II

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

II

Из петербургских изданий первыми воспользовались новым режимом свободы или, как вернее назвал его проф. Фойницкий[723], «временнообязанным» состоянием полусвободы, С.-Петербургские Ведомости и Голос. В номерах, вышедших 4 сентября 1865 г., и та и другая газета, разумеется, занимаются обсуждением новых условий деятельности печати.

Старейшая из русских газет С.-Петербургские Ведомости в небольшой передовой статье встречает довольно сдержанно наступившую «новую эру». «Сегодня мы получили, – заявлял редактор В. Ф. Корш, – право на издание газеты без цензуры. Крепостная зависимость наша от цензуры, от личной воли и личного усмотрения постороннего лица кончилась (?); признанные совершеннолетними, мы будем зависеть с настоящего дня от нашей собственной (sic) воли, от нашего собственного усмотрения в тех пределах (газета с прискорбием вскоре должна была убедиться, как неясны были эти пределы), какие представляет закон для публичной деятельности. Ныне отошла от нас попечительная опека, и мы очутились, как люди свободные, лицом к лицу с законом (?), ничем, кроме собственного благоразумия, незащищенные от его грозы и кары»[724].

Переходя засим к вопросу о будущности русской печати, академическая газета выражала надежду, что «строгий закон» будет смягчен благодаря «просвещенному взгляду» исполнителей. «Нигде так не будет чувствоваться, – писали 77. В., – надобности в благосклонном толковании, как при переходе от предупредительной цензуры к карательной. Открывается обширное поле для ошибок, недоразумений (первою жертвою такого недоразумения, как увидим ниже, сделалась академическая газета, которой дано было прежде всех первое предостережение), для невольных промахов, с одной стороны, для излишней осторожности— с другой. Только опыт покажет путь, на котором русская литература может безопасно пользоваться предоставленною свободою». Вступая не без тревоги перед неизвестным будущим в новые условия деятельности, газета Корша видела залог лучшей будущности в доверии общества к печати и в союзе всех честных деятелей печати.

Голос посвятил закону 6 апреля большую передовую статью. «Сегодня в первый раз от самого начала нашей журнальной деятельности, – писал старейший из русских публицистов А. К. Краевский, – обращаемся мы к читателям с речью, не просмотренною предварительно цензором. Нам нечего скрывать чувства радости, с которым мы начинаем вести такую речь; радость наша не выразится шумно именно потому, что эта радость искренняя, глубокая. Мы приступаем к более свободной деятельности не с детским восторгом, какой ощущает школьник, выходя из училища с намерением забыть уроки, разорвать связь с прошедшим. Мы ничего не забываем, ничего разрывать не хотим (sic), мы не можем даже сказать, что для нашей прессы настает новая эра, эра возрождения. Нет, нам не следует ни забывать, ни разрывать. Наша пресса в последнее полустолетие оказала услуги, которыми по справедливости она может гордиться. Она по мере возможности высказывала стремления общества: чем стеснительнее бывала иногда доступная ей форма выражения, чем ограниченнее бывало поле ее действия, тем больше ее заслуги. Многие из горячих, благородных деятелей ее не дождались настоящего дня, того дня, когда слову серьезного, благоразумного (?) писателя дается более простора».

Указывая на то, что в России, в отличие от других стран, свобода печати явилась по инициативе правительства, а не была результатом революционных действий, Голос советовал не упускать в будущем из виду эту особенность русской печати. Деятелям же печати он рекомендовал иметь в виду служение обществу. Как бы предугадывая некоторые последующие прискорбные явления из истории нашей печати, Голос называл презренными тех деятелей, которые воспользуются реформою «для балаганного представления» и превратят печать «в орудие личных целей». Более же всего негодовала газета Краевского на тех публицистов, которые воспользуются новым правом, чтобы инквизиторски преследовать новое слово, производить дознание, почему что сказано и почему чего-либо не сказано, словом, учредить инквизицию слова[725]. В заключение Голос выражал пожелание, чтобы правительство расширяло постепенно пределы свободной печати и не увлекалось «подозрительностью, если бы даже в печати стали появляться неблагонамеренные доказчики».

