IV

IV

Свою замечательную Записку Тверской комитет заканчивает такими словами: «Комитет свято исполнил свое назначение. Не обманывая ни верховной власти, ни владельцев, ни народа, он изложил добросовестно и с полною откровенностью свой взгляд на предстоящую реформу и убежден, что составленное им положение представляет единственный (курсив подлинника) мирный путь к освобождению крестьян, который, охраняя интересы всех сословий, ведет к развитию производительных сил и могущества государства».

И в этих словах не было и тени преувеличения. Трудно представить себе, что бы вышло, если бы освобождение крестьян состоялось без наделов и не в том либеральном духе, какой был рекомендован Тверским комитетом. С другой стороны, чтобы судить о значении предложенных Тверским комитетом общих реформ, достаточно сказать, что, например, суд присяжных еще в 1859 г., т. е. в самый год составления Положения, вызывал в официальных сферах панический страх, и Государственному совету строжайше воспрещено было затрагивать этот вопрос. Что касается предположения о непосредственном подчинении суду преступлений по должности, то оно и некоторые другие меры до сих пор остаются pium desiderium… Вот почему историк крестьянской реформы проф. Иванюков был вправе сказать, сравнивая тверское Положение с другими, что Тверской комитет представил не только относительно лучший, но и абсолютно разумный и либеральный проект освобождения крестьян (с. 187).

Но эти же крупные достоинства тверского Положения вызвали злостные и ожесточенные нападки со стороны членов плантаторского меньшинства Тверского комитета. Так, депутат поручик Веревкин в отдельном мнении заявлял, что Положение предлагает сделать «судорожные революционные скачки», и чтобы не оставалось никакого сомнения относительно этой инсинуации, автор отдельного мнения спешит прибавить, что «скачки эти угрожают породить в нашем отечестве те же революционные сцены, которых нельзя не ужасаться, читая новейшую историю Франции» (с.4)[397]. Депутат Кудрявцев, критикуя Положение, между прочим, писал: «Каждая волость управляется парламентом, в каждом уезде парламент, в губерниях, вероятно, будет то же, и тем же, конечно, должно кончиться в средоточии государства; итак, в основание управления положена централизация (sic!), обусловленная парламентаризмом. Необходимая обстановка этого гиганта также налицо; суд гласный, словесность судопроизводства, разделение властей и в заключение суд присяжных; одним словом, на место России появляется западное государство. Милостивые государи, господа большинство! Не слишком ли далеко зашли вы на пути преобразований?..»[398].

Но самые неприличные речи и нападки мы находим в диатрибе депутата Вышневолоцкого уезда стат. сов. Милюкова, который, не останавливаясь даже пред извращением официально удостоверенных журналами Комитета фактов[399], осуждает тверское Положение во всех его частях и, выставляя его как продукт насилия 14 голосов против 12, называет его не иначе, как «насильственным и возмутительным». «Тверское дворянство, – говорит в начале своего заявления г. Милюков, – привыкло во всех важных отечественных событиях выказывать свое бескорыстие и нередко самопожертвование для общей пользы». Но оно не мешает автору мнения через несколько строк возмущаться даже безвозмездным освобождением женской дворовой прислуги, принятым в Комитете большинством 20 против 7[400]. В заключение своего пространного мнения г. Милюков торжественно объявляет, что тверское дворянство «потеряло доверие к своим депутатам и заменило его презрением к ним», и громко протестует против основ Положения, как противных законам нашего отечества и благой воле монарха и кроющих в себе начала самой гибельной анархии» (с. 7 – 10).

Приведенных образцов достаточно, чтобы видеть, до каких чудовищных крайностей доходили приверженцы крепостного права, стремившиеся прикрыть свои корыстные вожделения, свои личные и сословные выгоды щитом политической благонадежности и патриотического усердия.

