Глава вторая Цесаревич Николай Александрович

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая

Цесаревич Николай Александрович

Судьбе было угодно, чтобы наследником престола, а затем и царем стал именно Николай Александрович. Он был старшим из четырех сыновей Александра III, но, по целому ряду печальных обстоятельств, не получил от братьев поддержки. Первый брат, Александр, умер младенцем. Второй, Георгий, был любимым товарищем детских игр. В детстве Николай восхищался искрометным юмором Георгия. Всякий раз, как брат говорил что-то смешное, он аккуратно записывал шутку на клочке бумаги и прятал его в шкатулку. Много лет спустя, когда Николай Александрович стал императором, домашние слышали, как он смеется у себя в кабинете, перечитывая собрание острот Георгия. К несчастью, в отрочестве у Георгия развился двусторонний туберкулез легких, и его отправили вместе с немногочисленной прислугой на солнечный Кавказ. Летом 1899 года он умер в Аббас-Тумане.

Несмотря на роскошь Гатчинского Большого дворца, Николай и его братья и сестры воспитывались со спартанской простотой. Александр III ежедневно поднимался в семь утра, умывался холодной водой, облачался в крестьянское платье и, сварив себе кофе, усаживался за письменный стол. Позднее, когда просыпалась царица, оба завтракали ржаным хлебом и яйцами вкрутую. Дети спали на простых походных кроватях, подложив под голову волосяную подушку. По утрам они принимали холодную ванну, на завтрак ели кашу. За обедом встречались с родителями. Еды было достаточно, но, поскольку детей кормили в последнюю очередь, после всех гостей, а вставать из-за стола полагалось вместе с отцом, они зачастую ходили голодными. Однажды Николай набросился на полый золотой крест, в который был помещен пчелиный воск с кусочком Животворящего Креста. «Ники был настолько голоден, что он открыл крест и съел все его содержимое вместе с реликвией, – вспоминала сестра его Ольга Александровна. – Потом ему стало стыдно, но он признался, что это было „невероятно вкусно“». Когда дети оставались одни, им перепадало больше, хотя, оказавшись без родительского надзора, они часто принимались безобразничать, обстреливая друг друга хлебными шариками.

Цесаревича Николая Александровича учили домашние учителя. Они преподавали ему языки, историю, географию; был среди них и украшенный бакенбардами учитель танцев, который требовал, чтобы всякий раз на рояль тапера ставили огромную вазу с цветами. Однако самым главным наставником был Константин Петрович Победоносцев. Крупный мыслитель, реакционный философ, он получил прозвище «верховного жреца социального застоя» и оказал решающее и вредное влияние на последнего царя. Сухой, лысоватый, с холодными глазами аскета, смотрящими сквозь стекла очков в стальной оправе, он впервые обратил на себя внимание еще будучи профессором Московского университета, когда написал фундаментальный труд «Курс гражданского права» и ряд работ по истории русского права. Он учил еще детей Александра II, и будущий царь Александр III с отрочества стал его верным и убежденным учеником. Когда Александр III взошел на трон, Победоносцев занимал должность обер-прокурора Святейшего Синода, являясь светским главой Русской Православной Церкви. Кроме того, ему было поручено воспитание наследника престола, цесаревича Николая Александровича.

Обладая блестящим умом, Победоносцев исповедовал идеи национализма и самодержавного фанатизма. Он придерживался мизантропических воззрений Гоббса на человечество в целом. Славян он называл людьми медлительными и ленивыми, которым нужна сильная рука. Россия же, по его словам, представляла собой ледяную пустыню, «по которой бродит лихой человек». Полагая, что для сохранения этой огромной, населенной многочисленными народностями империи необходимо национальное единство, он верил в два объединяющих Россию принципа: самодержавие и православие. Требуя беспощадной борьбы с малейшей оппозицией двум этим началам, он выступал против всяческих реформ, называя их «базаром прожектов… шумихой дешевых и низменных страстей». Конституция, по его словам, «это первая и самая ужасная язва… Газеты – царство лжи. Печать доведена до небывалой распущенности». Всеобщее избирательное право он рассматривал как роковую ошибку. Но больше всего Победоносцев ненавидел парламентаризм. «Одним из самых лживых политических принципов, – заявлял он, – является принцип верховной власти народа… которым, к сожалению, заморочены головы некоторых неумных русских… Парламент – это институт, который служит для удовлетворения личных амбиций, тщеславия и самолюбия его членов. Парламентаризм поистине одна из самых наглядных иллюстраций человеческих заблуждений… Судьба уберегла нашу Россию с ее многонациональным населением от подобных бед. Страшно подумать, что бы с нами произошло, если бы судьба послала нам роковой дар – антирусский парламент. Но этого никогда не случится».

