III

III

Осенью 1862 г. были опубликованы в газетах основные начала земской реформы. Они имели тот бесцветный характер «не освещенных наукою полумер, паллиативных средств», от которых так настойчиво предостерегал знаменитый ученый, проф. Редкин (см. выше главу IV § 8). Влияние общественного мнения на дальнейшее течение реформы было крайне незначительно. Правда, по внесении 26 мая 1863 г. проекта земского Положения в заседание соединенных департаментов Государственного Совета приглашены были петербургские и московские предводители дворянства и городские головы, но даже и это ничтожное участие общественного элемента не имело никаких последствий, потому что замечания «экспертов», даже самые умеренные, никакого воздействия не оказали. Голос печати также никакого заметного влияния не имел. Для характеристики тогдашнего настроения любопытен инцидент, имевший место в Государственном Совете по поводу одного «литературного проекта». Сославшись на статью официального органа Северной Почты, где сказано было, что при обсуждении земской реформы в Совете будут приняты в соображение и труды литераторов, московский предводитель дворянства просил позволения прочесть краткое извлечение, сделанное им из проекта Московских Ведомостей, «об представительстве землевладения». Против такой профанации[639] высшей государственной коллегии возражал не кто иной, как сам вдохновитель вышеупомянутой статьи Северной Почты (как он сам заявил) двоедушный Валуев, и обсуждение катковского проекта дозволено было лишь при той фикции, что он исходит как бы от самого предводителя дворянства[640].

Предварительное обсуждение проекта земской реформы при участии экспертов было окончено в июле 1863 г., и дело грозило затянуться в ожидании составления устава о земских повинностях, если бы не энергический толчок, данный Государем. 1 ноября 1863 г., ввиду сильного нетерпения, господствовавшего в обществе и печати, последовало Высочайшее повеление: «Требую, чтобы дело это непременно было окончено до 1 января 1864 г.». К 5 декабря окончено было обсуждение проекта в соединенных департаментах законов и государственной экономии[641], а 14, 16 и 17 декабря 1863 г. обсуждало его Общее собрание Государственного Совета.

Изменения, внесенные Государственным Советом в проект валуевской комиссии, касались главным образом смягчения сословного характера земских учреждений (проект устанавливал уменьшенный ценз для дворян-земледельцев) и ограничения власти администрации (так, например, Министерство внутренних дел оставляло за собою право назначать председателей уездных земских собраний, а также по своему усмотрению (п. XII проекта) изменять предметы ведомства земства).

Наиболее решительными противниками сословного начала выступили барон Корф, Бахтин и кн. Суворов (к ним в общем собрании присоединился Тымовский). Возражая против разделения избирателей на три собрания – землевладельческое (главным образом, дворянское), городское и сельское – четыре члена указывали на то, что цель образования земских учреждений состоит в том, чтобы в каждой местности призвать к заведыванию местными хозяйственными делами все классы общества, земство составляющие, безразлично, так как самое земство есть не что иное, как соединение жителей одной местности для удовлетворения общим хозяйственным нуждам. Этой цели не соответствует предположенный в проекте порядок избрания гласных тремя группами, каждою отдельно. Избранные такими отдельными кружками лица будут считать себя делегатами избравших их классов общества и будут действовать не как представители общих всему земству интересов, а как защитники особых выгод каждого отдельного класса. При этом не достигается то единодушие, которое должно составлять главный характер всех действий земских учреждений (см. выше, в главе II, тождественный взгляд тверского дворянства, изложенный в Обзоре Оснований тверского проекта), в заведывание коих поступают не отдельные, часто противоположные друг другу, сословные интересы, остающиеся по-прежнему на попечении самих сословий, а земские дела, представляющие общие для всех интересы. Только при избрании гласных в собраниях, в коих участвуют избиратели без различия сословий, будет достигнуто, что гласные будут смотреть на себя, как на представителей всего земского общества и считать себя обязанными действовать беспристрастно, а не в выгоду того или другого сословия[642].

Однако подавляющее большинство 40 членов Государственного Совета высказались в пользу валуевского проекта, находя, что соединение избирателей в одно собрание было бы механическое, ставило бы крестьян в соотношения, несвойственные их понятиям и их привычкам, и вызвало (?) бы антагонизм (!) между сословиями.

