7 От одной королевы к другой

7

От одной королевы к другой

Более чем вероятно, что Ричард был любимым сыном Алиеноры. В подтверждение историки часто ссылаются на хартии королевы, в которых к Ричарду, и только к нему, применено выражение «мой дражайший сын» (carissimus filius), тогда как другие сыновья и родственники удостоены более умеренного эпитета «дорогой сын» (dilectus filius). Жан Маркаль, слово в слово повторивший Режин Перну, пишет, что «в хартиях Алиеноры Ричард всегда остается carissimus, «дражайшим», в то время как Иоанну достается лишь dilectus, обычная формула вежливости»[350]. Однако данные статистического анализа лексики, использованной в этих актах, опровергают этот аргумент. В хартиях Алиеноры, подготовленных к изданию Николасом Винсентом, я выявил тридцать пять употреблений слова carissimus. Они распределены следующим образом: в семнадцати случаях, то есть почти что в половине примеров, они относятся к Ричарду, в девяти — к Иоанну и в шести — к дочери Алиеноры Жанне. Оставшиеся примеры приходятся на долю родственников и близких королевы. Эти данные уже могут привнести важные дополнения в затронутую нами тему. Но это еще не все: из семнадцати случаев употребления, относимых к Ричарду, шестнадцать из них применены в то время, когда его уже не было на свете, и один — во время его пленения, — то есть при обстоятельствах, оправдывающих использование экспрессивной лексики, выражающую особую привязанность. Зато девять carissimus, применимых к Иоанну, описывают его в качестве правящего короля, что вполне могло бы побудить неосторожного наблюдателя поменять свои выводы. Что касается слова dilectus, то лишь один раз оно появляется в хартиях Алиеноры в превосходной форме (dilectissimus), и относится оно к ее мужу Генриху. Тем не менее не стоит из этого делать вывод о чрезмерной любви Алиеноры к своему супругу, с которым она сражалась и который так долго удерживал ее в заключении. В своей обычной форме (dilectus) это слово применяется к самым различным персонажам, среди которых ее сын Иоанн (два примера), дочь Жанна (один пример) и даже Ричард (один пример). Этот статистический анализ дает представление о формульном, трафаретном языке хартий, на основе которого невозможно установить, каковы были истинные чувства Алиеноры к своим детям.

Природу эмоциональных взаимоотношений Алиеноры и ее сыновей можно уяснить лучшим образом, обратившись к фактам. На основе этих данных становится ясно, что в основном Алиенора старалась покровительствовать Ричарду, которому она хотела передать свое аквитанское наследство, — до того, как она в той же манере начала заботиться об Иоанне. На выражении ее чувств сказалось и то, что она получила свободу из рук Ричарда, даже если не придавать особого значения (без сомнения, напрасно, так как эти верования были тогда чрезвычайно сильны) предсказаниям Мерлина о третьем гнездовье, которым будет обрадован орел разорванного союза.

Как уже было сказано, чтобы покинуть свою тюрьму, Алиенора не стала ждать прибытия Вильгельма Маршала. Не теряя времени, невзирая на боль утраты (13 июля умерла ее дочь Матильда), в свои шестьдесят пять лет она возобновила политическую деятельность и повела себя как настоящая королева Англии, с полного согласия на то баронов[351]. Тех, по крайней мере, кто сохранил ей верность. Раздор между сыновьями и отцом породил серьезные проблемы — мало кто из баронов не перешел тогда на ту или другую сторону, а потому стоило опасаться «чисток». Подобные опасения мог испытывать, в частности, и Вильгельм Маршал. С начала своего восхождения к власти Ричард напомнил ему о недавнем инциденте, во время которого Вильгельм сразил его коня, чтобы дать возможность старому королю спастись бегством:

«Маршал, прекрасный сир, однажды вы хотели убить меня, и вам бы это удалось, вне всякого сомнения, если бы я своей рукой не отвел вашего копья; для вас это был крайне плохой день». Вильгельм отвечал графу: «У меня никогда не было намерения убивать вас, и никогда я не стремился этого сделать; мое копье до сих пор мне послушно <…>; если бы я желал убить вас, я поразил бы вас со всей силы, подобно тому, как поступил я с вашим конем. Убив его, я, надеюсь, не совершил злодеяния и не раскаиваюсь в этом» <…>. Вот как ответил ему граф: «Я прощаю вас, Маршал, и никогда не буду держать злобы на вас за этот поступок»[352].

Таким образом, Вильгельм мог быть спокоен насчет своей дальнейшей судьбы — Ричард простил его. Более того: Маршалу, которому тогда было под пятьдесят лет, Ричард дал в жены одну из самых богатых наследниц в Англии, юную Изабеллу де Клер, семнадцатилетнюю графиню Стригайла и Пемброка, — этот брак превратил Вильгельма в одного из самых богатых баронов королевства, в чьем владении окажутся многочисленные земли Ирландии[353]. Король умело подчеркнул, что его отец Генрих лишь обещал Вильгельму эти земли — он же отдал их на самом деле. Правда, речь шла об исключительном случае, о признании особой преданности Маршала. Гораздо чаще Ричард требовал от присоединившейся к нему знати выплаты больших штрафов за восстановление в правах.[354]

20 июля 1189 г. архиепископ Руанский опоясал Ричарда герцогским мечом Нормандии и передает ему хоругвь герцогства[355]. Итак, Ричард стал назначенным наследником. Тотчас же он продемонстрировал свою щедрость, предприняв политические шаги, с помощью которых наделся упрочить свою власть в регионе: так, наследнику графства Першского Ротру он отдал в жены свою племянницу Матильду, дочь его недавно умершей сестры Матильды и Генриха Льва, благодаря чему он приобрел в этом стратегически важном регионе ценного союзника. Прежде чем отправиться в Англию, чтобы получить корону, Ричард также принял меры, способные обеспечить мир в Аквитании, Анжу, Мене и Турени[356].

