Глава 3 Вихри враждебные

Глава 3

Вихри враждебные

Существовавшие в стране в начале XX века значительные противоречия в общественно-политической, социально-экономической, национально-государственной и других сферах внутренней жизни государства, постепенно накапливаясь и усиливаясь, стали приводить к серьезным кризисным обострениям. В это время в основных социальных слоях российского общества возрастали критические настроения. В стране довольно отчетливо обозначились проявления общественно-политического кризиса. Его окончательное созревание и дальнейшее развитие было заметно ускорено неудачами в ходе Русско-японской войны, которые, по мнению С.Ф. Платонова, «...дали окончательный толчок общественному недовольству, и оно вылилось в ряд революционных вспышек» [1]. Правительство, в свою очередь, всячески стремилось, не прибегая к сколько-нибудь значительным преобразованиям, разрядить внутриполитическую ситуацию. Назначенный еще в конце августа 1904 года министром внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский заявил о стремлении правительства установить с обществом некие отношения «доверия». Вслед за этими высказываниями предпринимаются и некоторые конкретные действия. Прежде всего была ослаблена цензура, и как следствие этого в печати стали свободно критиковаться как отдельные недостатки существовавшего бюрократического управления, так и изъяны всей государственно-политической системы. Активно обсуждались и вопросы необходимости существенных, а в некоторых случаях коренных, реформ государственного строя и управления. 12 декабря был опубликован правительственный Указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», в котором нашли отражение планы определенных общественных преобразований [2]. Однако в нем ничего не говорилось об одном из самых главных требований широких общественных кругов – о введении так называемого народного представительства, то есть о парламентских реформах.

Известные события в столице 9 января 1905 года стали точкой отсчета первой русской революции, в бурные и трагические события которой были вовлечены практически все социальные слои российского общества. Не стало исключением и казачество. При этом, правда, в общественном сознании на долгие десятилетия укоренился поверхностный взгляд на казачество исключительно как на карательно-охранную силу. Он преобладал в подавляющем большинстве работ советской историографии [3]. И даже в некоторых публикациях самого последнего времени встречаются следующие утверждения: «В начале революции казаки послушно выполняли роль прислужников полиции, бесчинствовали над безоружными гражданами, проявляли зверства в разгроме демонстрантов, в стрельбе по ним. Вполне заслуженно слова „казак“ и „казачья нагайка“ стали тогда символом палачества» [4]. С другой стороны, некоторые исследователи при рассмотрении данного вопроса основное внимание уделяли революционным и антиправительственным выступлениям казаков [5]. Существует и объективный, наиболее позитивный подход при характеристике поведения казачества в период революционных событий 1905–1097 годов [6]. Данная проблема нуждается в дальнейшем всестороннем изучении, объективном и деидеологизированном беспристрастном научном осмыслении и анализе.

После начала революции правительственные структуры для борьбы с различными революционными и стихийными анархистскими выступлениями кроме полиции и жандармерии стали все чаще и чаще прибегать к использованию армейских подразделений. Причем активность и масштабы их привлечения по мере расширения революционного движения неуклонно возрастали. Коснулось это конечно же и казачьих частей. Так, уже во время Кровавого воскресенья 9 января 1905 года в Петербурге против народного шествия было выставлено 19 пехотных полков, гвардейский экипаж, отдельный саперный батальон и 8,5 сотни Лейб-гвардии Атаманского и Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полков [7].

Причем если в начале революции для борьбы с беспорядками использовались находившиеся в армии на действительной военной службе полки 1-й очереди всех казачьих войск страны и часть полков 2-й очереди Кубанского казачьего войска, то уже 22 февраля 1905 года была проведена первая частичная мобилизация второочередных казачьих полков, по которой на «внутреннюю службу» направлялось 16 полков [8]. В июне-июле дополнительно мобилизуется 9 второочередных казачьих полков, а в августе еще три казачьих полка второй очереди [9].

Осенью 1905 года в правительственных кругах встал вопрос о гораздо более масштабном и активном использовании казачьих частей и подразделений для борьбы с различными антиправительственными выступлениями. Первого ноября последовало «Высочайшее повеление» о мобилизации 12 третьеочередных льготных сотен Оренбургского, 24 второочередных и третьеочередных сотен Донского и 12 льготных конных сотен Кубанского казачьих войск [10]. По другим данным, в это время было мобилизовано 18 сотен третьей очереди Оренбургского, 24 сотни второй очереди Донского и 6 пластунских батальонов Кубанского казачьих войск [11]. Причем казаки всех этих подразделений призывались в армию исключительно для поддержания порядка в различных регионах страны. Во многом это было поистине беспрецедентное решение, поскольку оно шло вразрез не только с давно установленным и строго соблюдавшимся до этого времени порядком направления мобилизуемых льготных казачьих частей именно на фронты различных войн, но и с действовавшим законодательством. Согласно имевшему законодательный статус «Уставу о воинской повинности Донского казачьего войска» 1874 года мобилизация и вывод с территории Донской области казачьих частей и подразделений второй и третьей очередей в мирное время не допускались. Они могли быть мобилизованы только для борьбы с внешним врагом. Однако данное обстоятельство не смущало правительственных чиновников, сильно обеспокоенных вопросами ликвидации и революционных, и откровенно погромных народных выступлений.

