Белая армия и тыл осенью – зимой 1919 г.
Белая армия и тыл осенью – зимой 1919 г.
Полковник В.А. Жилинский, начальник штаба Северной армии, позже объяснял крушение Северной области тем, что после ухода союзников борьба с большевистским центром и содержание огромной армии оказались совершенно непосильными «для населения трех четвертей Архангельской губернии»[862]. Действительно, хотя осенью 1919 г. военное положение области упрочилось, а численность войск продолжала быстро расти, северное руководство столкнулось с неразрешимой дилеммой. Растянутая линия обороны и невысокая боеспособность частей заставляли его прибегать ко все более широким мобилизациям, чтобы обеспечить количественный перевес над противником по всему фронту. Однако, как и в большевистском центре страны, растущая армия ложилась все большим грузом на экономику, вызывая недовольство населения[863]. В традиционно экономически слабой Архангельской губернии, лишившейся осенью 1919 г. своего единственного преимущества – союзной продовольственной и военной помощи, этот конфликт между интересами армии и тыла оказался непреодолимым и резко ослабил способность Северной области продолжать борьбу.
Еще в начале осени 1919 г. могло казаться, что худшее уже позади, так как на горизонте вновь показался призрак белой победы. Не успели союзные войска покинуть Северную область, как военная обстановка на архангельском фронте начала улучшаться. В августе британские части в своей последней атаке против большевиков смяли красные позиции, прикрывавшие Котлас. Затем в наступление перешел Мурманский фронт, оттеснив противника более чем на 40 км к югу. Когда союзные части, дезорганизовав таким образом красный фронт, начали грузиться на корабли, белые войска неожиданно успешно продолжили наступление. Они потеснили красных на участке фронта по Архангельской железной дороге и вынудили противника оставить Онежский район, 10 сентября вновь заняв Онегу. Затем белые части возобновили атаки и в октябре взяли станцию Плесецкая, которую они безуспешно пытались захватить с осени 1918 г. В последующие недели под контроль Архангельска также перешли обширные территории на Пинеге и в Мезенско-Печорском районе. Под властью белого правительства оказался даже ряд волостей Яренского и Усть-Сысольского уездов Вологодской губернии, когда отряд полковника Н.П. Орлова глубоким рейдом в красный тыл дезорганизовал оборону противника[864]. Удачное наступление принесло белым войскам более 14 тыс. пленных красноармейцев, множество орудий, пулеметов и боеприпасов[865].
Военные успехи конца лета – осени 1919 г. имели для Северной области двоякие последствия. Позволив белым войскам занять несколько стратегически важных пунктов, захватить запасы вооружения и пленных, они в то же время еще более растянули линию белой обороны. Чтобы удержать позиции, белому командованию приходилось усиленно пополнять численность армии. Уже в августе в преддверии союзной эвакуации оно вновь расширило рамки мобилизации, призвав в армию мужчин в возрасте 18–45 лет. Тем временем все остальное мужское население от 17 до 50 лет и лица, негодные к воинской службе, обязывались служить в ополчении под угрозой лишения продовольственного пайка. Фронтовые начальники даже стали жаловаться, что наспех обученные новобранцы не усиливали боеспособность частей, а лишь умножали количество ртов[866].
Белые власти также пытались увеличить численность войск и создать видимость продолжавшейся союзной поддержки, привлекая иностранных добровольцев-контрактников. Агенты Северного правительства и русские дипломатические представители вербовали их в Швеции, Дании, Бельгии, Англии, Чехословакии и Сербии. Однако, столкнувшись с протестом западной общественности и нехватой валютных средств в казне для оплаты высоких контрактов, северное руководство вынуждено было оставить эти попытки. В итоге в область прибыло не больше 200 контрактников[867].
Более щедрым источником пополнений для северной армии были красные военнопленные и перебежчики, приток которых значительно возрос в связи с успехами белых войск на фронте. Переходам содействовали также сведения о победах антибольшевистских сил на Юге и Северо-Западе России и ослабление противника из-за переброски красных войск с Севера на другие фронты[868]. Белое командование, испытывая нехватку солдат, проводило упрощенную «сортировку» пленных. Как правило, уже спустя одну-две недели они вновь получали оружие и направлялись в часть. В результате более 95 % военнопленных, захваченных белыми летом – осенью 1919 г., оказались в составе Северной армии. Существовали роты, где бывшие красноармейцы составляли до 9/10 личного состава. Потребность в военной силе была настолько велика, что командующие полками и фронтами предпочитали даже не направлять пленных для сортировки в Архангельск, а тут же на месте включали их в боевые части или рабочие роты[869].