Этот мир зависел прежде всего от его отношений с Филиппом Августом. 22 июля Ричард встретился с ним между Шомоном и Три, чтобы уладить спорные вопросы. Филипп вновь потребовал вернуть ему нормандский Вексен вместе с Жизором. Ричарду удалось заставить его отказаться от этого требования — он пообещал выплатить французскому королю четыре тысячи марок в качестве возмещения ущерба, нанесенного войной, и, наконец, лично дал обещание жениться на Аэлисе. Французский хронист Ригор сетовал по поводу этого соглашения. По его мнению, Жизор должен был принадлежать французскому королю. Казалось, на это же указывало и следующее предзнаменование: когда граф Пуатье ехал верхом по деревянному мосту, ведущему в город, мост рухнул, и Ричард вместе с конем угодил в ров, заполненный водой[357].

После этого договора Ричард со своим братом Иоанном сел на корабль в Барфлёре и отправился в свое королевство. Портсмут, в котором он высадился 13 августа 1189 г., устроил ему триумфальную встречу, приветствуя нового государя как «освободителя». Отныне Ричард считал себя единственным наследником империи и намеревался править в одиночку, как и его отец. Но для этого ему нужно решить участь своего младшего брата. Иоанн поздно примкнул к своему брату, и хотя Ричард принял его «с честью», как подчеркивают хронисты[358], у него не было никакого желания уступать Иоанну какой-либо крупный апанаж. Тем не менее он щедро одарил Иоанна, женив его 20 августа на наследнице графа Глостера, несмотря на возражения архиепископа Балдуина Кентерберийского, посчитавшего этот брак кровосмесительным в силу родства новобрачных[359]. К этим владениям Ричард, согласно обещаниям своего отца, позднее добавил четыре графства в Англии и земли в Ирландии. Некоторые сочли эту щедрость к Иоанну чрезмерной и предосудительной: Ричарда предостерегали против этого брата, который, по мнению некоторых, только и дожидался момента, когда Львиное Сердце отправится в крестовый поход; стоит королю покинуть Англию, как его младший брат начнет плести против него заговор[360] — что и произошло на самом деле.

Ричард, однако, не доверял ни младшему брату, ни сводному брату Жоффруа, которого Генрих II, как говорили, предпочитал всем остальным сыновьям и намеревался назначить архиепископом Йоркским. Правда, тот отдавал предпочтение рыцарству и в силу своего пристрастия и амбиций противился посвящению в сан до последнего момента. Тем не менее, взойдя на трон, Ричард пожелал, чтобы его сводный брат избрал церковный удел — и 23 сентября Жоффруа рукоположили практически против его воли. В этом случае речь идет скорее о политической осмотрительности короля, нежели о подарке; заняв высокий церковный пост, Жоффруа больше не мог претендовать на престижную политическую должность в миру. Что же касается Иоанна, то перед отбытием в крестовый поход Ричард заставил его поклясться в том, что он не ступит на английскую землю в течении трех лет. Эти распоряжения король отдал по отношению к братьям перед тем, как отправиться в поход в Святую Землю: правда чуть позже, как утверждают Рожер Ховденский и Ричард Девизский, Алиенора добилась смягчения этих мер:

«Позже, по совету своей матери он освободил своего брата Иоанна от клятвы, которую тот ему принес, и позволил вернуться в Англию»[361].

«Однако, вняв просьбам своей матери насчет Иоанна, он позволил ему вернуться в Англию при условии, что на это даст согласие канцлер — ежели он сочтет это уместным, Иоанн сможет там остаться. По решению канцлера он должен был остаться в королевстве или покинуть его»[362].

Еще до прибытия Ричарда в Англию Алиенора уже правила как полновластная королева. Рауль де Дицето особо отмечает тот факт, что Ричард повелел всем баронам королевства повиноваться ее приказам[363]. При этом он не преминул подчеркнуть, насколько была велика почтительность к матери ее сына, во всем следующего ее воле.

Итак, Алиенора начала с того, что открыла тюрьмы — в знак «годовщины», праздника в честь ее сына и в знак скорби по своему умершему супругу. Вот как описывает ее человеколюбивый, но и в высшей степени политический акт Рожер Ховденский:

«Все это время королева Алиенора, мать герцога [Ричарда], вместе с королевским двором переезжала по своей доброй воле из города в город, из замка в замок. И во все графства Англии она отправила посланников, коим велено было передать от ее имени, что все пленники должны быть освобождены из заточения за упокой души ее господина Генриха. Ведь она по собственному опыту знала, сколь тяжело человеку переносить мучения плена и каким утешением для него и душевной радостью является освобождение из заключения. Вот почему она с позволения своего сына-герцога приказала, чтобы все те, кто находился в узилище за нарушения законов о лесах, были отпущены <…>. Она приказала также, чтобы каждый свободный человек в королевстве поклялся своей жизнью, жизнью своих близких и своими владениями, что будет верен господину Ричарду, королю Англии, сыну господина короля Генриха и госпожи королевы Алиеноры <…>»[364].

Эта «освободительная акция» способствовала росту популярности нового короля и его матери. Ведь большая часть населения не любила Генриха за его авторитарное правление и крайне жестокие наказания. Освобождение большого числа узников было воспринято в целом благожелательно — на негативные последствия этого акта указал лишь один хронист, Вильгельм Ньюбургский[365]. Помимо этого, Алиенора освободила аббатства от повинности кормить за свой счет коней короля и отменила взыскания и наказания, налагаемые лесничими и сторожами охотничьих угодий, положив конец их непомерной алчности[366]. Затем, созвав графов, виконтов и баронов на торжественную коронацию ее сына, она отправилась дожидаться его в Винчестере.