К сожалению, такие «доказчики», как известно, явились, особенно в печати 8о-х гг., которая, к стыду русской прессы, открыто нарушила основной завет русской печати, так прекрасно изложенный в следующих чудных строках князя П. Вяземского: «Немного таких истин несомнительных, немного таких правил непреложных, коих святость должна пребыть несомненною и тогда, когда противоречат им последствия частные и независимые от воли людей. Но, посвятив себя на служение одной из сих истин, должно пребыть ей верным без изъятия, применяя к себе рыцарское восклицание французских роялистов Vive le roi quand тёше! Польза просвещения есть одна из малого числа сих исключительных истин. Почитая его единым прочным основанием благосостояния общего и частного, совестью правительств и частных лиц, простительно ли, например, пугаться малодушно некоторых прискорбных явлений, приписываемых просвещению, или, положим, и влекущихся за ним по неисповедимым законам Провидения, которое отказало в совершенстве всему, что ни есть на земле? Писатель, который по званию своему обязан быть проповедником просвещения, а вместо того бывает доносчиком на него, – говорит князь, – подобен врачу, который, призван будучи к больному, пугает его неверностью своей науки и раскрывает перед ним гибельные ошибки врачевания. Пусть каждый остается в духе своего звания. Довольно и без писателей найдется людей, которые готовы остерегать от властолюбивых посяганий разума и даже клеветать на него при удобном случае»[726].

Не правда ли, как странно звучат эти достойные слова в наше безыдейное ретроградное время господства литературного доноса, когда с легкой руки М. Н. Каткова, кн. Мещерского и Ко on a change tout cela…

В Москве стали выходить без предварительной цензуры: Московские Ведомости, Современная Летопись и Русский Вестник М. Н. Каткова, День И. С. Аксакова.

Московские Ведомости вышли 4 сентября с небольшой передовой статьей, которая начиналась так: «Первым словом освобожденной печати да будет слово хвалы и благодарности Монарху, полагающему свое счастье в том, чтобы видеть русский народ „охраненным в своем развитии твердыми законами и ненарушимым правосудием“[727]. Отныне печать наша находится на твердой (?) почве закона (ниже увидим, как скоро должна была исчезнуть эта оптимистическая иллюзия, навеянная первым порывом радостного настроения) и не подлежит произволу,, который и при самых лучших условиях никогда не может заменить то, что называется законностью, то, что называется справедливостью и в чем состоит истинный смысл того, что называется свободою». Разъясняя далее значение нового юридического положения печати, Московские Ведомости с ударением указывали, что «свобода печати не есть интерес тесного крута литераторов и издателей, а великий интерес целой страны; это – политическое право, даруемое целому народу». «В наши государственные и общественные дела, – писал московский публицист, – вносится начало публичности, и каждому предоставлено законное участие в делах общего интереса. Общественное мнение впервые возводится на степень законной силы и празднует теперь свое политическое совершеннолетие: о чем за несколько лет перед сим можно было мечтать, то становится теперь живою действительностью».

Ставя высоко значение нового закона, университетская газета не скрывала однако от себя, что то или другое положение печати всецело будет зависеть от исполнения закона. «Общие основания закона, – писали Московские Ведомости, – очень (?) широки (как мы видели выше, официальный орган довольствовался только констатированием, что новый закон ставит «не слишком много преград»). Но закон есть только начало, остается желать, чтобы исполнение соответствовало благим намерениям закона. Все будет зависеть от обстоятельств, среди которых закон будет действовать. При благоприятных условиях свобода окажет свое благотворное действие; она облагородит и возвысит нашу общественную среду и сообщит нашей печати более достойный характер и полезное значение».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.