Европа в пляске смерти

Европа в пляске смерти

Предисловие^*

Объявление войны¹ застало меня во Франции, в мирном городке Сен-Бревен, около порта Сен-Назер, где я с семьей пользовались морскими купаниями.

Политически я был в то время членом организации «Вперед»² и редактировал не очень аккуратно выходивший журнал этой группы, и в моей литературной деятельности довольно большое место занимали корреспонденции в радикальную, с марксистским оттенком, газету «Киевская мысль»³.

Я работал в этой газете много лет, главным образом освещая различные проявления высших форм французской культуры, литературы, искусства вообще, отчасти также и науки, изредка и политики. В моих корреспонденциях мне удавалось всегда более или менее полностью, несмотря на легальность газеты, передавать мои мысли. Не так давно большинство статей, относящихся к довоенной эпохе, было напечатано, и мне не пришлось в них ничего переделывать. Они представляют собою довольно полную хронику вышеуказанных сторон французской жизни. Война, конечно, всех вывела из равновесия и поставила перед умом всякого революционера тяжелую проблему. Такой огромный ум, как Плеханов,⁴ был сбит с пути революционной марксистской мысли, но Плеханов еще не представляет собою крайнего примера неразберихи, внесенной войною, ибо в течение довольно долгого времени, начиная уже со 2-го съезда партии, он занимал колеблющуюся позицию, доходя иногда чуть не до правого фланга социал-демократии, например после поражения революции в 1905 году. Но кто мог ожидать, что старик Гед⁵, казавшийся таким твердокаменным марксистом, сделается патриотическим министром вовлеченной в войну Франции! И в группе «Вперед» оказались серьезные разногласия. Алексинский⁶ пошел по пути Плеханова. Мануильский еще до возвращения моего в Париж являлся одним из начинателей газеты «Наш голос», которая с неслыханной смелостью, так сказать, в самой полицейской пасти Парижа развертывала интернационалистическую программу. Конечно, интернационализм «Нашего голоса» был не вполне полноценным, лишенным всякой лигатуры. Внутри «Нашего голоса» тоже была борьба. Меньшевик-интернационалист Антонов-Овсеенко,⁷ впередовец Мануильский⁸ заняли, так сказать, первую позицию, требовали от принимавшего участие в редакции журнала Мартова⁹ решительного организационного разрыва с меньшевиками, колебавшимися и даже впадавшими в социал-патриотизм. Хотелось бы стянуть всех людей, оставшихся под военным шквалом верными идеям марксистского интернационализма. Отсюда переговоры нашей группы с Черновым¹⁰ и его единомышленниками революционерами-интернационалистами.

Лично у меня была достаточная большевистская закалка, чтобы очень скоро, даже там, в глухой провинции, стать на точку зрения отрицания французской ориентации, на точку зрения ориентации на войну с войной. Я решился, однако, продолжать мои корреспонденции в «Киевской мысли». Для этого у меня было три мотива. Во-первых, положение журналиста давало мне возможность поездить по Франции, приглядеться с разных сторон к величайшим событиям, которые начинали тогда развертываться перед нами; во-вторых, я полагал, что мне удастся хотя бы сквозь цензурное сито дать более или менее правильную информацию о происходящем в Европе в значительной мере оторвавшимся от нее русским читателям. У «Киевской мысли» читателей было много, и читатели в общем были демократические, вплоть до некоторых кругов рабочих. Наконец, третьим мотивом было то, что в такое тяжелое время во всем поднявшемся житейском сумбуре было страшно остаться с семьей без всякого заработка.

Само собою разумеется, работая для легальной газеты, приходилось говорить во многих случаях не то, что надо было сказать, говорить не совсем так, как хотелось.

От редакции «Киевской мысли» я получил письмо, в общем чрезвычайно благожелательное и как будто, насколько позволяла цензура, отвечавшее согласием на мое предложение, в котором я недвусмысленно намекал на мою собственную позицию. Вместе с тем письмо предостерегало, что военная цензура, чрезвычайно строга. Конечно, эти условия наложили некоторую печать на мои корреспонденции. Кроме того, приходилось жить во Франции, пользоваться исключительно французскими информациями; несмотря на всяческое желание защититься от французских настроений, все-таки приходилось отражать их в большей мере, чем какие-либо другие. В конце 1915 года я решился покинуть Францию и переселиться в Швейцарию. С высоты нейтральных Альп мне казалось возможным более объективно разобраться в событиях, значение которых могло бы быть подвергнуто сомнению и результаты которых явно рисовались мне как революционные. Переезд мой в Швейцарию был для меня лично чрезвычайно благотворен. Я действительно смог вынести оттуда более или менее широкие и верные взгляды на войну, ее причины и последствия. Во многом исправилась моя интернационалистическая точка зрения, выравниваясь под необыкновенно четкую, смелую линию, какую вел Ленин.¹¹ Это привело меня в конце концов в ряды ленинской части социал-демократии.

Цензура все более и более резала мои статьи. Переиздавая их сейчас, я хотел было восстановить выброшенные куски, но потом махнул рукой. Вспомнить трудно, а можно уменьшить ценность этих работ, имеющих в некоторой степени характер современного войне документа. Поэтому читатель на страницах книги найдет вымарки и слово «цензура». Все эти обстоятельства заставляли меня очень колебаться перед вопросом о том, стоит ли вновь опубликовывать серию этих статей, но компетентные товарищи, совет которых был запрошен, высказались о книге очень тепло и выразили мнение, что она может быть интересной и для современного читателя. Очень мало изменив в ее тексте[1], я кое-где дал примечания, ставящие точки над «и» и договаривающие то, чего в легальных корреспонденциях в то время никак нельзя было сказать. Это, мне кажется, несколько возмещает те пробелы, которые созданы в моих статьях цензорским карандашом.

Во всяком случае здесь по свежему впечатлению занесено виденное и слышанное и наиболее яркое из прочитанного в первые годы войны.

Из наших нынешних сограждан и сотрудников в великой борьбе и строительстве лишь немногие жили тогда в Западной Европе, а молодежь наша вообще едва ли помнит события, происходившие 10–11 лет тому назад. Вот почему, думается, издаваемая мною в настоящее время книга не будет лишена некоторого интереса.

А. Луначарский

Москва, июль 1925 года