Коронация состоялась в воскресенье 3 сентября. На нем присутствовала Алиенора, облаченная в роскошное праздничное платье, что являлось ощутимым знаком ее полного восстановления в правах. Рожер Ховденский впервые в истории Англии дал полное подробное описание этой королевской церемонии: Ричард был помазан священным елеем, облачен в свое королевское одеяние, а затем коронован[367]. Вопреки сложившемуся обычаю Ричард сам взял корону с алтаря и передал ее архиепископу, который и возложил ее на голову новому государю. Затем король вернулся в свои покои, сменил одежду и надел более легкую корону, после чего принял участие в пиршестве.

На королевском пиру, длившемся три дня, собралось множество народа — каждый занимал место согласно своему положению, а пышность и изобилие празднества произвели на окружающих сильное впечатление[368]. По приказу короля на это пиршество не допустили женщин и евреев. Позднее Матвей Парижский пояснил причины такого распоряжения — впрочем, они малоубедительны. Согласно ему, «на самом деле опасались колдовских ухищрений, коими пользовались во времена коронации королей евреи и некоторые ведьмы <…>»[369]. Ссылаясь на этот королевский указ, некоторые историки, как кажется, несколько поторопились с выводами, заключив, что король был антисемитом, женоненавистником и гомосексуалистом, желавшим превратить коронование в своего рода «gay pride»[370]. Другие предположили, что Ричард хотел взять за образец миропомазание и коронование короля Артура, описанные Гальфридом Монмутским в той последовательности, в какой исполнил их Львиное Сердце. Действительно, у Гальфрида после коронации король Артур удалился в свой дворец, чтобы отпраздновать это событие в мужском кругу, тогда как королева вместе с другими замужними женщинами отправилась в свои покои. Хронист дает объяснение этого обычая, увязывая с ним троянское происхождение бриттов:

«Ведь, соблюдая древний троянский обычай, бритты привыкли отмечать праздники врозь — мужчины с мужчинами, женщины с женщинами»[371].

Такое подражание артуровским традициям вполне возможно. Однако Гальфрид говорит здесь исключительно о разделении по половому признаку, но вовсе не о запрете женщин. К тому же этот «обычай» обошел стороной и евреев. Для верного истолкования данного королевского указа ссылка на возможное влияние Гальфрида Монмутского оказывается недостаточной. Двойное исключение еще не является доказательством гомосексуализма Ричарда (впрочем, очень вероятного), но, несмотря ни на что, все же указывает на некоторые черты мизогинии и антисемитизма, свойственные духу того времени.

Этот подспудный антисемитизм проявился в погромах, вспыхнувших в различных областях королевства, как это обычно бывало в преддверии массового выступления в крестовый поход. Ричард же наказывал погромщиков крайне вяло. В Лондоне, например, толпа преследовала евреев, сжигала их дома, грабила их и заставляла некоторых из них выбирать между обращением в христианскую веру и смертью[372]. По слухам, бытовавшим в то время, приказ о травле якобы отдал сам король[373]. Слухи, без сомнения, необоснованные, но все же позволяющие понять, каким представляли себе монарха его подданные… или каким они хотели его видеть. Ибо современники-хронисты, как во Франции, так и в Англии, не были возмущены этими погромами или королевскими мерами, направленными против евреев. Зачастую они сами были антисемитами, и их похвалы в большей степени были обращены к королям, преследовавшим и грабившим евреев, нежели к тем, кто защищал их, особенно накануне крестового похода[374].

Отныне крестовый поход оказался в центре всеобщего внимания. Большая часть «саладиновой десятины» была уже истрачена, а потому следовало изыскать огромные суммы, чтобы профинансировать экспедицию. Различными приемами, чуть ли не уловками (независимость шотландского короля, продажа некоторого имущества Короны, «реабилитационные» взыскания с бывших сторонников Генриха II, продажа должностей и служб, различные сборы), Ричарду удалось собрать значительную сумму. Сам он как-то в шутку сказал, что продал бы Лондон, если бы сумел найти покупателя[375]. Такой образ действий был на руку людям из окружения Иоанна, желавшим убедить всех, что король обращает мало внимания на дела королевства и не намерен в него возвращаться.

Финансовая сторона похода была не единственной заботой Ричарда — ему нужно было наладить управление империей Плантагенетов во время его отсутствия. Естественно, его выбор пал на мать. В ее шестьдесят шесть лет Алиеноре еще хватало сил, власти и желания занять свое место в политической игре. Она прекрасно справилась бы с ролью «королевы-матери», своего рода регентши, настоящей правительницы королевства, руководящей с помощью нескольких доверенных людей. Чтобы королева ни в чем не нуждалась, Ричард увеличил ее доходы. По словам хронистов, он предоставил в ее распоряжение вдовью часть трех королев: то, что его дед оставил Матильде; ту, что король Стефан уступил своей жене Алисе; и, наконец, ту, что досталась Алиеноре от Генриха II[376]. Отныне ее власть была признана баронами королевства, поклявшимися служить ей; она могла, по словам Ричарда Девизского, «жить со своего» и не зависеть от поступлений в палату Шахматной доски — как мы бы сказали сегодня, от «государственных финансов»[377].

Ричард учредил нечто вроде «регентского совета», то есть дал в помощь матери нескольких доверенных королевских служащих; среди них были Гуго дю Пюизе, аристократ из древнего рода, и Гильом Лоншан, епископ Илийский, которого он сделает канцлером, а затем и юстициарием королевства. Так, несмотря на свое скромное происхождение, надменный нрав, причуды и «презрение к англичанам», впоследствии стоившее ему опалы, Гильом Лоншан стал самым могущественным человеком в королевстве[378]. Однако во многих случаях Алиенора принимала решение самостоятельно, своей властью. Так было в случае с кардиналом Иоанном из Ананьи, прибывшим в Англию ради того, чтобы рассудить спор архиепископа Кентерберийского и монахов этого города. Рожер Ховденский и Матвей Парижский подчеркивают, что Алиенора не позволила ему этого сделать:

«В том же месяце ноябре кардинал Иоанн высадился в Англии, в Дувре; но королева Алиенора запретила ему ехать дальше, в глубь королевства, без разрешения ее сына-короля. Именно так и все и было»[379].