Масштабы привлечения для этих целей казачьих частей существенно увеличивались, и уже 26 ноября 1905 года всем казачьим войскам страны официально объявляется особая «Высочайшая» благодарность «за их самоотверженную, неутомимую и верную службу Царю и Родине» как на фронтах войны, так и при поддержании порядка внутри империи [12]. 31 декабря последовала «Высочайшая благодарность» донскому казачеству за ревностную службу [13].

Ширились и размеры мобилизации казаков льготных 2-й и 3-й очередей в армию. К началу 1906 года в армии находилось уже 125 казачьих полков (в начале 1905 года их количество составляло 81 полк) [14]. В феврале 1906 года была проведена последняя в период революции мобилизация казачьих частей третьей очереди, в соответствии с которой в армию призывалось 12 казачьих сотен, направлявшихся на «внутреннюю службу» [15]. В результате массовых призывов в армию в Донском войске, например, к началу 1906 года были полностью мобилизованы все части и подразделения второй очереди за исключением батарей. В этом же году мобилизовались и некоторые третьеочередные донские части (35-й, 36-й, 41-й полки) [16]. Всего же во время революции было мобилизовано 39 донских полков (Лейб-гвардейский Атаманский, Лейб-гвардейский Казачий, 1-й, 36-й, 41-й Донские казачьи полки, причем после ратификации 2 октября 1905 года мирного договора между Россией и Японией, подписанного 23 августа, находившиеся на фронте 19-й, 24-й, 25-й и 26-й Донские казачьи полки 4-й Донской казачьей дивизии не были демобилизованы, их направили на «внутреннюю службу») и 36 отдельных донских сотен (с 1-й по 36-й отдельные Донские казачьи сотни; позже сотни с 13-й по 36-ю включительно были сведены в 1-й, 2-й, 3-й и 4-й Сводно-Донские казачьи полки[12], и всего донских полков стало 43) [17]. В Кубанском казачьем войске помимо находившихся в армии всех первоочередных, ряда второочередных полков и пластунских батальонов в это время были мобилизованы все второочередные части [18]. В Русско-японской войне участвовали только два первоочередных кубанских полка – 1-й Екатеринодарский и 1-й Уманский, 6 пластунских батальонов второй очереди и 1-я батарея Кубанского войска [19]. Также в 1905—1906 годах помимо несших действительную военную службу всех полков первой очереди Терского войска (из них 1-й Сунженско-Владикавказский и 1-й Кизляро-Гребенской сражались на фронте в Маньчжурии) были мобилизованы все части второй очереди [20]. Для «поддержания порядка внутри империи» в 1906 году были полностью мобилизованы все три полка Астраханского казачьего войска [21]. С этой же целью в период революции мобилизуются все части и подразделения Уральского казачьего войска. (Исключение составили находящиеся на фронте 4-й и 5-й Уральские казачьи полки [22].) В 1905—1906 годах помимо воевавших 1-го, 9-го, 10-го, 11-го и 12-го Оренбургских казачьих полков была осуществлена мобилизация всех полков и сотен Оренбургского казачьего войска [23]. В эти же годы аналогичные мероприятия осуществляются и в Сибирском казачьем войске (4-й, 5-й, 7-й и 8-й Сибирские казачьи полки находились на фронте, а все остальные части войска – на «внутренней службе») [24]. В 1905 году были мобилизованы все три полка Семиреченского казачьего войска [25]. После окончания Русско-японской войны Забайкальское казачье войско в 1905–1906 годах в полном составе принимало участие в ликвидации «беспорядков» на Дальнем Востоке [26]. Также после войны на борьбу с революционными выступлениями в крае были брошены все части и подразделения Амурского и Уссурийского казачьих войск [27]. (Правда, к октябрю 1906 года все третьеочередные полки были демобилизованы [28].) Всего для «поддержания порядка» внутри страны было направлено, согласно официальным данным Главного управления казачьих войск, до 17% всего взрослого казачьего населения (около 110 тысяч человек) [29]. Из них примерно 50 тысяч составляли казаки второй и третьей очередей [30]. Приводимые в некоторых публикациях иные сведения, почерпнутые из периодической печати, о том, что, например, во время революции только Донское войско выставило 133 тыс. 377 чел. [31], представляются явно завышенными[13].

Примечательно, что в 1905 году численность казаков, брошенных на борьбу с беспорядками и на усиление пехотных армейских частей, превышала численность выделенных для этих же целей кавалерийских подразделений, составляющих тогда порядка 10% общей численности всех военнослужащих русской армии, в 4,7 раза. Однако активность использования кавалерийских частей при этом была примерно в 1,5 раза выше, чем пехотных (в 1906 году это соотношение увеличилось до 2,5 раза, а в 1907 году – значительно снизилось) [32]. Частота же использования казачьих частей по сравнению с частотой использования других войск составляла всего лишь 11,7% [33]. Приведенные цифровые выкладки убедительно свидетельствуют: утверждения о какой-то особой роли казачьих частей в борьбе с различного рода народными возмущениями не соответствуют действительности.

