5 Мятежная Алиенора

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5

Мятежная Алиенора

В конце 1172 г. фортуна, казалось, вновь улыбнулась Генриху II. Король, приблизившийся к сорокалетию, был в самом расцвете сил. Почти чудом излечившись от тяжелой болезни, он прекрасно себя чувствовал, несмотря на растущую полноту, с которой он боролся, развивая неутомимую деятельность, так утомлявшую его окружение. Разногласия между ним и Церковью остались в прошлом, король искупил свои грехи покаянием в Авранше — унизительным, конечно, но освобождающим от вины. В течение пяти-шести лет он наслаждался любовью юной красавицы Розамунды Клиффорд. Продолжение династии Плантагенетов было обеспечено благодаря плодовитости его супруги Алиеноры. Два года назад, во время болезни, Генрих II поделил свою империю в соответствии с аристократическими традициями, не позволявшими дробить семейную вотчину, доставшуюся по отцовской линии, — она целиком и полностью должна была отойти старшему сыну. Поэтому семнадцатилетнему Генриху Младшему, миропомазанному и коронованному на трон Англии, предстояло унаследовать и островное королевство, и отцовские владения на континенте. Если бы он умер, это наследство перешло бы ко второму сыну Ричарду. Тогда, конечно, пришлось бы пересмотреть условия раздела — ведь у короля еще оставались «в запасе» Жоффруа и маленький Иоанн, который в свои шесть лет все еще был «безземельным».

Итак, Генрих стал искать жену и земель для Иоанна. На горизонте появилась интересная партия, пробудившая в Плантагенете новые надежды на территориальные приобретения или, по крайней мере, на распространение его влияния на юг Франции и на Средиземноморье: такие преимущества сулил брак с дочерью графа де Морьена. Переговоры, продлившиеся несколько месяцев, закончились 2 февраля 1173 г., во время собрания в Монферране (Овернь). Генрих и не подозревал, что в скором времени все то, что, как ему казалось, составляло его силу, в частности, множество сыновей и их внешне удачные браки, обернется против него и превратит семейный мир в непримиримую войну.

Собрание в Монферране стало красноречивым свидетельством ослабления позиций короля Людовика VII в регионе Оверни и на всем юге Франции, напротив, еще более укрепив преобладание Плантагенета. Намеченный брак Иоанна с Алисой, дочерью графа Юмбера де Морьена, открывал заманчивые перспективы: если у графа не будет сына (что на тот момент казалось вероятным), Алисе предстояло унаследовать все графство Морьенское и обширные земли в Провансе. Генрих со своей стороны должен был выплатить графу пять тысяч марок. Он обязался передать Иоанну завоеванные им ирландские земли, пообещав также незамедлительно уступить ему три замка, изъяв их из доли своего старшего сына Генриха: Шинон, Луден и Мирбо. На собрание в Монферране прибыли также Альфонс II Арагонский и граф Раймунд V Тулузский, желавшие, чтобы Генрих — а не Людовик, король Франции — уладил возникший меж ними спор: вот и еще одно доказательство преобладания Плантагенета.

Через несколько дней, 25 февраля, в Лиможе собрался королевский двор, где присутствовали король Генрих, его жена Алиенора, Генрих Младший и Ричард, а также граф Тулузский, король Наварры и несколько аквитанских баронов. В их присутствии Раймунд Тулузский принес оммаж за свое графство Генриху II, затем Генриху Младшему и, наконец, Ричарду[219]. Этот оммаж — в том числе и его форма — неопровержимо свидетельствовали о господстве Генриха II во всем регионе. Не намеревался ли король путем дипломатических браков, союзов, завоеваний или вассальных уз завладеть всем Югом, оттеснив короля Франции? Вероятно, именно этого опасалась Эрменгарда, графиня Нарбоннская. В своем письме Людовику VII она обвиняет его в слабости и призывает к ответным действиям:

«Все мы, мои соотечественники и я, глубоко опечалены тем, что наш край в силу вашего отсутствия (если не вашего пренебрежения) может оказаться во власти чужеземца, не имеющего на нас ни малейшего права. Пусть не прогневят вас, дорогой сеньор, мои дерзкие речи. Я говорю так лишь потому, что являюсь вассалом, искренне преданным вашей короне, и мое страдание не знает предела, когда я вижу ее закат. Ведь речь идет о потере не только Тулузы, но и всего нашего края, от Гаронны до Роны, а враги наши похваляются тем, что покорили его»[220].

Алиенора присутствовала на собрании, проводившемся в ее землях, в Лиможе. От нее не ускользнула та особая форма оммажа, принесенного Раймундом за графство Тулузское, сюзеренитета над которым с давних пор требовала она сама, от имени своей бабки Филиппы; в ее глазах это графство подчинялось Аквитании, герцогом которой вот уже год официально являлся Ричард, получивший этот титул во время церемоний в Пуатье и Лиможе. Но Раймунд сначала принес оммаж Генриху II, безусловному владыке всей империи. Алиенора в данном случае выступала в роли «статиста». Более того: второй оммаж тулузский граф принес старшему сыну правящего короля как наследнику этой империи. Ричард же был только третьим в этой очереди, выступая в роли второго сына, «запасного» наследника, но отнюдь не в роли герцога Аквитанского (иначе он принял бы оммаж первым). Для всех присутствующих, в том числе и для Алиеноры и ее сыновей, эта процедура красноречиво свидетельствовала о политической концепции Генриха II. Все предшествующие церемонии — оммаж, принесенный в Монмирайе Людовику за герцогство Нормандское, коронация и миропомазание его старшего сына в Англии, происходившие дважды, инвеститура в Пуатье и Лиможе его младшего сына Ричарда — ни в малейшей степени не были ни передачей, ни делегированием власти. Выздоровев, король намеревался по-прежнему править один; его сыновьям оставалось ждать его смерти.