Поход в Святую Землю, объявленный уже давно, вновь задерживался. Ричард и Филипп не решались отправиться в путь, так как не доверяли друг к другу. На Рождество 1189 г. Ричард собрал двор в Бюре; чтобы достичь согласия, короли дважды встречались неподалеку от Нонанкура — сначала 30 декабря, а затем 13 января 1190 г.[380] Они заключили настоящий «пакт о ненападении»: оба лагеря поклялись не воевать в течение того времени, пока их короли будут в крестовом походе; если один из правителей умрет или вернется из похода раньше, чем другой, его войска и имущество будут предоставлены в распоряжение того, кто останется на службе Господней[381]. Местом общего сбора выбрали Везеле, но дату вновь пришлось перенести, поскольку 15 марта 1190 г., родив близнецов (увы, мертворожденных), умерла королева Франции Изабелла. Некоторые сеньоры-крестоносцы решили выступить в поход без промедления. В поэме, посланной Конраду Монферратскому в Святую Землю, Бертран де Борн, примкнувший к Ричарду, яркими красками рисует недовольство, охватившее крестоносцев:

«Сеньор Конрад, я вверяю вас Богу, ибо я должен быть в Тире… Сеньор Конрад, я знаю двух королей, воздержавшихся от того, чтобы помочь вам; отныне и вы знаете их: один из них — король Филипп, ибо он боится короля Ричарда, который, в свою очередь, боится его. И разве они уже не в плену у Саладина, ибо оба они обманывают Бога: ведь они крестоносцы, остерегающиеся отправиться в крестовый поход»[382].

Перед отправлением Ричард намеревался обеспечить закон и порядок в Аквитании: он знал, что аквитанские бароны при поддержке Раймунда Тулузского в любой момент могли начать смуту. Он созвал сеньоров этого региона ко двору, собранному им в Ла-Реоле на Сретение 1190 г. Возможно, именно в этот момент он возобновил переговоры о его женитьбе на Беренгарии, — втайне ото всех, поскольку Ричард не желает раздражать Филиппа Августа. Затем в середине марта английский король собрал в Нормандии семейный совет, в котором приняли участие его мать Алиенора, родной брат Иоанн и сводный брат Жоффруа, а также «невеста» Ричарда Аэлиса[383]. Джон Джилингем связывает этот совет с проектом женитьбы на Беренгарии Наваррской и приравнивает эту процедуру с той, что произошла двадцатью годами ранее, когда улаживали вопрос о браке сестры Ричарда Алиеноры и Альфонса VIII Кастильского[384]. Без сомнения, он прав.

Прежде чем покинуть Аквитанию и уехать в Нормандию, в мае и июне Ричард устроил демонстрацию силы, возглавив карательную экспедицию в Гасконь, против нескольких сеньоров-разбойников, грабивших паломников; он силой вынудил грабителей разрушить занятые ими укрепления[385]. В это время Алиенора передвигалась по Пуату и Анжу, подтверждая акты дарения и привилегии, предоставленные различным аббатствам, после чего, добравшись до Шинона, осталась там на некоторое время. Возможно, именно в этот момент она велела изобразить на стене часовни Св. Радегунды фреску, о которой мы уже говорили выше[386]. Ричард в свою очередь отправился в Шинон, мимоходом подтвердив вместе с матерью дар аббатству Фонтевро. В Шиноне он установил крайне суровые правила поведения для крестоносцев во время похода, простился с матерью и уехал в Тур, где принял из рук архиепископа посох и суму пилигрима[387]. Наконец, 2 июля он прибыл в Везеле, условленное место выступления в поход. Дурное предзнаменование? Когда Ричард оперся на свой пилигримский посох, тот, по слухам, треснул[388]… 4 июля оба короля покинули Везеле, а затем каждый последовал по своему пути: Филипп через Геную, а Ричард — через Марсель, где он должен был встретить свой флот, который в это время огибал Иберийский полуостров. Короли договорились встретиться на Сицилии.

После множества перипетий, которых мы не будем касаться, Филипп и Ричард вновь увиделись в Мессине. 22 сентября 1190 г. Ричард, заботившийся о своей славе, организовал торжественный вход в порт:

«Со всех концов сбежался народ, так спешивший посмотреть на короля, так что на всем берегу не осталось свободного места. И вот на горизонте появились несчетные мачты кораблей, заполонивших пролив, и, даже когда находились они далеко от берега, с их палуб слышны были пронзительные голоса труб. Когда корабли приблизились, все могли увидеть, что они окрашены в разные цвета и покрыты щитами, сверкавшими на солнце. На форштевне можно было различить знамена и хоругви, развевавшиеся в потоках морского ветра. Море вокруг кораблей кипело под ударами весел, двигавших судна. Наконец, когда трубы загремели во всю мощь, все смогли созерцать то, что они ожидали увидеть: короля Англии, облаченного в великолепное одеяние, стоявшего на возвышении, позволявшем ему увидеть всё и быть увиденным»[389].