По той же причине, будучи, по существу, министром по вопросам религии, Победоносцев преследовал всяческие религиозные течения, не желающие приобщиться к православию. Особенно он ненавидел упорствующих. Ярый антисемит, он заявлял, что еврейскую проблему в России можно решить, если треть еврейского населения эмигрирует, другая треть примет православие, а остальные исчезнут. Проникнутый идеями Победоносцева, Александр III написал на полях доклада о бедственном положении русского еврейства в 1890 году: «Не следует забывать, что евреи распяли Господа нашего и пролили Его драгоценную кровь».

Победоносцев относился с предубеждением не только к евреям, но и к католикам-полякам и мусульманам, разбросанным по огромному пространству империи. Не кто иной, как Победоносцев подписал в 1901 году документ об отлучении Л. Н. Толстого от церкви[5].

Россия, какой изображал ее цесаревичу Победоносцев, не имела ничего общего с мятущимся гигантом за окнами царского дворца. То была древняя, отсталая, уважающая силу страна, объединенная тремя принципами: самодержавие, православие, народность. «Царь – это помазанник Божий», – внушал наследнику наставник. Божий промысел не допускает вмешательства народа в управление государством. Следовательно, царь, который не правит единолично, не исполняет обязанностей, возложенных на него Всевышним. Возможно, рассуждения старого наставника звучали для юного Николая Александровича несколько схоластически, но железная их логика убеждала.

Наиболее убедительным подтверждением доводов Победоносцева для Николая Александровича было зверское убийство его деда, Александра II, самого либерального русского монарха XIX столетия. За отмену крепостного права Александра II назвали царем-освободителем, и все же основной целью русских революционеров-народовольцев было его убийство. К каким только ухищрениям не прибегали убийцы! Однажды они приобрели здание возле железной дороги, неподалеку от Москвы, и, сделав подкоп, заложили под железнодорожные пути мощную мину. Царь уцелел, поскольку поезд ушел из Москвы в другом направлении[6].

Было предпринято еще шесть покушений, и 1 (13) марта 1881 года по иронии судьбы через несколько часов после того, как царь одобрил решение о введении института присяжных, попытка удалась. Когда царская карета ехала по набережной Екатерининского канала, террорист метнул бомбу, которой разбило в щепы карету, ранило лошадей, кучера и лейб-казака. Сам царь остался невредим. Вопреки настоятельной просьбе кучера вернуться боковыми улицами во дворец, император стал помогать раненым. В эту минуту подбежал второй убийца и с криком «Бога славить рано!» бросил бомбу прямо под ноги императору[7]. Взметнулся сноп огня и осколков. Взрывом Александру II оторвало обе ноги, распороло живот, изуродовало лицо. Находясь все еще в сознании, царь прошептал: «Во дворец… там умереть».

Изувеченные останки государя внесли в Зимний дворец. «Большие пятна черной крови указывали нам путь по мраморным ступеням и потом вдоль по коридору в кабинет государя, – вспоминал великий князь Александр Михайлович. – Император Александр II лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии… Ему оставалось несколько минут жизни. Вид его был ужасен: правая нога была оторвана, левая разбита, бесчисленные раны покрывали лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой – смотрел перед собой без всякого выражения. Ники, смертельно бледный, стоял в своем синем матросском костюмчике. Его мать, цесаревна, была тут же и держала в дрожащих руках коньки. У окна стоял отец, цесаревич Александр Александрович, опустив могучие плечи. Кулаки у него то сжимались, то разжимались. Агония императора продолжалась сорок пять минут. „Государь император скончался“, – объявил лейб-медик, отпустив окровавленную кисть Александра II. Новый царь, Александр III, угрюмо кивнул и сразу преобразился. Какой-то огонь святого мужества загорелся в его спокойных глазах, – вспоминал великий князь. – Александр Александрович дал рукой знак цесаревне, и они вышли вместе. Коляска двинулась, окруженная сотнею донских казаков, которые скакали в боевой готовности, и их пики ярко сияли красным отблеском в последних лучах багрового мартовского заката». В своем манифесте, обнародованном в связи с его восшествием на престол, Александр III заявил, что дает обет посвятить всю свою жизнь «попечениям о благоденствии, могуществе и славе России». И все тринадцать лет своего царствования император правил Россией, руководствуясь принципами, разработанными Победоносцевым.