В период революции казачьи части и подразделения привлекались, как и все другие армейские формирования, для выполнения самых разных заданий – от разгонов митингов и демонстраций, борьбы с забастовщиками и стихийными выступлениями крестьян до охраны важных объектов, отдельных помещичьих имений, для усиления полиции, патрулирования и поддержания порядка в городах. И казаки, как правило, беспрекословно выполняли все приказы командования. Одной из основных причин такого поведения в период революционных катаклизмов 1905–1907 годов являлось то обстоятельство, что в это время в их сознании доминировали такие морально-нравственные принципы, как высокое чувство ответственности, верность воинскому долгу и присяге, исполнительность, неукоснительное следование всем существовавшим законодательным установлениям. При этом наиболее значимым для них являлся, безусловно, воинский долг и все связанные с ним установки, не без основания олицетворявшиеся в сознании казаков с общей глубокой и высокой идеей служения Родине. Поэтому отношение казачества к армейской службе было очень серьезным и ответственным, а сама она рассматривалась им как одна из форм выполнения государственных обязанностей. Незыблемыми представлялись казакам и все основы существовавшего политического строя и государственного устройства. Кроме того, с известной долей осторожности можно говорить о господстве в рассматриваемый период времени в казачьей среде своеобразного военно-корпоративного духа. Следствием всего этого являлись не только чувство высокой гражданской ответственности, но и известный консерватизм мышления. А последнее обстоятельство самым непосредственным образом сказывалось на существовании у казаков устойчивых взглядов и представлений о тогдашних порядках [34].

Все это вместе взятое, а также и целый ряд других важных факторов сугубо практического характера способствовали активному привлечению казачьих частей различными государственными структурами для «внутренней службы». И казачьи части, как правило, неукоснительно исполняли все приказы. Уже в начале 1905 года многие казачьи подразделения направляются на борьбу с революционными выступлениями. Так, во время Февральской стачки в г. Ростове-на-Дону 17 февраля 1905 года казаки разогнали полуторатысячную демонстрацию рабочих. На следующий день они вновь разгоняли ростовских стачечников [35].

По мере роста революционного движения от Польши до Дальнего Востока возрастало и привлечение для борьбы с ним армейских, в том числе и казачьих подразделений. Весной-летом 1905 года они очень часто направлялись на борьбу с набирающим силу движением крестьян против помещиков [36].

Даже фронтовые казачьи части сразу же после окончания военных действий в Маньчжурии направлялись для наведения порядка внутри страны. В сентябре 1905 года именно казачьи сотни бросили против бесчинствовавших в городах и на станциях Маньчжурии солдат различных запасных формирований, которые громили продовольственные склады, магазины, питейные заведения и силой захватывали поезда для отъезда вне очереди в Россию [37]. В этом же месяце казаков неоднократно бросали против бастовавших железнодорожных рабочих на Дальнем Востоке [38]. Они также несли службу по охране промышленных предприятий, шахт, рудников и других важных объектов с целью предупреждения возможных выступлений забастовщиков [39]. В октябре 1905 года для подавления стихийного бунта солдат и матросов Владивостокского гарнизона, требовавших немедленной отправки домой, в город спешно были направлены 1-й Верхнеудинский казачий полк и 1-я Забайкальская казачья батарея под общим командованием генерала П.И. Мищенко. Казаки выполнили приказ. При этом, как отмечалось в официальной реляции, усмирение было осуществлено бескровно [40]. 7 ноября казачьи разъезды вызывались на усиление полиции, разгонявшей митинговавших рабочих и работниц ростовских табачных фабрик [41]. В декабре казачьи сотни совместно с другими частями армии участвовали в вооруженных столкновениях с рабочими Владикавказских железнодорожных мастерских, на баррикадах в районе рабочих кварталов на Темернике и на железнодорожном вокзале в городе Ростов-на-Дону [42]. 7 декабря солдаты и взвод казаков выполнили приказ по разгону митинга рабочих депо и мастерских станции Уфа [43]. Казаки направлялись против бастовавших железнодорожников Челябинска, заняли депо и станцию [44]. В декабре сотня казаков совместно с батальоном солдат участвовала в вооруженных столкновениях с рабочими станции Мотовилиха. Причем эти столкновения, как известно, вскоре переросли в настоящий бой, было убито 10 рабочих, отмечены жертвы среди солдат и казаков [45]. Трагическая хроника революции продолжалась день за днем, месяц за месяцем. Свое место в ней поневоле сыграли и казаки, в 1906—1907 годах казачьи части использовались против различных народных выступлений. Особенно активно в это время они привлекались для борьбы с так называемыми аграрными беспорядками. Причем география их использования для этих целей более чем обширна – от Кавказа и западных губерний страны до Алтая и Забайкалья. В Забайкалье, например, по приказам губернатора Забайкальской области и наказного атамана Забайкальского казачьего войска генерал-лейтенанта Холщевникова забайкальские казаки многократно привлекались для выполнения жандармско-полицейских заданий [46]. Небольшие казачьи подразделения часто направлялись местными властями на борьбу с самовольными порубками лесов на Алтае. Так, в марте 1906 года исполняющий обязанности начальника Алтайского округа получил в свое распоряжение команду из 50 казаков для секвестра на самовольно вырубленный местными крестьянами лес в ряде частных имений [47]. Казачьи сотни неоднократно бросались против крестьян, выступавших летом 1906 года в Донецком округе Донской области [48]. Аналогичных примеров можно привести довольно много.