При обсуждении вопроса о председательстве в уездных земских собраниях голоса разделились поровну—23 голоса было[643] за предоставление председательства лицу, избранному собранием, 23—за уездного предводителя дворянства. Последнее мнение Высочайше утверждено и получило силу закона. Что касается губернского собрания, меньшинство (17 членов)[644] высказалось за избрание председателя самим собранием, а большинство (29 голосов) – за предоставление председательства губернскому предводителю. Меньшинство[645] (граф Блудов, граф Строганов, Хомутов, бар. М. Корф II, гр. Литке, Прянишников, Вахтин, Норов, гр. Армфельд, Метлин, Ковалевский, Д. А. Милютин, Мельников, Зеленый, Головнин, Рейтерн и Краббе), имея в виду, что губернское земское собрание состоит из выбранных земством представителей, находило, что вообще было бы несогласно с выборным началом и крайне неудобно назначать в это собрание председателя со стороны, помимо желания самого общества. Такая мера имела бы еще ту невыгоду, что предводитель дворянства есть представитель одного сословия, выбранный сим же сословием, и назначение председателем земского собрания, в коем участвуют заинтересованные в одинаковой мере все классы общества, было бы таким явным предпочтением дворянского сословия, в общем для всех земском устройстве, что не могло бы не породить пререканий между сословиями и повредить и успеху новых учреждений. Губернское собрание будет заниматься делами, касающимися земского хозяйства: круг его действий ясно обозначен в Положении и затем, по убеждению 17 членов, не могло быть никакой опасности предоставить собранию иметь председателя по выбору. Напротив, можно было опасаться, по их мнению, что собрание, в коем значительная часть членов не принадлежит к выборным от дворянства, будет парализовано в своих действиях постановлением во главе его лица, выбранного одним только дворянством. В таком собрании неминуемо возникнет борьба сословных притязаний, не будет единодушия, необходимого для успеха дела.

29 же членов (вел. кн. Николай Николаевич, принц Ольденбургский, гр. Рибопьер, гр. Адлерберг, гр. Клейнмихель, кн. Гагарин, Кочубей, гр. Шувалов, бар. Корф I, Сухозанет, Танеев, гр. Панин, кн. Долгоруков, Плаутин, Чевкин, кн. Горчаков, бар. Врангель, Брок, Анненков, Княжевич, гр. Игнатьев, кн. Суворов, Тымовский, гр. Толстой, гр. Валуев, Муханов, Татаринов, Замятнин и Платонов) ввиду важности вверяемых губернским земским собраниям дел и значения их, как выборных от местного населения, полагали, что было бы неосторожно предоставить избрание председателя собранию и что следовало назначить председателем губернского предводителя как лицо благонадежное[646] и способное.

По вопросу об организации и пределах власти земских учреждений представил пространные замечания главноуправляющий II отделением Е. И. В. канцелярии барон М. Корф. Цель земской реформы, писал он, конечно не в том, чтобы наместо одних присутственных мест учредить другие, хотя бы и в лучшем и правильнейшем составе, сущность ее, напротив, в изменении самых коренных условий нашей системы местного правления, в разрушении ее старых основ и построении ее на начале, почти совершенно ей чуждом – децентрализации и самоуправлении. Указав затем на пагубные последствия централизации, в особенности для такой обширной и малокультурной страны, как Россия, бар. Корф замечает, если подобная система, хотя и с постоянными против себя нареканиями, могла до последнего времени существовать у нас, то, без сомнения, лишь потому, что на самом деле, как известно, большая часть предписаний высшего правительства на местах не исполнялось, и действительная жизнь шла врознь с ними. С другой стороны, централизация отнимает у местных жителей охоту заниматься своими общественными делами, вследствие чего народ, оставаясь чуждым практическим трудностям управления, делается более и более способным предаваться политическим фантазиям и причину всякого зла в обществе, даже самого естественного и неизбежного, приучается относить к правительству[647].

При рассмотрении проекта в соединенных департаментах С.-Петербургский губернский предводитель дворянства высказал, что хотя ст. 6 полож. и представляет земским учреждениям самостоятельность, но в других статьях начало самостоятельности не только не поддерживается, а, напротив того, совершенно уничтожается — подчиняя составление смет и самое избрание должностных лиц и пр. утверждению администрации. Бар. Корф[648], со своей стороны, настаивая на необходимости предоставления самостоятельности земству, говорил, что ввиду выказанного обществом в последнее время (польского восстания) патриотизма следует к нему обратиться с доверием. «Общество прежде всего желает, – сказал он, – чтобы земские учреждения, как бы ни был ограничен круг их деятельности, имели действительную самостоятельность. Было бы крайне неосторожно ныне, когда возбуждено общее ожидание устройства земских учреждений на началах доверия правительства к обществу, дать слишком мало, не удовлетворить общие надежды и тем возбудить только неудовольствие. Тогда скажут, что вместо действительного земского управления прибавлено только несколько новых административных мест». К этому мнению присоединились военный министр Д. А. (ныне граф) Милютин и министр народного просвещения Е. П. Ковалевский[649]. Министр внутренних дел Валуев, между прочим, возражал: нарекания на стремление бюрократии весьма преувеличены (? – см. выше § 1, отзыв самого Валуева), и полагал, что при самостоятельности земских учреждений создается государство в государстве (sic).

При исчислении отдельных предметов ведомства земских учреждений Е. П. Ковалевский предложил включить «попечение о народном образовании». Предложение было принято, несмотря на возражения известного гр. Панина, высказавшего, что эти предметы (попечение о народном образовании, народном здравии и о тюрьмах) требуют многостороннего рассмотрения и что передать их земству значило бы возбудить надежды и притязания (!), которые, может быть, невозможно будет удовлетворить[650].