В двадцать один год цесаревич был стройным юношей среднего роста, с квадратным открытым лицом, унаследованным от отца, выразительными, как у матери, глазами и неотразимым личным обаянием. Он был воплощенным благородством, добротой и дружелюбием. «Ники улыбнулся своей обычной мягкой, робкой, чуть-чуть грустной улыбкой», – вспоминал его двоюродный дядя и близкий друг, великий князь Александр Михайлович (Сандро). Готовый любить всех, Николай Александрович надеялся, что и окружающие любят его. И действительно, несмотря на лесть и подобострастие окружающих, так оно и было.

Цесаревич получил прекрасное среднее и высшее образование. У него была феноменальная память, он хорошо знал историю. «Он мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию языка, за настоящего англичанина. Точно так же знал Николай Александрович французский и немецкий языки», – писал Александр Михайлович. Цесаревич великолепно ездил верхом, отлично танцевал и метко стрелял. Его приучили вести дневник, и, по примеру многих тогдашних королей и дворян, он изо дня в день добросовестно заносил туда сведения о погоде, количестве убитой дичи, имена всех, с кем совершал прогулки и обедал. Дневник Николая II ничем не отличался от дневника его кузена, короля Георга V; он представлял собой реестр событий, описанных лаконичной прозой, и ведение его цесаревич рассматривал как одну из важных обязанностей. Как ни странно, но дневник Николая II, в котором отсутствует выразительность, свойственная его частным письмам, оказался золотым дном для клеветников, между тем как на дневники Георга V зачастую ссылаются как на доказательства откровенного характера этого доброго монарха.

В мае 1890 года, за несколько дней до своего двадцатидвухлетия, цесаревич писал в дневнике: «Сегодня окончательно и навсегда прекратил свои занятия, окончив их с Леером». После этого юноша предался более приятному занятию – развлечениям. Вставал он поздно утром, не успев прийти в себя после очередного кутежа. «Как всегда после бала, чувствовал себя ненормально, в ногах слабость, – записал он в дневнике. – Встал в 10?; я уверен, что у меня сделалась своего рода болезнь – спячка, т. к. никакими средствами добудиться меня не могут».

Встав с постели, он отправлялся на заседание Государственного совета, принимал шведского министра или путешественника, вернувшегося в Россию после двухлетнего пребывания в Эфиопии. Иногда ему везло: «Сегодня не было заседания Государ. совета, я этого не оплакивал».

От Николая Александровича требовалось, чтобы он большей частью ничем не занимался. Главная задача цесаревича по завершении им образования и достижения совершеннолетия состояла в том, чтобы ждать, по возможности не подавая виду, своего череда занять престол[8]. В 1890 году Александру III было всего сорок пять лет. Рассчитывая царствовать еще лет двадцать или тридцать, он не очень-то спешил поделиться с наследником опытом правления. Николай охотно принял на себя роль повесы, предоставленную ему с молчаливого согласия отца. Он появлялся на заседаниях Государственного совета, но то и дело посматривал на часы и при первой же возможности под благовидным предлогом исчезал.

Зимой он часто бывал на катке, где катался на коньках с сестрой Ксенией и тетей Эллой. «На катке было очень весело. Я наконец надел коньки и валял во всю мочь за мячиками», – писал он. Однажды он стер ноги и, упав на лед, разбил коленки, из-за чего ему пришлось ковылять в домашних туфлях, завидуя счастливцам, которые продолжали кататься на коньках. С наступлением сумерек, разрумянившись от движения и мороза, конькобежцы собирались у кого-нибудь в гостиной и пили горячий чай. Ужинать они могли где угодно: в ресторане вместе с друзьями или шли к знакомым в гости, где хозяин устраивал концерт балалаечников.