Казачьи части, как правило, исправно справлялись с возлагаемыми на них обязанностями. Со своей стороны, правительство, заинтересованное в дальнейшем привлечении казачьих подразделений для выполнения полицейских функций, предпринимало вполне конкретные действия, направленные на предоставление различных, в частности финансовых компенсаций. 6 февраля 1907 г. Главное Управление казачьих войск направило ходатайство в Совет Министров об отпуске 7,5 млн руб. на экономическое поддержание хозяйств мобилизованных казаков [49]. И уже 17 февраля того же года по указанию Николая II Государственный Совет принял постановление о выделении на эти цели 5,2 млн руб. [50]. Из этих средств каждый мобилизованный на «внутреннюю службу» казак получал специальное пособие в размере 207 рублей [51]. Немалая сумма для рядовых казаков. Однако не стоит на основании данного факта впадать в какую-либо крайность или упрощать вопрос выдачи казакам денежных пособий и говорить об их якобы прямом подкупе [52]. Тогдашняя действительность была намного сложнее, и все ее проблемы и противоречия, в том числе и отношение казачества к привлечению к полицейской службе, нельзя примитивизировать и сводить к сугубо материальным аспектам. Как справедливо отмечал М.П. Богаевский, на эту службу казачество шло не потому, что раздавались «пособия и обещания ублаготворить различными милостями, но потому, что в душе казачества жило сознание государственной необходимости и мысль о незыблемости» [53].

Немало споров возникало среди исследователей и по вопросу о масштабах использования казачьих частей при подавлении различных выступлений в период революции. Подавляющее большинство авторов утверждало, что они были очень и очень значительны. Правда, данные суждения не подкреплялись конкретными выкладками. Только в отдельных работах содержались обоснованные цифровые данные, которые свидетельствовали о том, что доля привлеченных для борьбы с «внутренними беспорядками» казачьих частей и подразделений составляла 16,7% от общего количества использованных с этими целями войск русской армии в 1906 году [54]. В следующем году она снизилась до 12,6% [55]. Эти данные можно охарактеризовать по-разному: и как значительные, и как не очень большие. Однако если оценивать их объективно, учитывая и долю казачьих частей в общем составе вооруженных сил страны, то можно прийти к заключению, что они свидетельствуют о довольно масштабном привлечении казачьих формирований для борьбы с революцией.

Почему же правительственные органы с такой охотой прибегали к использованию именно казачьих подразделений? Думается, что правящие круги исходили из целого ряда серьезных предпосылок, начиная от идейно-политических воззрений казаков и их моральных качеств и заканчивая факторами сугубо практического свойства. К сожалению, на последнее обстоятельство в исторической литературе внимания практически не обращалось. Между тем это очень важный момент, нуждающийся в самом пристальном рассмотрении. Именно на это обстоятельство еще в период революции указывали некоторые видные царские сановники, непосредственно руководившие борьбой с революционными выступлениями. При этом в большинстве случаев они стремились использовать не пехотные, а кавалерийские подразделения. Потому что, во-первых, когда против манифестантов, забастовщиков или демонстрантов бросались пешие солдатские части, это зачастую приводило к многочисленным жертвам и, как следствие, к усилению возмущения и революционной активности масс. Свидетельство тому – кровавый опыт трагических событий в Петербурге 9 января 1905 года и во многих других городах страны. Это осознавали многие видные правительственные чиновники. Один из них – товарищ (заместитель) министра внутренних дел в кабинете П.А. Столыпина, а позже заведующий делами департамента полиции генерал П.Г. Курлов в своих воспоминаниях, опубликованных уже в эмиграции в начале 20-х годов, особо отмечал, что он был «врагом применения пехоты для подавления беспорядков, так как прекрасно знал, что при современном состоянии оружия столкновение толпы с пехотными частями неизбежно влекло за собой значительные человеческие жертвы, а потому прибегал всегда в таких случаях к кавалерии» [56]. Во-вторых, конные подразделения являлись наиболее мобильными, их можно было быстро направить в любые отдаленные районы, города или села, охваченные волнениями. Ну а поскольку казачьи полки и сотни составляли большую часть всей кавалерии русской армии, то довольно часто именно их бросали на подавление восставших. Практически все ответственные высшие чиновники Министерства внутренних дел неоднократно заявляли о том, что «при возникновении крестьянских беспорядков испытывается необходимость в военных силах, главным образом казачьих частях, как наиболее подвижных и пригодных для указанной цели» [57]. Такого же мнения, исходя из анализа конкретной обстановки и имевшегося практического опыта, придерживались и главы местных губернских властей. Так, бывший в 1905 году уфимским губернатором генерал Цехановский также отмечал в своих воспоминаниях: «Когда крупные земельные беспорядки разыгрались в двух соседних губерниях (Казанской и Самарской) и докатились до Уфимской губернии, нужна была конница, чтобы быстро перебрасывать в каждую угрожающую местность и вовремя парализовать всякое поползновение к грабежу» [58]. Далее он указывал, что «наиболее пригодным для поддержания порядка в деревнях» являлось соседнее с Уфимской губернией Оренбургское казачье войско. «Я отправлял телеграмму за телеграммой министрам – военному и внутренних дел, – писал бывший губернатор, – настаивая на безусловной необходимости присылки трех казачьих эскадронов (сотен. – В. Т.) в Уфимскую губернию, чтобы быть в состоянии везде поддерживать порядок»[14][59].

