к импровизациям на поле боя, не решился действовать только частью сил и отдал приказ отойти до подхода остальных войск, продолжавших блуждать по лесу.
Этим замешательством российских войск удачно воспользовался Мюрат. Отбивая атаки казаков Орлова-Денисова, он приказал обозам артиллерии отступать. Поэтому, когда из леса показались, наконец, остальные корпуса Беннигсена, момент для разгрома французов был уже упущен.
Контуженный в ходе этого сражения Беннигсен был в бешенстве и в письме своей жене писал: «Я не могу опомниться! Какие могли бы быть последствия этого прекрасного, блестящего дня, если бы я получил поддержку… Тут, на глазах всей армии, Кутузов запрещает отправить даже одного человека мне на помощь, это его слова. Генерал Милорадович, командовавший левым крылом, горел желанием приблизиться, чтобы помочь мне, – Кутузов ему запрещает… Можешь себе представить, на каком расстоянии от поля битвы находился наш старик! Его трусость уже превосходит позволительные для трусов размеры, он уже при Бородине дал наибольшее тому доказательство, поэтому он и покрыл себя презрением и стал смешным в глазах всей армии… Представляешь ли ты себе мое положение, что мне нужно с ним ссориться всякий раз, когда дело идет о том, чтобы сделать один шаг против неприятеля, и нужно выслушивать грубости от этого человека!»
Действительно, как уже указывалось, на другом фланге находились войска Милорадовича. Но в разгар сражения они медленно двинулись по старой Калужской дороге. Скорее всего, учитывая опоздание обходных колонн, Кутузов приказал остановить войска Милорадовича. Оценивая это решение, некоторые исследователи указывают, что, несмотря на отступление французов, оставались весомые шансы отрезать их отдельные части.
Сам же Кутузов, в свою очередь. еще в ходе боя отметил, что «если не умели мы поутру взять Мюрата живым и прийти вовремя на места, то преследование будет бесполезно. Нам нельзя отдаляться от позиции».
Отступивший с основными силами к Спас-Купле Мюрат укрепил позицию батареями и открыл фронтальный огонь по преследовавшим его казакам Орлова-Денисова. В таких условиях русские полки с песнями и музыкой вернулись к вечеру в свой лагерь.
Оценивая итоги Тарутинского сражения, следует отметить, что разгрома Мюрата не получилось не только из-за промахов в планировании атаки, но и вследствие неточного исполнения российскими войсками намеченных планов. Как указывал историк М. Богданович, с российской стороны в этом бою принимали участие 5 тысяч пехоты и 7 тысяч конницы.
Вместе с тем имело значение и некоторое нежелание Кутузова ввязываться в еще одно сражение с французами. Скорее всего, главнокомандующий российской армией считал ненужными боевые действия, поскольку время уже работало в его пользу. Кроме того, уже имелись сведения, что Наполеон готовился отходить из Москвы, поэтому Кутузов не хотел подвергать войска дополнительной опасности, отводя их от лагеря. Одновременно с этим главнокомандующий пытался решить одну свою личную проблему: вывести из строя все время интриговавшего против него Беннигсена. Соответственно, назначив этого генерала командовать войсками, он не дал ему полной власти, прежде всего, относительно решения вопроса о возможном подкреплении, а также о занятии позиций по окончанию сражения.
О результатах Тарутинского боя довольно критично отзывался генерал А. Ермолов: «Сражение могло кончиться несравненно с большею для нас выгодою, но вообще мало было связи в действии войск. Фельдмаршал, уверенный в успехе, оставался при гвардии, собственными глазами не видал; частные начальники распоряжались по произволу. Огромное количество кавалерии нашей близко к центру и на левом крыле казалось более собранным для парада, красуясь стройностию более, нежели быстротою движения. Можно было не допустить неприятеля соединить рассеянную по частям его пехоту, обойти и стать на пути его отступлению, ибо между лагерем его и лесом было немалое пространство. Неприятелю дано время собрать войска, свезти с разных сторон артиллерию, дойти беспрепятственно до лесу и пролегающею чрез него дорогою отступить чрез селение Вороново. Неприятель потерял 22 орудия, до 2 000 пленных, весь обоз и экипажи Мюрата, короля Неаполитанского. Богатые обозы были лакомою приманкою для наших казаков: они занялись грабежом, перепились и препятствовать неприятелю в отступлении не помышляли».