Белое командование охотно принимало на службу и взятых в плен командиров красных частей. Специальные комиссии из высших белых офицеров опрашивали пленных. Если выяснялось, что офицер имел награды царской армии, что он оказался в Красной армии по мобилизации, что в большевистской партии не состоял и «особого рвения по службе» не проявлял, он тут же восстанавливался в прежнем чине и направлялся в часть[870]. Вследствие этого осенью 1919 г. в составе Северной армии оказалось значительное число бывших красных командиров, под руководством которых нередко служили те же бывшие красноармейцы.
Таким образом, несмотря на вывод из Северной области последних союзных войск в сентябре – октябре 1919 г., белому командованию удалось быстро компенсировать некоторое ослабление фронта и даже значительно увеличить размеры армии за счет внутренних мобилизаций и военнопленных. Общая численность белых войск в последние полгода существования Северной области увеличилась вдвое и превысила 54 тыс. человек[871]. Размеры армии в отношении к количеству жителей края на Севере сравнялись с масштабами мобилизации в годы Первой мировой войны и превосходили мобилизационные усилия большевиков и других белых режимов.
Однако чем быстрее росла северная армия, тем труднее становилось белому правительству ее обслуживать и содержать. В значительной мере трудности снабжения армии были связаны с прекращением союзных поставок. Еще накануне эвакуации союзники перестали поставлять на Север продовольствие, предметы первой необходимости и вооружение. Более того, полагая, что белым одним долго не продержаться, союзное командование вывезло или уничтожило значительную часть уже находившихся на Севере запасов. Продукты и оружие часто топились в реке прямо на глазах у белых солдат. Только в Мурманском крае, который, как предполагалось, мог продержаться дольше, союзники оставили шестимесячный запас снабжения[872]. Ожидая со дня на день падения Архангельска, союзные власти не спешили передавать белому командованию и находившиеся в их пользовании русские ледоколы. И даже имевшиеся на Севере суда часто нельзя было задействовать для организации снабжения, так как для них не было угля[873].
Осенью 1919 г. перед северным руководством вновь остро встала продовольственная проблема. Чтобы снабдить население области хлебом, в августе – сентябре 1919 г. из Архангельска в Сибирь направилась беспрецедентная морская торговая экспедиция под руководством известного полярного исследователя Б.А. Вилькицкого, прошедшая вдоль Северного морского пути к устью Оби. Однако из-за трудных погодных условий и политического хаоса в Сибири оттуда удалось получить лишь груз, равный пяти процентам годовой потребности Архангельской губернии в хлебе[874]. Помимо этого, белые власти, не имевшие валютных запасов для закупок продовольствия за рубежом, с большим трудом смогли договориться о покупке в кредит крупной партии муки в Америке. Однако эти поставки обеспечивали жителей области только по «голодной» норме и только до весны[875]. Тем временем успешное осеннее наступление распространило контроль Архангельска на новые территории с голодающим населением, которое необходимо было кормить[876].
Осенью 1919 г. белое правительство вынуждено было сократить норму выдачи хлеба. В Архангельске она уменьшилась в среднем с 20 до 15 фунтов в месяц, а в некоторых сельских районах не превышала пяти фунтов[877]. Тем временем запустение промыслов не позволяло населению пополнять рацион местными продуктами. Продовольственная нужда заставила правительство даже пойти на такую крайне непопулярную меру, как сокращение армейского пайка. Солдаты в письмах домой жаловались, что «то, что раньше давали сверх пайка, дают вместо пайка» и что даже в новый год солдат кормили гнилой рыбой[878]. Продовольственный кризис имел ощутимые политические последствия. Британский офицер связи, находившийся в Архангельске, доносил в Лондон в январе 1920 г., что теперь «многие солдаты говорят, что еда у большевиков не намного хуже, чем у них»[879]. Отмечая недостаток продовольствия, обмундирования и вооружения, генерал Миллер телеграфировал русским послам в Париже и Лондоне, что, если ситуация с поставками не изменится, скоро армия «сама начнет разбегаться по домам, потому что ее перестанут кормить и одевать»[880].
К концу 1919 г. в Северной области обострилась нехватка всех продуктов питания, одежды, фуража. Это толкало военные власти на все более широкие реквизиции. В ноябре был издан приказ, который обязал крестьян сообщить сведения о имевшихся в хозяйстве полушубках для реквизиции их по твердым ценам для нужд армии. Появились запреты на вывоз сена, мяса и других продуктов из прифронтовых районов. Кроме того, из-за крайней нужды местные военачальники нередко пренебрегали установленными правилами и широко конфисковали крестьянское имущество без оплаты и даже без каких-либо расписок[881]. Постоянные ревизиции не только вызывали возмущение населения, но и влияли на настроение фронта. Солдаты жаловались, что, пока они воюют, правительство обирает их хозяйства[882].