Филипп прибыл неделей ранее, и его приезд был куда более скромным. Короли задержались на Сицилии дольше, чем было предусмотрено; в это время в стане крестоносцев не раз возникали трения и даже вооруженные конфликты между воинами Ричарда и людьми Танкреда, племянника сицилийского короля Вильгельма Доброго, захватившего власть после смерти своего дяди. Танкред не торопился отдавать Ричарду вдову покойного короля, то есть его собственную сестру Жанну, и отказался вернуть ее вдовью часть. Он освободил вдову, едва Ричард прибыл на Сицилию, но ушла Жанна с пустыми руками. 28 сентября она прибыла в Мессину. Вдовец Филипп Август, кажется, тут же влюбился в нее, но ее брат по неизвестным причинам избавил сестру от взглядов и авансов французского короля[390]. Затем крестоносцы завладели Мессиной, которую Ричард вверил двум военно-монашеским орденам, тамплиерам и госпитальерам, ожидая удовлетворения своих требований[391]. В ноябре было заключено соглашение: Танкред оставил вдовью часть Жанны себе, но взамен должен был выплатить компенсацию в двадцать тысяч унций золота; и еще двадцать тысяч он обязался выплачивать Ричарду, пока не состоится политический брак, который скрепит соглашение двух королей. Одна из дочерей Танкреда была обещана племяннику Ричарда Артуру Бретонскому, которому в то время было два года, — Ричард сделал его своим наследником на тот случай, если он умрет бездетным[392]. Окончательное соглашение, заключенное чуть позже, дало повод к обмену подарками. Ричард принял лишь перстень. Именно тогда, 4 марта 1191 г., он вручил Танкреду меч, который хронист называет Экскалибуром:

«В обмен король Англии дал королю Танкреду этот великолепный меч, который бретонцы называют „Калибурном”, — ранее он принадлежал Артуру, знаменитому королю Англии»[393].

Такой дар — не безделка: необходимо объяснить значимость такого подношения, тесно связанного с политической, идеологической и литературной атмосферой, в которой жила Алиенора и весь двор Плантагенета.

Прежде всего, кому принадлежал меч, подаренный Танкреду? Действительно ли это был меч Артура, чью гробницу только что открыли в Гластонбери[394]? В этом можно усомниться: в рассказе о раскопках, произведенных, согласно некоторым источникам, в начале 1191 г., ни словом не упоминается о такой находке, как меч[395]. К тому же в это время Ричард уже был на Сицилии. Возможно, конечно, как замечает Эмма Мейсон, что Ричард взял меч из королевской сокровищницы Генриха II[396]. В таком случае речь могла бы идти о другом легендарном мече, «выкованном кузнецом Велундом», — этот меч Генрих I вручил деду Ричарда, графу Анжуйскому Жоффруа Красивому во время его посвящения в рыцари в 1128 г.[397] Однако можно предположить, что гробницу Артура «обнаружили» до 1191 г., то есть до той даты, которая указана Раулем Коггесхоллским, большим поклонником Ричарда. Действительно, согласно Гиральду Камбрийскому, тела Артура и Гвиневеры якобы были найдены во время раскопок, предпринятых по инициативе короля Генриха II (умершего в 1189 г.), который, положившись на бретонские легенды, сам указал монахам место предполагаемого погребения[398]. Тем не менее древнейшие источники не упоминают о том, что на месте раскопок был найден и меч, — к тому же «истинный» Экскалибур, если верить легендам о короле Артуре, появившимся на свет после этой даты, должен был вернуться к Деве Озера…

Каково бы ни было истинное происхождение этого меча, факт остается фактом: Ричард подарил Танкреду некое оружие, которое хронисты, справедливо или нет, отождествили с мечом Артура. Каковы причины такого отождествления? Монархия Плантагенета, как известно, вкладывала много сил в продвижение, распространение и даже в «повторное использование» легенды Артура, ставшей одной из образующих ее идеологии[399]. И главную роль в такой идеологии, сделавшей из мифического артуровского двора прообраз и идеал для двора Плантагенета, играла Алиенора, «наследница» Гвиневеры, обаятельной, но неверной жены короля Артура.

Миф этот, однако, таил в себе определенный риск, с которым приходилось считаться. Прежде всего, опасность заключалась в вере бретонцев в возвращение короля Артура к власти. Действительно, согласно многим источникам и истолкованиям, Артур не умер от ран во время своей последней битвы с Мордредом. Он был перенесен в Авалон, в таинственный и отчасти сказочный, волшебный или демонический «иной мир», где его раны затянулись. Бретонцы, как говорили, ожидали его возвращения в свои земли[400]. Поэтому адаптация этого мифа монархией Плантагенета была, так сказать, обоюдоострой: с одной стороны, миф прославлял эту династию, но, с другой стороны, мог способствовать бунту бретонцев в ирредентистском кельтском движении с эсхатологическими мотивами. Именно в этой плоскости следует рассматривать эпизод с дарением меча Экскалибура, который больше, чем какой-либо иной предмет, символизировал мифическую власть короля Артура.

Но тогда встает вопрос: почему Ричард подарил Танкреду столь значимый в символическом плане меч именно в это время и в этом месте? Напомним, дар этот последовал за соглашением, скрепленным брачным проектом: союзом дочери Танкреда с Артуром, племянником короля Ричарда, посмертным сыном его брата Жоффруа, графа Бретонского. Имя племянника не лишено смысла — оно свидетельствует не только о том интересе, который проявляла династия Плантагенета к мифу о короле Артуре, но и о опасениях, которые оно вызывало в связи с его мессианским значением, подчеркнутым выше. Назначив племянника своим наследником на тот случай, если у него не будет детей, Ричард передавал ему не только политическую власть над своей империей, но и идеологическую власть, которая нашла свое выражение в мече короля Артура, врученном Танкреду, его будущему тестю. Если племянник Ричарда займет впоследствии место Танкреда, то символ этой власти, признанной бретонцами, окажется в его распоряжении. Таким образом, разрушительная сила артуровского мифа будет ослаблена в пользу династии Плантагенета. Тем более что этот мифический меч вернулся бы в Англию в качестве нормандского наследства, а не английского, англо-саксонского или бретонского[401]. В противном случае, если племяннику так и не доведется царствовать (а брак Ричарда и Беренгарии, заключенный приблизительно в это же время, давал надежду на появление прямого наследника у Ричарда) или же его брак не состоится, меч короля Артура будет в некотором смысле «нейтрализован», оторван от своих «бретонских корней».