Таким образом, главная цель боя не была достигнута полностью, но его результат оказался все-таки довольно успешным. Это касалось, прежде всего, подъема духа российских войск. Также до этого на протяжении всей войны 1812 года ни в одном сражении у любой из сторон (даже при Бородино) не было такого количества захваченных пушек – 36 (по другим данным 38) орудий.
Что касается потерь сторон, то Кутузов в письме к императору Александру I сообщал о 2 500 убитых французах и 1 000 пленных. Еще 500 пленных на следующий день взяли казаки во время преследования. Потери российской стороны главнокомандующий оценил в 300 убитых и раненых.
Военный теоретик Клаузевиц подтверждал потери французов в 3–4 тысячи солдат. В сражении погибли два генерала Мюрата – Дери и Фишер. На следующий день после сражения российские посты получили письмо от Мюрата с просьбой выдать тело генерала Дери, начальника его личной гвардии. Эту просьбу удовлетворить не смогли, поскольку тело не смогли отыскать.
Необходимо указать, что военный историк Богданович привел ведомость потерь российской армии, где значились 1 200 человек (74 убитых, 428 раненых и 700 пропавших без вести). Согласно надписи на мраморной плите на стене Храма Христа Спасителя потери убитыми и ранеными составили 1 183 человека.
Александр I щедро наградил своих военачальников: Кутузов получил золотую шпагу с алмазами и лавровым венком, Беннигсен – алмазные знаки ордена Св. Андрея Первозванного и 100 тыс. рублей. Десятки других офицеров и генералов – награды и очередные повышения в звании. Как и после Бородинского сражения, нижние чины, участники боя, получили по 5 рублей на человека.
Описанная несогласованность действий на поле Тарутинского боя вызвала обострение давнего конфликта между Кутузовым и Беннигсеном. Последний упрекал главнокомандующего за отказ в поддержке и отзыв с поля боя корпуса Дохтурова. Результатом этого противостояния стало удаление Беннигсена из армии. Как писал Кутузов жене в письме от 30 октября 1812 г.: «Беннигсена почти к себе не пускаю и скоро отправлю» (что в конце концов и было сделано).
Скорее всего, именно бой под Тарутино подтолкнул Наполеона к отступлению из Москвы. В своих заметках Роос указывал: «этот… лагерь на речке Чернишне, у деревни Тетеринки, где стояла наша дивизия и я с последним остатком нашего полка, был конечным пунктом нашего трудного похода в глубь России, и 18 октября было тем днем, когда мы вынуждены были начать отступление».
Соответственно, несмотря на то, что решение об отходе было принято Наполеоном до начала Тарутинского сражения, именно после получения известий об этом бое, он окончательно принимает решение о выходе из Москвы. И уже на следующий день началось отступление французов в сторону Калуги.
Интересно, что в память Тарутинской победы, одержанной над французами, владелец Тарутина граф С. Румянцев освободил в 1829 году 745 крестьян от крепостной зависимости, обязав их при этом поставить памятник на поле битвы.
Как уже указывалось, изначально Наполеон планировал зимовать в Москве: «Была минута, – отмечал французский офицер Боссе, – когда император думал провести зиму в Москве; мы собрали значительное количество провианта, который ежедневно пополнялся теми открытиями, которые делали солдаты в погребах сожженных домов… В погребах нашли целые груды всевозможных вещей, муку, рояли, сено, стенные часы, вина, платья, мебель из красного дерева, водку, оружие, шерстяные материи, великолепно переплетенные книги, меха на разные цены и т. д. И церкви были переполнены вещами. Наполеон настолько твердо решил зимовать в Москве, что однажды за завтраком он мне приказал составить список артистов из Comedi Francaise, которых можно было бы вызвать в Москву, не расстраивая спектаклей в Париже».
Как уже упоминалось, 4 (16) октября Наполеон послал в лагерь Кутузова маркиза Лористона, который перед самой войной был послом в России. Советский историк Е. Тарле писал: «Наполеон хотел, собственно, послать генерала Коленкура, герцога Виченцского, тоже бывшего послом в России еще до Лористона, но Коленкур настойчиво советовал Наполеону этого не делать, указывая, что такая попытка только укажет русским на неуверенность французской армии. Наполеон раздражился, как всегда, когда чувствовал справедливость аргументации спорящего с ним; да и очень он уже отвык от спорщиков. Лористон повторял аргументы Коленкура, но император оборвал разговор прямым приказом: “Мне нужен мир; лишь бы честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь”….Кутузов принял Лористона в штабе, отказался вести с ним переговоры о мире или перемирии и только обещал довести предложение Наполеона до сведения Александра».