Зимой 1890 года Николай каждый вечер выезжал в свет. В январе он двадцать раз был в театре, опере или балете, иногда дважды в день. Именно тогда в Петербурге состоялась премьера балета «Спящая красавица» на музыку П. И. Чайковского. Цесаревич побывал на двух генеральных репетициях и на двух спектаклях. Он смотрел пьесы, исполнявшиеся на немецком, французском и английском языках, в том числе «Венецианский купец». Особенно ему нравились оперы «Евгений Онегин» и «Борис Годунов», а в феврале ему даже предложили сыграть небольшую роль в «Евгении Онегине». Николай был желанным гостем на званых вечерах, где гостей развлекал оркестр Императорского флота, хор с участием шестидесяти певцов или знаменитый конферансье, рассказывавший гостям забавные истории. Два-три раза в неделю цесаревич отправлялся на бал: «Пение, пляска продолжались до первого часа;…сели за ужин в 3? утра».

С наступлением Великого поста увеселениям приходил конец. После бала и позднего ужина, завершившего зимний сезон 1890 года, Николай сделал следующую запись: «Я находился целый день в веселом настроении Масленицы, что отчасти не подходит ко времени говения».

С наступлением Великого поста Николай оставался дома, ужинал в обществе матери, играл с друзьями в карты. В его комнате во дворце установили телефон, связанный со сценой театра, чтобы цесаревич мог слушать оперу Чайковского «Пиковая дама». Часто наследник отправлялся с отцом на охоту. Уйдя из дому на рассвете, они целый день бродили по окрестным лесам и болотам, охотясь на зайцев.

Цесаревич был особенно счастлив, когда, сидя на белом коне перед Зимним дворцом и приложив к козырьку руку, наблюдал, как мимо проходят рысью эскадроны казаков в надвинутых на брови папахах, держа в руках пики с развевающимися на концах флюгерами. Всю жизнь Николай Александрович был влюблен в армию с ее нарядными мундирами, ее историей, и ни один из своих титулов не ценил более чина полковника, к которому представил его отец. «Став командиром эскадрона лейб-гусарского полка, он затем два года прослужил офицером в Гвардейской конно-артиллерийской бригаде. Ко всем своим обязанностям относился серьезно и добросовестно, – вспоминал впоследствии его двоюродный дядя Сандро. – Смерть отца застала его командиром батальона лейб-гвардии Преображенского полка в чине полковника…» Скромность цесаревича создала ему большую популярность в среде офицеров-однополчан.

Получив в девятнадцать лет под свое начало эскадрон, он отправился с ним на маневры в Красное Село. Сняв частный дом со спальней, кабинетом, столовой и балконом, выходившим в небольшой сад, цесаревич вел приятное, бездумное существование, ничем не отличавшееся от жизни любого молодого русского офицера из аристократической семьи. Он участвовал в жизни офицерского общества и заслужил дружбу своих товарищей.

«Теперь я вне себя от радости служить и с каждым днем больше и больше свыкаюсь с лагерной жизнью, – писал он матери из Красного Села 25 июня 1887 г. – Каждый день у нас два занятия: или утром стрельба, а вечером баталионные учения, или наоборот, утром баталионные учения, вечером стрельба… Завтракаем в 12 час., обедаем в 8 ч., между этими [занятиями] спим, и после чай. Обеды очень веселые; кормят нас замечательно. После еды господа офицеры… играют в биллиард, кегли, карты, домино».

Императрицу тревожила мысль, как бы ревностный служака не забыл, что он наследник престола. «Ни на минуту не забывай, что глаза всех прикованы теперь к тебе, все желают увидеть, каковы будут твои самостоятельные шаги, – писала она. – Постоянно будь вежлив и учтив с каждым, не выделяя никого в особенности, но, в то же время, не допускай излишней фамильярности или панибратства и никогда не слушай подхалимов».

25 июня 1887 года цесаревич благопослушно отвечал: «Всегда буду стараться следовать твоим советам, моя душка Мам?а. Нужно быть осторожным во всем на первых порах!» А в дневнике писал: «Было принято соответствующее количество влаги», «пробовал 6 сортов портвейна и слегка надрызгался», «лежали на лужайке и пили», «был отнесен офицерами домой».

Весной 1890 года, будучи молодым офицером, Николай впервые встретил семнадцатилетнюю танцовщицу из Императорского балета Матильду Кшесинскую. Невысокого роста, живая, гибкая, полногрудая, с гордо изогнутой шеей, темными локонами и живыми глазами, Кшесинская уже десять лет училась в балетном училище и считалась лучшей ученицей выпускного класса. Так случилось, что на выпускном спектакле и праздничном ужине присутствовала вся императорская семья.