Непомерно выросшая армия легла тяжелым грузом на население области, несшее повинности для нужд фронта. Наиболее обременительными для деревни были постоянные конские мобилизации и гужевая повинность. Так как в области не было железных дорог, проходивших параллельно фронту, значительная часть перевозок приходилась на крестьянские подводы. Возчики проделывали путь в десятки и сотни километров, надолго покидая свои хозяйства. Лошади массово гибли от перенапряжения и бескормицы. Однако плату, выдаваемую за извоз и реквизированных лошадей, быстро съедала инфляция. В результате резкого сокращения поголовья скота, например, в Холмогорском уезде к началу 1920 г. осталась лишь пятая часть имевшихся до войны лошадей. Но, как отмечали свидетели, крестьяне часто не жалели о реквизированных и павших животных, поскольку это освобождало их от гужевых перевозок[883].
Быстрый рост армии сказался также на положении городов. Массовая мобилизация рабочих и служащих в войска привела к увеличению рабочего дня на заводах для оставшихся рабочих. Нормой стали сверхурочные работы. Дополнительное рабочее время на казенных предприятиях уже не оплачивалось, как прежде, в полуторном размере из-за недостатка средств в областной казне. И даже после долгого рабочего дня горожане должны были нести бесплатную охранную службу в рядах ополчения[884]. Северяне, существовавшие на полуголодном пайке, не могли даже докупить себе продовольствие на свободном рынке, так как цены достигли астрономических размеров. Кругом ходили слухи, что хлеба в области хватит только до весны, и это еще более усиливало недовольство. По сообщению агентов белой контрразведки, в январе 1920 г. рабочие архангельских заводов говорили между собой, что «большевики и не пойдут сюда: зачем они будут класть людей; они нас голодом заморят»[885]. А Архангельский совет профсоюзов все более открыто заявлял о том, что положение может изменить лишь «по возможности скорое завершение гражданской войны», намекая на перемирие с большевиками[886].
Находясь в Северной области как в осажденной крепости, даже региональная торгово-промышленная элита должна была в последние месяцы 1919 г. туже затянуть пояса. Чтобы достать валюту для закупок снабжения за рубежом, в августе 1919 г. Миллер жесткими мерами попытался принудить торговцев сдать в казну полностью всю валюту, полученную от экспорта. В обмен власти предлагали обесцененные русские рубли по завышенному курсу, что фактически грозило банкротством архангельским торговым кругам. Чтобы обеспечить исполнение приказа, «должникам» было запрещено покидать Северную область под угрозой конфискации имущества. В октябре 1919 г. наказание за уклонение от уплаты было увеличено до 4–6 лет каторжных работ с конфискацией денежных вкладов и собственности[887]. Теперь скамья подсудимых грозила виднейшим представителям местных торговых кругов. Например, в декабре северное руководство пыталось добиться выдачи как уголовного преступника предпринимателя И.И. Данишевского, находившегося в тот момент в США в качестве официального представителя Областного комитета продовольствия для организации продовольственных поставок в Архангельск[888].
Валютные средства, полученные от экспортеров, едва ли могли разрешить финансовый кризис в Северной области. Однако нажим на торговцев испортил отношения белой власти с региональными кругами. Торгово-промышленная элита громко протестовала против «большевистских приемов», применяемых белым руководством, и возводила на него вину за развал хозяйства, за экономическое запустение и нарушение «коренных интересов» Севера[889]. Но протесты не нашли понимания у правительственных чиновников, обвинявших торгово-промышленников в отсутствии патриотизма и защите своих «шкурных интересов»[890]. С осени 1919 г. наиболее дальновидные и обеспеченные представители архангельской элиты, не видя возможности продолжать свою деятельность на Севере, потянулись за рубеж. В частности, Данишевский решил не возвращаться в Архангельск и предпочел добровольное изгнание северной каторге. Другие местные активисты отошли от политики. Многие теперь сомневались, действительно ли настолько ужасна жизнь под властью большевиков, что ст?ит и дальше терпеть все те беды, которые принесла с собой война.
В итоге к концу 1919 г. беспрецедентный рост белой армии до предела выжал ресурсы Северной области. Напряжение населения было таково, что, по свидетельству очевидцев, для обслуживания транспорта гражданские власти, за неимением трудоспособных мужчин, поголовно служивших в армии, привлекали женщин, даже находившихся на последних месяцах беременности. Как отмечал в январе 1920 г. командующий Мурманским фронтом генерал В.С. Скобельцын: «…мы взяли от населения все, что оно могло дать. Все, что еще не в рядах войск, то на работе в земских и городских учреждениях или обслуживает те же войска, неся службы на железной дороге»[891]. Больше мобилизовывать было некого и нечего.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.