Первым отреагировал старший сын Генриха: когда его отец, взяв под опеку наследницу Морьена, огласил свое решение относительно условий женитьбы Иоанна, молодой король понял, что сбываются все его опасения. Генрих Младший категорически отказался уступать младшему брату часть обещанного ему наследства, которым — несмотря на восемнадцатилетний возраст и женитьбу — он так и не мог воспользоваться. Видя, что отец не собирается уступать ему ни Англию, на чей престол его не раз короновали, ни Нормандию, герцогом которой он является, ни даже Анжу, Генрих Младший не скрывал досады. Но «старому королю» не было дела до чувств сына: он привык усмирять своих сыновей и приучать их повиноваться его воле. Вильгельм Ньюбургский прекрасно описывает то чувство горечи, что овладело молодым королем и побудило его поднять мятеж, к которому его подталкивали и некие «советники», указывавшие на унизительное положение фиктивного короля, лишенного всяческой власти:

«В году 1173 <…> вспыхнул большой омерзительный раздор меж ним <Генрихом II> и его сыном Генрихом III, которого двумя годами ранее, как уже говорилось выше, он повелел торжественно короновать. Когда сын вырос и достиг совершеннолетия, он вскоре стал нетерпеливо добиваться того, чтобы его коронация и <королевское> имя обрели настоящее наполнение, кое присуще этим словам. Его желанием было, по меньшей мере, править вместе со своим отцом. Он даже имел право управлять королевством единовластно, ибо его коронация, можно сказать, должна была бы положить конец царствованию его отца. Вот, очевидно, что нашептывали ему некоторые люди»[221].

Кто же «нашептывал» молодому королю столь соблазнительные предложения? Алиенора, как мы увидим далее, была причастна к этому заговору, о котором некоторые догадались гораздо раньше, нежели Генрих II. Последний, судя по всему, недооценивал недовольство своих родных. Кажется, что его новый вассал Раймунд Тулузский был лучше, чем сам король, осведомлен о том, что затевается в семействе Плантагенетов. Согласно рассказу Жоффруа де Вижуа — который был прекрасно информирован о событиях, происходивших в его регионе — именно Раймунд втайне сообщил Генриху II о назревающем бунте во время на ассамблее в Лиможе:

«Там Раймунд открыл королю, что его сыновья и супруга злоумышляют против него. Вняв его совету, король с небольшой свитой, словно отправившись на охоту, покинул город и поспешил укрепить города и замки»[222].

Каким образом Раймунд прознал о заговоре? Стал ли случайным свидетелем разговора Алиеноры и ее сыновей в Лиможе? Услышал ли слухи о том, какую досаду испытывают Ричард и Алиенора, узнав о намерениях короля? Возможно. Ведь Жоффруа, заметим, говорит об организованном мятеже, о заговоре сыновей, душой которого была Алиенора. Генрих, вероятно, не знал масштабов этого заговора — ведь он ограничился лишь тем, что проверил верность гарнизонов в своих окрестных замках, которые он укрепил. Напротив, он сосредоточил свое внимание исключительно на старшем сыне, с которым отправился в Нормандию; Алиенору и Ричарда король оставил в Аквитании, очевидно, не опасаясь их. То, насколько серьезно восстание Генриха Младшего, «старый король» осознал лишь тогда, когда 8 марта 1173 г. его сын при туманных обстоятельствах (источники излагают их по-разному) бежал к королю Франции, вняв его совету, данному несколькими месяцами ранее, о чем уже было сказано выше[223].

Итак, речь шла о спланированном заговоре, в котором был замешан и французский король. Чуть погодя Людовик VII собрал при своем дворе некоторых из своих вассалов, которые поклялись поддержать Генриха Младшего в его борьбе против отца и изгнать последнего из королевства, если он не выполнит требований своего сына. Согласно Вильгельму Ньюбургскому, Людовик VII занял вполне недвусмысленную позицию: в его глазах королем Англии больше не был Генрих II — им был Генрих III, его сын. Это прекрасно видно из нарочито наивного ответа, данного послам «старого короля», который, узнав, что его сын укрылся при дворе французского государя, поручил им дипломатично попросить выпроводить юношу:

«Кто прислал мне это послание? — Король Англии, — сказали они. И Людовик ответил им: «Это ложь! Король Англии здесь, и он не передавал мне никакой просьбы через ваше посредничество. Но ежели вы говорите о его отце, который прежде был королем Англии, то знайте же, что сей король мертв. Неужели он намерен вести себя как король, когда он пред всеми уступил свое королевство собственному сыну? Настало время это исправить»[224].

Со своей стороны Генрих Младший поклялся не заключать мира со своим отцом без согласия своих союзников[225]. Генрих II, поняв, наконец, что ему объявлена война, начал действовать без промедления, повелев укрепить замки во всех своих континентальных владениях. Однако он не предусмотрел, что Алиенора подтолкнет и других своих сыновей совместно выступить против отца, заручившись поддержкой ее первого супруга. Тем не менее все произошло именно так, судя по утверждениям многих хронистов, свидетельства которых следует изучить досконально, обращая пристальное внимание даже на их слова и выражения, поскольку они обладают особой значимостью.

Роберт де Ториньи, ушедший из жизни в 1186 г., как всегда сдержан и лаконичен; будучи в дружественных отношениях со всеми участниками драмы, он явно не хотел прогневать их и лишь бесстрастно изложил факты:

«К тому же королева Алиенора и ее сыновья, Ричард, граф Пуатевинский, и Жоффруа, граф Бретонский, отдалились от него <короля Генриха II>»[226].