В своих мемуарах Матильда Кшесинская вспоминает о появлении императора Александра III, который, возвышаясь над всеми, спросил: «Где Кшесинская?» Когда ему представили девочку, царь, взяв ее за руку, приветливо произнес: «Будьте украшением и славою нашего балета». Во время ужина рядом с Матильдой сидел сам император. Потом он передвинулся, и его место занял цесаревич. Когда Кшесинская взглянула на Николая, то, по ее словам, «в его душу, как и в мою, уже вкралось чувство влечения». Запись, сделанная Николаем Александровичем в дневнике, была более сдержанной: «Поехали на спектакль в театральное училище. Были небольшая пьеса и балет, – очень хорошо. Ужинали с воспитанниками».

С того момента Кшесинская старалась чаще попадаться Николаю. Узнав, что цесаревич с сестрой Ксенией часто выходит на балкон Аничкова дворца, чтобы поглядеть на петербуржцев, прогуливающихся по Невскому проспекту, Кшесинская каждый день стала проходить мимо. В мае, в день рождения наследника, она украсила свою комнату бело-сине-красными флажками. В то лето ее назначили в труппу, которая выступала в деревянном театре для офицеров, расквартированных в Красном Селе, где цесаревич нес службу со своими гвардейцами. Он ежедневно приходил посмотреть выступления Кшесинской. Однажды, увидев их беседующими, царь с улыбкой заметил: «Смотрите только, не флиртуйте слишком».

Поскольку цесаревич и балерина никогда не оставались наедине, дальше флирта в то лето у них не зашло. «Мне казалось, что хоть он и не влюблен, но все же чувствует ко мне влечение, и я невольно отдавалась мечтам», – писала она. «Положительно, Кшесинская 2-я меня занимает», – признавался в дневнике Николай. Несколько дней спустя он писал: «Разговаривал с маленькой Кшесинской через окно». Перед отъездом из лагерей он добавил: «После закуски в последний раз поехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской».

А потом был почти год разлуки. В октябре 1890 года вместе с братом Георгием Николай отправился в девятимесячное плавание по Средиземному морю, через Суэцкий канал в Индию и Японию. Родители надеялись, что, проведя несколько месяцев на борту судна, согревшись под лучами солнца и надышавшись соленым морским воздухом, Георгий подлечит больные легкие. Для Николая же, наследника российского престола, рассчитывали августейшие родители, это путешествие явится важным событием, во время которого он обучится дипломатическим тонкостям и успеет позабыть молодых дам, которые начали осложнять его жизнь.

Кшесинская была не единственной. Николай Александрович нашел, что балерина привлекательна. Она была всегда под рукой, хороша собой, изыскивала всяческие способы дать ему понять, как он ей нравится. Но чувство, которое Николай питал к высокой золотоволосой принцессе Алисе Гессен-Дармштадтской, оказалось гораздо глубже. Принцесса Алиса была младшей сестрой великой княгини Елизаветы Феодоровны, двадцатипятилетней супруги великого князя Сергея Александровича, дяди наследника. Елизавета Феодоровна, которую близкие звали Эллой, была жизнерадостной женщиной, своими праздниками на катке и домашними театральными постановками вносившей юный задор в жизнь императорской семьи. Наследник часто гостил у молоденькой тетушки. Когда к старшей сестре Элле приехала двенадцатилетняя Алиса, визиты наследника участились. Внешне серьезная и робкая, Алиса была страстной по натуре. Впервые обратив взор своих серо-голубых глаз на Николая (ему было тогда шестнадцать), она тотчас почувствовала к нему симпатию. К сожалению, жила она слишком далеко, в Гессен-Дармштадте, к тому же родители цесаревича считали, что захудалая немецкая принцесса – неподходящая партия для наследника российского престола.

С унынием в душе покинув Санкт-Петербург, Николай Александрович и Георгий Александрович отправились в Афины, где великих князей встретил их двоюродный брат, греческий принц Георгий. Там три кузена, сопровождаемые молодыми русскими аристократами, в том числе князьями Барятинским, Оболенским и Ухтомским, поднялись на борт русского фрегата «Память Азова».

К тому времени, как фрегат достиг берегов Египта, путешественники подружились, и настроение у Николая значительно улучшилось. На Ниле они перешли на яхту египетского хедива и совершили плавание вверх по реке. Изнемогая от жары, цесаревич разглядывал однообразные селения и кущи пальм, выстроившиеся вдоль берега. Останавливаясь в прибрежных городах, молодые русские аристократы заинтересовались искусством местных танцовщиц.