Можно выдвинуть и другую гипотезу, следующую в том же направлении. В это время окончательный облик артуровского мифа — выдающаяся личность короля, его дальнейшая судьба после последней битвы — еще не сложился. Говорили, что после сражения король попадал в Авалон, но в других легендах Артур выжил или остался жить в «ином мире», а именно… на Сицилии. По представлениям, бытовавшим в то время (до окончательного укоренения в умах «чистилища»), этот «иной мир» находился примерно между языческим «раем» и католической «преисподней», — такое восприятие зародилось под влиянием Церкви, стремившейся развеять миф о короле Артуре путем христианизации некоторых его сюжетов и демонизации наиболее разрушительных черт мифа.

Свидетельством этого могут служить многие тексты.

Так, за несколько месяцев до появления Ричарда на Сицилии Гервазий Тильберийский говорит о надеждах бретонцев на воскрешение короля Артура и его возвращение, но далее он сообщает о похожих верованиях, распространенных среди местных жителей. По их словам, король Артур, будучи раненым, жил в роскошном дворце у подножия Этны, в прелестной цветущей долине — проникнуть в нее можно было лишь тайными тропами, о которых знали немногие[402]. Через несколько лет, в 1223 г., ту же историю повторяет Цезарий Гейстербахский, внеся в нее поправки, свидетельствующие об изменении отношения к мифу — в худшую сторону[403]. На сей раз обитель Артура на Этне не имеет ничего общего с долиной, напоминающей райский сад, — это скорее преисподняя, входом в которую служит жерло вулкана. Сам Артур приобретает демонические черты: он становится королем мертвых, подобно мифическому королю Эрлу (Херла) или Хеллекину, навещавшим мир живых и во главе своих рыцарей пускавшимся в зачарованные скачки[404]. Многие хронисты уподобляют этим двум героям и Генриха II. Слова Этьена де Бурбона, произнесенные сорок лет спустя, свидетельствуют о завершении эволюции образа: для него это демоны принимают обличье всадников «из свиты Хеллекина или Артура», ради того чтобы поохотиться или сразиться на турнире в мире живых[405].

Итак, Сицилия в эпоху Ричарда тесно связана с легендой о короле Артуре: Этна является своего рода эквивалентом (или исходным рубежом) Авалона, таинственного места, куда удалился король Артур, чтобы излечиться от ран, которые неизменно, из года в год, открывались, приобретя черты ритуального действа[406]. Передав Танкреду меч, бывший, по словам Ричарда, Экскалибуром, Львиное Сердце внес свой вклад в демифологизацию короля Артура, в присвоение мифа своей династией и в постепенную христианизацию артуровской легенды, «ставшей частью истории»; в христианизацию, которой сопутствовал обратный процесс, демонизация мифа о короле Артуре и Авалоне, признанного «слишком языческим», — на самом деле король Артур мертв, а его меч находится в руках Ричарда, который вручил его настоящему хозяину острова, своему союзнику. Тот же процесс христианизации мифа можно обнаружить в памятниках, написанных на местном наречии, о чем мы расскажем чуть далее. Яркий пример этого — обольстительный и в то же время противоречивый образ Алиеноры, сотканный отчасти из мифов об историческом персонаже, а отчасти из легенд о Гвиневере[407]. Итак, вручив Экскалибур Танкреду, Ричард ничем не рисковал. Тем более что его брак с Беренгарией, о котором он сам договорился несколькими месяцами ранее, был уже на стадии завершения. Следовательно, он мог надеяться на скорое появление законного наследника, который укрепил бы династическую преемственность и тем самым оттеснил от престола племянника Артура.

Алиеноре предстояло провести последние переговоры, после чего она отправилась навстречу (возможно, в Наварру) новой невесте для своего сына, чтобы затем привезти ее к нему в Мессину. Со своей стороны Ричард старался убедить Филиппа Августа освободить его от обещания жениться на Аэлисе. Иными словами, перед нами настоящий сговор матери и сына, демонстрирующий великолепную согласованность их действий. Сегодня почти никто не считает, что брак Ричарда был делом рук Алиеноры, якобы мечтавшей о подобной партии и даже навязавшей ее сыну[408], хотя этой гипотезы в свое время придерживались многие историки[409]. Однако мысль о том, что «виновницей» этого брака была Алиенора, высказывал лишь продолжатель Гильома Тирского, считая, что королева настаивала на нем исключительно из-за своего недоброжелательного отношения к королю Франции и его потомству, ради единственной цели — помешать Ричарду жениться на Аэлисе[410]. Более осведомленный Амбруаз приписал инициативу в этом вопросе королю, который, по его словам, любил Беренгарию уже тогда, когда он еще был графом Пуатье[411]. Однако если Алиенора и не являлась инициатором этого брака (что никем не доказано), то она тем не менее сыграла в нем роль первого плана, поскольку взяла на себя выполнение крайне сложной и изнурительной задачи — сопровождать в разгар зимы будущую супругу ее сына в путешествии через Прованс, Альпы и итальянский полуостров.