Стоит обратить внимание также и на сугубо технические аспекты причины частого задействования казачьих формирований при разгоне митингов и демонстраций. Данный вопрос только однажды затрагивался в статье Б.А. Алмазова [60]. По его мнению, система обеспечения безопасности в городах царской России была тщательно разработана и работала весьма эффективно. Наряду с четко функционировавшими полицейскими и пожарными частями существовал конная полиция и конная жандармерия, постоянно использовавшиеся против демонстрантов. Наряду с ними для этих же целей часто использовались и казачьи сотни. Причины этого Б.А. Алмазову видятся чисто технические, а именно – особенности казачьей экипировки. Как правило, казаки сидели в мягких высоких кавказских седлах, в них всадник держался гораздо лучше, чем в обычном седле строевого образца. Кроме этого, в иррегулярных казачьих частях применялось простое, но веками проверенное очень эффективное изобретение, которое позволяло всаднику прочно держаться в седле, даже сражаясь в самой гуще пехоты: под брюхом коня стремена были скошеваны, т.е. состегнуты специальным прочным ремнем, что во много раз повышало устойчивость седла. Поэтому выбить всадника из такого седла было очень трудно, скорее можно было повалить коня [61]. Далее, именно казаки были в состоянии быстро разогнать демонстрацию или митинг, так как очень умело управляли лошадьми. При этом часто все обходилось без большого кровопролития и жертв[15]. На разгон демонстраций казаки направлялись, как правило, без огнестрельного оружия, они могли использовать лишь нагайки. Нагайка полагалась каждому казаку как обязательный компонент его экипировки и предназначалась для подстегивания коня, поскольку в силу сложившихся традиций казаки, в отличие от всех других кавалеристов, не имели шпор. В экипировке казаков, как довольно точно заметил Б.А. Алмазов, были нагайки двух видов. Основная масса имела простые нагайки – обыкновенная камча на обтянутой кожей деревянной или костяной рукоятке с расширением на конце. Такой нагайкой можно было нанести максимум оглушающий удар, сопровождаемый сильным хлопком, но покалечить человека, например разбить голову или повредить глаз, нельзя. Второй вид нагаек – это оплетенные кожей стальной трос или тонкая цепочка со специальным мешочком на конце, в котором лежали пули или кусочки свинца. Такая нагайка весила до двух килограммов и могла причинить тяжелые увечья. Но их имели лишь два-три человека во взводе из числа опытных старослужащих вахмистров. Они могли применять такие нагайки в крайних случаях, главным образом против находящихся в толпе среди демонстрантов вооруженных экстремистов, боевиков, хулиганов [62]. Да и простые нагайки использовались казаками при разгонах митингов и демонстраций далеко не всегда. Стремительный выезд казаков, со свистом и гиком навстречу демонстрантам, грозный вид казачьей конницы в большинстве случаев обращал последних в бегство [63]. Известный историк Г.З. Миронов подчеркивал, что всадник, сидевший на высоте двойного человеческого роста, уже выглядел очень внушительно. Эффективность действий кавалеристов, по его мнению, была таковой, что иногда даже толпу в пять тысяч человек рассеивали взвод полицейских, полувзвод конных жандармов и взвод казаков, то есть всего 70—100 человек [64].

Не стоит забывать и о высокой дисциплинированности, исполнительности казаков, их верности воинскому долгу и присяге царю, общей политической и общественной благонадежности. Все эти обстоятельства, вместе взятые, и определяли частое привлечение казачьих подразделений для выполнения ими жандармско-полицейских функций.

В общем и целом казачьи части, как и все остальные армейские подразделения, безусловно, внесли свой вклад в дело подавления различных революционных выступлений. И на данное обстоятельство указывали многие отечественные и зарубежные исследователи [65]. В то же время не следует впадать в крайность и утверждать, что, например, «казаки подавили революцию», «задушили свободу», играли роль «опричников», «нагаечников» и т.п.[16] Их доля в общем количестве войск, брошенных правительством на подавление восставших, не была преобладающей.

Вопрос о привлечении казаков к несению жандармско-полицейской службы уже в период революции обсуждался в различных общественных кругах, его ставили и в Государственной думе. Однако реакция при этом была неоднозначной. В ходе возникших дискуссий представители революционно-демократической и либеральной частей общества резко отрицательно отзывались о роли казаков, сторонники консервативных сил одобряли их действия, отдельные представители казачьей интеллигенции пытались найти объективный ответ. Усилия последних не проходили бесследно. Большой общественный резонанс получили аргументированные статьи в газете «Русское слово» походного атамана Войска Донского П.Х. Попова, ставшего впоследствии известным общественно-политическим и военным деятелем. Он служил штаб-офицером для поручений в штабе Московского военного округа и располагал достаточными данными. Как отмечали позже современники, П.Х. Попов «с цифрами в руках доказывал необоснованность обвинений» казаков и выступал решительно против негативных широких обобщений в адрес казачества [66]. Однако, хорошо зная казачью историю и имея опыт сотрудничества с такими печатными органами, как «Донская старина», «Донские областные ведомости», «Донской край», он зачастую заканчивал свои статьи историческими справками об участии казаков в строительстве Русского государства и явно хватал через край, утверждая, что «это их участие не только давало им право, но и налагало обязанность бороться с анархией и поддерживать порядок в стране» [67].

