Наконец у заветной цели

Наконец у заветной цели

В конце декабря 1798 года друзья опять отправляются в путь и в начале февраля 1799 года прибывают в Мадрид.

По дороге Гумбольдт испытывает свои инструменты, определяет точное местонахождение географически интересных точек и их высоту над уровнем моря, изучает геологические образования Кастильской возвышенности, совершает восхождение на Монтсеррат; пользуясь секстантом, хронометром, барометром и термометром, он собирает данные для геологического и картографического изучения профиля большого массива местности. Бонплан тем временем с энтузиазмом собирает и классифицирует растения.

Гербарий образовался внушительный: только один Вилльденов получил перед отъездом Гумбольдта из Испании коллекцию из четырехсот растений. Этот путь, проделанный большей частью пешком, был для них чем-то вроде репетиции перед настоящим научным путешествием. Они учились смотреть на страну и ее людей наблюдательным глазом естествоиспытателя, стремились побольше подмечать, запоминать, сравнивать, анализировать; им нравились гостеприимство и жизнерадостность испанцев, но случалось порой и проклинать этот край, когда представители святой инквизиции, бывавшие свидетелями их магнитных и метеорологических измерений, осуждали их занятия как вредную, богопротивную и недостойную христианина возню.

В Испании по-прежнему существовали средневековые суды, расправлявшиеся с еретиками; после непродолжительной эпохи относительного либерализма и просвещения в период царствования короля Карла II (1759–1788) с началом Великой французской революции суды эти с, еще большей жестокостью подавляли всяческое проявление свободомыслия. Король Карл IV был не способен править страной: за него это делала супруга Мария-Луиза Пармская с помощью своего возлюбленного — «Князя мира» Годоя, сумасброда и эгоцентрика, который, пользуясь своим положением, втягивал страну в бесконечные войны — то с Францией, то с Англией. Ко времени прибытия Гумбольдта в Испанию страна находилась в полной зависимости от Франции, возглавлявшейся тогда Директорией. Расточительство двора обостряло и без того катастрофическое финансовое положение королевства; флот уже после первого морского боя с английскими судами 14 февраля 1797 года понес тяжелейшие потери; испанское побережье было блокировано британскими военными кораблями, морская торговля, источник былого богатства, пришла в полный упадок, а владение американскими колониями оказалось под угрозой.

Все это не могло настраивать Гумбольдта на слишком оптимистический лад. Ситуация осложнялась для него еще и тем, что война на море и взаимное недоверие великих держав привели к «закрытию» колоний. Колониальная торговля была монополизирована. Большие флотилии ходили под прикрытием военных кораблей и пересекали Атлантику лишь несколько раз в год.

Упадок династии испанских Бурбонов накладывал свой отпечаток и на политику их христианских наместников на огромной территории американских колоний. А территория эта простиралась от Тихоокеанского побережья у Сан-Франциско до южных провинций Чили; она охватывала Южную и Центральную Америку, кроме португальских владений (Бразилия, Патагония, Огненная Земля), вместе с большей частью вест-индских островов, а также юг и запад нынешней территории Соединенных Штатов (Луизиану, Техас, Нью-Мексико, Калифорнию). Четыре испанских вице-короля — в Мехико, Боготе, Лиме и Буэнос-Айресе вместе с четырьмя генерал-капитанами в Гватемале, Каракасе, Сантьяго и Гаване, опираясь на каких-нибудь несколько тысяч солдат и чиновников, а также на католические миссионерские общества, безраздельно хозяйничали там, пользуясь неограниченной властью, чиня любой произвол и жестоко расправляясь со всеми, кто подавая хоть малейшие знаки неповиновения.

Индивидуальная торговля с иностранными гражданами каралась конфискацией имущества, а в отдельных случаях — и смертной казнью; за передачу чужим лицам статистических данных о состоянии экономики и народонаселения грозило пожизненное заключение.

Неудивительно, что за три столетия испанского владычества в этот регион было совершено считанное количество путешествий, имевших научное значение. К тому же поле деятельности путешественников ограничивалось прибрежными районами. Да и в португальских колониях Южной Америки дела обстояли не лучше. Александр Маласпина, по поручению испанского короля занимавшийся топографическими измерениями северного побережья западной части Америки, по возвращении домой в 1795 году был арестован как лицо политически подозрительное. Гумбольдт, отправляясь на запад, часто вспоминал своего непосредственного предшественника, который все еще сидел в тюрьме: «В тот момент, когда я покидал Европу, чтобы посетить страны, по которым с такой пользой прошел этот знаменитый путешественник, мне хотелось бы занять свои мысли менее печальным предметом».

Привыкший к разочарованиям, Гумбольдт медленно приближался к Мадриду и не мог знать, что подходил к исполнению своего заветного желания. Посудите сами: Эме Бонплан — французский гражданин, притом не только по бумагам, а убежденный и страстный сторонник революции, Гумбольдт, хотя и немецкий барон, но явно еретически мыслящий естествоиспытатель и притом, вероятно, тоже республиканец. Могли ли они рассчитывать на радушный прием? Вполне естественно, что в испанских канцеляриях и в совете по делам Вест-Индии пришельцы были встречены с крайним недоверием. Несмотря на приобретенные дипломатические навыки, Гумбольдту скорее всего едва ли посчастливилось бы получить разрешение посетить испанские владения в Америке, если бы ему не удалось заполучить в союзники двух влиятельных особ в лице саксонского посланника барона Фореля и первого статс-секретаря испанской короны Мариано Луиса де Уркихо.

Форель сумел представить в выгодном свете славу немецкого естествоиспытателя и обеспечить ему доступ ко двору. Уркихо, с которым Гумбольдт познакомился, очевидно, еще в Лондоне, горячо поддерживал его план. Он был весьма просвещенным человеком и убежденным противником средневекового мракобесия, в тени которого по-прежнему находился несчастный испанский народ. Инквизиция уже протянула свои руки к опасному вольнодумцу, когда коварный Годой, впавший у королевы в немилость из-за своих альковных приключений, рекомендовал его на роль одного из двух своих преемников — в надежде на то, что между прогрессивно мыслящим Уркихо и его ретроградом-противником очень скоро возникнет конфликт и «Князю мира» легко будет создать впечатление, что только его, Годоя, единоличная власть сможет спасти испанских Бурбонов от народного гнева. Проницательному первому статс-секретарю удалось разгадать интриги бывшего фаворита королевы и — более того — создать у королевской семьи, обеспокоенной прочностью трона и собственным благополучием, мнение, что он для нее человек незаменимый.

Именно его советам и влиянию был обязан Гумбольдт тем, что ему и Бонплану, «его адъютанту и секретарю», как сказано было в распоряжении Уркихо для соответствующего ведомства, были выписаны особые паспорта с неограниченными полномочиями относительно сроков пребывания в испанских колониях и права пользования научными инструментами. «Никогда еще, — писал Гумбольдт, — никакой путешественник не получал столь неограниченных возможностей, никогда еще никакой иностранец не бывал облечен большим доверием со стороны испанского правительства, чем это выпало нам».

Уже в мае были закончены приготовления к многолетней научной экспедиции. Оба друга отправились в порт Ла-Корунья, чтобы оттуда отплыть на рейсовом пакетботе на Кубу.