Пока его мать держала путь в Италию, Ричард встретился со старым калабрийским монахом Иоахимом Флорским, чье толкование пророчеств Апокалипсиса понемногу начинало привлекать внимание[412]. Их беседа коснулась толкования знаменитого спорного отрывка, повествующего об укрывшейся в пустыне женщине, которой угрожал дракон с семью головами (Откровение, XII, 1–6). Долгое время в этой женщине видели образ Церкви, которой грозили злокозненные силы, преследовавшие ее на земле. Иоахим уточнил этот образ, дав головам дракона имена: шестая голова звалась Саладином, а седьмая — Антихристом, который должен был появиться в конце времен. Согласно Иоахиму, Бог создал Ричарда, чтобы тот отрубил шестую голову дракона. Тогда наступит конец времен, ознаменованный приходом Антихриста и его окончательным поражением. Вот как описывает конец этой беседы Рожер Ховденский:

«Затем, обернувшись к королю Англии, он сказал тому: «Именно тебя Всевышний предназначил для свершения всех этих пророчеств, он желает, чтобы они были исполнены тобою. Он дарует тебе победу над всеми твоими врагами и сам восславит имя твое во веки веков»[413].

Во второй редакции своего произведения Рожер Ховденский добавляет, что, по словам Иоахима, пророчество, касающееся Саладина, исполнится спустя три года, в 1194 г.:

«Тогда король Англии спросил его: «Когда же это случится?» И ответил Иоахим: «Когда минуют семь лет после потери Иерусалима». Тогда король Англии сказал: «Значит, мы пришли сюда слишком рано?» Но Иоахим возразил ему: «Напротив, твой приход крайне необходим, ибо только тебе дарует Бог победу над врагами Его, и превознесет он имя твое над всеми правителями земли»[414].

Согласно этому тексту, Ричард верил, что своим походом против Саладина он исполнит древнее пророчество. Он мог вообразить себя десницей божьей, отрубающей шестую голову дракона и приближающей тем самым наступление царства божьего на земле.

С этого момента мы получаем лучшее представление о той атмосфере религиозного мистицизма, в которую был погружен Ричард в описываемую нами эпоху. Об этой атмосфере дает представление и другой курьезный случай, о котором повествовали достойные доверия источники: публичное покаяние Ричарда. Действие происходило накануне Рождества 1191 г. К сожалению, Рожер Ховденский, описавший эту сцену, ее не датировал. Ричард, говорит он нам, «движимый волей Бога, вспомнил о бесчестных поступках, совершенных им в течение жизни». Раскаявшись, король в присутствии епископов и архиепископов исповедался в грехах и совершил искупительный акт:

«Нагой, держа в руках три пучка очищенных от коры прутьев, он пал к их ногам и не постыдился исповедаться пред ними в грехах своих, говоря о своем бесчестье смиренно и с таким сокрушением сердца, что нельзя было усомниться в том, что покаяние сие было делом рук Того, кто одним лишь взглядом своим заставлял содрогаться землю. Затем он отрекся от греха своего и принял от епископов надлежащую епитимью. С этого часа превратился он в человека, испытывающего страх перед Богом и творящего Добро, и никогда более не возвращался он к своим беззакониям»[415].

О каком «беззаконии» говорит автор? Вероятно, речь шла о некоем сексуальном «грехе», который Ричард хотел искупить, не желая навлечь на себя гнев Божий накануне женитьбы и крестового похода — где ему предстояло рискнуть жизнью во славу Христа, — который вдобавок должен произойти в преддверии конца света. Многие хронисты намекают на распутную жизнь короля и «безнравственные привычки, кои усваивал он с жаром юности»[416]. Позднее, после его смерти, они напомнят о грехах Ричарда, а некоторые будут думать, что из-за них он будет обречен на долгое пребывание в недавно придуманном чистилище[417]. Вполне вероятно, что в Мессине, пропитавшись атмосферой религиозного мистицизма, о чем свидетельствует беседа с Иоахимом Флорским, Ричард решил отказаться от своих безнравственных сексуальных прихотей, в частности, от гомосексуальных привычек, на которые довольно ясно намекает другой эпизод, произошедший на этот раз в 1195 г., спустя четыре года после его брака с Беренгарией:

«В тот год пришел к королю Ричарду отшельник и, произнеся проповедь о вечном спасении, сказал ему: «Вспомни о разрушении Содома и воздержись от недозволенных действий (abillicitisteabstine), иначе падет на тебя законная кара Божья». Но король желал благ сего мира больше, чем благ Божьих, и не мог столь быстро отвратить свою душу от запретных поступков (abillicitisrevocare)»[418].

Что бы ни говорил по этому поводу Джилингем, намек на «грех Содома» отсылает к гомосексуальным привычкам короля, как я уже доказывал в другой книге[419]. К привычкам, к которым он довольно быстро вернулся, забросив свою супругу Беренгарию, несмотря на «покаяние» и обещание, данное в Мессине незадолго до прибытия невесты, которую привезла его мать.

Пока Ричард искупал свои грехи, Алиенора в январе 1191 г., в разгар зимы, пересекла Альпы, держа путь в Ломбардию. Часть путешествия (неизвестно, правда, с какого момента, но, во всяком случае, до Неаполя) она провела в компании графа Фландрского Филиппа Эльзасского, пустившегося в путь, чтобы присоединиться к крестоносцам на Сицилии. Это был тот самый Филипп, который в 1181 г. велел Кретьену де Труа написать «Персеваля, или Повесть о Граале», — после смерти поэта, скончавшегося несколькими месяцами ранее (1190), роман остался неоконченным. До него Кретьен написал и другие романы, посвященные артуровскому рыцарству, в которых он восславлял короля Артура, но особенно — королеву Гвиневеру и ее возлюбленного Ланселота, лучшего в мире рыцаря, чья любовь к королеве — хоть преступная, но безграничная — оказалась сильнее его и подвигла на рыцарский подвиг. Эта тема, особо подчеркнутая Кретьеном в его романе «Ланселот, или Рыцарь телеги», появившемся на свет в 1181 г., была подсказана автору Марией Шампанской, дочерью Алиеноры и Людовика VII (что дает повод для размышлений, — и во второй части книги мы вернемся к этому вопросу). Заметим, однако, что встреча Алиеноры и Филиппа могла предоставить им прекрасную возможность, как справедливо замечает Д. Д. Р. Оуэн[420], оживить свое путешествие беседами об этом столь популярном литературном сюжете, к которому они оба проявляли интерес.