Несмотря на то что основная масса армейского казачества послушно исполняла все приказы по «наведению порядка», с течением времени и там стало назревать недовольство возложенными на казаков жандармско-полицейскими обязанностями. Более того, в некоторых случаях дело доходило до открытого неповиновения и даже до антиправительственных выступлений. Все это было характерно не только для армейского казачества, хотя именно в его среде отмечалось большинство подобных случаев, но и для станичного. На Дону уже в самом начале мобилизации казаков второй и третьей очередей в целом ряде станиц они не являлись на мобилизационные пункты, заявляя при этом, что «не хотят защищать помещиков» [68]. (Такое поведение известных своей дисциплинированностью и исполнительностью казаков стало событием поистине экстраординарным.)

К осени 1905 года нарастающее недовольство казаков многих частей и подразделений, участвовавших в различных усмирениях, приводит к нарушению воинской дисциплины, отказам от выполнения приказов, связанных с выполнением полицейских функций, начинаются серьезные брожения и даже открытые выступления. Отказались выполнять приказы командования по подавлению забастовочного движения подразделения сибирских казаков в городе Иркутске [69]. В октябре этого же года из Воронежской губернии домой на Дон самовольно ушли казаки 3-го Сводно-Донского полка. Тогда же от несения полицейской службы отказались казаки 5-го Донского казачьего полка [70]. В ноябре из-за серьезного недовольства приказами по борьбе с «внутренними беспорядками» возникли волнения в 13-м, 14-м, 15-м, 16-м и 17-м Кубанских пластунских батальонах, находившихся в Новороссийске, в станицах Тихорецкой, Крымской, на станции Евлах [71]. Тогда же начались волнения расквартированных в Азербайджане казаков 2-го Полтавского полка [72]. В ноябре казачья сотня сибирских казаков не выполнила приказ о разгоне митинга в губернском центре и столице Сибирского казачьего войска городе Омске [73]. А находившиеся в составе Читинского гарнизона забайкальские казаки предъявили командующему войсками Забайкальской области ряд требований, основное из которых: казаки не должны выполнять обязанности полицейских и усмирять народные волнения [74].

Накануне декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1-м Донском казачьем полку, находившемся в столице, начались брожения, а митинги и общий настрой казаков 1-й и 3-й сотен этого полка некоторым революционным лидерам внушали надежду на то, что они примут участие в готовившемся восстании [75]. Непосредственно во время восстания командование смогло привлечь только часть казаков этого полка, сведенных в отряд под командованием войскового старшины Краснушкина. Причем в борьбе с восставшими казаки проявляли «большую гуманность» [76].

В декабре 1905 года в г. Чите на одном из митингов его участники приняли решение освободить политзаключенных из местной тюрьмы, а также содержавшихся в Акатуйской тюрьме матросов – участников восстания на транспортном корабле «Прут». Это решение поддержали и присутствовавшие на митинге казаки-забайкальцы Читинского гарнизона. И когда пятитысячная колонна с красными флагами и пением революционных песен двинулась к дому губернатора с целью силой заставить его выполнить требование об освобождении политических заключенных, шествие возглавили 600 казаков [77]. В январе 1906 года в ходе состоявшегося судебного разбирательства по делу о насильственном освобождении политзаключенных из Акатуйской тюрьмы наряду с другими участниками было привлечено и 16 казаков Читинского гарнизона. Четырнадцать из них были приговорены к смертной казни, замененной затем длительными сроками каторжных работ, двое – освобождены от наказания из-за недостатка необходимых доказательств [78]. Также в декабре месяце на почве недовольства выполнением полицейских обязанностей произошли брожения во 2-м Кавказском казачьем полку Кубанского казачьего войска и во 2-м Горско-Моздокском казачьем полку Терского казачьего войска [79]. В этом же месяце в Екатеринодар, где назревало революционное выступление рабочих и казаков местного гарнизона, в спешном порядке из Новороссийска перебрасываются 4-я и 6-я сотни 2-го Урупского казачьего полка. Казаки 2-й сотни отказались выполнить приказ о направлении в Екатеринодар, не пожелав участвовать в возможном «усмирении». Сильное недовольство по этому же поводу отмечалось и среди прибывших казаков 4-й и 6-й сотен. Более того, уже вскоре оно переросло в брожение, вылившееся 19 декабря 1905 года в настоящее восстание.

Казаки 2-го Урупского полка самовольно покинули Екатеринодар и 22 декабря прибыли в станицу Гиагинскую [80]. В воззвании восставших было сказано: «мы готовы защищать нашу Родину от внешних врагов до последней капли крови», но от борьбы с народом они отказывались [81]. При этом были выдвинуты политические требования немедленного созыва высшего представительного органа и немедленного освобождения всех политзаключенных. После артиллерийского обстрела станицы верными правительству войсками 7 февраля 1906 года полк сдался. Сразу же начавшееся расследование продолжалось более полугода. В сентябре состоялся суд над участниками восстания. По приговору суда возглавлявший выступление урупцев казак А.С. Курганов был осужден на смертную казнь, замененную позже 20 годами каторжных работ, а двое других руководителей восстания, вахмистр Бычков и фельдшер Шумаков, получили по 15 лет каторги. Приговорены к отбыванию наказания в дисциплинарных батальонах или ротах на сроки от 1 года до 3 лет 29 казаков [82]. После восстания правящие круги приложили максимум усилий, чтобы затушевать столь серьезное событие и сгладить общественный резонанс. Ими даже было принято решение об упразднении самого наименования восставшего 2-го Урупского полка. Однако чиновники Военного министерства допустили ошибку. Дело в том, что 9 апреля 1906 года был переименован не «провинившийся» 2-й Урупский полк, а 1-й Урупский генерала Вельяминова казачий полк Кубанского казачьего войска, получивший название 1-го Линейного генерала Вельяминова казачьего полка Кубанского казачьего войска [83]. 2-й Урупский казачий полк был переименован во 2-й Линейный казачий полк только 9 января 1910 года [84].