Сколько нужно было искусства, энергии, самопожертвования, веры в себя и в нравственные силы освобождаемого народа, чтобы с неостывающим рвением и мужеством отстаивать «святое дело» от систематических нападок, сильных[401] своим общественным положением и богатством, врагов действительного освобождения и излечить Россию от глубоко въевшейся отвратительной проказы крепостного строя, заклейменной навсегда пламенным пушкинским стихом:

Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное судьбой,

Здесь барство дикое, без чувства, без закона

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельцев;

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея.

Здесь девы юные цветут

Для прихоти развратного злодея.

И этот-то гнусный рабский строй находит панегиристов даже в наши дни! Находятся бесстыжие крепостнические перья, которые в «благонамеренных» фарисейских изданиях оплакивают падение гнусного эльдорадо развратных тунеядцев и, нахально ругаясь над тем, что свято для всякого честного человека, громогласно величают это поганое царство бесправия и разврата, профанируя гомеровский стих– «святым», великим, невозвратным Илионом»[402].

Если даже теперь, через тридцать с лишком лет, с умилением и воздыханием вспоминаются постыдные крепостные порядки, невозвратность коих окончательно признана даже героями «Дыма», то это одно показывает, как глубоки были корни этой застарелой язвы, этого многовекового позорного устоя русской жизни, упразднение которого даже люди благонамеренные, но робкие, ждали со страхом и трепетом!..

Тем больше чести и славы небольшой, но могучей кучке бескорыстных общественных деятелей и просвещенных руководителей общественного мнения, которые, следуя девизу:

Веруй вожатому разуму, бодро плыви океаном…

имели смелость взглянуть прямо в лицо этому «страшному вопросу» и, во имя права и разума, вступить, для освобождения народа, в неравную борьбу с могущественными поборниками вековой неправды и застоя.

Не менее велики заслуги и тех государственных людей, которые, сумев возвыситься над обычною бюрократическою рутиной, возводящею в идеал застой и общественную апатию[403], оперлись на просвещенную часть общества и литературы, на «лучшие силы народа», в союзе с которыми «правительство, как выразился знаменитый историк С. М. Соловьев, может быть безнаказанно либеральным»[404].

Память этих честных общественных и государственных деятелей, способствовавших благополучному исходу реформы, «пред которой, – по замечанию тверского комитета, – бледнеют все доселе представляемые нам не только русскою, но и всемирною историей», бесспорно перейдет на страницу истории русской культуры.

Имена этих благородных, мужественных и бескорыстных сеятелей «разумного, доброго, вечного» на пользу родины и человечества[405], этих доблестных сподвижников Царя-Освободителя, навсегда сохранятся в признательной памяти призванного к жизни в 1861 г.[406] русского народа и свято будут почитаться со временем, когда народ придет в возраст, разум и сознание; когда наступят, наконец, те ясные, красные дни, которых он ждет не дождется в течение долгих веков, и зарю которых он так горячо[407] приветствовал первыми умильными радостными слезами в святой[408], великий день объявления воли, в эту «счастливейшую, по выражению академика Пекарского, в жизни каждого честного человека минуту»[409] нарождения свободы народной…

Вспоминая спустя много лет и после многих печальных разочарований и грозных потрясений это благодатное и радостное время объявления воли, продолжавшее сиять, как светлая путеводная звезда царствования Александра II, Государственный совет в своем юбилейном адресе отмечал ряд законодательных мероприятий, обновивших весь строй государства, и память о коих «останется неизгладимою в летописях нашего отечества», а величайшему из них – освобождению крестьян он посвятил следующие умильные, но чуждые лести строки: «Великое, святое дело совершилось. Никому не знать и не счесть, сколько крестных знамений положено за Государя миллионами освобожденных людей, сколько теплых молитв вознесено к Богу, сколько горячих, радостных слез оросило русскую землю. Наименование Освободителя в благодарной памяти народной, связанное с именем Александра II, будет навсегда красноречиво-простым свидетельством того, что прочувствовано русскими сердцами»[410].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.