Алиенора, однако, не довольствовалась тем, что «отдаляется» вместе с сыновьями от мужа: она подталкивала их к мятежу. Хронист из Тура говорит (ошибочно относя событие к 1172 г.) о канонизации Фомы Бекета и о войне, начавшейся в марте, между королем Генрихом с одной стороны и его женой и тремя старшими детьми, Генрихом, Ричардом и Жоффруа, с другой; он считает, что война эта была развязана по наущению Рауля де Фе и Гуго де Сент-Мора[227]. Матвей Парижский более четок в своих обвинениях. После записи о смерти Фомы Бекета, за которой последовала буря, гром и другие небесные знаки во время рождественской ночи 1172 г., он рассказывает об истоках войны, в течение многих лет терзавшей край:

«Когда король Англии находился в Ирландии, примерно в то же время Гуго де Сент-Мор и Рауль де Фе, дядя королевы Алиеноры, следуя, как говорят (utdicitur), совету указанной королевы, начали отвращать короля Генриха Младшего от его отца, говоря ему: «Не подобает королю, каким бы он ни был, не иметь надлежащей ему власти в своем королевстве»[228].

Матвей Парижский еще вернется к этому вопросу — он очертит его более четко, но останется при прежних взглядах: королева Алиенора спровоцировала мятеж своих сыновей, и Бог допустил это восстание, дабы отомстить за смерть Фомы Бекета:

«В тот же год король Генрих Младший, уступив просьбам нечестивых советников, покинул своего отца и удалился к королю Франции. Узнав об этом, Ричард, герцог Аквитанский, и Жоффруа, граф Бретонский, поощряемые, как говорили (utdicebatur), их собственной матерью, королевой Алиенорой, встали скорее на сторону брата, нежели на сторону их отца, что породило заговоры, грабежи и поджоги. И было сие — во что должно верить — воздаянием за смерть блаженного мученика Фомы Бекета, ибо сам Господь восстановил против короля Генриха его собственных детей: вплоть до самой смерти король и его сыновья оставались заклятыми врагами, о чем еще поведает сия история»[229].

Матвей Парижский писал в более позднее время (он умер в 1250 г.), уже после смерти Алиеноры, в ту пору, когда недобрая молва о королеве прочно укрепилась в памяти людей. Намеревался ли он очернить воспоминания о правительнице в плане политическом, подобно тому, как другие хронисты сделали это в плане нравственном, придав королеве облик новой Мессалины, а теперь еще и предательницы? Разве уже то, как автор выстраивает повествование, прибегая к удобному выражению «ut dicitur» («как говорят»), не свидетельствует в пользу такого видения? Чтобы узнать это, нам нужно исследовать и другие источники, рассказывающие об истоках этого конфликта. И тогда выяснится, что в большинстве текстов, даже если их авторы были хорошо осведомлены об этих событиях, используется одна и та же формулировка, смысл которой следует уточнить: в ней вовсе не обязательно содержится намек на сплетни — скорее, на известные всем факты, за достоверность которых авторы по разным причинам не желают ручаться.

Рауль Коггесхоллский, хорошо знавший Алиенору, делает акцент на ответственности старшего сына, чересчур рвущегося к власти при живом отце. Говоря об Алиеноре, он ограничился единственным упоминанием о ее выборе: она захотела поддержать мятеж своих сыновей[230]. Однако Рауль де Дицето, взявшийся за перо чуть позже 1189 г., когда Алиенора вновь стала свободной и обрела власть, высказывается о ее роли более определенно, одновременно соблюдая, впрочем, некоторую осторожность:

«Младшие сыновья короля, Ричард, герцог Аквитанский, и Жоффруа, герцог Бретонский, следуя, как говорят (sicutdicitur), советам их матери, королевы Алиеноры, предпочли последовать за братом, нежели за отцом. Все это породило заговоры, грабежи и пожары»[231].

Рауль де Дицето, относя с полным на то основанием начало этого восстания к концу предшествующего года, подчеркивает ответственность Алиеноры, но еще больше ответственность ее дурных советчиков. Предвестием этих роковых событий, по его словам, была разбушевавшаяся природная стихия. Матвей Парижский, как мы помним, связывал ее с убийством Фомы Бекета. Но Рауль, которому Матвей следовал, не соотносит между собой эти события и видит в небесных знаках почти пророческое предзнаменование войны, спровоцированной мятежом королевской семьи.

«В рождественскую ночь в Ирландии, в Англии и во всем французском королевстве люди слышали раскаты грома — сие внезапное и страшное явление предвещало неминуемое приближение чего-то большого, неведомого, небывалого. В то время как король оставался в Ирландии, Гуго де Сент-Мор и Рауль де Фе, дядя Алиеноры, вняв, как говорят (utdicitur), совету королевы, начали отвращать сына от его отца, внушая ему, что негоже быть королю без власти и не управлять в королевстве, как то ему приличествует»[232].

Желал ли настоятель собора Св. Павла в Лондоне частично оправдать Алиенору, настаивая скорее на активной роли ее советников и используя расплывчатую формулировку «utdicitur», словно намекая, что все это скорее относится к области слухов? Ничуть! Ведь далее Рауль разъясняет, почему мятеж можно считать неслыханным, беспрецедентным событием — все из-за той роли, что в нем сыграла женщина, Алиенора. Автор приводит примеры восстаний сыновей против отца — из Библии, из древней истории и недавнего времени. Им нет числа. Но настоятель не смог назвать ни одного случая, когда против мужа бунтовала бы супруга. Такое поведение противоестественно, подобное «новшество» кажется ему возмутительным, инициирующим бесконечную череду бед и несчастий.