В течение 1905 года было отмечено шесть выступлений в кубанских казачьих частях, направленных для несения полицейской службы в закавказские губернии. На Северном Кавказе официальные органы зафиксировали 32 случая выступлений солдат и казаков [85].

В этом же году имели место многочисленные случаи волнений в забайкальских казачьих частях и открытые антиправительственные выступления подразделений забайкальцев [86].

Всего же, по данным В.А. Петрова, только в октябре—декабре 1905 года из всех происшедших в армии в этом году 195 выступлений 17 случилось в казачьих частях [87]. А из 48 вооруженных выступлений, имевших место в армии, 7 произошли в казачьих подразделениях [88]. Иные сведения приводит Л.И. Футорянский, согласно подсчетам которого, в 1905 году было отмечено 29 различных выступлений в казачьих частях [89]. Он особо отметил, что это составляло 14% от общего числа зафиксированных в это время инцидентов такого рода, притом что численность казачьих формирований тогда составляла только 7% общей численности армии в целом [90]. В 1905 году был отмечен и факт участия забайкальских казаков Читинского гарнизона в работе созданного в городе Совета солдатских и казачьих депутатов. Это был единственный в то время Совет, в котором были представлены депутаты от казачества [91].

Немало открытых выступлений произошло в казачьих частях и в 1906 году. Так, в феврале официальными органами было возбуждено дознание о беспорядках среди забайкальских казаков Акшинского гарнизона [92]. Чуть позже волнения и даже прямые антиправительственные выступления забайкальцев были зафиксированы в Читинском, Нерчинском и Сретенском гарнизонах [93]. В июле происходит событие из ряда вон выходящее: расположенная близ г. Бахмута Донская казачья сотня вступила в настоящий бой с пытавшимися разогнать митинг рабочих драгунами одного из кавалерийских полков. Огонь по посланной на подавление крестьянского выступления в Старицком уезде Тверской губернии армейской части открыли находившиеся там казаки из состава прибывшей с фронта 4-й Донской казачьей дивизии. На защиту рабочих с оружием в руках встали казаки одной из сотен 3-го Донского казачьего полка, расквартированного в г. Вильно [94]. В июне-июле 1906 года казаки 3-й отдельной Донской казачьей сотни и 2-й сотни 41-го Донского казачьего полка отказались участвовать в подавлении забастовки рабочих Рутченковских рудников в Донбассе [95]. Также в июле сотник 22-го Донского казачьего полка И.И. Минаев уговорил казаков двух сотен этого полка отказаться от направления на завод «Никополь» в Мариуполе [96]. Все эти случаи стали предметом разбирательства, в ходе которого на скамье подсудимых оказались 25 казаков 3-й отдельной Донской казачьей сотни, 47 казаков 2-й сотни 41-го Донского казачьего полка. Отдельный судебный процесс состоялся над сотником И.И. Минаевым [97]. Летом-осенью этого же года отмечались многочисленные случаи отказов казаков-донцов разгонять рабочие демонстрации в Лодзи, Вильно, Донбассе и других местах [98].

За 1906 год только на Северном Кавказе официально было учтено 38 различных выступлений солдат и казаков, в 17 случаях из которых казаки отказались от выполнения полицейских обязанностей [99]. А в частях забайкальских и амурских казаков в этом году произошло 28 разного рода антиправительственных выступлений [100]. В 1906 году различные революционные волнения произошли в пяти оренбургских казачьих полках [101]. Всего же за этот год было отмечено 28 различных открытых выступлений в казачьих частях различных казачьих войск страны, что составило 16,9% всех официально зарегистрированных за это время выступлений в армии [102].

Помимо отмеченных крайних форм проявления недовольства армейского казачества властные структуры фиксировали такие совершенно нетипичные для казачьих частей, но довольно распространенные в то время и весьма показательные явления, как общее падение дисциплины, недовольство службой, неприязненное отношение к начальству, особенно к полицейским. Например, в донесении губернатора Нижегородской губернии К.П. Фредерикса на имя министра внутренних дел П.А. Столыпина летом 1906 года говорилось: «За последнее время в расквартированном в Нижегородской губернии 32-м Донском казачьем полку начали обнаруживаться упадок дисциплины, неприязненное отношение к местной полиции и вообще неблагонадежное отношение, вся часть сильно волнуется и вышла из повиновения, пришлось вывести нижних чинов полиции из занимаемой ими совместно с казаками казармы ввиду угрожающего поведения последних и опасения насильственных с их стороны действий». Вывод губернатора был достаточно категоричен: «При существовании подобного духа и отсутствия дисциплины среди казаков нахождение их в Нижегородской губернии не только бесполезно, но может создать серьезные осложнения, почему является крайне желательным заменить их конвоем армейской кавалерии» [103]. Аналогичные донесения в то время были довольно распространенным явлением.