«Ничего особенного», – записал наследник после первого представления. Но на следующий вечер появилась такая запись: «Этот раз было лучше. Они разделись и выделывали всякие штуки». Путешественники поднялись на две пирамиды, ели, как арабы, руками, катались на верблюдах. Яхта поднялась до Ассуанских порогов. Цесаревич наблюдал, как в бурной пенящейся воде купаются египетские мальчишки.

В Индии князья Барятинский и Ухтомский убили по тигру; наследник, к его большому сожалению, остался без трофея. Стояла невыносимая жара, и цесаревич стал раздражителен. В письме из Дели он жаловался матери: «Несносно быть снова окруженным англичанами и всюду видеть красные мундиры». Мария Феодоровна поспешила ответить: «Хочется верить, что ты учтив со всеми англичанами, которые так стараются для тебя, устраивают приемы, приглашают на охоту и т. д. Прекрасно понимаю, что балы и прочие официальные мероприятия не очень-то увлекательны, особенно в такую жару, но ты должен понимать, твое положение обязывает. Надо позабыть о собственных неудобствах, быть вдвойне учтивым и любезным и, самое главное, никогда не подавать виду, что тебе скучно. Ты ведь сделаешь так, не правда ли, мой милый Ники? Во время балов ты должен больше танцевать и меньше курить в саду с офицерами, хотя это тебе больше по душе. Этого просто нельзя делать, дорогой, я знаю, все это ты превосходно понимаешь; единственное мое желание в том, чтобы никто не сказал о тебе ничего дурного, чтобы ты повсюду производил хорошее впечатление».

В Индии Георгий Александрович страдал от жары. Кашель усилился, бедного юношу постоянно била лихорадка. К огромному его разочарованию, родители приказали ему прервать путешествие. Когда фрегат «Память Азова» покинул Бомбей, Георгий Александрович поднялся на борт взявшего курс в противоположном направлении миноносца, чтобы вернуться к прежней спокойной жизни на Кавказе.

Продолжая путешествие, Николай Александрович делал остановки в Коломбо, Сингапуре, Батавии и Бангкоке, где нанес визит королю Сиама. Оттуда отправился в Сайгон и Гонконг, а когда в токийских парках зацвели вишни, прибыл в Японию, где посетил Нагасаки и Киото. Когда он гулял по улицам города Отсу, путешествие его – да и жизнь – едва не оборвались. С мечом в руках на него неожиданно кинулся японский полицейский. Клинок, нацеленный в голову, лишь скользнул по лбу, и из раны брызнула кровь. Злодей взмахнул мечом во второй раз, но греческий принц Георгий отбил удар тростью. Причины, побудившие японца напасть на цесаревича, так и не были окончательно установлены. Ничего не мог объяснить и сам Николай Александрович. На всю жизнь у него остался шрам, и временами он страдал от головных болей. По мнению одних, нападение было совершено религиозным фанатиком, взбешенным якобы непочтительным поведением Николая Александровича и его спутников при посещении японского храма. Другие приписали его ревности некоего самурая, жена которого приглянулась цесаревичу. Этим эпизодом путешествие и завершилось: царь телеграфировал сыну, требуя немедленного возвращения.

После того эпизода Николай невзлюбил Японию и чаще всего называл японцев макаками. Запись в его дневнике гласит: «Принял шведского посланника и японскую „макашку“ – „поверенного в делах“, который привез мне письмо, портрет и старинные доспехи, подаренные мне Ее величеством (японской императрицей)».

Возвращаясь домой, цесаревич остановился во Владивостоке, где прожил достаточно долго и участвовал в закладке Владивостокского вокзала в самой крайней точке Великого Сибирского пути. Владивосток представился ему заброшенным провинциальным городком с грязными, немощеными улицами, открытыми канализационными канавами, бревенчатыми домами, фанзами, населенными китайцами и корейцами. 31 мая 1892 года, несмотря на холодную, ветреную погоду, цесаревич присутствовал на молебне, состоявшемся под открытым небом. Наполнив тачку грунтом, Николай Александрович провез ее на расстояние нескольких десятков метров и опрокинул на насыпь будущей железной дороги. Вскоре после этого, взяв в руки кельму, уложил первый камень здания вокзала[9].