Гервазий Кентерберийский также приписывает важную роль в этом мятеже Алиеноре, из осторожности снабжая свое утверждение следующей оговоркой: «Согласно тому, что говорили»[233]. Ту же осторожную формулировку — нейтральную, но все же недвусмысленную — можно найти и у Вильгельма Ньюбургского. Его произведение было написано перед 1198 г., в то время, когда королева Алиенора вернула себе свободу и правила вместе с сыном Ричардом. Тем не менее хронист напрямую обвиняет королеву в том, что она вступила в настоящий сговор с королем Франции. Согласно Вильгельму, по совету Людовика VII юный Генрих, укрывшийся в марте при французском дворе, отправился в Аквитанию для встречи с братьями. Именно там — и именно по совету Алиеноры («как говорят»!) — Жоффруа и Ричард приняли сторону старшего брата, намереваясь выступить против отца и взбунтовать людей в своих владениях:

«Чуть погодя Генрих Младший, замыслив недоброе против своего отца, тайно направился в Аквитанию, вняв совету французов. Там он нашел двух своих юных братьев, Ричарда и Жоффруа, которые оставались подле матери. И при содействии матери, как говорили (utdicebatur), привел он их во Францию. Поскольку их отец в свое время пообещал Аквитанию первому, а Бретань — второму, молодой Генрих полагал, по мнению французов, что они легко сумеют добиться поддержки аквитанцев для одного из них, и помощи бретонцев — для другого»[234].

Наконец, Рожер Ховденский в своей первой версии «Деяний», составленной, без сомнения, тогда, когда Алиенора находилась в заточении, без колебаний называет вдохновителями восстания королеву и ее пуатевинских советников, прибавляя, впрочем, к этому утверждению привычную оговорку:

«Подстрекателями сей гибельной измены были Людовик, король Франции, и сама — как говорили некоторые (ut a quibusdamdicebatur) — Алиенора, королева Англии, а также Рауль де Фе. В то время королева держала при себе своих сыновей, Ричарда, герцога Аквитанского, и Жоффруа, графа Бретонского, коих она отправила во Францию к их брату, юному королю, дабы они объединились против короля, отца своего»[235].

Говоря о коалиции сыновей Генриха, Рожер считает даже, что сбылось пророчество Мерлина:

«Вот так свершилось пророчество Мерлина: «Тогда пробудятся рычащие львята <…>». Он изрек это пророчество, подразумевая под словами своими сыновей короля Генриха, сына императрицы Матильды. Называя их рычащими львятами, он хотел сказать, что восстанут они против собственного отца, своего сеньора, и будут вести с ним войну»[236].

Однако в поздней версии своей хроники, пересмотренной в 1190 г., когда Алиенора обрела свободу и стала скорее королевой, нежели королевой-матерью, Рожер Ховденский предпочел умолчать о ее роли в мятеже, как, впрочем, и о роли в нем Ричарда; он обвиняет исключительно короля Франции и сыновей-бунтовщиков Генриха и Жоффруа, к тому времени скончавшихся. Более того, Рожер даже настаивает на том, что во всем был виноват только молодой король:

«Этот сын короля и впрямь потерял последний рассудок и перестал испытывать чувства. Он преследовал своего отца, узурпировал власть, напал на королевство; единственно виновный во всем, он повел на своего отца целое войско. «Безумие одного порождает тьму безумцев». Воистину, он жаждал крови отца, жаждал смерти своего родителя»[237].

Иордан Фантозм, знавший об этих событиях не понаслышке (он работал над своим произведением в период между 1173 и 1175 гг.), безоговорочно встает на сторону Генриха II, когда рассказывает о битве в Британии между королем и сторонниками юного Генриха — о битве, очевидцем которой он являлся. Однако он ни словом не обмолвился об организаторах восстания, за исключением Генриха Младшего, которого, впрочем, он ни в чем не обвиняет. «Действительно, что может сделать король без королевства?» — задается он вопросом в начале своего повествования. Юный король оказался в таком положении по воле своего отца. Он решил выступить против него, бежал, перейдя вброд Луару, и отправился к королю Франции и его баронам. Так началась, говорит автор, война между двумя королями[238]. Наконец, Вильгельм Маршал, верный рыцарь Генриха II, наставник Генриха Младшего и его соратник в турнирных боях, преданный слуга Ричарда и Алиеноры, несомненно, не мог сказать ничего плохого ни об одной из враждующих сторон. Если верить Жану Илийскому, автору его «Истории», злополучная война, последовавшая вслед за этим, стала результатом происков «изменников» — упомянутых, но не названных по имени, — столкнувших обоих королей друг с другом[239].

Как видно, мнения и формулировки сильно варьируются в зависимости от позиции авторов, занимаемой по отношению к персонажам, которые в момент составления или исправления этих сочинений находились у власти. Несмотря на недомолвки и ораторские приемы, вызванные чаще всего «дипломатической» или «куртуазной» осторожностью хронистов, участие Алиеноры в восстании юного Генриха — очевидный и часто упоминаемый факт. Еще более очевидной становится ее ответственность за участие в заговоре Ричарда и Жоффруа. К тому же не совсем ясно, каким образом Ричард, будучи тогда пятнадцати лет отроду, или Жоффруа, его младший брат, смогли бы принять решение присоединиться к старшему брату, находившемуся подле короля Франции, без участия матери[240].

Эти выводы должны сделать нас более осмотрительными в отношении суждений (неважно каких — положительных или отрицательных), касающихся Алиеноры. На протяжении нескольких лет исследователи упорно настаивали на том, что историк должен с известной долей скептицизма воспринимать повествования, которые, появившись на свет уже после кончины королевы, выставляют ее в невыгодном свете (особенно тогда, когда речь заходит о ее поведении как женщины и супруге), являя миру отталкивающий портрет, положивший начало складыванию поздних легенд, о которых мы то и дело упоминали, но не брали в расчет именно из-за их позднего составления. Я же добавлю, что по этим же соображениям не стоит пренебрегать или недооценивать ранние свидетельства, столь же немилосердные к Алиеноре.