Московский городской голова кн. Щербатов возбудил очень важный вопрос о разделении земских повинностей, вызывавший крайне страстные прения. Предметы ведомства земских учреждений окончательно могли быть определены только с пересмотром уст. о земских повин., который еще не был окончен. Кн. Щербатов полагал полезным указать в земском Положении, по крайней мере, общий принцип разграничения губернских земских повинностей от государственных, добавляя, что если все повинности, признаваемые ныне государственными, будут считаться государственно-земскими и передадут в заведывание казны, то на долю земских учреждений останется всего 1/5, т. е. менее 5 000 000 руб.[651], между тем они будут заведывать всеми повинностями и государственными, и губернскими. Имея в виду, что персонал земских учреждений будет состоять не менее чем из 2000 лиц[652], можно предвидеть, что он поглотит 40 % бюджета, что нельзя признать нормальным. Расширение прав земства и то незначительное в распоряжении 1/5 частью земских повинностей не оправдывает, говорил князь, устранения его от всякого участия в заведывании остальными 4/5. По сим соображениям кн. Щербатов полагал, что не следовало совершенно устранять влияние земства и на ту часть земских сборов, которая составляет государственные повинности и, по крайней мере, предоставить новым учреждениям участие в составлении смет и обревизовании расходов по сим сметам.

Министр финансов М.Х. Рейтерн и министр народного просвещения Е. П. Ковалевский полагали полезным иметь в виду отзывы новых учреждений по сему предмету. Н. И. Бахтин горячо поддержал предложение кн. Щербатова и заметил, что совещательный голос земских учреждений может быть допущен без всякого опасения насчет превышения ими власти и ограничения свободной правительственной инициативы. Практическая возможность и удобство такого законодательного приема, сказал Бахтин, подтверждается бывшими примерами: правительство не встречало никаких неудобств и опасений при созыве в 1857 и 1858 гг. губернских дворянских комитетов, на предварительное обсуждение которых был представлен вопрос еще большей важности – крестьянская реформа[653].

Большинство членов не согласилось, однако, с предложением кн. Щербатова. П. А. Валуев разразился громовою фразистою филиппикой, указывая, что предложение кн. Щербатова грозит отечеству неминуемою бедою (обсуждение в последующие времена земскими собраниями проекта подоходного налога, как известно, основ государства не поколебало). «Предоставить земским учреждениям участие в делах общегосударственного интереса, – ораторствовал Валуев, – значило бы раздроблять (sic) единую государственную правительственную власть между 40 или 50 отдельными единицами и подвергать общественный порядок и весь государственный строй опасностям, в важности которых едва ли кто позволит себе сомневаться. Желание, чтобы земские учреждения произвели благоприятное впечатление на общественное мнение, чтобы возбужденные ожидания были по возможности удовлетворены, не может быть основанием к тому, чтобы расширить круг этих учреждений за пределы возможного (?) и необходимого, дать им законодательную (??) инициативу, предоставить им самим определить круг своей деятельности, связать правительству руки[654] и публично заявить это в тексте самого закона!» Вот сколько ужасов усмотрел захлебнувшийся в фиоритурах собственного красноречия «соловей-либерал» Валуев в скромном предложении кн. Щербатова[655]. Еще шаг, и П. А. Валуев мог обвинить сторонников этого предложения в политической неблагонадежности и в государственном преступлении. Прения получили такой несвойственный месту бурный характер, что председатель кн. И. П. Гагарин прекратил их после грозной катилинарии победоносного Валуева, который, уничтожив столь опасных врагов государства, вероятно, не без гордости произносил про себя жестокое цицероновское vixerunt.

И подумаешь, все эти перуны спасителя целой России направлены были против безобидной меры, которая являлась дополнением и развитием действовавшего со времен Николая 1 законодательства, в силу которого дворянство имело право проверять отчеты не только по губернскому, но и по государственному земскому сбору. И такое-то частичное ничтожное участие общества в контроле над администрациею, признававшееся нужным даже в николаевские времена, было сочтено П. А. Валуевым и его единомышленниками опасным для целости государства! Вот кто, по иронии судьбы, должен был обновить бюрократический строй и насадить основы самоуправления — самоувереннейший из бюрократов, веривший лишь в себя и в государственное разумение департаментских чиновников и местных агентов бюрократии; фразер, на словах кокетничавший (в Северной Почте прямо заявляли, что земские учреждения «школа представительных учреждений») с обществом и самоуправлением, а в душе боявшийся их, как огня[656]!? Как бы ни пришлось имени двуличного П. А. Валуева перейти в историю с теми нелестными эпитетами, которые он в своем Дневнике так щедро расточал своему принципалу М. Н. Муравьеву[657]…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.