Вернувшись в Санкт-Петербург, цесаревич возобновил встречи с Кшесинской. Сначала влюбленные встречались на набережной Невы в карете. Затем наследник стал бывать в доме отца Матильды. Обычно он появлялся в обществе своих молодых двоюродных дядей – великих князей Сергея, Георгия и Александра Михайловичей. Кшесинская угощала гостей отцовским шампанским и слушала грузинские песни. По воскресеньям Матильда посещала скачки, усаживаясь напротив царской ложи, и всякий раз получала букет цветов, который по поручению цесаревича ей вручали его друзья-однополчане.

Привязанность Николая Александровича к Кшесинской крепла. Он подарил ей золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. На следующее лето, когда Матильда вновь танцевала в Красносельском театре, Николай часто бывал на репетициях, сидел у балерины в артистической уборной, где чувствовал себя уютно, как дома, и подолгу беседовал с ней. После спектакля цесаревич сначала ехал к государю поужинать, а затем возвращался в театр за балериной. Вдвоем в экипаже они совершали прогулки под луной, катались по окрестностям Красного Села. Иногда после таких волнующих кровь прогулок ужинали вместе, и Николай оставался у возлюбленной до рассвета.

В конце лета 1892 года Матильда решила обзавестись собственным домом, где могла бы встречаться с цесаревичем. «Хотя наследник, с присущей ему деликатностью, никогда об этом открыто не заговаривал, я чувствовала, что наши желания совпадают… Отец лишь спросил, отдаю ли я отчет себе в том, что никогда не смогу выйти замуж за наследника и что в скором времени должна буду с ним расстаться. Я ответила, что отлично все сознаю, но что я всей душой люблю Ники, что не хочу задумываться о том, что меня ожидает, я хочу лишь воспользоваться счастьем, хотя бы и временным, которое выпало на мою долю», – писала впоследствии балерина. Вскоре Кшесинская сняла в Санкт-Петербурге небольшой двухэтажный дом, принадлежавший композитору Римскому-Корсакову.

На новоселье цесаревич подарил ей набор из восьми золотых чарок для водки с драгоценными камнями. Спустя годы Матильда вспоминала те счастливые дни, что прошли в этом доме. Наследник обычно приезжал вечером, к ужину. Иногда они устраивали небольшие вечеринки, приглашая трех молодых великих князей, одну-двух балерин и тенора, которого Николай очень любил. После ужина князья, по обыкновению, пели грузинские песни, а потом вся компания играла в баккара.

Тем временем Николай Александрович продолжал выполнять и государственные обязанности. «Меня назначили членом Финансового комитета, – писал он. – Чести много, радости мало… Принял шестерых членов этого учреждения; признаюсь, прежде я даже не подозревал о его существовании». В качестве главы Комитета по борьбе с голодом 1891–1892 годов цесаревич много трудился, изыскивая средства по подписке, и сам жертвовал значительные суммы на помощь голодающим. Отношения с отцом были несколько натянутыми.

«Очень хотелось в строй с гусарским взводом, но забыл спросить Пап?а», – отметил он в дневнике 6 января 1890 года. Сергей Юльевич Витте, грузный и толковый министр финансов, строивший Транссибирскую магистраль и позднее, уже при Николае II, во время Русско-японской войны и революции 1905 года, входивший в состав правительства, писал в своих мемуарах о беседе с Александром III. По словам Витте, он предложил царю назначить цесаревича председателем Комитета по сооружению Великого Сибирского пути. Император был удивлен подобного рода предложением. Произошел следующий диалог:

«– Как?.. Да вы знаете наследника цесаревича?

– Как же, Ваше Величество, я могу не знать наследника цесаревича?

– Да, но вы с ним когда-нибудь о чем-нибудь серьезном разговаривали?

– Нет, Ваше Величество, я не имел счастья говорить с наследником.

– Да ведь он, – говорит, – совсем мальчик, у него совсем детские суждения: как же он может быть председателем Комитета?

– …Но ведь если вы, Ваше Величество, не начнете приучать его к государственным делам, он никогда к этому и не приучится».

Витте отмечал, что «уже через несколько заседаний Комитета… наследник овладел положением председателя, будучи человеком очень быстрого ума и быстрых способностей».