В действительности, ясно, что относиться с известной долей скептицизма и осторожности следует как раз к благосклонным отзывам о королеве, появившимся еще при ее жизни (кроме произведений, написанных в период 1174–1189 гг., когда она была в заточении, и не подвергавшихся переработке в дальнейшем). Почитание сильных мира сего — это необходимый творческий шаблон, каким являются, например, хвалебные описания внешности или нравственных качеств. Напротив, при исследовании ранних свидетельств, которые в той или иной степени способны обвинить Алиенору, обнаруживается любопытная тенденция: их авторы, как правило, смягчают свое суждение, упускают некоторые подробности, замалчивают события или подбирают осторожные оговорки в тот момент, когда королева возвращается к власти. Такая осторожность сродни той, которую мы только что наблюдали в текстах, повествующих о восстании 1173 г. Отсюда и замечания «как говорят», встречающиеся практически повсеместно. Желание польстить правительнице или, по крайней мере, не навлечь на себя ее гнев, было столь же сильной мотивацией, как и намерение очернить ее в тот момент, когда ее можно было уже не опасаться. Мы еще вспомним об этом во второй части книги, исследуя некоторые спорные вопросы.

Итак, душой восстания — по большей части, по крайней мере — являлась Алиенора, и на сей раз она действовала заодно со своим первым супругом. Не мешкая, она встала на сторону своих детей — не только на словах, но и на деле. Она убедила Ричарда отправиться к королю Франции в Париж, где тот посвятил его в рыцари[241]. А ведь обряд рыцарского посвящения не был малозначащей церемонией. В XII в., как я уже указывал ранее, посвящение в рыцари, торжественное вручение оружия, начинает приобретать отчетливо выраженный рыцарский смысл и может знаменовать вступление молодого человека в «рыцарство», своего рода социально-профессиональный институт, тяготеющий к корпоративности, который начинает складываться как раз в эту эпоху[242]. Но для людей высокого положения этот ритуал по большей части сохранял свое древнее предзначение, связанное с реальной передачей власти, приобщением юного принца к деятельной и военной жизни. Иными словами, речь шла о своего рода публичном признании «права управлять»[243]. «Посвящая в рыцари» юного Ричарда, король Франции, возможно, признал за ним право применять свое оружие как подобает элитному воителю (заметим, однако, что Ричарду было только шестнадцать лет), но в еще большей степени он признавал за ним право управлять пожалованным ему доменом — Аквитанией. То был политический акт.

К тому же в той же хронике Рожер Ховденский чуть ранее сообщает о другой передаче оружия, приобретающей тот же смысл. Клирик Пьер был только что избран епископом Камбре. Но его брат Матвей, граф Булонский, был убит во время конфликта, вспыхнувшего между двумя королями, во время осады Дринкура в июле 1173 г. Итак, Пьеру пришлось расстаться с духовным саном, дабы унаследовать домен и стать, в свою очередь, графом Булонским[244]. Вот почему он был «посвящен в рыцари» (milesfactus). Учитывая церковное положение кандидата, это вручение оружия не имело ничего общего с «посвящением в рыцари», с признанием того, что кандидат может вступить в «рыцарство», благородный «союз отборных конных воинов»: речь шла о публичном признании политического права управлять землями, доменом, графством или королевством. Право, которое, разумеется, требовало прямого или опосредованного применения вооруженной силы, что и находило выражение в обряде вручения оружия молодому человеку.

Итак, в 1173 г. король Франции признал Ричарда законным держателем Аквитании и ее вооруженным защитником — обязанность, которую Алиенора, будучи женщиной, не могла выполнять. В июне того же года Ричард со своими братьями участвовал в военной экспедиции, посланной в Нормандию, — в ней также участвовали уже упомянутый нами Матвей, граф Булонский, король Вильгельм I Шотландский, графы Фландрский и Блуаский. Вторжение во владения Генриха II началось с осады Омаля, а затем Шатонефа. Смерть Матвея Булонского, сраженного стрелой, пущенной из замка Дринкур, положила конец этой кампании.

Однако старый король не сидел сложа руки: он собирал войска, вербуя наемников, этих «рутьеров», которых называли по-разному, в зависимости от их места происхождения. Опасные для всех, они столь же — и даже больше — были верны своему «покровителю», сколь были преданны своему сеньору феодальные войска. Но преимущество наемников заключалось в том, что они оставались на службе до тех пор, пока «патрон» им платил; они не были обременены рыцарской этикой, которая призывала рыцарей щадить друг друга. Так что они по праву слыли грозным противником. Впрочем, наемники также причиняли серьезное неудобство, за которое их неоднократно осуждали на многих церковных соборах: в военное время они, возможно, поджигали и убивали не больше, чем другие, но по окончании боевых действий, когда им прекращали платить, наемники имели обыкновение предаваться грабежам, «живя за счет населения». Их пренебрежение «рыцарским кодексом» (большая часть из них, правда, не все, были пехотинцами) и беспощадная свирепость в бою делали наемников достойными презрения в глазах поэтов и писателей того времени, которые, напротив, склонны были превозносить рыцарство. Генрих II не был первым, кто набирал на службу наемников, но он первым стал использовать их в массовом порядке. Вскоре у него найдутся подражатели, в частности Филипп Август, сын его соперника, короля Франции Людовика VII.