Постоянно усиливавшееся внутреннее недовольство казаков использованием их в качестве полицейской силы нашло красноречивое выражение в многочисленных обращениях и требованиях казаков к властям, а также в так называемом «притворном движении», отмечавшемся как среди армейского, так и среди станичного казачества. Особенно казаки активизировались после созыва I Государственной думы. На имена депутатов от казачьих областей стали поступать многочисленные заявления и «приговоры» казаков, в которых содержались настоятельные просьбы об освобождении их от несения несвойственных и чуждых им полицейских обязанностей. Например, казаки 31-го Донского казачьего полка в письме донским депутатам Думы отмечали, что они «...с радостью пошли на войну (с Японией. – В. Т.)», но их задержали внутри страны и отправили нести полицейскую службу, а это, по мнению казаков, «позор и срам вообще казачьему званию» [104]. С требованием принятия специального закона, запрещающего использование казаков в качестве силы для подавления революционного движения и немедленной демобилизации казачьих частей 2-й и 3-й очередей, обратились в Государственную думу казаки 8-го и 14-го Оренбургских казачьих полков и 7-го Уральского казачьего полка [105]. А в обращении в Думу казаков 1-го Сводно-Донского полка говорилось: «Молим уволить нас от полицейской службы, которая противна нашей совести и которая оскорбляет достоинство нашего славного Донского войска»[17][106]. В Государственной думе группой депутатов был сделан специальный запрос, в котором говорилось о незаконности мобилизации казачьих частей и подразделений льготных очередей для привлечения их к внутренней полицейской службе. При его рассмотрении на заседании Думы 13 июня 1906 года выступило 13 депутатов, большинство из которых возмущалось направлением казаков на ликвидацию массовых народных выступлений, что, по их мнению, делало последних ненавистными для народа [107]. На этом же заседании с большой речью, посвященной «казачьему вопросу» в целом, выступил известный донской литератор и общеизвестный деятель Ф.Д. Крюков. Он высветил истоки легенды об особой жестокости казаков и их якобы баснословных привилегиях. Причем все его утверждения были подкреплены точными цифрами и конкретными фактами [108]. Речь донского депутата вызвала большой общественный резонанс. С категорическим требованием освобождения казаков от выполнения полицейских обязанностей выступили и депутаты от оренбургского казачества М.М. Свешников, Т.И. Сидельников [109] и М.И. Завалишин [110]. По итогам слушаний Дума приняла решение образовать специальную комиссию для рассмотрения данного вопроса, в состав которой вошли 33 депутата [111]. Донские депутаты 1-й Государственной думы Ф.Д. Крюков, М.П. Араканцев и В.А. Харламов выступили инициаторами думского запроса правительству о демобилизации казачьих льготных частей [112]. Значительные масштабы «притворное движение» принимает и в казачьих станицах. Причем его география была очень обширна – от Дальнего Востока до Дона. Широк был и спектр затрагивавшихся в «приговорах» вопросов – от экономических до политических требований. В ноябре 1905 года, например, казаки станицы Титовской Читинского округа Забайкальского казачьего войска приняли «приговор» о необходимости ликвидации владений императорского «Кабинета» в Забайкальской области и передачи принадлежащих ему земель и лесов казачеству. Аналогичные требования содержались и в «приговорах» целого ряда других забайкальских станиц (Макковеевской Читинского округа, Куенгской и Сретенской Нерчинского округа, Кударинской Троицко-Савского округа и др.) [113]. Так, станичный сбор станицы Куенгской решительно потребовал передачи всей «кабинетской» земли «тем казакам и крестьянам, которые ею пользовались раньше, а в настоящее время еще более нуждаются» [114]. В этом же «приговоре» содержался и ряд других социально-экономических и политических требований (созыв Учредительного собрания и др.) [115].

В рассматриваемый период различные оппозиционные политические партии и организации предпринимали попытки ведения среди казачества антиправительственной агитации и пропаганды [116]. Деятельность эта осуществлялась посредством распространения среди казаков листовок и обращений революционного содержания. Осенью 1905 года в рапорте атамана 1-го отдела Астраханского казачьего войска полковника Кондакова прокурору Астраханского окружного суда с большой тревогой сообщалось о распространении таких листовок среди казаков станицы Косиновской [117]. Специальные листовки, обращенные непосредственно к астраханскому казачеству, в ноябре-декабре этого же года выпускали местные социал-демократические организации. В них содержались призывы к казакам поддерживать борьбу народных масс с царским правительством [118].

Недовольство, зревшее во многих станицах практически всех казачьих войск страны, иногда выливалось и в открытые антиправительственные выступления станичного казачества. Одним из них стал съезд представителей казачества Амурского казачьего войска. Первоначально он созывался для рассмотрения сугубо социально-экономических или, как тогда говорили, «практических» вопросов, связанных с конкретными нуждами казаков. Но во время выборов делегатов на казачий съезд станичные сходы одновременно вырабатывали для них различные «приговоры», «наказы», «списки вопросов», «программы», содержание которых существенно выходило за рамки сугубо социально-экономических проблем амурского казачества [119]. Стало очевидным, что готовившийся съезд грозит вылиться в политическое мероприятие. Видимо, именно поэтому по прибытии делегатов (2 человека от каждого из станичных отрядов) в г. Благовещенск Войсковое правление «как бы отказалось от съезда» [120]. В результате делегаты никаких конкретных указаний относительно своей деятельности со стороны официальных войсковых структур не получили. В такой ситуации руководство съездом взяла в свои руки небольшая группа радикально настроенных делегатов, главным образом из числа станичных учителей [121].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.