В 1893 году цесаревича направили в Лондон в качестве представителя российской императорской фамилии на торжества по поводу бракосочетания его двоюродного брата Георга, герцога Йоркского, будущего короля Георга V, с принцессой Марией Текской. Поселили его в Мальборо-хаусе вместе со многими представителями королевских домов Европы, жившими в комнатах, которые выходили в общий коридор. Принц Уэльский, известный законодатель мужских мод, тотчас решил приодеть своего молодого гостя. «Дядя Берти… конечно, мне немедленно прислал портных, сапожника и шляпника», – написал матери Николай Александрович. В Лондоне он был впервые. «Я в восторге от Лондона и никогда не думал, что он мне так понравится», – сообщал он родительнице, рассказывая о своем посещении Вестминстерского аббатства, собора Святого Павла и Тауэра. Естественно, от посещения палат парламента цесаревич уклонился.

Николай Александрович был очарован принцессой Мэри. «Мэй прелестна, гораздо лучше, чем на фотографиях», – писал он 24 июня 1893 года родительнице. Что же до Георга, то он и Николай Александрович были так похожи друг на друга, что кузенов путали даже те, кто хорошо был с ними знаком. Георг был пониже ростом и чуть стройнее, Николай Александрович имел более худощавое лицо и выпуклые глаза. Но оба расчесывали волосы на прямой пробор и носили бородки а-ля Ван Дейк. Когда они вставали рядом, то походили на братьев-близнецов. Сходство это не раз приводило к недоразумениям. Во время праздника в саду цесаревича приняли за Георга, а у Георга спросили, приехал ли он лишь для того, чтобы присутствовать на бракосочетании, или же у него есть и другие дела. Накануне бракосочетания один из придворных, приняв Георга за его русского кузена, просил жениха не опаздывать на церемонию.

После бракосочетания Николай Александрович посетил Виндзорский замок и завтракал у королевы Виктории. «Она была очень любезна и разговорчива и дала мне the Order of the Garter [орден Подвязки]», – писал он императрице. Зная, что это будет приятно родительнице, на балу в Букингемском дворце он «много танцевал и даже веселился», хотя «там я не видел особенно много красивых дам».

Тем временем в Санкт-Петербурге маленькая Кшесинская становилась известностью. В девятнадцать лет она уже танцевала Фею Драже в «Щелкунчике» Чайковского и Принцессу Аврору в «Спящей красавице». На ее репетиции приходил сам Чайковский, аккомпанировавший балерине на рояле.

Однажды, после того как Матильда исполнила роль Принцессы Авроры, знаменитый композитор пришел к танцовщице в артистическую уборную поздравить ее лично. Позднее Матильду Кшесинскую, Анну Павлову и Тамару Карсавину назовут самыми великими балеринами дореволюционной России.

Конечно, были и такие, кто объяснял ранний успех Кшесинской ее отношениями с наследником. Это отнюдь не означало, что общество осуждало эту связь. Для русской аристократии балет являл собой высочайшее искусство, и зачастую знатные титулы и стройные ножки оказывались рядом. Не одна полногрудая танцовщица из Императорского кордебалета, накинув на плечи манто, выходила из Мариинского театра и, приподняв юбки, садилась в поджидавшую ее карету, обитую внутри бархатом, которая везла ее на ужин в какой-нибудь великолепный особняк.

Однако, несмотря на успехи Матильды на балетной сцене, привязанность к ней Николая Александровича стала ослабевать. Наследник никогда не скрывал своих симпатий к принцессе Алисе. Весной 1894 года он сообщил Кшесинской о своей помолвке с немецкой принцессой. После возвращения Николая из Кобурга они встретились с Матильдой в последний раз. Она приехала в карете, он – верхом из лагеря. Их расставание принесло балерине настоящее, беспредельное горе. Много месяцев она страдала из-за того, что «потеряла своего Ники». Знаменитый балетмейстер Мариус Петипа утешал ее, уверяя, что, «только испытав страдания любви, можно по-настоящему понять и исполнить» большую роль. «В моем горе и отчаянии я не осталась одинокой, – писала Кшесинская. – Великий князь Сергей Михайлович… остался при мне и поддержал меня». Великий князь приобрел для нее дачу с садом на берегу Финского залива. Позднее, в расцвете своей славы, Кшесинская сблизилась с другим кузеном царя, великим князем Андреем Владимировичем, хотя он был на семь лет моложе ее. Вместе они ездили в Биарриц и Венецию. В 1902 году у них родился сын, а значительно позднее, в 1921 году, они официально сочетались браком в Каннах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.