А тем временем французский король перешел в наступление в Нормандии. Он тщетно осаждал Вернёй, но отступил, едва узнал о подходе Генриха II и его наемников, успев, правда, предать огню городские предместья. «Старый король» воспользовался отступлением Людовика, чтобы вразумить нескольких мятежников в Бретани. Затем он предложил королю Франции и его протеже мир. В Жизоре он предложил своим трем сыновьям вступить в прямое владение несколькими замками, уступив Генриху половину доходов от Англии, а Ричарду — половину аквитанских доходов. Но его решение сохранить полноту власти в своих руках по-прежнему оставалось неизменно. Сыновья от предложения отказались — «по совету короля Франции»[245]. Военные действия возобновились. План высадки в Англии провалился, и сторонники юного короля попали в плен, в частности граф Лестер и его жена, заточенные в Фалезе[246].

Тем временем Генрих II полностью осознал — душой заговора является королева. А также ее сторонники, как и наиболее преданное ей духовенство. Тогда при помощи своего секретаря Петра Блуаского (который впоследствии станет секретарем Алиеноры) архиепископ Руана Ротру написал Алиеноре письмо, в котором он, ссылаясь на нравственные ценности и обязательства перед Господом, умолял, наставлял королеву и даже требовал от нее вернуться к своему мужу и быть ему покорной супругой; ведь поддерживая бунт своих детей, она становилась ответственной за неизбежное разорение королевства. Письмо это заслуживает внимания, поскольку оно красноречиво свидетельствует о нравах и умонастроениях того времени:

«Королеве Англии — архиепископ Руанский и его викарные епископы <…>

Сие да всем известно, и ни один христианин не имеет права не знать сего: супружеские узы прочны и нерушимы. Священное Писание, кое не может лгать, предписывает нам, что свершившийся брак не может быть расторгнут: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Матфей, XIX, 6). Любой человек, разлучающий супругов, становится нарушителем божественной воли. Виновна та супруга, что покидает своего мужа и не хранит верность этим узам. Когда супруги становится единой плотью, должно, чтобы союз тел дополнялся союзом умов и единством в решениях. Супруга, не подчиняющаяся своему мужу, поступает наперекор своему природному положению, апостольской заповеди и евангельскому закону. Ибо «жене глава — муж» (Первое послание к коринфянам, XI, 3), она извлечена из мужчины, связана с оным и подчинена власти своего мужа. А посему все мы в единодушном плаче и сетовании сожалеем о том, что ты, женщина столь мудрая, отделяешь себя от мужа своего <…>. Еще хуже то — и сие еще больше противоречит закону божьему — что ты позволяешь своим детям, отпрыскам господина твоего короля, восставать против их отца, как верно говорится в пророчестве: «Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против меня» [Исайя, I, 2] <…>. Нам это прекрасно известно: ты станешь причиной всеобщей гибели, ежели не вернешься к супругу. Ошибка, ответственность за которую падет лишь на тебя, нанесет вред всем. Прославленная королева, вернись к тому, кому суждено быть твоим мужем и нашим господином <…>. Если молитвы наши не сумеют переубедить тебя, это сделает скорбь людская, неминуемое разорение Церкви и опустошение королевства. Ибо либо лжет Евангелие, либо «всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет» (Лука, XI, 17). Опустошение это, конечно, не может быть вменено в вину сеньору королю, но повинны в нем сыновья его и те, кто за ними последовал. Ты же поступаешь как женщина, и принимаешь решения, как ребенок, чем наносишь оскорбление господину нашему королю, коему покоряются даже самые могущественные государи! А посему вернись со своими детьми, пока не случилось худшее, к супругу, коему должна ты повиноваться, с коим ты должна жить. Если ты возвратишься к нему, то ни ты, ни твои сыновья — никто из вас не попадет под подозрение. Мы совершенно уверены в том, что король предложит вам свою любовь и защиту. Призываю, прошу тебя об этом, как умоляю и детей твоих подчиниться их отцу: они причинили ему столь много тревог, трудов и бед <…>. Ты — наша паства, как и твой муж, однако мы не можем уклоняться от правосудия: либо ты вернешься к своему мужу, либо мы будем вынуждены в соответствии с каноническим правом отлучить тебя от церкви. Мы говорим это неохотно, но нам придется сделать это — против собственной воли, со скорбью и слезами, — в том случае, если ты не раскаешься»[247].

Послание не возымело никакого действия! Алиенора не переменила своего решения. Напротив, вместе с советниками она задумала взбунтовать вассалов в своих землях. Многие сеньоры перешли на ее сторону — в большей степени из-за ненависти к старому королю и его методам управления, нежели из-за любви к Ричарду — о нем еще мало что было известно, — или преданности самой Алиеноре. Королеву поддержали многие бароны Пуату и Ангумуа, а также некоторые аквитанские сеньоры — правда, не все. Впрочем, недавние исследования показывают — вопреки устоявшемуся мнению, — что причиной восстания этих баронов послужили в большей степени их личные сеньориальные интересы, нежели неприятие чересчур централистских приемов управления Генриха II[248].

Генрих II со своими наемниками выступил против них в ноябре 1173 г. Выйдя из Шинона, он пригрозил землям Рауля де Фе, захватил Прейи, Шампиньи и взял в плен множество рыцарей, чьи имена были заботливо переписаны[249]. Алиенора, находившая во владениях ее дяди, рисковала попасть в окружение. Королева решила бежать, чтобы присоединиться к сыновьям при французском дворе, но на пути в Шартр ее схватили и выдали мужу. Лишь немногие из хронистов упоминают об этом пленении. Одним из них является Гервазий Кентерберийский, вынесший королеве категоричный приговор; во время побега Алиенора была одета в мужское платье:

«Когда королева Алиенора бежала, расставшись ради этого со своим женским одеянием, ее схватили и поместили под надежную охрану. Поговаривали (dicebatur), что все это <мятеж сыновей> произошло из-за ее подстрекательств и по совету. Она, действительно, была очень мудрой, родовитой, но непостоянной женщиной»[250].