Интересно, что Кутузов решил воспользоваться визитом Лористона, чтобы создать впечатление у него о высоком боевом духе армии. Русский главнокомандующий приказал разжечь как можно больше костров, выдать солдатам на ужин мясо и при этом петь.
Во время этой встречи Лористон категорически отрицал причастие французов к пожару в Москве и упрекал русских солдат в излишней жестокости. Но Кутузов настаивал на том, что Москва была разграблена неприятелем, а пожар – также дело рук мародеров Великой армии. Встреча закончилась тем, что Кутузов уверил Лористона, что он лично никогда не пойдет на мирные переговоры с французами, потому что будет «проклят потомством за саму такую возможность». Но дал обещание передать Александру I предложения Наполеона о мире. Хотя Лористон добивался разрешения самому выехать в Петербург, на следующее утро к российскому императору был направлен князь Волконский с отчетом о встрече.
Александр I выразил недовольство тем, что Кутузов, несмотря на его повеление не вступать ни в какие переговоры с французами, все-таки принял Лористона. Но фельдмаршал, скорее всего, пошел на переговоры исключительно с целью выиграть дополнительное время, чтобы привести армию в боевую готовность. Он прекрасно понимал, что с каждым днем его армия крепла в Тарутинском лагере, а Великая армия разлагалась в Москве. Как оказалось, такой расчет Кутузова полностью себя оправдал: Наполеон еще несколько дней тщетно ждал ответа от Александра I. Но, как известно, русский император в очередной раз оставил без ответа это предложение, которое стало последним.
Когда уже окончательно стала понятна бесперспективность заключения мирных соглашений с русским императором и невозможность обеспечить продовольствием войска, Наполеон принял решение оставить Москву. Этому также способствовала и резко ухудшившаяся погода с ранними заморозками. К тому же Тарутинское сражение показало, что Кутузов усилился, и можно было ожидать дальнейших столкновений по инициативе российской армии. Барон Дедем писал: «Провести зиму в Москве было немыслимо. Мы пробились до этого города, но ни одна из пройденных нами губерний не была нами покорена».
Вскоре Наполеон отдал приказ маршалу Мортье, назначенному им московским генерал-губернатором, перед уходом из Москвы поджечь магазины с вином, казармы и все публичные здания в городе, за исключением Воспитательного дома. Также был отдан приказ о поджоге кремлевского дворца и кремлевских стен. Планировалось, что взрыв Кремля должен был последовать за выходом последних французских войск из города.
7 (19) октября армия двинулась из Москвы по старой Калужской дороге. В городе остался только корпус маршала Мортье. Плохое предчувствие не оставляло французских солдат во время выхода из Москвы: «Что-то мрачное было в этом походе. Ночной мрак, молчание солдат, дымящиеся развалины, которые мы попирали нашими ногами, и каждый из нас с тревогой предчувствовал все беды этого памятного отступления. Даже солдаты понимали затруднительность нашего положения; они были одарены и умом, и тем поразительным инстинктом, который отличает французских солдат и который, заставляя их взвешивать со всех сторон опасность, казалось, удваивал их мужество и давал им силу смотреть опасности в лицо».
Особое впечатление на очевидца производил обоз отступающей французской армии. Христофор-Людвиг фон Иелин вспоминал и удивлялся: «Но какую ужасную картину представляла теперь Великая армия: все солдаты были нагружены самыми разнообразными вещами, которые они хотели забрать из Москвы, – может быть, они надеялись отнести их себе на родину, – и в то же время забыли окончательно запастись самым необходимым на время своего длинного путешествия. Обоз же походил на орду, как будто пришедшую к нам из чужих, незнакомых стран, одетую в самые разнообразные платья и имевшую вид маскарада. Этот обоз первым нарушил порядок при отступлении, так как каждый солдат старался отправить забранные им в Москве вещи впереди армии, чтоб считать их в безопасности».