20 января, будучи в Ломбардии, Алиенора встретилась в Лоди с германским королем Генрихом VI, старым врагом и соперником ее зятя Генриха Льва. Он направлялся в Рим, где хотел увенчать себя имперской короной, перешедшей к нему после смерти его отца Фридриха Барбароссы — тот, отправившись в крестовый поход гораздо раньше Ричарда и Филиппа, утонул семью месяцами ранее, при переправе через реку в Малой Азии, что привело к бегству почти всей его армии. Встреча Алиеноры и Генриха VI вызвала у Танкреда сильное беспокойство, поскольку император от имени своей жены Констанции, дочери Рожера II Сицилийского, претендовал на наследство Вильгельма Доброго, которым завладел племянник покойного короля, сам Танкред. Для нового правителя Сицилии союз Генриха VI и Ричарда, заключенный при посредничестве Алиеноры, грозил обернуться катастрофой. К сожалению, нам неизвестно, о чем именно разговаривали в Лоди Алиенора и Генрих VI, однако мы знаем, что Ричард, будучи в тот момент на Сицилии, делал все возможное, чтобы успокоить Танкреда. Оба государя неоднократно встречались, стараясь найти компромисс в спорных вопросах. Напряжение, и без того сильное, еще больше возросло из-за происков Филиппа Августа, пытавшегося настроить английского и сицилийского государей друг против друга. Все это привело к тому, что Танкред, узнав о том, что Алиенора прибыла в Неаполь, не позволил ей отплыть в Мессину, используя ничтожный предлог, о котором упоминает Рожер Ховденский:

«В том же месяце король Англии отправил множество кораблей навстречу своей матери-королеве Алиеноре и дочери короля Санчо Наваррского Беренгарии, которую король должен был взять в жены, а также навстречу графу Филиппу Фландрскому. Но королева Алиенора и дочь короля Наварры не смогли добиться от людей короля Танкреда разрешения проследовать в Мессину из-за своей слишком многочисленной свиты; их проводили в Бриндизи, в то время как граф Фландрский высадился в порту Мессины»[421].

Чтобы уладить это необычное дело, Ричард в промежутке между 3 и 8 марта посетил Катанию. Встреча, сопровождавшаяся празднествами и обильными дарами, оказалась плодотворной: Танкред передал в распоряжение Ричарда четыре больших нефа и множество галер — и вероятно, именно в этот момент Львиное Сердце в знак дружбы вручил ему мифический меч короля Артура, о котором уже шла речь. К тому же Танкред раскрыл Ричарду тайные планы Филиппа Августа, якобы предлагавшего хозяину Сицилии вступить с ним в союз против английского короля. Он даже отдал Ричарду письма Филиппа, свидетельствующие об этой измене, после чего между двумя королями, французским и английским, произошло бурное объяснение. Филипп возражал, настаивая на том, что эти письма — фальшивка, изготовленная Ричардом ради того, чтобы отказаться от его сестры Аэлисы:

«Тогда король Англии ответил ему: „Я не бросаю твою сестру, но жениться на ней не могу, ибо мой отец делил с ней одно ложе, и она родила от нее сына”»[422].

Неотразимый аргумент: слухи об этой связи ходили с давних пор, и Ричарду не стоило никакого труда найти свидетелей, которые могли бы поручиться в этом. Тогда Филипп Август согласился освободить Ричарда от его клятвы. Забавно, что благодаря этим ложным слухам Ричард нашел выход из ситуации, до сего момента казавшейся неразрешимой: он смог наконец отделаться от Аэлисы. Окончательное соглашение между двумя королями было заключено чуть позже, в марте; в обмен на выплату десяти тысяч серебряных марок Ричард аннулировал свое обязательство — отныне он был волен жениться на ком угодно. Филипп мог забрать свою сестру по возвращении из крестового похода.

Тем временем Алиенора уже приближалась к Мессине в сопровождении новой невесты. Филипп Август, не испытывавший особого желания встречаться с ними, тут же отплыл в направлении Акры, 30 марта 1191 г. В свою очередь, спустя несколько часов в Мессину вступила королева Алиенора. Амбруаз сообщает некоторые подробности того, как Ричард сначала сопровождал Филиппа во время его отплытия из порта, а затем отправился встречать мать с невестой:

«[Ричард] сопровождал короля Франции с галерами, а затем, перебравшись через Фар [пролив Фаро], повернул к Ризу [Реджо], где узнал о прибытии матери, привезшей ему его подругу. Это была благонравная девица, славная, честная и красивая женщина, лишенная коварства и лицемерия; ее звали Беренгарией, и была она дочерью короля Наварры, который поручил ее матери короля Ричарда, взявшей на себя труд доставить нареченную своему сыну. Позже она стала королевой <…>. Он велел проводить свою мать, невесту и ее свиту в Мессину; там он сказал матери, а она ему, без обиняков, все, что они хотели сказать друг другу. Король оставил на своем попечении юную деву, которую он любил, и отослал мать присматривать за его покинутой страной, чтобы его уделу ничто не угрожало. Вместе с ней на стражу Англии встал архиепископ Руанский Вальтер, мудрейший из мужей, коему не единожды приходилось сражаться»[423].

Вильгельм Ньюбургский, со своей стороны, восторгается успехами Алиеноры и объясняет причины, побудившие ее поступить таким образом. По его словам, необходимо было упрочить династическую преемственность и предоставить Ричарду средство, способное избавить его от грозящей ему опасности, от блуда:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.