Генрих поместил королеву под надежную охрану в замок Шинон и, отпраздновав Рождество в Нормандии — либо в Бюре, согласно Роберту де Ториньи, либо в Кане, если верить Рожеру Ховденскому,[251] — приготовился к схватке с Ричардом.

Дело в том, что после пленения Алиеноры восстание не закончилось. На смену матери пришел ее сын, продолжавший борьбу в Аквитании. Он угрожал Ла-Рошели, которая, сохраняя верность его отцу, сопротивлялась — отчасти по причинам торгового толка: единовластие Генриха II во всей его империи способствовало стабильному развитию виноторговли: из города вино массово поставляли к берегам Англии и Нормандии. Тогда Ричард повернулся к Сенту, сопернику Ла-Рошели, который открыл ему ворота[252]. Однако именно там его застал врасплох отец. Ричард был уверен, что Генрих II все еще празднует Троицын день в Пуатье, но король и его наемники форсированным маршем добрались до города и взяли его в осаду. Ричарду с несколькими сторонниками удалось бежать и укрыться в замке Тайбур, но он потерял большинство своих войск и более не мог перехватить у отца инициативу.

Чтобы держать страну под надзором, Генрих оставил на местах преданных ему людей, после чего занялся северными владениями. Он опустошил Бретань, завладел Ансени, усмирил Нормандию и наконец решил лично подавить восстание в Англии, где его власть все еще оспаривали мятежники во главе с Гуго Биго и шотландским королем Вильгельмом Львом. По пути он заехал в Шинон и увез с собой пленную Алиенору — вместе они прибыли в Барфлёр, где 7 июля 1174 г. взошли на борт корабля, идущего в Англию. Генрих забрал с собой не только королеву, но и младших детей, Жанну и Иоанна, а также других пленников, о чем свидетельствует Рожер Ховденский. Встречный ветер мешал кораблю покинуть порт, но Генрих вознес молитву к небесам и был услышан:

«Король Англии прибыл в Барфлёр, где его ожидало множество кораблей, собранных вместе. И он был там, по воле Бога. Благословенно будь имя Господне, чье могущество поменяло ветер в нужном направлении и позволило королю в скором времени благополучно переправиться на другой берег. Действительно, сев на корабль, он сошел на землю в Англии, в Саутгемптоне, уже на следующий день 8 июля. Он взял с собой свою супругу королеву Алиенору, супругу своего сына — королеву Маргариту, дочь короля Франции, графа Лестерского Роберта и графа Честерского Гуго, коих он тотчас же велел поместить под надежную стражу»[253].

Следующие пятнадцать лет Алиенора проведет в заточении (или, по крайней мере, под строжайшим надзором), в башне Солсбери «из-за боязни нового заговора с ее стороны», уточняет Жоффруа де Вижуа[254].

Чтобы примириться с небесными силами и заручиться церковной поддержкой, Генрих тут же отправился поклониться гробнице Фомы Бекета и покаяться в своих прошлых ошибках. И Бог, действительно, даровал ему победу: 13 июля он узнал о пленении Вильгельма, короля Шотландии. За три недели его верные люди завладели многими замками, а 25 июля сдался и Гуго Биго. «Успокоив» таким образом Англию и заточив свою жену в надежном месте, Генрих возвратился в Нормандию вместе с пленниками, захваченными в Англии, — их он заточил в Фалезе. Затем, 11 августа, он направился в Руан, который осаждали войска короля Франции. В бою его валлийские наемники творили чудеса — и французы обратились в бегство. Победа досталась королю благодаря быстроте его действий.

Людовик VII, расставшись со всеми иллюзиями, посоветовал Генриху Младшему подчиниться отцу. 8 сентября, в Жизоре, оба короля договорились о перемирии. Но Ричард по-прежнему сопротивлялся и взял в осаду несколько пуатевинских замков. По этой причине перемирие поначалу было отложено, но в конце концов его все же заключили. Однако Ричарда оно не касалось: Людовик и Генрих Младший обещали не оказывать ему поддержки. Затем Генрих II двинулся в поход против своего мятежного сына. Тот быстро понял, что ему не на что больше надеяться, и в свою очередь смиренно сдался на милость отца:

«Узнав о приближении короля Генриха, его сын Ричард, граф Пуатье, не осмелился выступить против него — он спасался бегством, перемещаясь с места на место. И когда его уверили в том, что король Франции и его брат заключили перемирие без него, он был возмущен этим. Тогда он со слезами распростерся у ног своего отца-короля, прося у него прощения, и тот прижал его к своей груди»[255].

Чуть позже, 30 сентября, в Монлуи был заключен мирный договор. Там, подчеркивает Роберт де Ториньи, «милостью божьей был заключен мир, и три сына короля смиренно покорились воле отца своего, а король Франции и граф Фландрский вернули английскому королю крепости, захваченные ими в Нормандии»[256]. Генрих мог показать себя великодушным: он вновь предложил сыновьям прошлогодние условия, сократив, правда, число их резиденций до двух замков. Генрих Младший получил пятнадцать тысяч анжуйских ливров и два замка в Нормандии, Ричарду досталась половина доходов Пуату и две резиденции (правда, неукрепленные), а Жоффруа король отдал половину приданого Констанции Бретонской. Генриху Младшему пришлось согласиться с решением своего отца относительно трех замков, предназначенных для Иоанна. Затем три сына, поклявшись никогда больше не восставать против отца, принесли ему оммаж — все, кроме Генриха Младшего, который освобожден от этого в силу своего королевского сана[257]. Вильгельм Ньюбургский подчеркивает эту обоснованную осторожность короля, осуждая неблагодарность его сыновей:

«Обе стороны собрались на большой совет. На нем была утолена злоба принцев и успокоено волнение провинций <…>. Самый неблагодарный из сыновей вернул себе милость своего отца. Он не только заверил короля в глубоком сыновнем почтении и неизменной в будущем покорности, но и другие персоны, принеся клятву, выступили поручителями его верности отцу. Король все же принял новые меры предосторожности относительно своих неблагодарных и не внушающих доверия сыновей: он мудро потребовал от них оммажа, который они торжественно принесли ему <…>. Он также вызвал к себе их младших братьев, находившихся в отдалении от отца и оказавшихся под влиянием советов французов. Насчет них едва ли вставал вопрос, ибо их можно было простить по причине их юного возраста»[258].