Сразу после начала отступления Наполеон планировал напасть на российскую армию и, разгромив ее, попасть в не разоренные войной районы страны, чтобы обеспечить своих солдат продовольствием и фуражом. Но, находясь несколько дней в селе Троицком на берегу реки Десны, он отказался от своего первоначального плана – напасть на Кутузова, так как в этом случае ему предстояло выдержать сражение, подобное Бородинскому.
После этого Наполеон решил повернуть со старой Калужской дороги вправо и, обойдя российскую армию, выйти на Боровскую дорогу. Далее он планировал двинуть армию нетронутыми войной местами по Калужской губернии на юго-запад, к Смоленску. Он намеревался, спокойно дойдя через Малоярославец и Калугу до Смоленска, перезимовать в Смоленске или в Вильне и в дальнейшем продолжить войну.
В письме жене от 10 (22) октября Наполеон писал: «Я покинул Москву, приказав взорвать Кремль». Этот приказ был отослан маршалу Мортье накануне вечером. Последний, выполнив его, должен был немедленно присоединиться со своим корпусом к армии. Но вследствие нехватки времени Мортье не успел основательно заняться подготовкой взрыва Кремля.
Один из местных рабочих, которого заставили рыть подкопы для взрывчатки, вспоминал: «Меня взяли туда французы, и других многих работников из наших привели и приказали нам подкопы рыть под кремлевские стены, под соборы и дворец, и сами тут же рыли. А у нас просто руки не подымались. Пусть все погибает, да хоть не нашими руками. Да воля-то не наша была: как ни горько, а копай. Окаянные-то тут стоят, и как увидят, что кто из нас плохо копает, так сейчас прикладами бьют. У меня вся спина избита».
Когда Мортье выступил из Москвы, за ним начались взрывы подложенных мин: «Раздетые, израненные осколками стекол, камнями, железом, несчастные выбежали в ужасе на улицы. Непроницаемый мрак окутывал Москву; холодный осенний дождь лил потоками. Отовсюду слышались дикие крики, визг, стоны людей, раздавленных падающими зданиями. Слышались призывы о помощи, но помогать было некому. Кремль освещен был зловещим пламенем пожара. Один взрыв следовал за другим, земля не переставала колебаться. Все напоминало, казалось, последний день мира».
В результате до основания была уничтожена лишь Водовзводная башня, сильно пострадали башни Никольская, 1-я Безымянная и Петровская, также кремлевская стена и часть арсенала. От взрыва обгорела Грановитая палата. Современники отмечали, что не удалась попытка подорвать самое высокое здание Москвы, колокольню Ивана Великого. Она осталась невредимой, в отличие от позднейших пристроек: «Огромная пристройка к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него и на его подножия, а он стоял так же величественно, как только что воздвигнутый Борисом Годуновым для прокормления работников в голодное время, будто насмехаясь над бесплодною яростию варварства XIX века».
После отхода французских войск из Москвы в город вступил кавалерийский авангард российской армии под командованием А. Бенкендорфа. Тот писал 14 октября М. Воронцову: «Мы вступили в Москву вечером 11-го числа. Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром. Войдя в город с гусарами и лейб-казаками, я счел долгом немедленно принять на себя начальство над полицейскими частями несчастной столицы: люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома. Наконец все утихло, и огонь потушен. Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений».
О наличии в городе толп крестьян, которые бежали грабить его со всей округи, писал и А. Шаховской: «Подмосковные крестьяне, конечно, самые досужие и сметливые, но зато самые развратные и корыстолюбивые во всей России, уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить недограбленное, но гр. Бенкендорф расчел иначе и приказал взвалить на их воза тела и падаль и вывести за город, на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей ее от крестьянского грабежа, а крестьян от греха».
Свои первые мысли при виде Москвы описал А. Булгаков, чиновник для особых поручений при графе Ростопчине: «Но Боже, что я ощущал при каждом шаге вперед! Мы проехали Рогожскую, Таганку, Солянку, Китай-город, и не было и одного дома, который бы не был сожжен или разрушен. Я почувствовал на сердце холод и не мог говорить: всякое попадавшееся лицо, казалось, просило слез об участи несчастной нашей столицы».
