Напряженность в деревне

Напряженность в деревне

Яростный штурм первой пятилетки сочетался с коллективизацией сельского хозяйства. После революции страна не знала подобного бурного внутреннего процесса. Нельзя, однако, представлять себе этот новый этап аграрных преобразований чем-то вроде урагана, налетевшего на страну, где жизнь протекала с буколической безмятежностью. Это правда, что крестьянские массы воспринимали их как катаклизм. Но, с другой стороны, кризис, который советская деревня переживала в 20-е гг., был реальным кризисом.

С революцией крестьяне получили землю, и все же десять с лишним лет спустя они жили еще под гнетом нищеты и бескультурья. Индустриализация вызвала массовый уход с земли. На селе начиналась вербовка рабочей силы. На новые стройки приходили порой целые деревни во главе со своими «старостами», с собственными тачками и лопатами. Как ни билось большинство земледельцев, жили они плохо. «Дети ходят раздетые… Лошадь меня объедает…» – говорил один из них. Хотя влияние коммунистов в деревне было невелико, а неграмотность – повсеместной, среди крестьян бродили новые идеи. Патриархальные устои так и не возродились.

В убедительном, хотя, пожалуй, излишне оптимистичном выступлении Баумана на XV съезде ВКП(б) описывались те резкие контрасты, к которым все это приводило: появление групп комсомольцев и «звериная ненависть» к коммунистам; первое пробуждение интереса к мировой политике и «одновременно антисемитизм»; радиоантенны над соломенными крышами избенок и беспросветный алкоголизм; незавершенность «дела буржуазно-демократической революции» и замыслы социалистической революции. Кто в прежней русской деревне знал о событиях в Китае? Теперь же новости доходили и до села, и кое-кто радостно восклицал: «В Китае побили всех коммунистов, скоро и у нас будут бить».

Путь к повышению низкого уровня производительности сельского хозяйства лежал через крупное хозяйство, объединение усилий и материальных средств, широкое внедрение механизации – кто-кто, а большевики всегда исходили из этого убеждения. Идея была разумной. Однако, даже прозябая в далеко не блестящих условиях, крестьянин – и в особенности пресловутый середняк – сохранял недоверчивость к такого рода проектам. Помимо привязанности к недавно обретенному земельному наделу в его психологии была заложена еще глубинная враждебность к крупному хозяйству. Из-за многовекового опыта угнетения оно ассоциировалось у крестьянина с невозможностью трудиться на себя, с обязанностью работать на других, чуть ли не с возвратом крепостного права. Мотив этот, кстати, неслучайно был широко использован противниками коллективизации. В теории классиков марксизма – Маркса и Энгельса, а затем Ленина – необходимое преодоление подобного крестьянского мышления неизменно связывалось с медленным процессом, в ходе которого возрастающее давление экономических потребностей сопровождается возникновением технико-агрономических предпосылок, способных намного повысить производительность земледельческого труда. XV съезд ВКП(б) подтвердил верность этой линии.

Да и в те месяцы 1928–1929 гг., на протяжении которых споры о коллективизации становились все более напряженными, не было никаких резких отходов в сторону от этого ориентира. Бухаринцы предчувствовали, что дело придет к этому, но сталинское течение отрицало такую возможность. В существе своем курс не был изменен и на XVI партконференции в апреле 1929 г., хотя на ней и ощущался куда более сильный нажим в пользу сокращения сроков процесса. Конференция постановила, что за годы пятилетки 5–6 млн. дворов, то есть примерно 20 % крестьянских семей, должны быть объединены в предприятия социалистического типа. Задуманы они были как крупные хозяйства с обширными угодьями. Что касается зерновой проблемы, то главная роль в ее решении отводилась совхозам: предполагалось, что эти государственные хозяйства смогут с помощью техники освоить огромные пространства залежных земель.

Стимулы, призванные побудить крестьян к вступлению на новый путь, должны были быть разными. Развитие кооперации, в том числе и в самых простых ее формах, еще отнюдь не сбрасывалось со счета; да к тому же она приобрела к этому времени уже большое распространение. Немалые надежды возлагались на так называемую контрактацию – систему договоров, заключаемых государственными закупочными органами с сельскими кооперативами или сообществами; получая кредиты или определенные услуги, эти последние гарантировали сдачу государству зерна или других продуктов. Однако в роли самого важного рычага неизменно выступала механизация, распространение современной агротехники. Речь шла и о химических удобрениях, но прежде всего о машинах, обобщающим символом которых служили первые «тракторные колонны». Выезд таких колонн – обычно из совхозов, и в первую очередь для обработки полей тех крестьян, которые объединили свои наделы, – обставлялся с большой торжественностью. Дебаты на XVI партконференции были весьма жаркими: доклад Калинина, носивший еще сравнительно осторожный характер, вызвал многочисленные критические возражения с более крайних позиций. Как бы то ни было, почти все ораторы исходили из незыблемости сочетания «коллективизация – трактор». Два знаменитых ученых – Вавилов и Тулайков – были специально приглашены на трибуну, чтобы рассказать делегатам о научных предпосылках современного сельского хозяйства.

Тем временем напряженность в деревне, вызванная вторым подряд кризисным годом в области хлебных заготовок, продолжала нарастать. Государственные хлебозаготовительные меры и порождаемое ими сопротивление представляли собой лишь один из аспектов кризиса, правда такой, в котором концентрировались и все остальные. Борьба окрашивалась в зловещие тона: убийства и другие проявления насилия множились от месяца к месяцу. Споры на XVI партконференции в первую очередь велись по вопросу о том, можно ли разрешить кулакам вступать в коллективные хозяйства. В самом деле, наступление на кулачество было не только экономическим, но и политическим. Намерение поэтому – так признается теперь в исторических работах – состояло в том, чтобы продемонстрировать середняку, что индивидуальный путь к достатку (ради чего он и стремился выбиться в кулаки) для него закрыт. Перед ним как бы ставилась глобальная альтернатива, состояла она, если обозначить ее обобщенно, в выборе двух путей, которые так или иначе вели к крупному хозяйству: один, стихийный путь, был капиталистическим, другой – социалистическим. Первый путь блокировался во имя идеалов революции на том основании, что капиталистическое развитие деревни не смогло бы долго сосуществовать с социалистической индустрией, не угрожая поглотить ее. Но у русского крестьянина – в силу самой отсталости деревни – сохранялся еще третий путь, его собственный Путь отступления: возврат почти что к натуральному хозяйству, лишь бы оно было в состоянии прокормить его. Под нажимом власти кулак или крестьянин, у которого только-только начинал появляться достаток, стремились отделаться от своего инвентаря и имущества, например продать их, в надежде сохранить деньги в кубышке до лучших времен. Посевные площади сокращались. Городской рынок получал все меньше продуктов. Советское правительство лицом к лицу сталкивалось с серьезной, быть может, непоправимой опасностью упадка производительных сил деревни в таких же масштабах, в каких это произошло во время гражданской войны.