Вильгельм Ньюбургский добавляет, что король простил и многих бунтовщиков, оказавшихся у него в плену, после чего освободил их. Но он ни слова не пишет об Алиеноре, которая, как известно, оставалась пленницей вплоть до смерти своего мужа.

Итак, мятеж Алиеноры и ее сыновей завершился, по всей видимости, полным провалом: ее сыновья ничего не добились, власть по-прежнему осталась в руках их отца, а королева, душа заговора, отныне стала пленницей собственного супруга. Ее сын Ричард, раздувавший пламя восстания после ее пленения, по приказу отца был вынужден отправиться в Аквитанию, чтобы навести в ней порядок; другими словами, ему пришлось усмирять непокорных вассалов, включая тех, кто бунтовал вместе с ним.

Ричард Пуатевинец — один из редких хронистов, благожелательно настроенных по отношению к мятежникам и королю Франции. Он радуется тому, что сыновья восстали против своего отца, которого он называет «королем Севера», словно речь идет о захватчике. Их мать, королева Алиенора, тоже восстала против него, а множеству баронов, поддержавших ее, сначала сопутствовал успех, воспеваемый этим хронистом: «Ликуй, Аквитания! Возрадуйся, Пуату, ибо скипетр короля Севера удаляется от тебя!»[259] Но вскоре восставших начинает преследовать неудача. Король Севера осмелился поднять оружие на их господина, короля Юга. Он одерживает победу. Страна лежит в руинах, в которых хозяйничают чужеземцы. Горе нашему краю! Неужели нет никакой надежды? И здесь автор включает в свой рассказ кантилену о королеве-пленнице. Алиенора, говорит он, исполнила пророчество Мерлина Амврозия об «орле разорванного союза» — пророчество, популярное даже в Аквитании благодаря успеху произведения Гальфрида Монмутского. Дважды королева, Алиенора подобна «двуглавому орлу», настроившему своих птенцов против их отца; покоренная, униженная, она томится в плену. Но не все потеряно: когда-нибудь, вернув себе свободу с помощью своих сыновей, она возвратится в свои владения:

«Скажи мне, двуглавый орел, скажи мне, где ты была, когда твои орлята, вылетев из маленького гнезда, осмелились нацелить когти на короля Севера? Ведь это ты, как говорили нам (ut audimus), настроила их против отца, дабы сбросили они его на землю. За это оторвали тебя от родного края и увезли в чужие земли. Твои бароны обманули тебя своими хитрыми уловками и миролюбивыми речами. В игре твоей цитры появилась печаль, а в голосе твоей флейты зазвучала скорбь. Еще недавно, чувственная и утонченная (mollisettenera), ты наслаждалась королевской свободой, ты обладала несметными богатствами, и девы твоей свиты пели нежные кантилены под звуки цитры и тамбурина. Ты восхищалась пением флейты и, ликуя, внимала аккордам своих музыкантов. Молю тебя, королева, увенчанная двумя коронами, оставь свою неизменную грусть! Зачем истязать себя печалью? Зачем каждодневно надрывать свое сердце слезами? Вернись, о пленница, вернись в свои владения, если сможешь. Но ежели не в твоей власти сделать это, то пусть жалоба твоя подобна будет сетованию царя Иерусалимского, реки вслед за ним: „Увы мне, изгнание мое длится и длится, и вынужден жить я бок о бок с темными, невежественными людьми”. Вернись, вернись к своей жалобе и повторяй: „Днем и ночью слезы были моим хлебом, тогда как каждый день говорили мне: „Где же твои друзья, где твои юные спутники, где твои советники?” Некоторых из них внезапно вырвали из их владений и приговорили к позорной смерти; другие лишены были зрения; еще часть блуждает в землях, подобно беглецам и бродягам. А ты, Орлица разорванного союза? Доколе крик твой не будет услышан? Король Севера взял тебя, как осажденный град! Возвысь свой пророческий глас, подобно трубному, дабы услышали тебя твои дети! Близится день, когда освободят тебя сыновья и ты вернешься в родные края»[260].

Написанное в форме полупророчества, произведение выражает надежду на освобождение Алиеноры ее сыновьями. Но это произойдет лишь спустя пятнадцать лет, после смерти короля Генриха II. За это время ее «орлята» еще не раз выступят против своего отца. Последний мятеж станет для него фатальным, а Иоанн, четвертый сын и любимец старого короля, перейдет на сторону коалиции братьев. Однако унаследует власть и освободит королеву, что произойдет после смерти Генриха Младшего (1183), ее третий «орленок», Ричард.

Немало хронистов увидели в событиях, связанных с Алиенорой и ее сыновьями, свершившееся пророчество Мерлина, вплоть до того времени неясное и описанное Гальфридом Монмутским следующим образом: «Вознегодует Альбания и, призвав сопредельных с ней, примется проливать кровь. Челюсть ее стянет узда, выкованная в лоне Арморики. Позлатит ее орел разорванного союза и будет обрадован своим третьим гнездовьем»[261].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.