Много было разрушенных домов: «От Никитских до Тверских ворот по левую сторону все сожжено, а по правую – целы дома кн. Щербатова, гр. Строгановой и еще дома с два… Тверская от Тверских ворот до дома главнокомандующего, по обеим сторонам, вся цела; а потом, от Черткова вниз до Моховой, вся выгорела, по обеим сторонам…» При этом сильно пострадала немецкая слобода, «образовалось обширное поле, покрытое обгоревшими трубами, и, когда выпадет снег, они будут казаться надгробными памятниками, и весь квартал обратится в кладбище». Хотя среди москвичей распространялись разговоры о чудом уцелевших домах: «Арсенал взлетел на воздух, стена, около Никольских ворот – тоже, самая башня разрушена, и среди этих развалин не только уцелел образ, но и стекло и фонарь, в котором находится лампада. Я был поражен и не мог оторваться от этого зрелища. Понятно, что в городе только и толка, что про эти чудеса».
Из данных московского обер-полицмейстера Ивашкина можно узнать о количестве вывезенных с улиц Москвы человеческих трупов – 11 959, а также лошадиных – в 12 546. Большинство погибших – это оставленные в городе после Бородинского сражения раненые солдаты русской армии.
После возвращения в город Ростопчина было приказано не устраивать имущественного передела и оставить награбленное добро тем, в чьи руки оно попало. Узнав об этом распоряжении, народ бросился на рынок: «В первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок!»
Несмотря на все описанные проблемы города, уход французских войск из Москвы и возвращение русских имело огромное психологическое воздействие как на население, так и на императорский двор. Фрейлина императрицы Р. Стурдза писала в своих мемуарах: «Как изобразить, что мы испытали при известии об очищении Москвы! Я дожидалась императрицы в ее кабинете, когда известие это захватило мне сердце и голову. Стоя у окна, глядела я на величественную реку, и мне казалось, что ее волны неслись как-то горделивее и торжественнее. Вдруг раздался пушечный выстрел с крепости, позолоченная колокольня которой приходится как раз напротив Каменноостровского дворца. От этой рассчитанной торжественной пальбы, знаменовавшей радостное событие, затрепетали во мне все жилы, и подобного ощущения живой и чистой радости никогда я не испытывала. Я была бы не в состоянии вынести дольше такое волнение, если бы не облегчили меня потоки слез. Я испытала в эти минуты, что ничто так не потрясает душу, как чувство благородной любви к отечеству, и это-то чувство овладело тогда всею Россией. Недовольные замолчали; народ, никогда не покидавший надежды на Божью помощь, успокоился, и государь, уверившись в уморасположении столицы, стал готовиться к отъезду в армию».
Та же М. Волкова, которая с таким непониманием встретила известие о решении Кутузова оставить Москву, писала: «Французы оставили Москву… Хотя я убеждена, что остался лишь пепел от дорогого города, но я дышу свободнее при мысли, что французы не ходят по милому праху и не оскверняют своим дыханием воздуха, которым мы дышали. Единодушие общее. Хотя и говорят, что французы ушли добровольно и что за их удалением не последовали ожидаемые успехи, все-таки с этой поры все мы ободрились, как будто тяжкое бремя свалилось с плеч. Намедни три беглые крестьянки, разоренные, как и мы, пристали ко мне на улице и не дали мне покою, пока я не подтвердила им, что истинно в Москве не осталось ни одного француза. В церквах снова молятся усердно и произносят особые молитвы за нашу милую Москву, которой участь заботит каждого русского. Не выразишь чувства, испытанного нами нынче, когда после обедни начали молиться о восстановлении города, прося Бога ниспослать благословение на древнюю столицу нашего несчастного Отечества. Купцы, бежавшие из Москвы, собираются вернуться туда по первому санному пути, посмотреть, что с ней сталось, и по мере сил восстановить потерянное. Можно надеяться взглянуть на дорогие места, о которых я старалась не думать, полагая, что приходится навеки отказаться от счастия вновь увидать их. О! Как дорога и священна родная земля! Как глубока и сильна наша привязанность к ней! Как может человек за горсть золота продать благосостояние Отечества, могилы предков, кровь братьев – словом, все, что так дорого каждому существу, одаренному душой и разумом».
Похожие настроения царили и в остальной России. При этом, например, пожар Москвы воспринимался не как последствие просчета политики императора, а как общегосударственное бедствие.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.